Когда мы говорим о «евразийстве», всегда следует уточнять, что мы под этим подразумеваем. Также нужно определяться с тем, что мы понимаем под «современным евразийством»: уточнение, развитие, или искажение того, что мы видим в трудах того же Н.Н. Алексеева? При этом необходима и универсальная постановка вопроса: надо осознавать, что евразийство – это не только философско-политическая концепция, но и определённая реальность, которая развивается, независимо от концепции, и которая, как и любая реальность, всегда, по определению, богаче любой концепции.
В современной обстановке вопрос надо ставить шире, да это и всегда следовало делать. Нужно осознавать, что, в определенной степени, термин «евразийство» неудачен, ибо особое географическое, культурное и политическое положение России уже давно не охватывается только парадигмой «между Европой и Азией». Парадигма гораздо шире: наша страна также находится «между Западом и Востоком», а также «между Севером и Югом». То есть, на самом деле мы существуем в большем количестве систем координат, нежели это предполагает классическое евразийство.
Нельзя также забывать о том, что в евразийстве, помимо философских аспектов, наличествуют также очень значимые политический, экономический, психологический, духовный и культурологический аспекты. И, в каком то смысле, культурный аспект евразийства, само его понимание, как некоего культурного явления – наиболее надёжный из его аспектов. Имеет он и очень древние корни. Гораздо более древние, чем, скажем, политический и экономический аспекты.
Наши западные коллеги всегда удивлялись тому, что русский человек, гораздо лучше знает западную литературу, чем западный человек русскую литературу. То же и с Востоком. Образованный россиянин гораздо лучше знает восточную литературу, чем восточный интеллектуал – русскую, да и западную. «Культурное евразийство» как реальность существует у нас уже давно. И оно сохраняется, независимо от изменений внутриполитической, или международной обстановки. К примеру, в нынешней ситуации, сталкиваясь с постоянными рестрикциями со стороны Запада, Россия сохраняет культурный обмен с Западом. У России могут быть сколь угодно сложные отношения с некоторыми восточными государствами, но, опять же, культурное общение не прерывается. Это свидетельство того, насколько важен и интересен культурный аспект евразийства.
Повторим: на наш взгляд, в сфере культуры наше евразийство гораздо более очевидно, чем в сферах политики и геополитики. Вспомним, в связи с этим, об особенностях русского искусства. У того же Пушкина в «Руслане и Людмиле» среди героев и русские, и хазарский князь Руслан, и викинг Фарлаф, и Финн. Во многих русских операх тоже представлены различные культуры. Тут вам и наши, русские персонажи, и Варяжский гость, и хан Кончак, и Шамаханская царица. В нашей литературе, музыке, живописи парадигма «Европа – Россия – Азия» присутствует изначально и органично.
Самое начало русской литературы и истории… «Откуда есть пошла русская земля?». В летописи Нестора всегда «на заднем плане» присутствуют и Азия и Европа. Между тем, далеко не все древние исторические хроники разных народов составлены в парадигме соседних цивилизаций и соседних культур.
Одним из главных отличий нашего «евразийского» цивилизационно-культурного общения с «другими» от активно пропагандируемого в последние десятилетия на Западе мультикультурализма, является то, что совершенно несравнимы глубинные исторические корни этих двух форм культурного общения.
Российское евразийство изначально предопределено уникальным географическим положением нашей страны и неизбежными постоянными культурными связями с народами Европы и Азии, нашими природными соседями. Исторические же корни мультикультурализма не так древни и, по существу, выглядят неприглядно. Одна из основ мультикультурализма – колонизаторское прошлое Европы и связанный с ним комплекс вины европейцев перед выходцами из стран, которые в своё время были европейскими колониями. Другая основа – осознанная политика правительств, сформированных социалистами, которую они проводили в 80-90е годы минувшего века – политика привлечения инокультурного элемента в европейскую среду, в качестве дешёвой рабочей силы, политика дешёвого импорта электората. Политики надеялись, что новый гражданин, приехавший из бывшей колонии, будет доволен и низкой зарплатой, которая всё равно выше его заработка на покинутой родине, будет доволен социальным пакетом, и «облагодетельствованный» правительством европейской страны, он охотно будет голосовать за благодетелей, как и его дети и внуки. История показала, что этот расчёт не оправдался. Да он и не мог оправдаться. Наивно было предполагать, что люди, сознательно покинувшие однажды свою родину в поисках лучшей жизни (а от подлинной нищеты, войн и политических преследований бежала на Запад лишь часть иммигрантов), вдруг воспылают подлинным патриотизмом в отношении чужой в культурном плане европейской страны. Также следовало задуматься о том, не покинут ли они новую родину, если ее постигнет какое-нибудь несчастье (кризис, война, и пр.) с той же лёгкостью, с какой они покинули первую родину.
В итоге Европа столкнулась с тем, что единого культурного пространства построить не удалось; не получилось объединить в едином культурном поле коренных жителей европейских государств с новыми гражданами, прибывшими из бывших колоний. И чтобы оправдать этот провал как раз и создаётся концепция «мультикультурности». Обывателям внушается: ничего страшного, что не удалось создать прекрасный витраж; калейдоскоп – это тоже красиво, и даже забавно. На самом деле, ничего забавного не наблюдается. Прежде всего, мы видим чудовищный размах экономического паразитизма. Те иммигранты, которые живут на пособие по безработице лучше, чем они жили в стране происхождения, не стремятся найти работу, а их безделье с низкими социальными запросами оплачивают работающее коренное население. В социальном и правовом плане дела обстоят не лучше. Многие иммигранты не желают учить язык и соблюдать традиции страны пребывания. Во время беспорядков в иммигрантских кварталах часто слышится, как заклинание: «мы хотим жить здесь, но мы не будем соблюдать ваших законов!». Растёт уровень преступности. У автора этих строк во Франции много друзей – выходцев из арабских стран. Это люди предыдущей волны иммиграции, отлично владеющие языком, имеющие работу, или собственный легальный бизнес. Они сами в ужасе от поведения «новой волны». Остаётся себе только представить ужас коренных европейцев! В культурном плане ситуация и вовсе катастрофическая. Ни о каком компромиссе и, тем более, синтезе культур речи не ведётся. Политика руководителей западных стран это политика постоянного отступления европейских традиций и культурных ценностей в угоду вновь прибывшим под лозунгом: «Не задеть! Не оскорбить чувств!». Шедевром такого подхода было переименование рождественской ёлки в «новогоднее дерево». Рестораны традиционной национальной кухни постепенно вытесняются «кебабами». А если где-то удаётся «мультикультурный синтез», то исключительно в поп-музыке.
Благородство происхождения фактического евразийства, в отличие от западной мультикультурности, предопределяет его способность приспосабливаться к изменяющимся условиям. Евразийские тенденции в культуре и в политике России подмечались ещё задолго до того, как появился на свет Н.Н. Алексеев и его единомышленники. Ещё в последней четверти восемнадцатого века, ни кто иной, как Джакомо Казанова в капитальной работе «История польской смуты» писал, что сила России в ее особом положении между Европой и Азией и из этого положения Россия может извлечь невероятные выгоды, если правильно им воспользуется. Конечно, как типичный представитель Запада, Казанова прибавляет, что он не хотел бы этого успеха, что он не хочет видеть мира, в котором господствовала бы Россия. В связи с этим, он возносил благодарность Богу за то, что полная реализация заложенных в России «евразийских» имперских возможностей «превосходит человеческие силы». Тем не менее, наш скандально известный западный гость оказался, как это ни забавно, одним из предтеч евразийства.
Евразийская тенденция всегда развивалась очень органично: и до, и после смерти Н.Н. Алексеева. За последующие за ней десятилетия, особенно в 90-е годы прошлого века, в стране и в мире произошли невероятного масштаба изменения. Объективно наличествовала евразийская культурная, психологическая и духовная реальность: советское искусство - советский кинематограф, советская живопись, советская музыка, советская литература. Одним словом, советский народ и советская культура действительно существовали, несмотря на национальные, религиозные, традиционные различия, несмотря на различия в эстетических воззрениях народов, составлявших Советский Союз. У представителя любого из этих народов присутствовало нечто, что позволяло ему сказать: «я – советский человек». И, несмотря на распад Союза, элементы культурной общности продолжают сохраняться. Парадоксально, что советская власть, никогда официально не признававшая и не разделявшая идеалов евразийства, на практике строила великолепную евразийскую реальность, ставшую ещё шире с образованием «социалистического лагеря», куда входили страны и Европы и Азии. Правильна точка зрения, согласно которой, в результате большевистского переворота произошёл, в каком-то смысле, геноцид русского народа, его разделение на три народа (русские, украинцы, белорусы). Но, кажется, никто ещё не подверг анализу трагические события 90-х годов прошлого века, с той точки зрения, что они представляли собой геноцид советского народа. Все эти годы советский народ уничтожался, как этническая, культурная и психологическая реальность. Процесс этот в ещё более жестоких формах продолжается и сейчас. Но полностью истребить «советское начало» в жителях бывшего СССР пока ещё не удалось.
Да и не удалось полностью уничтожить и общих нам всем элементов «советского евразийства», и в искусстве, и в культуре в целом, и в психологии. И это заметно, как бы мы не рассматривали евразийство – как эмпирическую реальность, как политическую философию, как духовную философию.
Евразийская реальность мобильна. В последние годы порой отмечают некоторый «чрезмерный» уклон России в сторону Азии. Но этот уклон как раз и есть показатель мобильности евразийской модели. Почувствовав охлаждение со стороны Запада, мы нашли вектор движения, позволивший компенсировать связанные с этим охлаждением потери. Это значит, что если нам станет «слишком горячо» на Востоке, у нас есть пространство для приближения к Западу. Да, собственно говоря, нынешний «восточный» уклон не уничтожает нашего культурного взаимодействия с Западом, подобно тому, как «западный» уклон 90-х не уничтожил нашего культурного взаимодействия с Востоком. Такая мобильность и концептуальность и теоретического и реального евразийства, определяет его жизнеспособность, и также исторические перспективы. Евразийство никогда не станет мёртвой философией. Оно может стать очень непохожим на нынешнюю модель, на то, о чем писал Н.Н. Алексеев, и, тем более, на изначальное евразийство, которое основывалось на рассмотрении России в качестве наследницы Золотой Орды. Но существовать, в том или ином виде оно будет. Это в отличие от западной концепции мультикультурности, которая однажды неизбежно станет «музейным экспонатом», явлением определенной и очень узкой исторической эпохи и политической обстановки, у которого, как у такового просто не может быть исторических перспектив. Она уже доказывает свою несостоятельность, неспособность эволюционировать, трансформироваться, и, как следствие, нежизнеспособность. А всё потому, что эта концепция – искусственна, она не опирается ни на что, кроме национальных комплексов и сиюминутных политических интересов, а все подобные концепции неизбежно заходят в тупик.
Евразийство всегда устремлено в сферу идеального. Этого нельзя сказать о мультикультурализме. Ему для этого недостаёт «мегастратегического» измерения. Это явление в лучшем случае «стратегического», если не вовсе «тактического» порядка.