Как-то раз оказался я по делу в маленьком городке, который стоял на холмистом берегу небольшой речки. Человека, который мне был нужен, на месте не оказалось, сослуживцы его уверили меня, что завтра он будет, и предложили переночевать в гостинице.
Гостиницей оказался двухэтажный дом, видимо бывший купеческий, с каменным нижним и деревянным верхним этажом — довольно ветхий снаружи, но по-домашнему уютный внутри, да и хозяйка гостиницы была мила и приветлива. Я оставил вещи и пошёл прогуляться по городку.
Пройдясь по тихой улочке, на которой стояла гостиница, я остановился на перекрестке в раздумьях в какую сторону пойти, и тут меня окликнули:
— О чем задумался мил человек? Что ли приезжий? Не знаешь куда пойти?
На крыльце ближайшего дома стоял сухопарый старичок с лицом, похожим на печёную картошку, и светлыми добродушно-хитрыми глазами.
— Я тебя из окошка сразу приметил, что нездешний! Дай, думаю, помогу приезжему человеку - город наш покажу, всё чин-чинарем расскажу.
— А какие у вас тут есть достопримечательности? - поинтересовался я.
Он начал перечислять:
— Церковь 18 века, краеведческий музей, палаты купца (сейчас уж и не помню его фамилию), гостиный двор, старый и новый мосты…
Не видя на моём лице живого интереса, он вдруг прервал перечисление:
— А давай я тебя лучше к Пушкинскому дубу сведу!
Я удивился — конечно, я не был таким уж знатоком подробностей жизни Пушкина, но название городка никак не ассоциировалось у меня с его именем.
Моё удивление вдохновило старичка, и он, подхватив меня под руку, шустро вывел по улочкам и проулочкам к берёзовой рощице на берегу речки.
Речка тут слегка изгибалась. Мы стояли на высоком берегу, извилистая тропка спускалась к узкому песчаному пляжику. Вид открывался красивый — за рекой были поля, пара рощиц, лес, виднелись крыши дачных домиков, среди которых извивалась дорога.
— Не туда смотришь! — окликнул меня старичок и указал на большой пень среди тонких березок. — Это тот самый дуб, про который Александр Сергеич написал «У Лукоморья дуб зелёный…». Правда, вот только пень от него остался, — печально добавил он…
— Но позвольте! — возмутился я, — Что вы мне голову морочите! У Лукоморья — это значит у моря, а тут моря нет и не было!
— Было тут море, давным давно было! — убежденно возразил старичок.
— Но во времена Пушкина его тут точно не было! - отрезал я.
— В его время конечно уже не было, — печально согласился он, и бодрым голосом вдохновенно добавил:
— Но это же Пушкин! Он как вышел сюда, как увидел дуб и простор перед ним, так и представил себе море, и тут же и воскликнул: «У Лукоморья дуб зелёный!» Он тоже, как и вы, летом тут был, примерно в это же время. И про учёного кота он тоже не просто так написал — у нас в то время как раз учёный кот жил, и Александр Сергеич очень на него удивлялся.
— Какой кот? Что - прям песни пел и сказки говорил? — ехидно спросил я.
— А ты не ехидничай, — наставительно сказал старичок, — А лучше послушай. В те времена жил вот тут недалеко с семейством своим некий Федот, шорник, всякую конскую сбрую делал и прочее что из кожи - сумки там, да чемоданы. Вот Пушкин-то когда через наш город проезжал на своей лошади, подпруга-то и лопнула. Остановился, спросил шорника, ему на Федота и указали.
— А кот-то тут при чем?
— Так у Федота кот ученый и жил. Федот весёлый был мужик — и петь, и плясать, и на балалайке играть, и фокусы всякие показывать мастак был. И был у него кот — говорить умел.
Заметив мой скептический взгляд старичок осёкся.
— Ну не так чтоб свободно говорил вот как мы с тобой, но несколько слов умел сказать. Федот его к примеру спрашивает: «Что тебе, котейко, дать?» А кот так нараспев: «Мяааасо!» Даст ему Федот кусочек мяса, кот съест и говорит: «Маааало!». Федот: «А кого ты, котейко, любишь?» А кот:»Мурррку». Так вот по выходным да по праздникам под дубом народ на гулянки собирался - тут тогда просторный луг был над речкой, а Федот представления устраивал - кота учёного показывал, а чтоб тот не убежал на цепочку его к дубу привязывал. Ещё собачка у него была - всякие команды выполняла, а потом он на балалайке играл, а девки с парнями и ребятишки плясали. Весело было! Вот Александра Сергеича на такое веселье и зазвали. Он кота как увидел - очень потрясён был. Потому и написал про него в стихах своих. Преувеличил, конечно, но не приврать - историю не рассказать! — подмигнул мне старичок.
— А русалки на ветвях тоже у вас тут водились? — усмехнулся я.
— Была одна! Дочка Федота. Красивая девчонка, любила на дуб залезть и сидеть там тихо. А как мимо кто идет, она желудь кинет и тихо рассмеется русалочьим смехом. Она и в Александра Сергеича желудь кинула, а он не обиделся — только пальцем ей погрозил. Вот с нее Александр Сергеич русалок и списал.
Я развеселился. Любопытно стало, что еще старичок напридумывает, и я пошел прямо по тексту:
— А лешего, который бродит, с кого списал?
— Вот там, за рощей, лес был, и избушка стояла — там Бирюк с Бирючихой жили, на отшибе. Он лохматый был, весь волосами зарос - одни глаза видать, что твой леший, а Бирючиха хромая была и горбатая, и злая как собака, ее ведьмой считали. Она травы собирала, настойки да отвары из них делала. Так-то ее не любили, а как хворь какая - сразу к ней, за лекарством. С нее Александр Сергеич Бабу Ягу списал. А избушка у Бирюков была не как у всех, не на фундаменте, а на столбах — это чтоб мыши и прочая мелочь в дом не могла пробраться. Обычно сараи так делали, где припасы хранили, а они домик себе такой соорудили. Ее-то Пушкин избушкой на курьих ножках и назвал.
— Ну хорошо, пусть так. Но тридцать витязей прекрасных выходящих из вод ясных он тут не мог увидеть!
— А это совсем просто! Вон там, - и старичок показал на реку, брод есть. Там всё по колено сначала, а ближе к нашему берегу глубинка — вода выше пояса там. Когда лень до моста идти, молодежь, а другой раз и кто постарше бродом идут на наш-то берег. Когда из глубинки-то на берег выходят — получается всё как у Александра Сергеича написано.
Дальше старичок прошелся по всем персонажам, и я узнал много интересного о жизни в городке, которую так талантливо и иносказательно, если верить старичку, изобразил Пушкин с своих бессмертных строках.
Молодым королевичем, пленившим грозного царя, оказался молодой красавец-кузнец. Грозным царём — местный купец, тот самый, чьи палаты теперь превратили в музей. Он задолжал кузнецу изрядно денег за работу — кованные ограду, скамейки, решетки, подсвечники и прочие всякие кованные вещи. Вот кузнец его и остановил в лесу, когда тот по тайной надобности на несколько дней из дома один поехал. Кузнец-то свёл его на островок, что посреди лесного болота, потому как тайную тропу знал и пригрозил купцу, что если тот документ, по которому кузнецу все деньги за работу выдадут, не подпишет, он его с острова не выведет. Царевна же, которая у Пушкина в темнице тужит, а волк ей верно служит, была дочерью купца. Она в кузнеца влюбилась, а он в нее, но отец красавицу свою запер дома и собирался замуж отдать за нелюбимого - своего знакомого, тоже купца. Однако у девушки собака была, умная очень, она записки носила промеж влюбленных. Вот они и сговорились вместе бежать. Как только кузнец деньги получил, так тут же в ночи они и сбежали. А купца утром через болото Бирюк вывел — кузнец его предупредил, где купца того искать. Купец как узнал, что дочь сбежала, организовал поиски, но беглецов не нашли. Купец чуть не разорился от этих поисков, испугался бедности и стал как Кащей деньги копить. Аж осунулся весь, желтый стал - тощий, жадный и злой. Говорили, что у него в подвале сундуки с золотом стоят, и он ходит по ночам на золото любоваться. Так и зачах над сундуками своими. После смерти его действительно сундук нашли - правда один только, а в нём не золото, а ассигнации да всякие долговые бумаги, расписки…
От всех этих сведений у меня голова кругом пошла.
— Так. Хорошо. Будем считать, что так всё и было. Приехал Пушкин, познакомился с шорником, побывал на гулянии под дубом, послушал местные сплетни, вдохновился и написал стихи про Лукоморье. Которые вообще-то не сами по себе, а вступление к поэме «Руслан и Людмила».
— Да-да! Всё верно! И про Руслана и Людмилу… — подхватил старичок. Но я его прервал:
— Стоп. Про Руслана и Людмилу местного разлива в следующий раз. Вы мне лучше скажите, а вы-то откуда все эти подробности знаете? Вас же тогда ещё не было!
— А может был? — и старичок так загадочно улыбнулся, что мне не аж нехорошо стало: мысли всякие в голову полезли про машину времени и про средство Макропулоса… Но старичок, глянув на меня, примирительно рассмеялся.
— Нет, конечно, не было меня тогда. Но мой Пра-пра-пра-… — старичок начал пересчитывать что-то на пальцах, —в прочем, неважно, мой предок был чиновником, поэтому умел читать и писать, и вёл дневник, где записывал все мало-мальски интересные городские события. Этот дневник он передал сыну, тот своему сыну и так дневник дошёл до моей бабушки.
— А можно на него взглянуть? — Старичок печально вздохнул:
— Бабушке не удалось его сохранить. Но она его в детстве не раз перечитывала, многое запомнила и мне потом рассказывала. А у меня память тоже неплохая.
Уже темнело. Мы шли по улочкам в сторону гостиницы, старичок что-то рассказывал, показывая рукой то на один дом, то на другой, но я его не слушал. В голове вертелись разные мысли и главная - заезжал ли когда-нибудь Пушкин в этот городок, и как-бы теперь это точно узнать. Возле дома старичка я сообразил, что не знаю его имени. Прощаясь, мы с ним наконец познакомились.
В гостинице у хозяйки я аккуратно спросил, знает ли она Михаила Яковлевича.
— Да кто ж его не знает! Это наш краевед, — ласково улыбнувшись ответила она.
— Хм. А он…
— Вы хотите сказать — в своём ли уме? Он что, он вас к Пушкинскому дубу водил?
— Да. Но…
— Вот! Никто не верит, что Пушкин у нас в городе был, — обиженно сказала хозяйка. — А, между прочим, в краеведческом музее хранится салфетка из трактира, где он обедал, с его автографом. Чтобы автограф не стёрся, жена трактирщика вышила его. Завтра можете сходить в музей и своими глазами увидеть.
Ночью мне приснился сон. Я плутал по окраинным улочкам городка с двухэтажными то деревянными, то каменными домиками и как заклинание, которое должно меня вывести к цели, декламировал:
— У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом;
Идет направо - песнь заводит,
Налево - сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русской дух... там Русью пахнет!
И там я был, и мед я пил;
У моря видел дуб зеленый;
Под ним сидел, и кот ученый…
Очередная улочка вдруг вывела меня к берегу реки - туда, где среди березок Михаил Яковлевич мне демонстрировал пень от Пушкинского дуба. Никаких берез там не было, а на лугу над полноводной широкой рекой стоял могучий дуб. Под дубом по-турецки сидел Александр Сергеевич Пушкин и гладил здорового рыжего кота, пристроившегося у него на коленях. Я кинулся к нему:
— Александр Сергеевич, дорогой, скажите, вы правда тут были и про Лукоморье сочинили?
Они с котом — оба — в упор посмотрели на меня и мило улыбаясь хором сказали:
— Конечно! Михаил Яковлевич врать не будет! — и начали исчезать, растворяться, как два чеширских кота - только две улыбки какое-то время ещё были видны на фоне дуба. Но и они исчезли.