Серая, маленькая избушка стояла на отшибе деревни, у самого леса. Варя увидела её издали, сразу, как только старая «Нива» въехала в Святцы.
- Ну вот, Варвар Сергевна, мы и на месте, - громыхнул молодой розовощёкий водила.
- Спасибо, Вань, - отвечала Варя, вываливаясь из «Нивы» вместе с большим чемоданом, и тут же по колено проваливаясь в снег.
Окна деревенских избушек загадочно светились в темноте, скрипели петли отворяемых дверей, женщины и дети опасливо выползали на крыльцо, посмотреть, кого это там принесло в их глушь на ночь глядя.
- Ну, счастливо оставаться, - снова громыхнуло из машины.
Завороженная, Варя кивнула в ответ, всё всматриваясь вдаль, пытаясь различить в темноте лица стариков, женщин и детей. За спиной взревел мотор, и призрачная «Нива» укатила обратно в Москву. А она, крепче перехватив ручку чемодана, под пристальными взглядами любопытных глаз, двинулась к дому на отшибе.
- Ну вот я и тут.
Варя огляделась, стянула шапку, стряхнула снег на голые половицы, тронула выключатель – свет не загорелся. Нашарила в кармане коробок спичек, чиркнула и - огоньком озарило всё её детство. Оно было тут, прямо перед ней. Крохотный предбанник, две маленькие комнаты, кухня. Окна, занавешенные отсыревшими занавесками. За ними по-хозяйски раскинулась темнота леса. Маленькая белая печка исполняла роль стены между кухней и комнатой.
- Варенька, остынет, иди скорее!
- Иду, бабуль! Ой, это что? Это тыквенно-рисовая, как я люблю?
- А то! Для тебя, специально!
- Вот я и тут, - повторила Варя, глядя на крохотный кухонный стол. Чистый, нетронутый, он смотрел на неё добрыми морщинистыми руками, мукой, пирожками на гладком противне, жаром от белой печи.
Глаза быстро привыкли к темноте, а вот промозглый озноб пробрался даже через шубу. Сморгнув набежавшие слёзы, Варя подумала, что хорошо бы затопить печь. И найти свечи, они точно где-то должны быть. Деревенька часто оставалась без света, и бабушка всегда держала у себя запас церковных свечей.
Тётка сказала, что бабушка умерла быстро – сгорела за три месяца. Свалилась одним днём, и больше не поднялась. Её героическая, стойкая, умиротворённая жизнью за городом, бабка. Руки всегда в чернозёме, мудрая улыбка на властном и добром лице, целая жизнь за плечами, упрямый, но доброжелательный характер.
Не успела Варя попрощаться с ней. Даже взглянуть в лицо умирающей старухи не успела. И вот сейчас смотрела в лицо уходящего детства. Умерла бабка каких-то недавних две недели назад. А сегодня календарь возвещал о том, что завтра канун Рождества Христова.
Осиротевшим ребёнком – матери у неё и не было никогда, та её бросила ещё в детстве, оставив бабке – зажгла Варя найденные в платяном шкафу свечи, набросала дров в печь, и села в тиши пустого дома. Плакать. Да и что ещё мог сделать одинокий, измученный виной и упрёками, ребёнок?..
Утро выдалось догоревшей свечой, хрустом снега под окнами, теплом затопленной печи, неразобранным чемоданом, брошенным накануне на пороге. Варя обнаружила себя – помятую, заспанную, в шубе, в которой теперь было нестерпимо жарко – за столом, опрокинутую в сладком сне на сложенные руки.
Солнце – яркое, праздничное, холодное – пробивалось сквозь щели меж занавесками в комнату, озаряя прежде тёмное помещение.
Нужно было хоть что-то – натаскать воды, умыться, заполнить сварливо бурчащий желудок. Нужно было хоть как-то – прожить эти сутки, которые до этого ни разу – здесь, в жгущей сердце ностальгии. Среди картин непозволительно счастливого детства – ей, сироте.
Но у неё было всё – и как же она этого не понимала, дурёха – наполненный до краёв колодец любви, из которого черпать и черпать, а оно всё не кончалось; на каждое капризное слово – мудрая улыбка, на каждую заносчивую выходку – благословенное прощение. Объятия. Запах дома. Освобождающие от всего прочего – тепло и свет. Семья.
«Ой, Варенька, это ты что ли? Кать, Катька, иди сюда быстрей! Смотри, Варя Звягинова приехала! Ох, Варюша, какая ты взрослая стала, уж поди замужняя дама! Дай-ка я тебя поцелую!»
«Ох, и жалко баб Люсю!»
«Людмила Петровна была золотой женщиной, мои соболезнования.»
«…А где похоронили то, Варь?..»
«Ох, чё ж мы всё о плохом-то, с Новым годом, Варь!»
«Да что Новый год… с Рождеством наступающим, Варенька, с Рождеством!»
Ёлку Варя решила отыскать в лесу за домом. Маленькую, тоненькую, молодую ёлочку. Топор нашла в сарае за домом, в помощь взяла соседского мальчонку.
Запорошенная снегом, замёрзшая, с ободранными об ёлочные иголки руками, она ввалилась в дом ближе к обеду, неуклюже обнимая добычу.
- Ёлочные игрушки, Варенька, под кроватью. Но, аккуратней, стеклянные.
- Помню, бабуль!
Ёлка нашла своё место в уголке под образами. Крошечная, с помощью Вари, облачилась она в сияние разноцветных стеклянных зайчат и бельчат, в весёлое перемигивание красных, зелёных и жёлтых фонариков, в россыпь блестящего, тонкого дождика.
День клонился к закату. Через несколько часов родится Христос.
Шкатулку Варя нашла случайно. На дне ящика с ёлочными игрушками. Она лежала в сером вязаном мешочке. Складывая остатки украшений, Варя наткнулась на неё рукой, и теперь, удивленно раскрыв глаза, держала на ладони.
Деревянная, обитая сверху и по бокам кожей. Фиолетовые цветы с зелёными стеблями украшали чёрную крышку. Варя хорошо помнила эту детскую, наивную шкатулку. В детстве она хранила в ней безделушки, а когда шкатулка оказалась не у дел – в переходный возраст – то перекочевала в заботливые руки бабушки. А сейчас смотрела на Варю глазами вновь возникшего на пороге детства.
Казалось, весь мир – и так невыразимо тихий – застыл на то короткое мгновение, когда Варя решилась приподнять лёгкую крышку. На обитом зелёным атласом дне блестели украшения. Серьги и кольцо.
- Бабулечка, а это что?
- А это, Варенька, янтарь. Посмотри, какой яркий у него цвет.
- Как солнышко! А смотри, там будто что-то блестит внутри…
- Будто закат над морем, правда?
- Я не была на море, бабуль.
- Вся жизнь впереди, побываешь ещё.
- Не хочу я на море. Я такие серёжки хочу.
- Ишь ты, пигалица, подрасти сначала!
- А когда вырасту, ты мне их подаришь?
- А суп будешь есть?
- А если буду, то подаришь?
- Ах ты, хитрюга! Ну-ка, ешь щи, ты любишь, чтобы всё съела до последней ложки…
Огромный перстень с большим камнем, обрамлённый серебряным узором. Серьги-капельки – тяжёлые, внушительные, по краям серебряные завитушки. Под ними лежал аккуратно сложенный листок в клетку.
«Если читаешь, внучка, значит, всё-таки приехала ко мне Рождество встречать. Много писать не стану, сил уже нет. Одно напишу – с Рождеством Христовым, Варенька! Не плачь и не кори себя, покуда уйду я из этого мира. Я на тебя с облачков смотреть стану и во всём помогать. Эти серьги с кольцом – тебе, душенька моя. Уж больше не накопила сокровищ, прости старуху. Храни, как память, обо мне. Одно попрошу – на Радоницу приезжай навестить. Ну, до свидания,
Твоя бабушка, Л.П.»
* * *
Небо смотрело сверху миллиардами неподвижных негаснущих звёзд. Янтарь на пальце блестел в лунном свете. Тяжёлые серьги качались в такт шагов. Варя с удовольствием вдыхала морозность воздуха и подставляла ладони дружелюбному, тут же тающему на теплой коже, снегу. Дорожка, обрамленная с двух сторон сугробами, бежала средь крошечных, скосившихся на бок, изб. Окна пестрели оранжевым уютом, словно камень на её руке. Из приоткрытых дверей тянуло запахом жареной курицы и отварного картофеля. Лился детский смех победной музыкой. Звала в пляс весёлая гармонь.
Варя остановилась посреди улицы. Тёмные облака были почти неразличимы на ночном небе. Но она упрямо всматривалась – где-то там, наверху, она, смотрит на неё, как и обещала. Рождество встречает под Его присмотром. Вот бы увидеть, вот бы хоть как-то почувствовать, узнать.
Блестящая точка – дёрнулась, да и сорвалась вниз, на полпути погаснув.
Скрипнула дверь. Послышались торопливые шаги. Маленькая ручка тронула за варежку, потянула на себя:
- Пойдём, Варенька, мама пирог испекла, пойдём с нами Рождество отмечать.
Мальчонка, недавно помогавший ей ёлку добывать, смотрел на неё сверкающими, весёлыми глазами.
- Там папа гармошку достал, а Алёнка танец выучила. Пойдём с нами, Варя, весело будет!
Кивнув, Варя ещё раз взглянула на небо.
«С Рождеством, Варенька.»
- С Рождеством, бабушка.