ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Афанасий сдержал своё слово и незадолго до назначенного времени прибыл
с двадцатью мужиками к месту встречи. «Здорово, бойцы! Как добрались?
Остались ещё силы для того, чтобы вспороть животы комиссарам?» - бодро
спросил он. «Руки чешутся, работы просят, да и кони готовы нести нас за победой
хоть на край света», - ответил за всех Еськов Терентий из Крутихи. «Ну, раз у
вас остались силы на шутки, то мы обязательно победу добудем», - сделал вывод
Костылёв и обратился к Василию: «Побывал ноне в Вознесенке и поговорил с
кое-кем. В общем, красноармейцы не очень-то чтут воинский устав и соблюдают
дисциплину. Почитай, кажинный день пьяные по деревне ходят и к местным
пристают. Шибко недовольно население ими. Вот я и подговорил на этой почве
человек десять мужиков, чтобы во время боя они присоединились к нам.
Пообещал, что в случае победы, отдадим им на разграбление ссыпной пункт и
магазин. Ещё немного подождём и выдвигаться можно». «Добро. Пока бойцы отдыхают,
мы с тобой план нападения отработаем», - предложил Василий.
На краю берёзового колка, от которого до Вознесенки оставалось с полверсты,
отряд оказался ближе к полуночи. Разделившись на две группы и согласовав
свои дальнейшие действия, повстанцы направились выполнять намеченную
задачу. Начало нападения прошло удачно. Захватив без единого
выстрела три избы, в которых проживали красноармейцы, мужики ринулись
в сторону общественного дома, где, после бурного застолья, отдыхали командир
взвода, комиссар и их дневальные. Василий мощным ударом приклада
развалил оконную раму и первым ворвался помещение. Плохо ориентируясь
в расположений комнат большой избы, он крикнул: «Вы арестованы, товарищи
коммунисты! Будете сопротивляться, сожжём всех до единого прямо в
доме». Неожиданно, кто-то с огромной силой толкнул его в спину, и он, запнувшись
за стоящий посреди комнаты табурет, полетел на пол. И в это же самое
время человеческая тень мелькнула в окне и скрылась из вида. Губин чертыхнулся,
вскочил на ноги и не целясь, выстрелил в след убегающему. «Прыткий
краснопёрый оказался. Повезло ему, что в комнате темно было, а то бы из него
всю душу вытряс», - с досадой подумал командир и рванул на подмогу своим
бойцам, которые уже заняли остальные комнаты и скручивали ремнями руки
задержанных. «Губин, это ты стрелял в сторону улицы?» - спросил Костылёв.
«Опростоволосился я, Афанасий. Перехитрил меня куманёк пархатый». «Не
переживай, мы его в следующий раз к стенке поставим», - успокоил Костылёв
товарища, затем подозвал пожилого мужика, местного жителя, и сказал: «Собирай
своих деревенских, Василий Никитич, и приступайте разбирать своё
добро из общественных амбаров. А мы вас пока покараулим. Да долго не рассусоливаете.
Не успеешь и глазом моргнуть, как красные войска здесь окажутся
». «Не беспокойся, Афанасий, мы шопериться долго не станем, вмиг сусеки
выгребем», - ответил тот и исчез в темноту. К этому времени кто-то из повстанцев
зажёг в горнице керосиновую лампу и командиры перешли туда. Вскоре
к ним привели и задержанных. Осмотрев их при свете, Афанасий с сожалением
произнёс: «Жалко, что ты комиссара упустил, самый вредный из них был.
У меня давно к нему счёты имелись». «А с этими что будем делать?» - спросил
Селивёрстов. «А чо с ними делать? Расстреляем принародно и всё. Не таскать
же нам их с собой», - спокойно, не дрогнувшим голосом, ответил Афанасий. «А
кто их будет расстреливать?» - не унимался Осип. «Да хоть ты. Или кто из деревенских
захочет это сделать. Уж дюже сильно они издевались на тутошним
народом». «Правильно. Пусть местные мужики и порешат их судьбу», - успокоился
Селивёрстов и отошёл в сторону.
Оставив пленных в общественном доме под стражей Осипа и двух молоденьких
пареньков, Василий с Афанасием сели на коней и повели свои отряды
на охрану окраин деревни. Настроение у бойцов, включая командиров, было
приподнято.
Растаскивание зерна и других товаров из общественных амбаров длилось
около трёх часов. И когда прибывший в отряд местный житель сообщил Василию,
что можно сниматься с дозора, он даже удивился: «Неужто всё зерно
выгребли и успели попрятать?». «А чо там выгребать-то было? Пудов триста, не
боле. За десять дён до этого, цельных три обоза красные отправили в Ишим.
Не сегодня-завтра и последнее зерно вывезли бы», - объяснил тот.
Позже сводный отряд собрался в общественном доме на организованном
местными жителями угощении. Довольные, хоть и локальной, но победе над
куманьками, бойцы с удовольствием приняли приглашение. Во время застолицы
Афанасий, глядя на Василия, как бы между прочим, проронил: «Сказывал
мне один баптист из Новониколаевки, что в их деревне красные держат большие
запасы семенного зерна. Деревня эта заселена сплошь переселенцами,
поэтому от мужицкого восстания всё время держалась в стороне. Может, рванём
туда, пока нам фартит? Здесь всего-то четыре версты. Полчаса - и там». «А
охрана большая в деревне стоит?» - спросил Губин. «Десять красноармейцев,
включая командира. Если сейчас выскочим из Вознесенки, то ещё тёпленькими
в постелях можем их застать. До рассвета-то часа три будет», - настаивал
Афанасий. «Ну, если так, то я не против. Пусть побесятся от злости комиссары.
А то они думают, что нас давно в живых нет», - согласился Василий и поднялся
из-за стола.
Охрану общественных амбаров в Новониколаевке отряд повстанцев и в
самом деле обезоружил без единого выстрела и ещё затемно. Плохо соображая,
что произошло, красноармейцы с удивлением рассматривали бородатых
мужиков, тычащих в их лица стволами обрезов. «Чо, куманьки? Проспали советскую
власть? Разве вам командиры не говорили, что на посту нельзя спать?
Теперь придётся отвечать за все свои злодеяния, которые вы творили над народом
сибирским», - угрожающе произнёс Осип. «Мужики, в красную армию
мы недавно мобилизованы и прибыли сюда из Архангельской губернии. Нет
на наших руках крови ваших земляков. Перед господом Богом побожусь, что
это правда. Все деревенские подтвердят мои слова», - взмолился крупный молодой
красноармеец. «То правда, что он калякает. Смирные робята попались.
Даже сало и самогонку ни у кого не отобрали и не украли», - заступился Андриенко
Ефим Фёдорович, тот самый баптист, о котором поведал Афанасий.
«Ладно, посмотрим, как с вами поступить, а пока, отдайте вот этому человеку
ключи от амбаров и ждите нашего решения», - показав на Осипа, приказал Василий
и вышел на улицу.
В отличии от мужиков вознесенских, новониколаевские, из-за боязни перед
новой властью, в большинстве своём отказались забирать хлеб из общественных
амбаров. «Ну, раз вам не нужно зерно, то и красным оно не достанется
», - заявил Афанасий и недолго думая, приказал своим бойцам поджечь
склады со всех сторон. Местные жители бросились было тушить, но Афанасий
выхватил из кобуры наган и несколько раз выстрелил в верх. Толпа отступила,
а огонь взметнулся высоко в небо. До смерти запуганные комиссарами, местные
жители отказались и решать судьбу красноармейцев. Поэтому, всыпав
каждому бойцу красной армии по пятьдесят ударов кнутом, повстанцы свою
миссию в Новониколаевке завершили и засобирались уходить из деревни.
Успех прошедшей ночи расслабил командиров и они на время потеряли
бдительность, не выставив, как всегда, разведчиков впереди отряда. И такая
беспечность обошлась повстанцам очень дорого. Не доходя саженей сто до
Кротовского тракта, который отряд планировал пересечь и направиться в сторону
деревни Курмановки, их ждала засада красных. И как только мужики оказались
в её зоне, с двух сторон на них обрушился град пуль. От неожиданности,
Василий даже растерялся и не сразу сообразил, что дальше делать. А вскоре
вокруг отряда и вовсе сомкнулось кольцо противника. Рядом с Губиным стали
замертво падать люди и кони, но в него самого красные не стреляли. Чуть
позже он понял причину такого явления. Признав в нём, благодаря Воронко,
главаря повстанцев, куманьки хотели захватить его живым и преподнести в
подарок своим командирам. Нутром ощутив опасность плена, Василий зло
прошептал: «Живым вы меня не получите! Или прорвусь на свободу или буду
убит достойно, как все мои друзья по оружию!». Ударив нагайкой Воронко по
спине и с силой пришпорив бока, Губин почти лёг на его гриву и рванул прямо
на цепь красноармейцев, в сторону Кротовского тракта. Конь не просто нёсся
во весь опор, он словно летел над землёй и над врагами своего хозяина. Не
поняв вовремя манёвр Василия, красноармейцы на мгновение замешкались
и этого было достаточно, чтобы он оказался за пределами кольца. Выскочив
на Кротовский тракт, Губин машинально повернул коня налево и продолжил
отчаянный бег. То, что он ранен в левое плечо, Василий почувствовал только
когда промчавшись по тракту версты три, остановился перед самой Вознесенкой.
Свернув с наезженной дороги в лес, он перевёл дух и перетянул опояской
рану. Она была не опасной, но кровянистой. Вырвав в плече кусок мякоти, не
задерживаясь, пуля улетела дальше. Закончив с этой процедурой, Василий выехал
на опушку леса и посмотрел на тракт. Но он был пуст. «Всех до единого
положили куманьки моих мужиков. По-видимому, не добитый комиссар успел
сообщить в Большое Сорокино о нашем нападении на Вознесенку. Не надо
было Новониколаевку брать. Ушли бы в болота и следы за собой замели», -
вслух произнёс Губин-младший. Неожиданно на тракте он заметил Пегуху, кобылу
Селивёрстова. «Без Осипа бежит. Видно и он погиб в этой мясорубке. Да и
какая это мясорубка, когда нас как цыплят зелёных красные в упор расстреляли.
Даже сопротивления-то настоящего им не смогли оказать», - нагнетал себя
Василий. Кобыла добежала до того места, где Воронко свернул с дороги и шагом
пошла по его следам в лес. Оказавшись рядом с жеребцом, Пегуха зарыла
в его гриву морду и тихо заржала. «Неужели хозяина своего оплакивает? Вот,
умная скотина!» - встрепенулся Василий и окинув взгдядом в очередной раз
тракт, со вздохом произнёс: «Всё! Ждать больше с той стороны некого. Если и
остался кто из мужиков живой, то ненадолго. Красные, как только узнают, что
мы сделали с их подельниками в Вознесенке, вмиг добьют». Затем задумался,
посмотрел на кобылу и принял окончательное решение: «Заберу её с собой и
в Покровку к Полине подамся. А что дальше делать - решу на месте».
Хоть до Покровки и всего-то было двенадцать вёрст, а добирался до неё
Василий почти полдня. Чтобы не нарваться на засаду красных и не попасть на
глаза местным жителям, Вознесенку и Преображенку он объезжал стороной,
утопая в глубоких сугробах и обдирая бока коней замёрзшими, колючими ветками
кустарников. Словно смирившись с судьбой, Пегуха шла следом за Воронком
и иногда шумно пофыркивала.
Полина встретила Василия с радостными и одновременно печальными глазами,
на которых просматривались припухлости от пролитых слёз. «Ты опять
плакала? Я же тебе сказал, что скоро приеду. И как видишь, слово своё сдержал
», - ласково пожурил Губин-младший. «А я и не плачу. Просто сегодня долго
спала, вот глаза и затекли», - ответила девушка и поцеловав его крепко в губы,
добавила: «Соскучилась я сильно по тебе». «Всё, закончилась твоя одинокая
жизнь. Я за тобой приехал. Быстро собирай свои вещи и мы отправимся вместе
в мою берлогу. Если, конечно, ты не испугаешься там жить», - улыбнулся
Василий. «С тобой мне даже на краю земли не страшно, а уж в наших болотах
тем более», - решительно заявила Полина и стала готовиться в дальнюю дорогу.
Брала с собой только то, что потребуется ей на первое время, а остальное
перенесла в избу дяди, заодно и попрощалась с ним.
Распределив поклажу на спины обоих коней, Василий посадил Полину в
седло на Пегуху и они прямо через её огород направились на север, в сторону
леса. Путь был тяжёлым и не близким, поэтому путники дважды останавливались
по дороге, чтобы дать отдохнуть лошадям и самим размяться.
И только незадолго до полуночи, они достигли узенькой дорожки, ведущей к
месту убежища. С самого начала вынужденного путешествия по таёжным буреломам,
Василий старался не пугать Полину условиями предстоящего бытия
и ничего не рассказывал ей о нём. «Прибудем на место, а там пусть будет как
будет», - мысленно успокаивал он себя. Но к его приятному удивлению, когда
они зашли в землянку-укрытие и Василий зажёг керосиновую лампу, Полина
весело прощебетала: «Да здесь жить можно хоть сто лет. Я думала, что в лесных
землянках только на корточках можно передвигаться. А тут даже стол и печка
есть. Ну, что, Василий Иванович, показывай где мой угол и я устраиваться
буду». «Думаю, что мои соратники-бойцы уж больше никогда здесь не появятся,
поэтому занимай любое место, которое тебе нравится», - ответил Василий и
тяжело вздохнул. «Не сжигай своё сердце, Вася. Нет твоей вины в том, что случилось
с товарищами. Они же, как и ты, боролись с советской властью добровольно.
А на войне, как на войне. Бывают и жертвы», - высказала мудрые слова
Полина и прижалась к нему. «Ладно, Полюшка, давай устраивайся и паужнать
будем», - сказал Василий и поцеловал девушку.
Уже на следующее утро Полина вступила в права хозяйки. Она женской рукой
наводила в помещении порядок, готовила пищу и создавала простейший
семейный уют, а Василий в это время занимался подготовкой охотничьих и рыболовных
снастей. Внутренне он смирился с мыслью, что зимовать с Полиной
им придётся в этих гиблых местах. «Переседим до весны, а там видно будет,
куда податься», - рассудил он. В то, что зимой или весной в губернии или даже
в уезде может вновь вспыхнуть восстание крестьян, он уже не верил. «Главное
теперь для них - не умереть от голода и от болезней. А какой вояка из мужика,
у которого только кожа да рожа. И советская власть не будет сложа руки сидеть.
Всё сделает, чтобы обелить себя и запятнать чёрной краской повстанцев.
Пропаганда у комиссаров на высокий уровень поставлена. Да и вожаков крестьянских
они всех под нуль свели. Если бы хоть Тобольск удержался, то может
шевеление какое и было. Но и из него выбили нашего брата. Вроде, вон, какая
силища мужицкая ноне собиралась, а справиться с коммунистической холерой
не смогла. Сколько молодых мужиков полегло на поле битвы с куманьками! Тысячи!
Кто только следующей весной поля обрабатывать будет? Да и чем засеивать
эти поля, когда семян нету. Всю добрую пшеницу комиссары в общественных
амбарах сгноили», - рассуждал Василий, смазывая гусиным салом капканы.
Новый, 1922-й, год молодые встретили вдвоём. Приготовив вкусный ужин
из мяса белых куропаток и косули, Полина поставила всё это на стол и нежно
улыбаясь, пригласила: «Пожалуйте, Василий Иванович, откушать моих изысков
». Губин поцеловал в губы молодую хозяйку и ласковым голосом ответил:
«Стряпуха ты у меня отменная, а как жена - ещё лучше. За что мне Господь такое
счастье подарил?». «Самогоночки выпьешь по случаю праздника?» - таинственным
голосом спросила Полина. «А ты где её взяла?» - удивился Василий.
«С собой прихватила из дома, когда сюда собиралась. Она незаменимая вещь
и для сугрева, и от болезней разных». «Умница ты моя! Конечно, выпью. У меня
ведь почитай, сегодня ещё один праздник - исполнился год, как я в бегах», -
с грустью ответил Василий. Но тут же встряхнулся и сказал: «В таком заточении,
как сейчас, я готов многие годы прожить. Лишь бы ты была со мною рядом
». «А куда я денусь. Хоть и не венчаны мы, но лучшего мужа я себе никогда
бы не пожелала. Ты - мой свет в окошке, моя радость и печаль. Тобой я живу, с
тобой я и умру», - тихо произнесла Полина и опустила голову. Василий нежно
обнял девушку и стал жарко целовать её губы, глаза и волосы.
Три месяца таёжной жизни прошли незаметно. Семейная идиллия и заботы
связанные с ней, полностью поглотили сознание Василия. Он постоянно был
занят хозяйственными делами и поиском пропитания, а Полина блюла семейный
очаг. Ближе к весне их однажды навестил Алёшка и сообщил много новостей.
«Всю зиму красная армия вылавливала по куреням и заимкам беглых
повстанцев и без суда и следствия убивала. Даже тех, кто, поверив, что его
не будут строго судить, вернулся из отрядов домой добровольно - куманьки с
пристрастием допрашивали и порой расстреливали, а большинство в концлагеря
помещали. Наш народ теперь не узнать. Запуганный до смерти и молчаливый,
как будто весь глухонемой. А некоторые и вовсе закладывают красным
своих соседей или личных врагов, чтобы потом растащить их имущество. В
большинстве семей жрать нечего и одеваться не во что. По всему уезду смертельные
болезни свирепствуют и людей на тот свет уносят. В общем, конец
света пришёл в наши края», - обстоятельно рассказал паренёк о событиях,
происходящих в реальном мире, который построила новая большевистская
власть. «А о моих родных ничего не знаешь? Как они там поживают?» - спросил
Василий. «Почто не знаю - знаю! Дён двадцать назад ездил с мужиками на
быках в село. Пока они свои дела обделывали, я к твоим сполкал. Встретили
они меня радушно. Чаем напоили и полбулки хлеба на обратную дорогу дали.
Живут твои старики, как и все, бедно, но духа не теряют. Они знают, что ты
жив. Иван Васильевич в середине зимы ходил в Покровку, чтобы повидаться
с Полиной и поспрашивать у неё о тебе. Но когда узнал, что она исчезла из
деревни, то сразу понял, что это ты её увёз. Просил передать вам, если увижу,
чтобы в село не совались. Хотя в сельсовете тебя уже и вычеркнули из списков
живых, участковый милиционер досих пор заходит к ним и что-то всё вынюхивает
», - дополнил рассказ Алёшка. Прощаясь с ним на второй день, Василий
пожал пареньку руку и сказал: «Спасибо тебе, дружок, за новости и за то, что
не забываешь нас. Даст Бог, скоро свидимся. Не век же нам на этих болотных
кочках сидеть и со зверьём общаться. Правда, сейчас сам человек хуже зверя
стал. Но, всё равно, в его обществе хочется быть».
Посещение Алёшки и порадовало и опечалило Василия. Радовало то, что
отец с матерью теперь знают о его существовании и о том, что живёт он со
своей возлюбленной. А опечалило известие о бедственном состоянии общества,
как в материальном, так и в моральном плане. «Всё. Надёжы на то, что
весной крестьяне вновь подымутся на дыбы, больше нет. Сломали куманьки
дух мужицкий окончательно. Теперь крестьянская жизнь пойдёт по их колее
и с их светофорами. Дадут зелёный свет - бежать всем, включат красный – стоять
всем. С этого момента без разрешения комиссаров крестьянин ни единого
зёрнышка во вспаханную землю не бросит и ни один колосок не пожнёт. Всё
по их приказу будет делаться, даже дети рождаться. Да и от кого им рождаться,
если лучших молодых парней и мужиков истребили куманьки, а кто и остался
живой, то ненадолго, все равно загубят», - размышлял бывший командир повстанцев.
В свои права весна начала постепенно вступать в начале апреля. Днём снег
заметно подтаивал, оголяя верхушки деревьев и кустарников, сугробы на глазах
оседали и уплотнялись, а ночью по всей поверхности намерзала толстая
корка ледового панциря. Вскоре ожил и лес. Запели птички, энергичнее по
стволам сухих деревьев застучали клювами дятлы, заухали совы.
Однажды рано утром, проснувшись от какого-то необъяснимого чувства,
Василий открыл глаза и увидел сидящую рядом Полину и держащую его за
руку. На её лице была печать таинственной улыбки, а в глазах бескрайная любовь.
«Ты чо так рано нынче поднялась?» - спросил Василий. «Да так. Что-то
не спится», - нежно прощебетала Полина и отвела в сторону глаза. «Ты что-то
скрываешь от меня? А ну, давай, рассказывай», - потребовал Губин. «Боюсь тебя
испугать». «Чем ты можешь меня напугать? Я стреляный воробей, на мякине не
проведёшь. Говори, не бойся», - настаивал Василий. Лицо Полины вспыхнуло,
покрылось румянцем и она тихо прошептала: «У нас с тобой, Васенька, будет
ребёночек». Губин мгновенно соскочил с постели и осторожно обняв жену, попросил:
«Скажи ещё раз эти слова». Полина поцеловала невенчанного мужа
в губы и уже смелее произнесла: «У нас с тобой будет дочка или мальчик».
«Когда?». «Не знаю, но думаю, в сентябре». «А это точно? Ты меня не разыгрываешь?
». «Точнее не бывает», - ответила Полина и выскользнула из рук мужа.
«За такое радостное известие и самогоночки не грех выпить». «Выпьешь, но
только вечером», - пообещала Полина и направилась готовить завтрак.
Сообщение любимой женщины взбудоражили в голове Василия целый
клубок мыслей. «Как обрадуются тятя с мамой, когда узнают эту новость! Но
узнают ли они об этом? И если - да, то когда? До окончания весенней распутицы
и половодья мы вряд ли сможем отсюда выбраться. Да и потом, в Большое
Сорокино нам путь закрыт. Но и здесь мы не можем долго оставаться и ждать
у моря погоды. Как видно из всего, советская власть теперь надолго в Сибири
обосновалась. В Рассеи нет больше сил, способных свалить её. Надо было Колчаку
помогать её душить, а мы по аулам, урманам да лесам разбежались. Вот,
теперь и расплачиваемся за своё мужицкое благодушие. У меня с Полинушкой
остаётся только один вариант, чтобы спасти себя и дитя нашего - это бегство
из этих мест в чужие края. Летом люда много по дорогам и вестям шастает,
даст Бог - и мы среди него затеряемся. Хорошо, что я бумажки казённые, которые
дал Юриков, не выбросил. Найду где-нибудь ручку и чернила, заполню
их другими фамилиями и именами и на какую-нибудь железнодорожную станцию
с Полюшкой подадимся. Хоть на Маслянскую. Сядем на поезд в сторону
востока, а там видно будет, где слезть и на временный постой обосноваться.
В Сибири земли много, были бы руки да желание работать. А это у меня всё
есть», - наметил свои дальнейшие действия после длительных раздумий Губин.
Теперь каждый прожитый день в условиях полной изоляции от внешнего
мира становился испытанием для него. Василий жил и действовал уже не для
себя, а для любимой женщины, вынашивающей под своим сердцем его ребёнка,
которому предстояло стать наследником рода Губиных.
Прошло больше месяца с тех пор, как Василий узнал от Полины приятную
во всех отношениях новость. Наконец, деревья покрылись зелёной и густой
листвой, стала подсыхать тропа, соединяющая островок с твёрдой землёй, и
вскрылось ото льда болото, в камышах которого тут же устроили гнёзда утки
и сели на яица выпаривать птенцов. У Полины стал заметно выпирать из под
фартука животик, хотя она всеми способами старалась спрятать его. «Пора выбираться
отсюда. Теперь уже, поди, и полевые работы в самом разгаре. Завтра
разведаю местность и будем собираться в дорогу», - принял решение Василий.
Весь следующий день застоявшийся Воронко с большим удовольствием
возил хозяина по закоулкам прилегающей к болоту местности. Они даже успели
побывать в Тиханихе, где Василий узнал от Сидорова Филлипа, что красные
снизили свою активность и не занимаются с таким рвением, как осенью
и зимой, поиском скрывшихся от них в глухих местах повстанцев. «Теперь куманьки
всё больше в городах, в посёлках и на вокзалах облавы устраивают», -
испортил настроение он Василию. Но по дороге к убежищу Губин, взвесив всё
«за» и «против», сделал окончательный вывод, что из болота нужно выбирать
ся. «Бог не выдаст - свинья не съест», - вслух произнёс он и дёрнул за поводья.
Словно проснувшись, Воронко мгновенно перешёл на крупную рысь. «Как же
я с тобой расставаться буду? Мы ведь боевыми товарищами стали. Сколько раз
ты мне спасал жизнь! Не счесть! Ладно, буду думать. Может, смогу как-нибудь
тяте переправить или друга хорошего попрошу на время приютить у себя. Да
только где такого теперь друга отыскать? Самых близких красные порешили, а
другим в такое время верить нельзя. Если только в Знаменщиках Зотию передать,
а он Воронко в Большое Сорокино перегонит», - заныло вдруг под ложечкой
у Василия, когда он вспомнил, что с конём верным расставаться придётся.