(Продолжение)
"Кто от родной земли отказался, тот и от Бога своего отказался"
(Федор Достоевский)
КОРОЛИ И КОРСАКИ
Более продолжительным мог быть период пребывания на лепельской земле Корсаков - предшественников Свяцких.
Вообще считается, что Корсаки прибыли в Белую Русь еще при Витовте: из Чехии. Так преподносит Википедия. У белорусских ученых - несколько иное мнение. Кандидат историческиих наук Вячеслав Носевич, посвятивший корсаковскому роду специальное исследование, так не считает, однако выводит их "корни" тоже из далекого прошлого - с XIY века.
Поразительно, что древний род икаких титулов не имел, однако сумел «сколотить» невиданное по размерам земельное богатство. К концу XIX столетия, по архивным данным за 1891 год, Корсаки занимали ведущее место среди всех землевладельцев Лепельского уезда: их имения отмечались в Жолновской, Бобыничской, Городчевичской, Бельской, Кубличской, Воронечской волостях – не говоря уже о других губернских форштадтах.
Матвей Любавский, российско-советский историк, разыскал первые письменные свидетельства всех приобретений – с чего все начиналось. Это 1460-й год, когда король Казимир пожаловал Остафию Корсаковичу «человека путнаго с его братьею и детьми и их землею на Язне» (река Язна – приток Дисны) и шесть человек данников «на Псои» (Псуя – погост в бывшем Дисненском уезде). Оба дарственных объекта располагались в Полоцкой земле, в приграничье с Ливонией. Кстати, в той стороне, впритык к Двине и полоцкому предместью, образовалась позже Жолновская волость, где наследовала поместье «потомственная дворянка Людмила Павловна Римская-Корсакова». Это данные за 1891 год. Ее Дубровка составляла более полутысячи десятин, и была наибольшим волостным владением. Оттуда уходила «грунтовая дорога» на Воронеч, в сторону Лепля.
Адам Бонецкий, польский геральдист, раскрывая генеалогическое древо знатного рода, изначальным рисовал 1494 год. Напомним, что это время, когда продвигались в жизнь идеи Флорентийской унии, закладывались религиозные униатские основы, а экономика строилась на потрошении княжеских уделов.
Наследник Остафия, Глеб, указывал Бонецкий, получил от короля людей в Горках, а Василь и Ивахно Глебовичи - «четырех людей и оседлую весь» в Мочаже (Moczaze). Не та ли это весь, что фигурировала под названием Мощены в королевском привилее Александра, когда плебан Кухарский становился обладателем четырех корчм в Витебске?
Корчемная тема стала настолько популярной, что широко практиковалась при распределении привилеев. Только король мог решить дальнейшую судьбу: позволить или отказать в питейном бизнесе.
Принося доход, корчемный ресурс распространялся по княжеству, наполняя карманы владельцев и овладевая их умами. Иван Глебович Корсак даже продал свой двор в Вильно, чтобы заняться выгодной перспективой. В 1541 году король Сигизмунд дозволил ему «заложить местечко в Залесине, открыть там корчму и установить торги».
Обратим внимание на время. Именно тогда вводились монопольные правила для продажи «trunkow», плебанское дело ширилось, а Лепль гремел разборками: «лепунцы» и «белянцы» не могли поделить территорию. «Остафий и Ян Глебовичи Корсаковичи», - пишет Бонецкий, - тоже «имели дело с бискупом виленским о наезде».
Где был «наезд», автор не уточняет, однако совпадение не случайное, ясно, что корни одни и те же. «Лепунцев», как мы помним, взял тогда под стражу полоцкий воевода - увез в тюрьму.
У Бонецкого связь с Леплем не прорисовывается, но Залесье, как имение, упоминается в перечне землевладений Лепельского уезда за 1891 год, и намек на «бискупские земли» очевиден. А еще всплывает судьбоносное имя Боны. Тень Сфорцы, как прагматической реформаторской личности, и здесь проявилась. По соседству с Залесьем располагалось имение Бононь, тоже немаленькое.
Корсаковское потомство, взяв на вооружение предоставленные возможности, использовало потенциал, управляя наделами из Полоцка. Иван, он же Ивахно Глебович, пользуясь успехом у полоцкой шляхты, стал городничим и тиуном (управляющим), а после него те же функции достались брату.
Бонецкий называет Ивахно «Иваном Глебовичем», но не раскрывает фамильный курьёз. Произошло это в результате родственных связей или трансформации отчества в фамилию? Кем был по отношению к Корсакам полоцкий воевода - доверенное лицо Боны – Ян Юрьевич Глебович?
Об Остафии и Яне Глебовиче Корсаковичах сообщается только, что они являлись «королевскими придворными», когда имели дело с виленским бискупом в 1540 году. Подоплека той разборки неизвестна. Словарь Брокгауза и Ефрона акцентирует внимание на другом Корсаке – очевидно, потомке Ивахно - Герасиме, называя его (в скобках) Глебом Ивановичем. Герасим достиг наивысшего положения в своей родословной, занимая, по данным словаря, должность «православного архиепископа полоцкого» в 1552 году (по уточненным на сегодня данным, это 1558 год). По сведениям из других источников, еще один корсаковский отпрыск, Борколаб Иванович, участвовал «гонцом к Москве» – выполнял правительственные поручения. Причем, произошло это, когда отношения Москвы и Вильно сильно накалились – в 1562 году, пред падением города на Двине.
Когда грозновские войска вторглись в междуречье, Корсаки встали на королевскую сторону, участвуя в отпоре. Отметим, что незадолго до этого произошли коренные перемены на Лепельском побережье: виленский духовный центр – капитул прибрал к своим рукам плебанское хозяйство, созданное Кухарским.
По архивным источникам, обнаруженным недавно в библиотечных фондах Вильнюсского университета, можно проследить, как развивались события далее и какую роль сыграли Корсаки.
Капитул не в силах был самостоятельно справиться с разбоем и искал защитников. На время, пока улягутся события, Лепль был передоверен верховной власти.
Из реестра Домбровской – архивных документов бискупства, видно, что 22 августа 1566 года (только в один день!) король Август трижды принимал решения относительно Лепля, занимаясь его судьбой. Было создано Лепельское староство, и Корсак, старейшина соседнего, дисненского, панства, уведомлялся о размежевании на основании «подкоморского разграничения». Король менял структуру и объявлял, что лепельское староство «дано пану Юрию Зеновичу».
Сразу оговоримся, что Зеновьевичи и Корсаки – одного поля «ягоды». Не потому, что сообща, активно, защищали королевскую власть. Геральдист Бонецкий ставит их рядом по причине родства. Рассказывая о Корсаках второй половины XVI столетия и основывая свои выводы на ревизии полоцкого замка за 1552 год, он называет, в числе прочих, «Глеба и Федора Ивановичей Зеновьевичей.
Зеновьевич, избранный Августом для управления важной областью, действовал в одном ключе с дисненским паном, и Август раз за разом рассылал уведомления, напоминая, кому принадлежит местечко. Время было критическое, и король надеялся с помощью своих подданных разрешить ситуацию. К сожалению, тот период не до конца проясненный, таит много загадок, и одна из них проявилась в перечне Домбровской.
Реестр капитула зафиксировал странный документ. Он отнесен к 10 августа 1570 года и содержит еще одно королевское распоряжение. Лист адресовался «Корсаку, старосте лепельскому». А подписан был «Владиславом, королем польским» (так в тексте). Тот указ не только менял структуру власти, но и поощрял Корсака - ему «навечно подтверждались два дома», построенных в Лепеле «за его счет».
Шаг необъяснимый. Рокировка со старостами более-менее понятна, хотя, учитывая родственные отношения обоих, мало что меняла. Из какой же необходимости могла проистекать? Если принимать во внимание, что Корсак носил титул православного священнослужителя, то можно предположить, что власть пыталась сохранить Лепельское имение в церковном подчинении – не допустить захвата вооруженным путем. Учтем, что русский царь в это время создавал свой оплот неподалеку – строил Кречет на ушачских озерах. И держал в плену одного из Глебовичей – сына бывшего канцлера.
Но кто такой «польский король Владислав»? Как свидетельствует современная историография, в то время не было «польских королей» по имени Владислав. Ошибка? Белорусский ученый, кандидат исторических наук Вячеслав Носевич так и считает: «Это явно описка. В Речи Посполитой был один король с именем Владислав, он родился в 1595 году и правил с 1633 по 1648 годы».
То есть, с польской стороны не могло быть короля с таким именем в период столкновений на Лепельском побережье. И тогда можно не сомневаться: документ попал не в тот блок реестра, оказался не на своем месте, сдвинулся по времени. Такое вполне возможно.
Но нельзя сбрасывать со счетов еще один аспект. Иоанн Грозный во время Ливонской войны создавал «свое» королевство – говоря современным слогом, марионеточное государство. В 1568 году в войну вступила Швеция, и русский царь с апреля 1569 года рассматривал план образования в Ливонии вассального подразделения, возглавляемого датским ставленником Магнусом. Такую информацию можно почерпнуть из «Тайн Ливонской войны…» - исторического расследования Людмилы Таймасовой, живущей в Америке. Ее публикация – наглядное свидетельство закулисных махинаций, что происходили на Британских островах, в связи с войной: когда наживались торговцы оружием.
Таймасова показывает поджигателей континентов и дает повод глубже анализировать историю. Можно устроить провокацию и развязать войну – чтобы извлечь капитал, разбогатеть.
Может быть, этим объясняется странный верховный лист из духовного реестра. Великое княжество Литовское шло на союз с Польшей, а Москва искала союзников на севере. Был очень выгодный момент, чтоб обзавестись дополнительными накоплениями.
Может, под «королем Владиславом» скрывался еще один Магнус? Во всяком случае, даты совпадают. 10 июня 1570 года датский посланник прибыл в Москву и был провозглашен королем Ливонии, присягнув на верность русскому царю. В это же время предпринимались попытки со стороны Сигизмунда Августа договориться о разделе Ливонии и «придти к соглашению о разграничении земель в Полоцком повете». Тогда же появились «инфлянтские замки» - список важнейших междуреченских мест (с Леплем тоже), вынесенных на торг.
О том, что Ливонское королевство и 16-летнее пребывание Иоанна Грозного в междуречье, могли повлиять на местный фон, и говорить нечего. Об этом же свидетельствуют дальнейшие записи в перечне бискупских документов. Один из них отразил мотивы поведения самой Домбровской, которая искала лучшее решение в нестабильной обстановке. «Извлечение из дарственной» зафиксировало, что часть «именьица Домбровска» переходила «от пани Шигировой… пани Марьяне Градовской». Документ датирован мартом 1571 года.
А настоящий король снова «прорезался» только 10 июня того же года! Через восемь месяцев. Сигизмунд Август на русском языке обращался к «старосте лепельскому Зеновичу с предложением не чинить обиды соседям». Это показывает, что период неопределенности и смутной перспективы миновал, жизнь возвращалась в прежнее русло.
«Не чинить обиды соседям…», - взывал Сигизмунд, удерживая подданных от поступков, которые могли спровоцировать обострение обстановки, новую волну насилия.
Речь Посполитая – образованное союзное государство переживало зачаточное состояние, и важно было сохранить процесс зарождения. При этом шел поиск новой верховной фигуры.
Конечно, Ливонское королевство, как и пребывание московитян в Сушанском обрабе, не проистекали без последствий. Помимо Магнуса, могли быть и другие лица, с титулом «польского короля», в качестве переходного туза. Северный контекст играл значительную роль, прибалтийские монархи были не прочь «оттяпать» кусок междуречья, не говоря уже о всей двинской магистрали.
В конце концов на должность верховного правителя был избран южанин – сын трансильванского князя и воеводы, Стефан Баторий.
Пока шла война, Вильно искало, как удержать ситуацию, сохранить налаженные торговые маршруты. Два больших староства – лепельское и дисненское – под управлением Зеновьевича-Корсака были вариантом сохранения речного движения в условиях перерезанной западнодвинской магистрали. Единое пространство позволяло использовать реки и озера в обход Полоцка - напрямую из Дисны в Лепль.
Известно, что Корсаки, как пуповиной, были повязаны с землями, которыми непосредственно распоряжалась верховная знать - короли. Польский Словник отобразил их участие, рассказывая о Черсвятах: "Korsak a fundo krolewszczyzny Czerswiat". Слово "a fundo" указывает на его причастность к формированию Королевщизны, однако белорусские историки видят в этом слове другой подтекст - что он воспользовался предоставленной возможностью: получил кусок "из состава", из королевкого фонда.
Во всяком случае, характерно то, что Глеб удостоился двух черсвятских земель - Стефановки и Стаек - накануне образования унии: союза Великого княжества Литовского с Королевством Польским. Момент был критический: королевские Черсвяты находились впритык к обшару, где Грозный строил свой Кречет.
Таким образом, видим, что власть поощряла северного землевладельца и одновременно "арцибискупа полоцкого", рассчитывая на ответные услуги.
В отличие от Сапег, Корсаки не спешили менять религию, и это повышало их ставки в процессе укрепления союзной модели. Придерживаясь униатской политики, они были неоценимы в регионе, где преобладал русский обряд. На фигуру Герасима (Глеба Ивановича), наделенного высокими церковными полномочиями (арцибискуп в старину – это униатский архиепископ), могли равняться жители окрестных деревень, преимущественно православные. Таким образом, создавалась видимость равноценного участия всех слоев общества в жизни Речи Посполитой.
На равноправный вклад надеялись древние богословы, представляя будущее в виде Солнечного города. Однако верх взяли собственнические, прагматические интересы.
Два дома, отстроенных Корсаковым в «старом мясте Лепле», были «первой ласточкой» в желании владеть Лепельским побережьем. Идея более крупного достатка воплотилась позже – когда магнатская роль Сапег ослабла. Корсакам досталась часть лепельских земель во второй половине XVIII века – в преддверии заката союзного государства.
Завидичи вошли в сферу их владений благодаря Королевщизне – это однозначно. К сожалению, границы той области пока не установлены – возможно, они тянулись, включая северо-восточный сегмент Лепельского побережья и связывая центральное озеро с ушачским комлексом водоемов. Ладосно, наданное «арцибискупу», находилось совсем рядом – всего в 20 километрах от Лепеля. Выход к большому озеру давал неограниченные возможности в расширении торговли. К тому же, лядненский полуостров с удивительным криничным водоемом манил питейной перспективой. Так Завидичи вошли в круг интересов Корсаков.
Странно, что Польский словник не отобразил, когда Завидичи оказались в их руках. Сказано только - когда распрощались: «в 1775 году Александр Корсак продал Завидичи Тадеушу и Михаилу Корсакам». И еще добавлено, что второй из братьев - Михаил к своей доле присовокупил вторую: кусок Теофилии Высоцкой, тоже из Корсаков. Но и он обживаться не стал - уже на следующий год покинул местность.
Связано ли это с конфликтным броварочным плебанским хозяйством? Быстрый переход собственности из одних рук в другие – это торговля, по-другому не назовешь. С поместьями расставались, добывая деньги: чтобы вложить их в более выгодное капиталистическое предприятие. А, может быть, их отпугнул околоток, чреватый кризисным потенциалом – ненадежной собственностью: где «земли не меряны»?
Похоже, что расчет на питейный бизнес к тому времени отпал. И это подтверждается монаршими мерами. После присоединения полоцких земель к Российской империи город был избавлен от винокурен – скорее всего, повлияли пожары. Место для них определили на селе.
(Продолжение следует).
На снимке: герб дворянского рода Корсаков (из интернета).
05.04/21