М. М. Кириллов Не гасите свет Сборник очерков

М.М. КИРИЛЛОВ





НЕ  ГАСИТЕ  СВЕТ
















Саратов
2021


      Сборник «Не гасите свет» имеет художественно-публицистическое содержание, включает 11 рассказов и очерков, написан в последние полгода, как правило, отражая общественные проблемы последнего времени. Основная идея – критический оптимизм народа, его борьба за выживание и неугасающая надежда на будущее.
       Рассчитан на вдумчивого читателя, склонного к анализу современной действительности с позиций советского человека.
       Автор: в прошлом военный врач-десантник, участник войны в Афганистане (1987 год) и событий в Армении (1988-1989 годы), профессор-терапевт, Заслуженный врач России, писатель, коммунист.
      
        ОГЛАВЛЕНИЕ……………………………..Стр.
Клёпальщицы…………………………………….
Разговоры у подъезда…………………………….
Не гасите свет………………………………………
Под колпаком ………………………………………
О творческом развитии……………………………
Парк Горького………………………………………
Коммунист Валентина Ивановна Бурова……….
Современные «мутанты»…………………………..
Маршал Советского Союза Б.М.Шапошников……
Пора готовить ясли……………………………………..
Радости прошлого……………………………………

КЛЁПАЛЬЩИКИ
       У подъездов нашего дома на проспекте 50 - летия Октября, как и повсюду в Саратове, по традиции, даже и зимой, частенько собираются преимущественно старые и пожилые женщины, наши жильцы. Место встречи – скамейка у своего подъезда. Дом практически женский. Мужчины здесь редкость. Обычно они не доживают и до 70-ти лет. Такова медленно отживающая традиция русских завалинок.
      Повидаться, поговорить, свежим воздухом подышать, сидя на скамейке. В километре от нашего дома Кумысная поляна. Чем плохо! И в то же время такие посиделки приобретают иногда значение неофициального дворового парламента с очень высоким уровнем местной и даже геополитической правды. Здесь же, в основном, все свои. Жаль, что не предусмотрена система видео - и аудиокамер. Тогда уж от настоящего парламента не отличишь. По степени откровенности – то же, что и на Охотном ряду в Москве, но без бюрократии и высоких окладов. Бывает, правда, сюда забредёт и какой-нибудь здешний дурачок – шут гороховый типа Жириновского, но его быстро отвадят, пока в драку не полез или не предложил, к примеру, возродить кулачество как спасение страны от голодомора. Кто знает, ведь, что у дурочка на языке, то у умного на уме…
       С многопартийностью здесь туго. Преобладают настроения потомственных заводских людей. Несмотря на уже повсеместное истребление организованного сознательного рабочего класса, всё-таки сказывается непосредственная близость здешних, прежде крупных, заводов, таких как «Серго Орджоникидзе», «Знамя труда», «Тантал», «СЭПО», «Алмаз», «Техстекло» и других, и это только в наших, Ленинском и Кировском, районах города. Правда, почти все заводы эти, бывшие в прошлом – гигантами того времени, сейчас обанкротились. Но людская память о них оказалась более живучей: у многих здесь, считай, вся жизнь прошла. Поэтому и нет на дворовой скамейке особенной многопартийности.
    Зато гласности здесь, хоть отбавляй. Споров-то обычно нет, из-за общности судеб всем скорее хочется дружно помолчать. Но если уж кто-то выскажется, то тут уж хоть святых выноси. Общее желание – возвращение в наше недавнее советское прошлое, да только кто ж его вернёт!
      Нашему дому уже 46 лет. Все жилые дома здесь, как и больницы и школы, построены силами работников этих же заводов. Это многое объясняет в нашем общем прошлом. А будущего- то у нас уже 30 лет как нет и нет. Да его никто и не обещает. Будущее ведь понятие классовое. Поэтому, у кого как: по одёжке протягивай ножки. Оно есть разве что только у толстосумов. И это тоже кое - что объясняет. А у простых людей нынешние годы словно проваливаются в какое-то безвременье. И настоящее всё больше напоминает ежедневную борьбу за существование, борьбу с социальной несправедливостью и постоянным ощущением неуверенности и опасности. Настоящее, лишённое заслуженной гордости и радости труда, как бы съедает само себя и будущим не становится. Не поэтому ли многие молодые семьи не спешат заводить потомство? Ждут чего-то.
       Глухой разговорный протест обитателей наших многоэтажек стал привычен за эти ущербные годы. В подъезде у нас кто только теперь ни живёт. Помимо пяти врачей, одной медсестры и библиотекаря, живут старая лаборантка из института «Микроб», таксист, сотрудник аэропорта, с десяток школьников, несколько маленьких ребятишек, а остальные – бывшие в прошлом рабочие и служащие саратовских заводов. Больше половины жителей - работающие и, чаще, - неработающие пенсионеры.
      Многие годы я у нашего подъезда, среди других, встречал и соседку с 6-го этажа, с обычной пролетарской фамилией Кузнецова. Больше слушал, но, можно сказать, даже подружился. По её рассказу, она была работницей одного из здешних заводов. Отработала, по её словам, 40 лет клёпальщицей в цеху.
     Фамилия её соответствовала её профессии. Деталей этой профессии я не знаю, но по её словам, это была тяжёлая, ручная, вредная и ответственная мужская работа. Зарабатывала она хорошо, но болела хроническим заболеванием  лёгких. Получила от завода бесплатно, как и все мы тогда, трёхкомнатную квартиру, выучила и подняла двух дочерей. Вышла на заслуженную пенсию. Говорила она о своей жизни советского рабочего человека с гордостью. А последние, 90-стые и двухтысячные, годы, как и все мы, оценивала с неудовлетворённостью и возмущением.
      Муж её, как и многие мужики в то время, спился и умер. Ходить далеко она уже не могла, задыхалась, вот и сидела у подъезда среди людей. Дышала свежим воздухом. Умная, многоопытная и авторитетная, она воспринималась всеми как негласная старшая по подъезду, всё и всех знала. Власти федеральные и районные она одинаково не уважала за очевидный развал страны и банкротство её родного завода. Она именовала их одним коротким словом «коротыши», имея в виду не столько их маленький рост (это было необязательно), сколько очевидную незначительность их политических фигур. Маленькие люди, поднявшие руку на вскормившую их великую страну и её народ, вот, что их объединяло. Всё она понимала правильно, говорила открыто – по-рабочему, но что она могла изменить?!
       Характер у неё был командирский. Мальчишки с соседнего стадиона слушались её беспрекословно и побаивались. Разговаривала она обычно негромко, но могла и гаркнуть, если надо.
      Как-то случился у нас с ней серьёзный разговор. Уважая меня, как человека, она усомнилась в моей причастности к нуждам рабочих людей. Профессор, доктор медицинских наук и   заводская клёпальщица. Что здесь общего? Это её, неожиданное, сопоставление меня задело, и я вынужден был в сердцах ответить ей, что, пока она 40 лет «вкалывала» клёпальщицей на заводе, я 43 года мимо её завода ежедневно ездил на трамвае в свою клинику, и, будучи руководителем этой клиники, лечил со своими сотрудниками в эти же годы не одну тысячу больных, в том числе рабочих и служащих её же завода. Кроме того, нужно обязательно учесть, сказал я ей, что мой дед был токарем на заводах Петрограда и Ленинграда и умер там от голода в блокаду, и отец мой руководил производством противотанковых снарядов в 1941 – 1944 годах на оборонном заводе в Москве. Так что ещё неизвестно, кто из нас имеет большее отношение к рабочему классу. Разговор у нас получился искренний и принципиальный.
       Кузнецова молча и уважительно выслушала меня и согласилась с тем, что была не права. Согласилась она и с моим утверждением, что нам с ней нечего делить.
       Вскоре, в 77 лет, и я вышел на пенсию, и скамейка у подъезда нас сдружила ещё больше. Соседка оказалась политически очень грамотным человеком. Ничего удивительного. Она же была настоящим кадровым рабочим человеком, как говорят, рабочей косточкой.
    Вот уже несколько лет, как нет её в живых, но и сейчас многие её помнят.
        Бегут и бегут годы нынешнего настоящего безвременья. Но скамейка у нашего подъезда не пустует и сейчас. Оказывается, даже у неё есть своя история. Это всё-таки обнадёживает.
     Скамейка-то наша у подъезда по-прежнему действительно греет, но разве это жизнь! Дом наш, как и заводы, построившие его, постепенно вымирает, и заполняется уже случайными людьми. Власть, практически целиком состоящая из господ, живёт отдельной от народа жизнью. Общаемся с ней мы только по телевидению, в перерывах между рекламных роликов торговых фирм. Так называемое «общенациональное» будущее, навязанное нам и заполняемое указами и мегапроектами, мало что даёт даже нашим детям и народной мечтой не становится. Даже в Крым съездить по новому мосту для большинства семей в стране оказалось не по карману.
     Вот-вот, говорят, покончив с коррупцией и с массовой преступностью, пережив демографическую яму, все мы, наконец, дружно потянемся через ещё один мост, но уже на Сахалин, если, конечно, доживём. Вот тогда, видимо, счастье и наступит! А годы-то уходят и уходят, как незаметно ушли в мир иной, не дождавшись, уже практически все ветераны и дети войны.
     Но, может быть, я как-то особенно обделён? Да нет, разве что общения и силёнок всё больше не хватает. Но, а благополучные семьи – вообще редкость. Большинство из соседей выживают или доживают, хотя и стараются держаться, всё-таки, не война. Да и жизнь научила. А безвременье – оно и есть безвременье.
      Скоро, как в той комедии, и про таких, как я,  скажут: «кажется, это не Галя»… Когда-нибудь, и мы превратимся в точки на небосводе в звёздном семействе с новым названием «Клёпальщики» (если не будет возражений), точки, еле видимые в телескоп не потому, что нас нет, а потому, что плохо смотрят. А как Вы думаете?
РАЗГОВОРЫ У ПОДЪЕЗДА
   В последние дни нападало много  снега… Уныло теперь тянется время, но скамейка у подъезда дома всё же                по-прежнему не пустует… Тематика случайных и, обычно, коротких разговоров жителей сузилась, конечно, и помрачнела за этот, ковидный, год, но их встречи,   несмотря на обязательную теперь квартирную самоизоляцию, всё-таки полностью не прекратились. Подъезд он и на «удалёнке» подъезд, да и привычка общаться для простого народа – это же святое, хотя и опасное, дело… Да и телефоны есть.
    Услышишь здесь разное. «Говорят, например, что в Госдуме предлагают исполнять в случаях спортивных побед на Олимпиадах вместо гимна нашей страны песню «Катюшу»? Неужели?! Может быть, и сойдёт, но как же всё-таки измельчали депутаты!»
     «Жирик» носится с идеей распространить и на нас американский выборный шабаш, как всемирный образец демократии и свободы, Он спутал себя с Трампом. Их, действительно, объединяет известная всем ненаказуемая вседозволенность,  но отличает разница в собственной оценке нашего либерал-демократа, на самом деле, несравнимого значения их политических фигур. Через 30 лет существования партии ЛДПР получить на выборах президента всего лишь 5 % голосов избирателей! Шут гороховый! Клоун и мастер скандального пиара! Гений пиара! Вы не находите, что наш Дональд Вольфрамович Жириновский, как и в какой-то мере и Дональд оригинальный, - современный персонаж из пьесы А.П.Чехова «Медведь». Или, если хотите, слон в посудной лавке…Эти сравнения были бы точь в точь, если бы не отчётливый запах политического гниения» у нашего деятеля. Устранить его нельзя уже никаким искусственным бодрячеством.
     Другой разговор. «Выстояла в поликлинике  часа два в очереди на приём к онкологу, а удалось записаться только на следующую неделю...»  Такие жалобы, сейчас, особенно часты, хотя люди понимают крайнюю загруженность врачей в эти времена.
       «В Интернете сообщения о самоубийствах и убийствах, авариях на дорогах, коррупции, изменах, торговых и налоговых ожиданиях, а сообщения о важных и волнующих событиях в Карабахе, положении в Белоруссии, на Донбассе  нерегулярны и отрывочны. Задолбали противоречивыми сообщениями о «Северном потоке – 2», а о Киргизии уже целый месяц ни слуху, ни духу, словно она пропала. Зато о Навальном, при всей ясности вопроса, сообщают каждый день. Как будто чего-то ждут. Теперь, кажется, дождались, наконец, Купленный «правдолюб», задолжавший даже своим хозяевам. Он же не интересен даже им.
     Эрдоган – сегодня  наш друг, завтра -  враг. Да он же давно просто нерукопожатен. Почему нет  своевременной принципиальной оценки?! Опять чего-то ждём? Завтра же продаст за копейку. Простым людям это, видимо, известно лучше, чем собственному МИДу…
     Многое в СМИ фрагментарно и противоречиво. Иногда чувствуется неуверенность в государственных оценках и даже решениях. А, может быть, в принципах самих оценок? А лучше бы – меньше, да прозорливее.
     Интернет утомителен и бессистемен, недостаточно осведомлён и  чрезмерно правомочен. При всей своей вальяжной пошлости он неподконтролен и иногда кажется государством в государстве… Либералы здесь просто разгулялись!»
     Другая излюбленная тема в разговорах. «В артистическом мире  - потеря за потерей. Массовое вымирание заслуженных и народных. Вымирает советское искусство вслед за  массовым исчезновением уже 25 лет тому назад великолепной советской литературы. А ведь это «оружие» было посильнее нынешней сверхзвуковой техники. Без Пахмутовой мы слабее, чем без «Арматы» и «Булавы»…»
       «Гиганты–заводы стоят во всём городе. Их проходные закрыты, и заводские трубы не дымят. Проданы? А рабочий класс рассовали по ларькам, превратив в быдло?! Видеть это тяжело, наш район заводской, и все дома здесь заводские».
     «А наши мажоры всё на Мальдивы собираются. Им и пандемия нипочём. На Байкале холодно, а в Крыму моря много, а воды нет, пить им, видите ли, нечего… Незаработанных денег у них полно, зачем же тёплому океану пропадать».
       «Вот, радости никакой, только повсеместное ожидание худшего. Петардами ведь праздник Нового года не заменишь. Впервые ёлку дома не поставили. Даже нынешние герои-медики порою кажутся не столько героями, сколько мучениками. Хотя их коллективное самопожертвование вызывает такое же уважение в народе, как героизм военных врачей и самих бойцов и командиров Красной Армии в годы Великой Отечественной войны. Но радости – никакой. Похоронки идут…»
        Делятся люди друг с другом, чем могут. Не всё услышишь и  всего не расскажешь… Как и раньше, людей выручает хотя  бы моральная, но бескорыстная, пролетарская, товарищеская  поддержка. Прежде всего, детям и старикам.
       Встречи, разговоры, всё больше на бегу, в дверях,
да в лифте, урывками. Выручает, правда, телефон и общность взаимопонимания. Простой народ един, несмотря ни на что. Этим и силён.
      В январе снегу подсыпало, морозец, на скамейке долго не посидишь…
      


НЕ ГАСИТЕ СВЕТ
      Не люблю, когда рядом вдруг лопаются лампочки… А Вы? Всегда как-то неожиданно и некстати. Вроде бы ничего особенного, а ведь, на самом деле, каждый раз, при этом свет сменяется темью. Конец света в миниатюре. Горят лампочки – светятся окна. Погасли  - значит, уже не ждут…  Вся наша жизнь и состоит из этой угрозы. Вы никогда не задумывались над этим? Жди, теперь, когда кто-нибудь придёт и ввинтит новую лампочку. Если придёт… А ведь может и не ввинтить… Не гасите свет.
      Главный метеоролог нашего Саратова, Болтухин, только что  разбился на своей машине.… Мне мало знакомый, но по общему мнению, полезный был человек. Ну что теперь делать? Жди, когда нового назначат. Жаль человека. Сидел бы себе в тепле у своих погодных градусников, как и положено всем звездочётам. Куда было спешить? Погода же не волк, в лес не убежит.
      Как не крути, случайность правит миром, непрерывно угрожая нам. Примеров этому у каждого тьма. Хорошо хоть, что случайность  не всегда становится закономерностью… А так ведь ни лампочек, ни метеорологов не напасёшься…
      А тут недавно друзья рассказали, что в Саратове появились дома, у подъездов которых нет привычных для нас скамеек. Это же ранее было почти невиданное дело! Интересно, а может быть,  и от завалинок в деревнях уже отказались? А что? Посидишь на лавочке с полчасика, особенно без маски, и… ковид тебе! И это уже не случайность, а закономерность…
     Машины теперь паркуются почти у самых дверей, а старикам и посидеть-то негде… А ведь это для многих из них самая радостная часть оставшейся жизни. Свет в окошке. А вдруг кому-то плохо станет на улице, перед самой дверью? Не на землю же класть заболевшего человека? Скамеек-то нет. Будем надеяться, чтобы эта новоязь по недоумию не стала нормой.
     Вообще всё это - очень современно: размножившийся транспорт давно уже вытесняет жителей со дворов? Ковид проклятый вообще загнал людей в бункеры самоизоляции (какие скамейки!), да и социальной дистанции скамейка не предполагают. Ковид выгнал людей с демонстраций и митингов на улицах и площадях, а теперь похоже  даже и со скамеек. В результате страдает само общение людей. Оно в значительной мере уже ушло в область «удалёнки».
     Насколько вырос индивидуализм граждан нашей страны за этот год? А это уже абсолютно буржуазная тенденция, несвойственная нам, ещё недавно советским людям.
     Скамейка это же простейший дворовый парламент. А учитывая классовый состав жителей наших современных городов, -  это и неучтённый Конституцией и, следовательно, совершенно незаконный орган стихийного народовластия!
      Народные, неподконтрольные власти, дворовые скамейки – какая непредусмотрительность?! А вдруг чего! Упаси Всевышнего!    Навальный (этот купленный «правдолюб») здесь просто отдыхает. Не досмотрели!    
        Но, может быть, хватит ума, и дворовая скамеечная демократия будет сохранена? Тем не менее, лиха беда – всегда начало.  Так что убранные от подъездов скамейки не менее страшны, чем перегоревшие лампочки, потухшие окна и души…
      Приведенные наблюдения из повседневной жизни, может быть, для большинства случайны и  незначительны, но в них просматривается глубокий настораживающий смысл. Не вдумываясь в окружающее, мы чаще теряем в чём-то важном для нас. Вы не находите? Есть смысл подумать.

ПОД КОЛПАКОМ
       Вот уже год, как мы живём под «колпаком у Мюллера»… простите, Ковида. По жестокости они вполне сравнимы. За это время в России умерло несколько сотен тысяч  человек, пройдя «пытки» реанимационных палат. Но это всё же в 10 раз меньше, чем в США, и во много раз меньше, чем от других болезней, травм, несчастных случаев, убийств и самоубийств в нашей собственной стране. А ведь это только те, что «ушли» от нас, а сколько возможных  будущих мучеников не появилось на свет за это же время,…чтобы  не оказаться под ковидным колпаком? Пандемия – не единственный современный колпак, социальный колпак важнее и долговечнее.
       Инфекционные «колпаки»  случались и в СССР. Коснулось это и нашей семьи.   В войну, в эвакуации в Казахстане, наша мама заболела туберкулёзом лёгких. Болела 5 лет и от чахотки умерла. Нас в семье было трое детей – мальчиков. Мы не заболели, но добрый противотуберкулёзный «колпак» в  отношении нас сохранялся все эти годы: - осмотры, пионерские лагеря, крымские санатории… Мама умерла, а мы выжили и живём до сих пор. Это было в победившем Советском Союзе. Наш, сохранённый тогда, иммунитет был, вероятно, общим достижением.   Дело в том, что социальный иммунитет (защищённость) всего советского  народа был тогда справедливо однородным, особенно в отношении детей…   Конечно, это частный пример. Но нережитый  «колпак»  всё же  запомнился. Даже свою маму мы могли видеть тогда только изредка, у неё была открытая форма туберкулёза, и нас берегли.
      Позже были в моей врачебной войсковой практике (парашютно-десантный полк) и тяжелейшие гриппозные эпидемии (50-60-е годы), но менее продолжительные и экономически менее болезненные для страны. Работы был много. Но армия боеготовности не теряла. Государство успешно преодолело эти трудности. Но тогда и страна была другой.
     Да и Ковид-19 намного серьёзней. Как ненасытный коршун он летает над миром и выбирает очередную жертву послабее.
      В пандемию при всей общности происходящего у разных пациентов наблюдаются разные «колпаки» и иммунитеты. Мягкие и жёсткие, благоприятные и резко сниженные, соответственно. Это зависит, прежде всего, от условий самоизоляции, возможностей организации и интенсивности лечения. Но в формировании иммунитета роль социальных факторов в наше ущербнее время стала гораздо выше. Здесь важен социальный статус заболевшего, а он очень различен. От этого зависит нередко и исход всего процесса.                                Ковидный год оказался мучительно долгим. Сколько пережито! Скольких замечательных, прежде всего, советских артистов, учёных и писателей мы потеряли! Как пострадал рабочий класс – основная производительная сила общества! Но почему-то среди жертв почти нет наших современных либеральных государственных деятелей, олигархов, банкиров и  других представителей обеспеченных слоёв нашего  общества, а также многочисленной  и, как правило, бездарной богемы. Кошелёк защищает! Живучие! Вот, что значит социальный  иммунитет. Их никакая  зараза не берёт. Это выглядит несколько  противоречиво, так как известно, что «Бог шельму Ну как же иначе – это же лучшие люди государства! Говорят-же, «бережённого Бог бережёт»…
     А Ленин в 1920 году на съезде работников Медсантруда говорил, что «если мы спасём рабочего, мы спасём всё!». Это было единственно верное,  классовое и гениальное решение для того времени. Оказывается, кроме обычных для миллионов нищих жителей средств медицинского колпака и противоинфекционного иммунитета, есть и другие – особые, не для всех, социально-определённые, возможности, кроме вакцинации.
      Грядёт массовая бесплатная и добровольная вакцинация, которую так долго ждали. Правительство постаралось. Иначе началось бы вымирание нации и гибель государства. Надежда вырваться из-под ковидного  колпака большинству людей всё-таки появилась. Противоковидный иммунитет обещан. Героически работает практическая медицина. Стараются и иммунологи.
     В конце концов, ковид, видимо, уйдёт, и тягостный колпак безнадёжности и изоляции исчезнет. Но как быть с усугубившимся социальным иммунитетом обделённых миллионов граждан в современном классово-разобщённом российском обществе? Социальный «колпак» вакцинацией не снимешь. Общество-то  у нас буржуазное,  вот в чём дело.  Здесь, в конечном счёте, неизбежными станут даже революционные рычаги. Но это будет  уже другая история… А Вы как думаете?
     Мне всё время кажется, что «колпаки» я сшил как-то не по-колпаковски…Что Вы хотите, целый год пробыть в безвыходной самоизоляции в 88 лет! Иммунитет уже не тот… «А Вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб»? Попробуйте, может у Вас получится?

О  ТВОРЧЕСКОМ РАЗВИТИИ
«    Плох тот писатель, который не умеет зачёркивать самого себя». Это высказывание А.П.Чехова знают все. Его правильность комментировать излишне. Другое дело, посмотреть, как этому следуют те, кто считает себя его младшими творческими братьями. Очевидно, что это  - нелёгкая задача, уже только потомку, что для начала нужно оценить самого себя, увидеть писатель ли ты сам или вовсе не писатель, даже если очень хочется чувствовать себя таким… Право-то есть, конечно: думай о себе, что ты, к примеру, Шолохов. Но только про себя. Иначе рано или поздно тебе об этом, не согласившись, напомнят и другие. Обидно, если тебя засмеют. А плохо писать не стоит. Писать следует только хорошо, или не писать вообще, вовремя поняв, что это – не твоё.
    Быть писателем – это  очень ответственная обязанность. Как и обязанность быть гражданином, а не просто жителем. Более того, это уникальная и счастливая возможность и неизбежность. Согласитесь, что и самого Пушкина не было бы, если бы его Дантес убил ещё в детстве, а не в 37 лет…    Творческая идентичность (неповторимость) – непременное требование к настоящему писателю, скульптору, художнику, артисту, мыслителю, врачу - вообще к любому творцу своего дела.
      Настоящий писатель – это, прежде всего, труд и труд. Посмотрите черновики рукописей великих писателей. Они испещрены поправками, зачёркиваниями и другими проявлениями творческого поиска авторов. Именно это и имел в виду Антон Павлович Чехов.
     Настоящий писатель – это всегда событие. Поэтому их так мало. Особенно сейчас, в наше ущербное безрадостное время. А писак - много. Скороспелых, самовлюблённых бездельников, может быть, и не без некоторого таланта, но всегда уступающему их самомнению. Они заполнили все СМИ, сценарии, творческие союзы, концерты. Одинаковые, как куриные яйца. От них тошнит.
      Талант – это не только самокритичность и труд, но и нечто врождённое, громадный багаж наблюдений, кладовая памяти и опыта, богатство образности, разнообразие интересов и амплуа, личность, одним словом.
     Здесь примеров очень много. Можно лишь упомянуть некоторых…  Льва Толстого, А.Н.Островского, Максима Горького, Конан-Дойля, Джека Лондон, Жюля Верна… Все, до единого, мастера по самозачёркиванию. В этом смысле, сам я – всего лишь их старательный ученик…
      Я приведу лишь один, малоизвестный и, может быть, спорный, но свой, пример из артистического творчества.
     Помните ещё недавние выступления комика Виктора Коклюшкина. Что-то в нём такое было. Слушая его, бывало, обхохочешься. Скромный в жизни, мастер шутки, смеха и жизнерадостности. Но я как-то случайно обратил внимание, что после того, как зрители в зале, слушая его, с трудом приходили в себя от смеха, он, сидя на стуле посреди сцены, вдруг, как бы сникнув, замолкал и в постепенно наступившей тишине, глядя в зал, тихо, с неподдельной грустью, доверительно, как бы ожидая сочувствия, совершенно не по тексту,  произносил: «Ус т а л  я…». Это было никак не связано с предшествующей темой, контрастировало с только что возникшим радостным впечатлением зрителей, но поражало искренностью неожиданного признания актёра в его, казалось бы, действительной,  скрываемой ранее, реальной усталости и даже нездоровье, что отрезвляло зрителей и в одну минуту превращало предыдущий фарс в тревожную противоположность.  Замечали это не все, но шум в зале стихал, а через несколько минут комик вдруг оживал, и его комедийные сценки продолжались, как ни в чём не бывало, чтобы, спустя какое-то время, сразу после кульминации смеха, вновь закончиться столь же неожиданным образом. Преображение артиста было очень естественным.
      Шутки после концерта вскоре забывались, а его жалобные откровения  почему-то запомнилось надолго… 
     Эти его творческие перемены ассоциировалось  у меня со строками из оперетты – «Да, я шут, я циркач, так что же!» Помните Георга Отса? С пугачёвским Арлекино («Шутом для всех»). Какой-то неоднозначный, может быть, и не всеми понятый, но мастерский артистический приём! Одной репликой снять самим же только что вызванное у зрителей ощущение пустого, может быть, но вольготного зрительского благополучия. Он как бы говорил: «Вам смешно, а мне плохо». Это учило чувствовать бренность (поверхностность) в сущности банальной концертной радости…
     Но важно и другое. Судя по его  более поздним телевизионным передачам, артист и позже возвращался к этому  смещению жанров. Почему он так делал, я не знаю. Артист как бы сознательно разрушал только что созданное им, зачёркивая самого себя, но достигал у аудитории большей глубины впечатления. Он рисковал быть непонятым. Но это было настоящее искусство. В отличие от сотен Петросянов он мастерски умел зачёркивать хохочущую комедийную банальность. Так ребятишки безжалостно разрушают только что построенные ими шедевры из песка, чтобы строить и строить новые… Создавать для них, вероятно, было интереснее. Они ведь при этом и себя создавали. Коклюшкин – какая редкая детская фамилия, не правда ли…
      А можно  ли применить это чеховское требование к  оценке самокритичности в творчестве к другим представителям творческого труда или, даже,  к государственным  служащим? Или это невозможно?
     Приведу ещё одно своё собственное воспоминание. О враче-клиницисте.
    В 1964-м году я, ещё вчера войсковой врач, вёл палату на  8 больных в клинике, руководимой академиком Н.С.Молчановым (Ленинградская областная больница). Я был молод и клинически ещё недостаточно опытен, а больные мои, как это обычно бывает в областных больницах, были тяжёлые. Среди них был и старший брат главного врача нашей больницы. Это добавляло ответственности.
        Больному было 70 лет. Он страдал от одышки, постоянного кашля с трудно отделяемой мокротой, резкой слабости. Приступы кашля истощали его. Он был бледен, губы и кисти рук были синюшны. В клинике знали, что, скорее всего, у него рак лёгкого. Рентген это подтверждал. Его уже смотрел сам Н.С.Молчанов.
        Больной был угнетён, понимая свою обречённость. Неясности в диагнозе его заболевания в сущности не было, но в клинике решили всё же проконсультировать его у известного ленинградского пульмонолога и фтизиатра профессора А.Я. Цигельника. Нужно же было что-то делать. Тем более, что об этом просил и брат больного – главный врач больницы. Получалось, консультация ради консультации.
       Я по-своему привязался к своему пациенту. Мне не приходилось до этого вести больных раком лёгкого, и я, исчерпав всё, что было возможно, искренне ещё на что-то надеялся. Поэтому я с определенной надеждой отнёсся к приглашению этого профессора-консультанта, как  считалось тогда,  – ленинградского «светилы».
        В ординаторской, куда собрались врачи клиники и слушатели учебных групп (человек 20), я доложил все материалы о больном, подчеркнув отрицательную динамику в его состоянии. Маститый пожилой профессор-консультант не задал мне никаких вопросов и сразу направился к больному. За ним в палату вошла и вся «свита».
       Консультант бегло осмотрел больного и уселся на стул, стоявший у его изголовья. По обыкновению того времени старшая медсестра подала ему влажное полотенце для рук. Немного помолчав, профессор, неожиданно для меня и присутствовавших, стал рассказывать о различных  интересных случаях из своей практики. Некоторые рассказы его были поучительными и даже забавными и весёлыми. Но всё это не имело никакого отношения к больному. Иногда мне даже казалось, что он рассказывает медицинские анекдоты. При этом, однако, он всё время доверительно  держал руку больного в своей руке, как бы успокаивая его.
         Я же, напротив,  был настроен серьёзно, нетерпеливо переживал за больного, я ведь очень ждал этой консультации, и меня раздражало, как мне казалось, неадекватное и даже никчёмное поведение профессора и его отношение к моей тревожной информации. Я  подумал, что, быть может, я недостаточно в своем докладе подчеркнул тяжесть ситуации, и несколько раз  прервал гостя, напоминая ему о «тревожном нарастании синюхи кожных покровов больного». Мне показалось, что недоумевали и другие…
    Сначала он, как бы не обращал внимания на мои замечания, продолжая забавлять присутствующих своими рассказами, но, наконец,  обратив свой взор на меня и в полной тишине негромко и неожиданно грустно произнес: «Молодой человек! У Вас явно голубой уклон!» Больше он мне ничего не сказал.
    Тепло попрощавшись с больным, профессор Цигельник вышел из палаты и, коротко переговорив с заведующим отделением, покинул нас.
           Позже я понял, что, конечно, для него всё стало ясно уже после того, как он был ознакомлен с материалами истории болезни и осмотрел больного. И синюху его он, конечно, заметил сразу, также как и обречённость умирающего. Поэтому он, по-видимому, и пытался рассказами снять тягостную напряжённость своего пребывания у постели больного. И это было правильно. А я, молодой и неопытный тогда, только мешал ему своей заботливой искренностью.
       Много позже я понял, сколько мужества, врачебного искусства и такта требовалось ему тогда в его «шутливой» консультации умирающего. А мне-то показалось обидным тогда, 56 лет тому назад, лишь то, что он совершенно недооценил мою врачебную наблюдательность….  Говорят же, «если бы младость умела, если бы старость могла»… Получилось, что он меня консультировал.
     А что на самом деле послужило причиной данной «бесполезной» консультации? Диагностические сомнения или забота его любящих родственников? Стремление ещё что-то сделать для него? Они же тоже страдали и надеялись. Как это верно сказано великим Окуджавой: «Надежды маленькой оркестрик под управлением любви»? Надежда была маленькой, оркестрик плохонький, а любовь близких большой. Думается, что именно это мы и наблюдали на том прощальном обходе…А я ведь и не знал тогда, что консультант-профессор А.Я. Цигельник был создателем первой в Ленинграде клиники фтизио-пульмонологии.   
      Я позже никогда не видел этого профессора. Но я точно знаю, что сейчас, в эпоху современной «доказательной медицины», да ещё «на удалёнке», таких профессоров больше нет.
    Рассказ о профессоре А.И.Цигельнике был мною опубликован год тому назад. Мастер-клиницист «работал» на больного, понимая его обречённость. При всей трагичности он сумел не ухудшить его состояния и самочувствия. Это был урок мудрости.
      А как это может быть отнесено к крупным политическим деятелям? Сложное в простом. Я знаю о случае, когда Сергей Миронович Киров (это было в начале 30-х годов), известный большевик и руководитель Ленинграда, проходя по Кировскому проспекту (тогда проспекту Красных зорь) случайно встретил на лавочке маленькую заплаканную девочку, которая потерялась. Успокоив ребёнка, он с ней методично обошёл все ближайшие дворы, пока она не узнала свой двор и свой дом. Киров поднялся в квартиру девочки, где застал испуганную маму. Радости, удивлению и благодарности матери девочки не было предела. Киров постоял в дверях и ушёл.  Помогло то, что Сергей Миронович жил на этом же проспекте.
     Такое время было - вожди Революции ходили  по городу и без охраны, и при этом оставались обыкновенными людьми. Для них это было естественно.
     Такое сочетание жизненных ролей у нынешних государственных деятелей, невозможно встретить ни в одном российском городе, руководители которых десятилетиями оторваны от собственного народа. Иногда кажется, что они и живут-то только на трибунах, в самолётах, кабинетах и дачах... Ну разве они способны, по Чехову, на обыкновенные человеческие поступки и, тем более, самокритичность?! Многие из них, даже оказавшись в тюрьме за хищения, убеждены, что у них нет недостатков.
    Поведанная мною быль звучит теперь как легенда. Большевик Киров был любимцем многотысячного рабочего класса Ленинграда и сохранил в себе способность оставаться обыкновенным человеком. Какое сочетание качеств! Киров, безусловно, работал над собой.
   Ныне время легенд закончилось. Время Чеховых уходит. Люди стали другими. Страна из «советской счастливой нищеты», как выразился один из высоколобых «народных» депутатов Государственной Думы, ныне превратилась в государство  поголовно нищего населения, счастливых депутатов  и непрерывных реформ.
      А что Вы можете сказать по этому поводу?


ПАРК ГОРЬКОГО
      Вы знаете, что знаменитый роман А.М.Горького «Мать», впервые изданный в 1902 году, накануне восстания рабочих, известного как Обуховская оборона, уже 30 лет не издаётся и не преподаётся в средней школе в нашей, «просвещённой» буржуазной, России? Роман этот, без которого и Горького-то нет, как и почти все произведения пролетарских и советских писателей, сохраняются только в личных библиотеках. Цена этой буржуазной (классовой) ненависти по отношению к советским людям - вызывающе откровенное и безнаказанное з а б  в  е н и е   целого пласта человеческой, именно советской, культуры, -преступление, требующее осуждения и наказания. К этому идеологическому кострищу прямо или косвенно причастны элита страны и многие литературные и финансовые либеральные  деятели, такие, как, Сванидзе, Радзинский,  Чубайс, Венедиктов, Кантор, Арашуковы, Березовский, Навальный. Нет им числа. Они разные, конечно, но по своей сути и даже внешне очень напоминают крыс.
Большинство из них клевещет на советскую власть, некоторые злобно пинают её, кто-то, привычно для себя, крадёт, кто-то наводит тень на плетень, но никто не может скрыть своего собственного литературного бесплодия. Только этим они и отличаются от плодовитых  крыс.
     Но пострашнее те, кто этого варварства не чувствует, для кого всё это не дорого и кто забыл и горьковскую «Мать», и Павку Корчагина и молодогвардейцев, а в сущности, самого себя. Это – уже покусанные крысами. Они заражены безразличием (стремлением к «объективности») и утратили чувство исторической справедливости. Они беспомощно барахтаются в якобы бесклассовой лжи.  Есть и просто не помнящие родства.
   А для меня  Максим Горький, человек, который подарил людям Данко,– это совесть и правда. С ним всегда чувствуешь себя увереннее. Он – мой друг, от которого не хочется уходить.
    Крысам и их отравленным безразличием жертвам, Горького и замечательной советской литературы, как и всего человеческого,  не одолеть никогда.
    А что крупного в нашем государстве сохранилось в память о Горьком к сегодняшнему дню? Ни имени его родного города, ни наименования области, ни памятного всем проспекта в Москве … Разве, что МХАТ да Парк культуры и отдыха и станция метро …  Обкарнала бесплодная буржуазная власть память о пролетарском писателе… А ведь только за «Булычёвыми» Горького не увидишь… В этом и расчёт.
     А Парк Горького сам по себе памятен, и как таковой, дорог и всем  москвичам, и мне самому. Поделюсь своими скромными  воспоминаниями.
     Вообще-то этому парку почти 300 лет, ещё со времён Петра 1-го. Началось всё с усадьбы вельмож Трубецких и Голицыных и закончилось национализацией её в 20-е годы советской властью и созданием Парка культуры и отдыха имени Горького.  Наверное,  в 30-е годы и сам Алексей Максимович посещал парк своего имени, хотя вряд ли это имело отношение к его творчеству. Дело здесь исключительно в уважительном признании народа.
    С тех пор прошло уже без малого ещё 100 лет.
    Моя мама рассказывала, что ещё в довоенные годы они с отцом в этом парке побывали, упоминая его первоначальное удачное  наименование «Нескучный сад». После войны мы всей семьёй ходили туда пешком через вантовый Крымский мост, нависавший над Москвой-рекой. Запомнились аллеи, клумбы и набережная… По реке ходили тогда ещё редкие теплоходы и баржи…
     Позже я бывал в парке вновь, прокатился как-то в колесе обозрения. С него видно было далеко: Москва тогда долго ещё была малоэтажной. Это развлечение было ещё новым в то время. Как-то с друзьями проплыли на теплоходе по реке вдоль всего парка Горького.
     Многие годы потом мы проезжали мимо высоких изящных ворот  Парка, по пути на Павелецкий вокзал (жили и работали в те годы в Саратове)…
     В 60- годы был и печальный случай, связанный с этим парком.  Наш зам. по тылу командира дивизии, обвинённый в коррупции, застрелился в одной из беседок парка. Гвардейцы-десантники (дембеля) в дни ВДВ, в подпитии, бывало, купались и бузили в фонтанах парка… Что было, то было.
      В 1993 году, в начале октября, громадные толпы москвичей двигались через Крымский мост мимо ворот парка с Октябрьской площади к Белому Дому и Мосгордуме. Предстояли бои жителей с жандармами на Садовом кольце и в Останкино, а позже - расстрел из танков Верховного Совета по приказу Ельцина… В здании парламента были тогда и мои родные братья.
    А в наше ущербное время Максим Горький, как и известные вожди Революции, советские деятели и писатели, как бы застыли в забвении, покрытые толстым слоем пыли и клеветы, под тщательным присмотром современных правящих либералов – хозяев жизни великого народа, застыли наподобие истуканов с острова Пасхи.
    У Белорусского вокзала стоит великолепный памятник писателю Горькому, окружённый на площади потоком машин, и к которому и подойти-то трудно.… Люди скоро не будут узнавать, кто это! Как уже не помнят Николая Островского, Аркадия Гайдара, Дмитрия  Фурманова и Александра Фадеева и наших любимых героев – Павку Корчагина, молодогвардейцев, Чапаева, лётчика Маресьева… Да и разве стоит их помнить? Это же большевики! Но кое-какие их пыльные вывески ещё неохотно сохраняют, а их великую революционную и художественную суть брезгливо выплёскивают. Забвение убивает главное. Дело ведь не в Парке Горького, а в уважении к памяти о народной советской власти и о нём самом. Я и пишу, потому, что защищаю Горького,  его Школу и его Время, а Вы?
      
КОММУНИСТ ВАЛЕНТИНА ИВАНОВНА БУРОВА
    Как-то, в конце 1991 года, прочёл в «Правде», что известный всем Музей Ленина в Москве нуждается в средствах. Раньше, в свои школьные годы, я этот музей уже посещал, также, как и мавзолей Ленина. Но в то время это было обычным важным и торжественным событием, как и всё, что связано с историей Революции и советской власти.
     А за год, прошедший с начала контрреволюции,  многое в стране изменилось в корне. И власть  перестала этот музей содержать. В связи с этим, в 1992-м году я послал в музей небольшую сумму, через месяц – ещё… Таким образом, я как бы уплачивал свои партийные членские взносы. Ведь в то время КПСС была запрещена, Коммунистическая рабочая партия только формировалась, а КПРФ была ещё вне закона.
     В ответ из музея мне пришло благодарственное письмо из отдела писем (В.И.Бурова). В 1993-м году я посетил музей и встретился с Валентиной Ивановной. Оказалось, что она старше меня лет на 20, но ещё очень крепкая,  подвижная женщина,  москвичка, историк, ветеран Великой Отечественной войны и, конечно, коммунист.
     Я тоже представился ей. Тогда профессор–терапевт из Саратова, год как уволившийся из советской армии, прослужив в ней 43 года, я не реже одного раза в месяц приезжал на заседания в ВАК РФ, будучи его членом... Это позволяло нам чаще видится и позже даже подружиться семьями.
     Она рассказала мне о сегодняшней жизни музея, о трудностях, которые он испытывает. Он ведь тогда оставался единственным советским политическим музеем, который ещё не был закрыт.  Все отделы музея работали, раздевалки и технические службы - тоже, причём бесплатно, на добровольной основе. Здание отапливалось, даже лифт работал (для пожилых посетителей это было важно). Деньги музею были остро необходимы, а выручали только добровольные взносы и редкие пожертвования… чаще незнакомых людей. В  это время мэр Москвы Лужков активно богател.   
      Посетителей музея, тем не менее, всегда было много. Приходили и провокаторы, как на работу, специально затевали диспуты, клевеща на большевиков и даже на Ленина. Их легко узнавали уборщицы залов. Люди слушали их неохотно и давали грамотный отпор. Я это наблюдал не однажды…
     23 сентября 1993 г. я вновь был в Москве. В моём распоряжении оставалось 8 часов. Спустился по ул. Горького к Музею Ленина. Картина оказалась необычной: двери в музей были закрыты, буржуазных газет, которых всегда здесь было полно в киосках, не было, люди не собирались, как обычно. 
Зная о событиях, связанных с Белым Домом и ожидаемым Съездом Советов в связи с его роспуском по указу Ельцина, я поехал туда па метро — до «Баррикадной».
 Съезд должен был начать свою работу только сегодня, так как депутаты с трудом добирались в Москву, многим в аэропортах и на железнодорожных станциях ставились рогатки, информация о событиях в Белом доме глушилась. Последние дни во дворе Дома съездов постоянно шли митинги. Ситуация в Москве нагнеталась и оставалась неясной.
Вот мои воспоминания того времени. «Люди тянутся к Белому дому. Их словно магнит тянет: именно здесь решается судьба Родины. На заборах — прокламации, лозунги, решения общественных комитетов, гневные стихи, карикатуры на президента, Гайдара и прочих. Прохожим раздают листовки.
Вот одна из них: «Руководители ряда предприятий заняли выжидательную позицию, что затрудняет выполнение решений Верховного Совета РФ и исполняющего обязанности Президента А. Руцкого. Подобное поведение в условиях произведенного Ельциным государственного переворота и поддержки позиций ВС РФ и и. о. Президента регионами России заставляет напомнить руководителям... о личной ответственности каждого перед Родиной и Законом…»
 Общественный комитет защиты Конституции и конституционного строя России. 23 сентября 1993г.».
    На пути — баррикада: ящики, бочки, камни, арматура. Что-то вроде шлагбаума. Над ним реет красный флаг. Строгий седой рабочий с красной повязкой на руке. За 100 м до шлагбаума «газики» с тесно сидящими внутри милиционерами: греются.
Во дворе у Белого дома — до 3—4 тысяч человек. Основная группа — до 1,5 тысяч — в центре — у микрофонов, слушают ораторов. Кто-то (его плохо видно) убеждённо говорит в защиту Советской власти.
«Кто такой?" Моему вопросу удивляются и подозрительно осматривают меня. «Виктор Иванович!» — отвечают уважительно и укоризненно. Я вновь спрашиваю: «Кто это?» «Анпилов»! — отвечают мне, как малому дитяти. Народ вокруг стоит плотно, больше — пожилой, бедно одетый. Но лица светлые. Продвинулся поближе: действительно, Анпилов. Лицо простое, лицо рабочего от станка, говорит просто, ясно, как бы беседуя.
Кое-что из его речи запомнилось: «Третий день и третью ночь выступаю, извините, охрип. Поспать бы — да не до того. Сами видите, работу парламента тормозят, заблокировали печать, радио, телевидение. Люди в стране не знают правду. Поэтому из квартиры в квартиру, от семьи к семье несите правду о нашем сопротивлении ненавистной президентской власти, о том, что мы требуем свободу информации, что мы не хотим пролития крови, но если нас вынудят, мы готовы пролить её за народ. Нам прислали приветствия коммунистические партии Европы и Америки (зачитывает). О прокламациях. Я тут ночью написал две (зачитывает). Заканчиваются они словами «наше дело правое, мы победим!» «Как, пойдёт?» — спрашивает. Толпа отвечает: «Да!» Ну, раз так, отдаю печатать. Привезли 100 тысяч листовок. Вот женщина (помогает ей подняться на возвышение). Она вчера у метро раздавала их. Её отвезли в участок».
   Женщина говорит: «Не бойтесь, товарищи, раздавайте их людям, но лучше ходите по двое и. желательно, с мужчинами». Анпилов: «О нас не знают, передавайте о необходимости реальных действий по защите Советской власти знакомым — по телефонам, на заводах. Мы боремся!»
    Женщина попросила заводских получить пачки листовок, но строго по спискам, по организациям, так как много провокаторов.
Тут принесли какой-то большой ящик. Анпилов поднялся на него и наконец-то стал хорошо виден. Пошутил: «Ну вот, плаху принесли. Умереть на плахе за народ считаю святым делом. Но прежде мы их уничтожим!» (Аплодисменты.)
  Прост он, одержим, много экспромта, добродушен, прям, что-то цельное и очень близкое и понятное. Напомнил своей непосредственностью и убежденностью С. М. Кирова.
Продолжил: «Я смотрю, здесь много пожилых людей. Спасибо вам, отцы и матери, что пришли. О большем вас просить я не могу, так как знаю, что у вас, у многих, сердчишко слабое. А кто помоложе, и чувствует свою силу, кто может стоять в строю, — записывайтесь в народное ополчение»,— и указал в сторону парня в белой спортивной шапочке. Народ потянулся к тому.
Я обошёл площадь. В перерыве по мощному микрофону транслировали советские песни («Три танкиста», «Катюша», «Москва майская»...). И неслись звуки этих песен над Москвой-рекой, утыкаясь в стены американского посольства.
Недалеко человек 20, собравшись в кружок, молились. Молодой священник читал им что-то из Библии. За что молятся? За благополучие бедных и за мир...
Подполковник в десантной куртке с автоматом за плечами. Строгий. Не афишируемое руководство охраной Белого дома. Фотокорреспондентов иностранных, обвешанных аппаратурой, попросил разойтись, и те тотчас выполнили его распоряжение.
Во дворе показались депутаты Саенко, Бабурин. Прошествовал во фраке вальяжный здоровенный Уражцев. Страстно выступал от РКРП худощавый седой поэт (позже я узнал, что это Борис Гунько). Чётко выраженная классовая позиция, воля и страсть. «Компрадорская прозападная буржуазия открыто продает страну, местная — помельче — ещё ненасытившаяся, но тоже недовольная правительством, — наш, так называемый, союзник – так и не пришла (ни одного на площади!)».
Впереди меня, юркая среди турникетов, семенит маленькая сухонькая старушка и быстро-быстро повторяет: «Кворум есть, кворум есть, кворум есть...». Очень похоже на «цып, цып, цып...». Это она сообщает, что вот-вот откроется съезд народных депутатов.
У выхода со двора тумба с плакатами общества «Память». Рядом 2—3 парня расположились на бугре с закусью и водкой. Других пьяных я не видел.
Наискосок четверо мужиков тащат сколоченную из досок установку для оборудования транслятора. С удивлением узнаю в одном из них... Анпилова. Какая незащищённость и неорганизованность! Больше никого не нашлось! Это о многом говорит.
Когда уходил, в душе шевельнулось чувство: «Пришёл на похороны ещё живой Советской власти, проститься с товарищами». Пока медленно поднимался к метро, вдогонку неслись звуки любимых советских песен. А народ шёл и шёл мне навстречу, к Белому дому, всё плотнее и плотнее.
2 октября 1993 г. Следим за развитием событий по телевидению. Информируют скупо и тенденциозно, исключительно в интересах власти. Накал противостояния нарастает. Конституционный суд (Зорькин) поддерживает законные действия съезда. Президентом объявлен Руцкой. Церковь, боясь поскользнуться на крови, ведёт тяжкие переговоры с обеими сторонами и, похоже, тянет время, ожидая, что пар выйдет сам собой. Алексий даже заболел, видимо, от предстоящей скорби. Как они далеки от святых, как суетны и зависимы от власти.
«Мечутся властные кони...». Власть шатается. Генералы колеблются. Но и те, кто в Белом доме возглавляет оппозицию, не имеют абсолютного авторитета. Руководство КПРФ, как когда-то в августе 1991 г. ЦК КПСС, — в стороне, вне борьбы. И это не проявление мудрости, а генетически детерминированный паралич революционного действия. А это таит опасность авантюризма и спровоцированного неподготовленного выступления. Интеллигенция визжит от страха: «Да задавите вы эту гадину!» (Имеются в виду советские люди.)
Вместе с тем к Белому дому тянутся сотни людей, готовые его защищать. Москвичи и народ из Подмосковья. Везут продовольствие на случай осады.
Дожди. Холодно. Парламентарии и защитники Белого дома мёрзнут. Отключены связь, свет, тепло, канализация. Парламент оцеплен. Но через кордоны, дворами люди просачиваются. Пробираются в Белый дом с продуктами и оба моих брата из Рязани — Владимир и Александр.
Противостояние, похоже, доходит до кульминации. На 3 октября назначено Московское Вече. Тысячи листовок ходят по Москве. Вот одна из них: «3 октября. Московское Вече. Да — СССР! Нет — войне. Долой Беловежский сговор! К суду президента, поправшего волю народа! За решётку предателей и спекулянтов! Нет реформам ЦРУ! Власть — трудящимся! Сбор участников Московского Веча 3 октября в 14.00 на Октябрьской площади. «Трудовая Россия». Это люди из РКРП.
        3 октября. Судя по телевизионным картинкам, наши колонны прорвались из Октябрьской площади и пошли по Садовому кольцу, разгоняя милицию. Оцепление вокруг Белого дома почему-то неожиданно сняли. Что это, уловка? Массы людей прорвались к парламенту. Практически без сопротивления взяли мэрию. Всеобщее ликование. Опьянение свободой и, вместе с тем, отсутствие серьёзной поддержки войск в округах и в Москве. Более того, слухи о вводе элитных частей в Москву. На местах — в основном проявления поддержки Советской власти. Поток телеграмм. Слова, слова... Телевидение показывает возбуждённые лица Хасбулатова, Руцкого, Макашова, Анпилова. Макашов говорит на родном матерно-армейском языке: «Долой всех мэров, пэров, сэров и прочих херов!» Возражений это не вызывает.
3 октября. Поход на Останкино от Белого дома с целью вырвать у власти возможность гласности для восставших. В ответ — расстрел безоружных протестующих на дорожках останкинского парка. И почти одновременно — новое оцепление Белого дома и его осада. На телеэкране кадры расстрела тех, кто стремился оттуда уйти. Расстрел сотен людей на соседнем стадионе. Расстрел из танковых орудий парламента. Превращение Белого дома в чёрный. Гнусные картины массового любопытства московских обывателей, с интересом наблюдавших работу карателей, в том числе с Краснопресненского моста. Так вкратце проходят 3 и 4 октября.
   А подробнее и точнее меня знают об этих событиях оба моих брата, бывших и в Останкино, и в Белом доме 3 и 4 октября, спавших в парламенте на холодном полу, завернувшись в ковры, и чудом ранним утром 4-го октября, ещё до расстрела из танков, ушедших оттуда сквозь выставлявшуюся тогда там цепь солдат...
По словам братьев, ещё до этого, 3 октября, они из ещё свободного тогда Белого дома на грузовой машине выехали в Останкино.
  Когда из окон Телецентра стали стрелять, сотни безоружных людей бросились к выходу, к заборам. Огонь заставил их ползти по дорожкам парка, прикрываясь невысокими бордюрами, стволами деревьев, тумбами. В темноте пули выбивали искры из асфальта. Ползли и мои братья.
 Ожидавшаяся помощь из Белого дома прибыла, но оказалась запоздалой и неэффективной. Многие не выдерживали, вскакивали и бежали к выходу. Раненые оказывались без помощи: оказывать её было и нечем, и некому. Вот тогда-то уже поздним вечером, порознь, мои Володя и Саша на случайных машинах и вернулись в Белый дом».
«След кровавый стелется по сырой траве...». Убийц со временем будут судить. Картину расстрела Белого дома из танковых орудий видели миллионы людей, я и мои братья наблюдали её уже в Рязани по телевизору. Видела это, по рассказу, и Валентина Ивановна Бурова.
5 октября. Один из моих братьев по прибытии из Москвы в Рязань слёг с пневмонией (простудился в холодном Белом доме), другой — схватил выговор за прогул.
Дальше было ликование власти на крови. Преследование членов Конституционного суда. Расправа над депутатами под улюлюканье обывателей. Арестованных сажают в «Лефортово». Поиски Анпилова, Константинова, Уражцева и других. Большие радости кровавого самодержца-алкоголика. Алексий поправился и убийц анафеме не предал. Воздержался и Зюганов (КПРФ). Очень страшился гражданской войны и в протесте, как и Патриарх, сознательно не участвовал. И те, кто на мосту стоял, глазея на кровавое побоище, как в цирке, и те, кто не стоял, зажили новой жизнью, но уже без Советской власти.
Вся страна разделилась тогда на тех, кто был во внутреннем, и тех, кто на внешнем дворе Лефортовской тюрьмы. Даже один мой знакомый, ельциноид, посрамлённый жестокостью своих кумиров, воскликнул: «Где же всё-таки найти честных людей, чтобы осуществились рыночные реформы?!» Вскоре он дождался. «Честнее»  не бывает…
Прошедшие годы показывают, что каждый виток «победы» «демократии» сопровождается кладбищенскими делами: всё время что-то или кого-то хоронят (то ГКЧП, то компартию, то газету «Правда», то Советы, а теперь парламент и сотни москвичей). Вот-вот вытащат Ленина из Мавзолея и смешают с землёй прах красногвардейцев, что у Кремлевской стены. Хоронят и хоронят. Зато последовательно возрождаются из пепла дворянство, казачество, жандармерия, купечество, олигархия…
Рабочий класс лишается своей истории, своей литературы, своих достижений, результатов своего труда, своей доли власти, постепенно превращаясь в быдло и чью-то собственность.
По телевидению прозвучало краткое интервью рабочего-москвича в связи с расстрелом в Останкино и поражением восстания. «Если нужно будет, я повторю всё, что было вчера». «Да, но кровь...» — спросил репортёр. «Что поделаешь! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!»
Свидетели и пострадавшие в ходе кровавого побоища ныне разошлись по стране, и несут людям страшную правду о злодеяниях режима. Они будут свидетельствовать об этом всю свою жизнь, повторяя вслух и про себя слова Лермонтова: «И вы не смоете всей вашей чёрной кровью народа праведную кровь».
Восстание не получило нужного размаха и массовой поддержки, оказалось всего лишь экспромтом сопротивления. Это была — осечка в неподготовленной борьбе. Но события в Москве получило всемирный отзвук. Оценка едина: из танков по народу даже Пиночет не стрелял. Ползут опасения о предстоящих репрессиях.
 Но то, что произошло, при всей трагичности происшедшего, — только верхняя часть айсберга, поверхностный слой процессов. Глубже, у дна социальной жизни, — его колоссальные резервы. Тот слой менее подвижен, поднять его сложно, но именно глубинные течения, ухудшение жизни миллионов, продолжив «дискуссию семейных кошельков», сформируют не навязанную, а действительную революционную ситуацию, и нужда и голод сметут самодержавие с парламентом господ. Только достижение критической массы сможет сделать протест победоносным и, как это ни парадоксально, менее кровавым.
Когда говорят о живой крови, крови, пролитой в схватке рабочих с жандармами, забывают о вымирании населения страны, прежде всего трудящихся, — процессе более зловещем, чем естественный экстремизм отчаяния и протеста. Об этой, медленной, смерти народа за счёт неродившихся и преждевременно умерших — власти молчат, Растропович не плачет, церковь не ведёт панихиду. Вымирание «быдла» планируют, это естественная цена «сингапурского счастья», дорога к которому будет выложена трупами сограждан.
Кем-то, верно сказано, что опыт баррикадной борьбы постигли в эти дни сотни тысяч человек и, хотя уличные баррикады разобраны, они переместились в сердца и память людей.
Залпы по людям в Белом доме отбросили заблуждения: происходящее — зримый приход к власти крупной компрадорской буржуазии со всеми её структурами — силовыми, экономическими и информационными. «Профессиональные,  компетентные, интеллигентные» будут верно служить мафиозной элите, защищённые от народа ОМОНом».
Таковы мои записи, сделанные в те дни. Они широко опубликованы в печати и долго ещё будут актуальным историческим свидетельством для народа.
 Мы много позже говорили об этом с В.И.Буровой. Реакция  её была однозначной с моей. Единомышленник всегда дорог, А она была таким единомышленником. По её словам, в те тревожные дни силами сотрудников музей Ленина был превращён в крепость. Могли бы и разграбить. Но пронесло…
    Через некоторое время музей Ленина даже возобновил свою работу. Его тогда просто побоялись закрыть. На одном из этажей сделали выставку последних фотографий Владимира Ильича, где он изображён больным, после нескольких инсультов. Разместили аккуратно, но всё равно не следовало бы этого делать. Эти снимки позже поместил в своей паскудной книге о Ленине Дмитрий Волкогонов, бывший член ЦК КПСС и начальник Главного политического Управления Советской Армии, гнусная личность. Сделать это в отношении инсультного больного не решилась бы и обыкновенная семья, а этот предатель-антиленинец решился. Таким образом, по его мнению, он доказывал нежизнеспособность ленинизма.
     Но музей работал, объективно оставаясь последним центром идеологического сопротивления и становясь для власти всё больше, как говорят, «красной тряпкой для быка».
     В 1995 г. я, вместе с моим другом по Академии Ю.А.Филимоновым, в последний раз посетил его, встретив там и В.И.Бурову.
    В 1996-м году мэр Москвы Лужков закрыл музей, передав часть экспонатов в ведение Исторического музея. Пигмеи расправились с великим вождём пролетариата, как могли. Но борьба продолжалась.
    Уже в 1994-м году мои братья и я  вступили в Российскую коммунистическую рабочую партию (РКРП), созданную ещё осенью 1991-го года.
    В.И.Бурова, несмотря на свой уже не малый возраст, в последующие года два продолжила работу внештатным сотрудником уже в фондах Исторического музея, куда были переданы наиболее ценные материалы из  осиротевшего ленинского музея. Возник своеобразный документальный книжный «мавзолей» Ленина без доступа посетителей…
   Нужно было как-то жить. Однажды по ветеранским путёвкам мы вместе с Валентиной Ивановной посетили Цирк Никулина. У его подъезда стояла  машина из бронзы в натуральную величину с сидящим там бронзовым клоуном, на которую с радостью забирались и играли дети. Это скрашивало гнетущую атмосферу жизни, характерную для девяностых годов…
   Валентина Ивановна в это время была одинока, жила  на проспекте Яна Райниса. Много работала в довольно дружном Совете ветеранов войск ПВО. Эта организация регулярно предоставляла ей бесплатные шефские путёвки в подмосковные санатории, госпитализировали в стационары Москвы. И она о многих заботилась. Как-то мы с моей супругой посетили её в её квартире. У неё было много книг.
    Она рассказывала, что в годы фашистского штурма Москвы в 1941-1942 годах входила в боевые расчёты отрядов ПВО города и не раз сбрасывала с крыш домов зажигательные бомбы.
     Как-то прислала мне фотографию, где она изображена с медалями на груди, на грузовике с группой ветеранов, защитников неба  Москвы, на параде, проходившем на Красной площади.
    В свои 90 лет она была ещё  крепкой и очень разумной. Читала мои книги о перерождении нашей страны и людей в те годы, об Афганистане и Армении, о Ярославле, Москве, Ленинграде и озере Байкал… Прислала мне однажды со своей пенсии 1000 рублей в  качестве гонорара. Хотела, чтобы я продолжал своё литературное творчество... Переписывались и перезванивались. Мы были друзья. Несмотря на все трудности одинокой старости умирать она не хотела.
    В 93  года она скоропостижно скончалась…
    Большую и полезную жизнь прожила КОММУНИСТ Валентина Ивановна Бурова. Ветеран войны, многолетний сотрудник и защитник музея Ленина, верный товарищ, цельный и честный человек.

СОВРЕМЕННЫЕ МУТАНТЫ
26 лет тому назад я прочёл замечательную статью  выдающегося советского драматурга Виктора Розова в «Правде» от 5 января 1964 года. Оказалось, что мы с ним единомышленники больше, чем я полагал ранее, знакомясь с его пьесами. Совершен¬но согласен с ним и сейчас, хотя и прошло столько лет. С уважением, хотя и без его согласья, привожу его очерк полностью. Он по-прежнему актуален.
«Прочёл, пишет он, в газете о том, что в Москве-реке и в Яузе по¬явились рыбы-мутанты — одни с глазами на животе, другие покрыты чуть ли не черепашьими панцирями, у третьих — крокодильи зубы, у четвёртых — рога. Говорят, этих уро¬дов показывали по телевидению — я не видел. Появились они в результате загрязнения, отравления воды. Употреблять в пищу этих рыб нельзя, можно сильно отравиться, а то и сразу умереть.
На мой взгляд, то же происходит у нас и со многими людьми. Причина одна и та же — изменение среды обита¬ния. Но кто же сливает ядовитые нечистоты в поток нашего общественного развития? Безусловно, носители новой идео¬логии. Ну, назовём это сменой ориентиров человеческих цен¬ностей. Я не жалуюсь. Я не ругаюсь. Я стараюсь понять, почему, вследствие каких причин люди становятся мутанта¬ми. Вчера он был весьма тонким, отважным и доброжела¬тельным журналистом, а сегодня я вижу через телевизор, как у него от злобы вылезают глаза из орбит и вот-вот они окажутся у него действительно на шее или лысине. Читаю статью какой-нибудь политизированной женщины — и испы¬тываю чувство ужаса от летящей в меня слюны, пропитан-ной ядом ненависти. Слушаю оратора — и сознание мое раздваивается: этот оратор одарён Богом, всем своим твор-чеством он пробуждал в людях самые лучшие чувства, но вот теперь на трибуне, будто в него вселился сам сатана — призывает к жестокости, к насилию, к избиению, вижу его хищные кованые клыки.
Мутанты взрослые, мутанты и дети, которым в сознание внедряется: «А я выиграл миллион». И дети идут воровать или заниматься проституцией. Да, да, вся эта мутация — от смены понятий о человеческом достоинстве, даже о самой человеческой сущности.
Сейчас усиленно пробуждается животное начало в чело¬веке. Это декларируется с самого верха, утверждается все¬ми видами и средствами воздействия на человека — воздей¬ствия умственного и психического. В очень старой русской комедии есть такие строки:
Бери, тут нет большой науки,
Бери все то, что можно взять!
На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать, брать, брать!

Собственно, это стало лозунгом нашего времени. Подме¬на высших ценностей жизни низменными — главная беда. Она-то и порождает мутантов.
Я уж не говорю о наиболее ярких их представителях: бывших вождях разного разбора — коммунистических, став¬ших вдруг «демократами». Это самая ядовитая порода мутантов, это люди, просто потерявшие человеческое обличье, они могут проводить вивисекцию не только над одним челове¬ком — над миллионами сразу. Мутант объявит «шоковую те¬рапию» — и люди гибнут или, так же, как рыбы, вынужде¬ны будут приспосабливаться, и у них отрастают клыки и звериные когти.
Мне могут сказать: а раньше разве не было таких же тварей? Были! Но в неизмеримо меньших масштабах. В прежние времена щука и была щукой, крокодил — кроко¬дилом, удав — удавом. А сейчас? Думаешь, что пескарь, а взял в руки — оказывается, гадюка. Начал разговор с са¬мим осетром — ай-ай, беги! Это, оказывается, акула!
Мутанты прививают мне бездуховность, внедряют в меня вещизм, ненасытность, безжалостность, беспощадность к ближнему, если это выгодно. Разбогатеть! Вот главный лозунг времени. И, как у зверей, — выживает сильнейший.
Нет, не это мне внушали с детства! «Витька, вон идёт нищий, сбегай, подай хлеб», — говорила мама, которая так¬же говаривала: «Я люблю готовить, но голову сломала — из чего»... Не это я вычитал из великих и добрых книг гениев чело¬вечества!
Не этому меня учили учителя!
Не на этом была основана наша крепкая дружба в юности.
Не такие люди меня окружали и все зрелые годы!
Бедность — плохо, бедность — беда, но бездуховность — страшнее. Она — родная сестра страшной идеи «все дозво¬лено».
Мысли, которые я сейчас высказываю, давным-давно и глубоко разработаны лучшими умами человечества. Я не говорю ничего нового, я их только повторяю, но их именно и надо повторять неустанно. Забвение истины — путь в деб¬ри, в джунгли. Особенно страшно, когда интеллигенция му¬тирует, когда она, которая веками стояла на стороне уни¬женных и оскорблённых, была поборницей добра и милосер¬дия, вдруг, оскалившись, начинает вопить о мщении, о без¬жалостности, об уничтожении «врага».
 Кровь, пролитая при расстреле Дома Советов, навеки запятнала их пиджаки, фраки и мундиры. Слезы матерей, отцов, жён, детей по уби¬тым и покалеченным выступают белой солью на их упитан¬ных лицах.
Они не испугались, даже не вздрогнули, когда настоя¬щий фашизм показал свое лицо 3—4 октября на Красно¬пресненской набережной. Почитайте потрясающую по силе авторской боли книгу Станислава Говорухина «Великая кри¬минальная революция». Там наш отечественный фашизм ярко показал своё лицо.
На мой взгляд, роль интеллигенции (особенно в нашей стране) должна сводиться к критике ошибочных поступков правительства всех уровней. Власти предержащие должны знать, что они находятся денно и нощно под мощными про¬жекторами общественности, особенно творческой интелли¬генции как «чувствилища своего времени».
Закончу тем, с чего начал: изменилась среда обитания, породившая нынче не только уголовников разных уровней и мастей, но и людей-мутантов. Как выжить в этой новой сре¬де и не потерять человеческий облик — дело каждого в от¬дельности. Просвещённых указаний на этот счет нет. Но быть человеком всё же лучше, чем скотом».
Спасибо замечательному автору этих строк. У меня рука не поднялась, чтобы что-либо изменить в прочитанной статье. Примерно в это же время и я, поражённый только что пережитыми теми октябрьскими событиями,  независимо от него, написал и издал тогда же очерк «Новые люди». Я и его приведу здесь. Он тоже о мутантах, только в реальном человеческом обличье и без рогов и чешуи. О тех, кто среди нас и сейчас…
   «Конец октября 1993 года. Поезд «Москва-Саратов». В купе я вошёл первым. Вскоре в него с огромными тюками втиснулись ещё трое. Тюки, баулы, сумки заполнили всё, даже часть прохода и полки. Мне пришлось вжаться в угол у окна. Первый,  подумал я,  видимо, босс, второй – кассир, третий – на подхвате, прихлебатель. Я оказался как бы в первом ряду партера – прямо  перед сценой, где началась какая-то пьеса.
      Босс распечатал большую бутыль «Пепси» и поставил на стол ещё 5 бутылок пива. Он налил два стакана - себе и кассиру и жадно выпил. Налил ещё. Прихлебатель тоскливо ждал, когда же нальют и ему. Кассир пил мелкими глотками, продолжая считать. Периодически переспрашивал: «Кофточек было 10 или 11 блоков?» «Колготки тот толстый отдал за 100 или за 110?» И, выяснив, замолкал. Наконец, дали попить и прихлебателю. Открыли пару бутылок пива. Развернули в замасленной бумаге курицу и, разорвав её на куски, стали жевать их, заедая хлебом и запивая пивом. Чавкали, утирая руками жирные губы и щёки. Осмелел и прихлебатель, взбодрённый пивом, пристроился к курице, совсем уж подвинув меня на полке. Кассир успокоился, ел курицу медленно, выкидывая косточки на стол. Босс смеялся, громко вспоминая какие-то удачные моменты их предприятия.
      Кассир насытился, громко отрыгнул, вытянул ноги в грязных потных носках, упёрся в мою полку и склонился на баул. Прихлебатель, уже без помех, доедал куски курицы, обгладывал кости, допивал оставшееся пиво, икал, хихикал. Он осмелел, стал говорить громко, подравниваясь к блаженствующему боссу. Но тот вскоре цыкнул на него, приказав вынести мусор и прибрать стол. Босс полез на верхнюю полку и улёгся там среди тюков. Кассир разместился внизу, посреди баулов. Залез наверх и втиснулся посреди вещей и прихлебатель. К 10 вечера все они уже дрыхли.
     А утром шустренько  встали, и вновь переругиваясь, взялись на свежую голову пересчитывать товар и свою долю прибыли, договариваясь, как доложить обо всём неведомому Главному боссу. Вытащив в Саратове всё барахло, они заполонили им половину перрона.
     Всё – точно по А.Н.Островскому. Те же типы, то же неравенство и зависимость. Это наш «мелкий класс» в распоряжении «среднего класса». Класс выживающих, копящих помаленьку деньгу – опора и надежда Гайдара и таких, как он, современных добытчиков. Опора  идеологов и практиков рыночного счастья. Портрет обывателей постсоветского времени.
      В 1994-м году политик и штангист Юрий Власов писал:  «Свобода домашнего животного всегда ограничивается миской, которую выставляет хозяин. Есть свобода, очень много свободы, но экономическое бесправие превращает её в ничто»
Как красноармеец Сухов, в фильме «Белое солнце пустыни» говорил: «Вопросы есть? Вопросов нет».
Приведу и третий, тоже свой, завершающий, рассказ-очерк на тему о современных расплодившихся мутантах. Он так и называется – «Лягушачий пруд». Этому рассказу всего полгода. Он только что напечатан. Мутанты, как и всякая нечисть, живуча, так что продолжение, видимо, последует и позже, если, конечно, не высохнет пруд...
 «В самом конце улицы Большая Затонская в Дальнем Затоне города Саратова, что у водозаборной станции, расположен  рукотворный   пруд диаметром в 50 метров. Назначение его мне неизвестно, наверное, что-то вроде пожарного водохранилища. Посещая нашу дачу, я лет 20 ходил или проезжал мимо него. В пруду все эти годы, сколько я помню, да, наверное, и раньше, обитали лягушки, целое племя.
  Пройти и не заметить их было невозможно, так их было много.  Всякий раз они дружно встречали и провожали идущих мимо людей громким, жизнеутверждающим и назойливым многоголосым кваканьем. Ни с чем спутать звучание этого лягушачьего оркестра было невозможно. Наверное, музыканту можно было бы составить  даже партитуру  их выступления. Причём «оркестр»  этот играл исключительно для самих исполнителей, не ведая о посторонних слушателях. Они и пели, и квакали наперебой, по-видимому, разговаривали между собой.
 Таких, громкоговорящих, существ не так уж и много рядом с людьми, разве что дворовые собаки, вороны, да и сами люди, где-нибудь  на стадионах или на ежедневных телевизионных ток-шоу… Подумать только, а ведь это другая цивилизация! Но по музыкальности, слаженности и самозабвенности пения лягушки  всем другим фору дадут… Как их только соседние дачники терпят? Привыкли, наверное.
     Вообще-то одиночки-лягушки, как и жабы, как известно, водятся везде, но при этом они обычно молчат, видимо, набрав воды в рты. А пруды для них это, наверное,  что-то вроде места душевного отдохновения, встреч или свадеб  в продолжении рода, а, возможно, для посещения и участия в работе собственной оркестровой ложи или очередной сессии лягушачьего парламента? Мы же о них ничего не знаем…
     Другая цивилизация и, вместе с тем, простейшая для человека экспериментальная модель всего живого. Сравнений в их описании может быть много, в том числе и нереальных.
     Хотя минуло уж лет пять с тех пор, как я  в последний раз побывал в тех местах,  воспоминания о посещении лягушачьего царства, почему-то, остаются  для меня памятными. А как бы Вы к этому относились?
      Я понимаю, что эти ассоциации, при всей их живописности, вряд ли могут быть кому-то интересными. Просто, наблюдая со стороны и за нашей нынешней государственно-ковидной, да и доковидной, жизни в России, невольно поражаешься существенному сходству её с лягушачьим царством.
  Так же на солнышке, выпучив глаза, довольно греются кваки-олигархи, а в прудовой тине барахтаются, пытаясь вылезти к свету, все остальные, что помельче…   Та же назойливая громкость «прорывных» планов по самосохранению и приумножению своих богатств при очевидной и нарастающей бедности всего остального, будто бы единого «прудового» населения. Та же беспощадная давка за место в «пруду». То же обилие крикливых шутов гороховых и массовиков-затейников, лягушек-предсказателей, прорицателей и пророков, так и лезущих друг на друга в поисках немедленной популярности, а также нетерпеливых и шумных комментаторов и консультантов, дешёвых экспертов-однодневок, претендующих на мудрость, и целый ор лягушек-мутантов, составляющих ежедневное музыкально-информационно-телевизионное ток-шоу государственного «лягушачьего» оркестра. Его дирижёр (старший квак) отличим от себе подобных особей самовлюблённостью - до  самозабвения, незаменимостью и известный в кругу избранных якобы его безупречностью руководства оркестром… Музыкальный коллектив безбожно врёт, играя, кто в лес, кто по дрова, а ему всё по барабану (кстати, барабан, чьё-то надутое пузо, -это главное лицо оркестра).    Самое главное для него, чтобы пруд не высох раньше времени… А-то ведь можно и не додирижировать, и «загреметь под лягушачьи фанфары». Да и народец перемрёт некстати….
     Всё в пруде-государстве  связано  с возможностью самосохранения. Растолкал других– выжил, а если выжил, не мозоль глаза другим тем, что успел награбить, и хотя у нас это естественно и конституционно, и вся жизнь в пруду основана на неподсудности грабежа, не слишком раздражай лягушачью голытьбу. Кому нужны революции и гражданские войны?! Главное, – обеспечить личное самосохранение и чтобы ненароком пруд не расплескать…
    Пока всё  у нас хорошо: солнышко взошло - 
пруд поёт,  зашло – спит мёртвым сном…Доброго Вам утра!»
     Я не уверен, что нужны какие-либо комментарии. Литературный триптих получился. Даже лягушки-консультанты всё поняли. 

МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
 Б.М.ШАПОШНИКОВ
(Из семейной памяти)
    Я слышал, конечно, о Начальнике Генерального Штаба Красной Армии маршале Борисе Михайловиче Шапошникове из газет и сообщений по радио ещё в детстве, в годы войны, но видел его только на фотографиях. Сейчас-то о нём можно подробно узнать в Интернете.
  Это был талантливый кадровый военный с ещё дореволюционным прошлым, с 1918 года служивший в Красной Армии, выдающийся военный теоретик, стоявший, вместе с другими маршалами войны, за разработкой всех известных 10-ти сталинских ударов по фашистским захватчикам в годы Великой Отечественной войны и высоко оцениваемый самим И.В.Сталиным. Достаточно напомнить, что Сталин к нему, единственному из маршалов, обращался только по имени  и отчеству. А ведь по возрасту они были почти ровесники.
  Но в моём повествовании он будет представлен исключительно как человек, дважды сыгравший в те военные годы, большую роль в спасении нашей семьи и оставивший у нас добрую память о себе. Рассказать о нём – мой долг.
       Началось это так. В Сталинграде позже я бывал не раз, но название этого города я услышал впервые, будучи учеником второго класса в начале 1942 года, будучи в эвакуации, в Петропавловске-Казахстанском.
        В сентябре 1941 года семье первой жены нашего отца с его дочерью Ольгой и с другими её детьми, жившую под Ленинградом, с трудом удалось поездом вырваться из блокируемого  города в  Вологду. В Вологде их маленький братик заболел и вскоре умер. Долго потом добирались они до Сталинграда. Жили там на вокзале. Город был полон беженцами и нашими войсками. Немцы в то время его уже регулярно бомбили. Подолгу голодали.
        Весной 1942 года в Сталинграде мать Ольги заболела тяжёлой формой дизентерии и вскоре умерла в инфекционной больнице. Ольга и её младшая сестрёнка остались одни. Однажды врачебная пара, работавшая в здешнем военном госпитале, случайно увидев их на вокзале, предложила младшую девочку забрать к себе и, таким образом, спасти. Ольге пришлось отдать её им, иначе она потеряла бы и сестрёнку. Дальнейшая судьба сестрёнки осталась неизвестной. Ольге было тогда всего 15 лет, что она ещё могла сделать.
     Саму её позже с какой-то группой беженцев отправили поездом на Северный Кавказ. Там их распределили по сёлам. Ольгу приютили добрые люди из села Георгиевского (ныне это город Георгиевск). Это её спасло. Хозяева её, истощённую, откормили. Летом этого же года, по совету взрослых, она послала письмо в Москву, в Кремль, маршалу Шапошникову (кто-то подсказал), в котором попросила его, чтобы он отправил её отца за ней. Так и писала: «Дяденька Шапошников, мой папа (такой-то) работает в Москве, он военный…»
    Чудо произошло. Письмо, несмотря на страшное время войны, дошло-таки до Наркомата Обороны. По распоряжению маршала отца разыскали и послали на Кавказ. Он добрался туда на попутном военном самолёте и через пару дней вывез дочку, но уже кружным путём, через Махачкалу, в которой скопились тысячи беженцев, и дальше через Каспийское море на барже, в Гурьев и через Заволжье в Москву. В это время Сталинградская битва уже шла, начались бои даже на Кавказе, и иначе  добраться до Москвы было уже невозможно. На всё ушёл целый месяц. Спасибо товарищу Шапошникову.
       Вскоре, к Новому, 1943 году, и мы (трое братьев) с нашей мамой возвратились домой, в Москву, из далёкой эвакуации, и семья воссоединилась. Но всё вновь оказалось очень сложным и не обошлось без косвенного участия маршала Шапошникова.         
      Расскажу об этом по порядку (об этом впервые я написал в своей книге «Мальчики войны», в 2009 г.)
      В конце июля 1941 года нашу семью – маму и нас, троих её мальчиков, из которых я был старшим и только что закончил 1 класс, среднему было 6 лет, а младшему 2 месяца, – отправили из Москвы поездом, сначала в деревню в Челябинскую область, а позже в Петропавловск-Казахстанский. Эвакуировали и другие семьи оборонного завода, на котором начальником производства работал и наш отец, военный инженер. Сами работники завода, выпускавшего противотанковые снаряды для фронта, бывшего уже рядом, оставались в Москве.
        Мы жили на окраине Петропавловска, в частном доме. Через пару кварталов от дома грунтовая дорога уходила в степь. В город часто приходили обозы. В их составе были лошади и верблюды с поклажами. Вся наша улица, довольно широкая, была перерыта огородами. Этим люди жили, так как тем, что давали по карточкам, прожить было нельзя. Оставалась пустой лишь самая середина улицы - для проезда транспорта. Во дворах были колодцы, вода в них располагалась  глубоко, так как место было засушливое: Казахстан. От железной дороги мы жили далеко, но стук колёс всё-таки был слышен.
     Поблизости жили ещё две-три семьи, знакомые нам по Москве. Всё было трудно: нужно было отоваривать хлебные карточки (иногда вместо хлеба давали муку), покупать керосин, стирать белье.
    Лето было тёплое, даже жаркое, но в доме было прохладно. Готовили на керогазе или на керосинке. Я овладел этим, но поначалу боялся зажигать. Мама договорилась с соседями и покупала у них молоко. Мы его кипятили. В июле картошка была ещё дорогая, покупали понемногу.
     Собирали на дорогах кизяки, высохший верблюжий и коровий навоз. Сохнул он на солнце быстро, никак не пахнул, и мы его с братишкой Сашей заготавливали впрок как отличное топливо.
     Наступила осень. Нас записали в ближнюю школу: меня в 3-й класс, а Сашу в первый. От отца приходили письма. Мы жили на средства по его аттестату. Было плохо с тетрадями, разрезали и сшивали тетради из газет. В них и писали.
    Осенью нас вывозили на уборку подсолнечника. Я впервые видел промышленные посадки подсолнечника. Конечно, мы там вдоволь погрызли семечек.
        В школе учились ребята разных национальностей, в том числе украинцы, казахи, татары, евреи. Многие были эвакуированы из Ленинграда. О некоторых национальностях я узнавал впервые. Мы, дети, этой разницы не замечали, тем более, что все разговаривали на русском. И учебники были на русском языке. Никто никого не дразнил и не унижал. Это был естественный детский интернационализм. Мама говорила мне о равенстве людей всех национальностей в нашей стране по Конституции и по жизни. А фашисты преследовали и уничтожали славян и евреев, считая их неполноценными, сжигали в топках. В некоторые семьи с фронта приходили «похоронки», приходило горе. 
    К нам иногда заходили соседи, помогали: кто примус починит, кто дров притащит, кто часы-ходики наладит. Тогда между людьми так было принято, да и понимали они, что матери с тремя детьми тяжко.
    Мучительно долго шла война, и мы ждали, когда наша армия и товарищ Сталин победят, и мы вернёмся домой.
     Подходил к концу октябрь. Начались ветра. В доме стало холодно, хотя хозяева топили. Пол был земляной и холодный. Как-то сразу все, кроме меня, заболели. У Саньки голова покрылась корками золотистого цвета, говорили, что это золотуха, что-то связанное с туберкулёзом. Он перестал ходить в школу. Вовка заболел дизентерией. Что бы ни съел, всё, даже кипячёное молоко, вызывало у него понос. Стал лихорадить.   Слегла и мама. С ней было что-то непонятное: очень высокая температура, с размахами, ознобы и поты. Она сильно кашляла, хотя и без мокроты. Приходила участковый врач, молоденькая женщина, внимательная, но, наверное, малоопытная. Положить маму в больницу или хотя бы сделать рентген было немыслимо: детей-то куда деть? Врач не знала, что с мамой -  пневмония или грипп? Какое тогда было лечение? Я приносил из аптеки аспирин, стрептоцид. Она пила горячий чай с малиной (давали соседи), кипячёное молоко, но лучше ей не становилось. Вовочка плакал, лез к ней и часто оправлялся прямо ей на простыни и одеяло. Никакой стирки не было, просто мокрой тряпкой всё это вытиралось, в том числе и мной, ведь мама почти не вставала. Я был её единственным помощником. А ведь я ещё учился, и уроки делал при свете керосинки.
     Я научился уверенно зажигать керогаз, ставить на него молоко и картошку и, погасив, снимать кастрюльки. Вовка, горячий и обкаканый, требовал, чтобы его носили на руках. Я носил его, качал, пел ему песенки. А он извивался в руках и кричал. Говорили, что у него «антонов огонь». Приехал детский врач и велел отправить его в инфекционную больницу. Его закутали в одеяло и увезли. Тревога нарастала. У мамы появилось кровохарканье. Она первая поняла, что у неё туберкулёз. 
     Проблемой было получение хлеба по карточкам (три детские и одна иждивенческая). Поскольку я это делал раз в неделю, то хлеба набиралось немало. Сложность состояла в том, что мы были прикреплены к булочной за вокзалом. Там работала знакомая нам продавщица. Получив хлеб (или муку), я должен был идти домой через полгорода. А ведь было уже темно. Я шёл осторожно, как будто совершал партизанский рейд в тылу врага. Главное было в том, чтобы не нарваться на местных ребят, могли ведь и отнять. Если была опасность, я обходил целый квартал. Без хлеба – нам было бы не прожить. Мама ждала меня и говорила, что я - ее палочка-выручалочка.
     О Вове мы некоторое время ничего не знали. Мы даже не знали, где расположена больница, в которую его увезли. Некому было узнавать. Но в начале декабря его неожиданно привезли домой, сказав, что врачи решили, что он не жилец и что лучше, если он умрёт дома. Он был истощён и слаб, но понос у него прекратился.
    Что с ним делать, чем кормить? Мы в то время варили картошку и с молоком делали пюре. Жиденькое такое пюре. К нашей радости, он стал есть это пюре. Мы даже ограничивали его, но он просил добавки. Я его кормил с ложечки. Животик у него стал большой. Но температуры не было и поноса тоже, только газики отходили. Это был успех, появилась надежда, что он не умрёт.
    Тёмными вечерами мы подолгу разговаривали с мамой. Она первая объяснила мне, кто такой коммунист, сказав, что это не просто хороший, честный человек, но такой человек, которому мало жить только для себя, и он борется за освобождение других людей. Поскольку я это не очень понял, добавила, что коммунисты – это товарищ Сталин и наш отец, и что коммунистом можно стать, уже будучи пионером. Она пояснила мне, что фашизм – это жестокая вседозволенность, самое подлое явление на земле и что его можно встретить не только на фронте.
     Общее положение наше стало критическим и долго так продолжаться не могло. Мама дала подробную телеграмму отцу, в которой сообщалось, что мы погибнем, если он не сможет срочно забрать нас в Москву. Она понимала, что раз возникло кровохарканье, то процесс в лёгких становился открытым, а значит, опасным для нас, детей. Шли дни. Мы ждали отца как  спасение.
    Всю эту осень и начало зимы связь с отцом не прерывалась. Во всех его письмах к маме и её к нему сквозила надежда, что несмотря ни на что им удастся сберечь нас, мальчишек, и что семья ещё заживёт.
    Помню, что в одном из писем (я об этом уже подробно  написал в этом очерке), отец сообщал нам, что в ноябре, по приказу командования, слетал на Северный Кавказ и забрал там свою дочь Олю.
   А в 20-х числах декабря отец приехал за нами. Вот радость-то была! Мама его очень ждала. Оказывается, он получил разрешение командования на свой рапорт, к которому была приложена мамина телеграмма из Петропавловска, по его словам, одобренное маршалом Шапошниковым несмотря ни на что, вывезти нас в Москву, хотя возвращение из эвакуации тогда было ещё запрещено: шёл самый разгар Сталинградского сражения, И всё это несмотря на то, что отец только что вывез дочку с Кавказа и продолжал руководить производством снарядов, очень нужных фронту. Тем не менее, разрешили. Это нас спасло.
     Мы собрались быстро. Отец пропадал тогда в Управлении железной дороги, выбивая билеты. Удалось ему получить их только до Челябинска.
     23 декабря мы уехали. Впятером занимали купе. В Челябинске застряли дня на два. В здании вокзала мест не было. Лежали на матрасах, в проходе на кафельном полу, закрывшись одеялами, в пальто и в валенках. Мама была очень слабенькая, с температурой, харкала кровью.
    Люди ходили и ходили мимо нас. Красноармейцы бегали за кипятком. Пахло дымом и углём. Отец купил на базаре большой глиняный горшок топлёного масла и велел мне сидеть у вокзальной двери на морозе, чтобы масло не растопилось. Сказал, что масло - это спасенье для мамы и его нужно довести до дома. Наконец, нам дали билеты на поезд. Ехали долго в холодном, летнего типа, вагоне. Масло довезли. Горькая память.
     В Москву мы приехали 28 декабря, нас встречала и Оля.   Новый, 1943, год мы были все вместе, в своём доме. Нам, ребятам, расстелили большое стёганое одеяло на полу, у тёплой батареи, и мы играли там в свои довоенные игрушки. И Вовочка с нами. Это и было счастье.
    Позже мама 4 года болела, лёжа в туберкулёзных больницах Москвы и умерла в 1946 году. А мы, трое братьев, выжили и живём до сих пор.
    Невероятная история поразительной человечности в  самый тяжёлый год войны. Начальнику Генерального Штаба Наркомата обороны, незнакомому с отцом лично, увидеть через толщу своих дел и трудностей целой страны конкретные судьбы детей и помочь спасти их - это подвиг. Именно поэтому я был столь подробен в своём рассказе о нашей жизни в эвакуации. Убеждён, что подобные  история в деятельности маршала не были единичными. Спасибо и благодарная память маршалу Б.М.Шапошникову и его помощникам.

ПОРА ГОТОВИТЬ ЯСЛИ
Предвидение
      Никто из нас не помнит, как появился на свет. И, слава Богу, мучились ведь не только мать, но и новорождённый. Мучился бедняжка, путь-то был, хоть и короток, но не скор. Хорошо, что не помнит ничего. Как кричал, если кричал, появившись на свет, только мамы и помнят.
    Я это к чему? Как родная мать-отчизна погибала в августе-сентябре 1991 года (а заболела-то она намного раньше), и с ней в одночасье погибла и КПСС (их враги убили), знают все, а вот о возникшей вскоре новой партийной коммунистической беременности и последовавших спустя несколько месяцев неизбежных родах,  пишут мало и изучают плохо. Вообще, то время было стремительным и не сразу предсказуемым,  беременность  полуподпольной, да и роды могли быть преждевременными. Одним словом, трудное было время.
    То ли руководство поздней КПСС под конец её жизни было уже  не ленинским, а, прости Господи, наполовину горбачёво-ельцинским,  то ли отцы-основатели новых коммунистических партий оказались какими-то разобщёнными и обескровленными новым режимом, но эти новые партии рождались трудно. Без надлежащих условий родовспоможения и какой-либо государственной заботы о новорождённых. По-видимому, сказалось и то, что их лидеры были разными людьми в идеологическом, и даже в тактическом отношении.
    Родной матери не стало, а для мачехи-России неродные дети желанными быть не могли. Спасибо, что на их зачатие здоровых сил хватило, созидатели в то время ещё заметно преобладали над обессилившими позже потребителями. А вот «Единую Россию» наполнили исключительно идейные прихлебатели и политические импотенты, тут же ставшие хозяевами страны.
    Родилась-таки двойня. Так  или иначе,  но новорожденные партии, конечно, оказались пасынками в государстве господ и, к тому же,  в ежовых рукавицах правящей буржуазной мачехи. И новорожденные Рабочая коммунистическая партия (РКРП) и КПРФ.
    Можно представить себе  палачей  и жандармов в политических  «родильных залах» того времени с автоматами в руках и даже танками за окнами. Всё это было.   Какие уж тут нормальные роды и счастливое младенчество!
    Конечно, рожала вся страна, а не только её пролетарское большинство, но не в равных условиях. В полном разорении одни  и  в непрерывном воровском обогащении другие. Кроме того, быстро наступившая бескормица народа в то время, как в войну, породила и резкое снижение рождаемости…
     Так мне видится сейчас пережитое тогда всей нашей страной, ещё сравнительно недавнее прошлое, – девяностые-двухтысячные годы… Итогом его явились быстро нарастающая «демографическая яма», уничтожение рабочего класса и его достижений и былых властных полномочий, расслоение общества, жалкие условия существования появившихся коммунистических и левых движений, мучительно ищущих себя в изменившихся условиях современной России, ставшей для них мачехой.
    Новорождённые в эти годы партии живут и сейчас тяжело, но по-разному.  КПРФ как-то, и даже неплохо для партии - пасынка,  самосохранилась, потратив на это все свои революционные силы  и   смирившись с дозволенными ей властью полномочиями. Села в чужой поезд и мчится в буржуазное никуда. Самосохранение - это же не цель, а только средство в её достижении.
    А РКРП вот уже 30 лет самоотверженно борется, рассчитывая только на себя, как когда-то большевики в царской России, борется за права и будущее трудового народа. Она едет в своём поезде, но ей, конечно, как и народу страны, крайне тяжело.
    Известно же, что особенно нежеланные дети никогда легко не живут. Как и весь наш народ, ныне превращённый в быдло. Но жизнь, а значит, и борьба продолжаются. «Другого нет у нас пути, в коммуне остановка…».
     Кто знает, что нас ждёт впереди. Ясно одно: рыночная, буржуазная, Россия, при всей кичливости её элиты, свой исторический экзамен не выдержала. У могильщиков советской власти лопаты треснули.  Её конец неотвратим. И совершенно  не          исключено, что будущая  молодая Россия уже вновь    не забеременеет здоровым, желанным ребёнком негибридного происхождения.
    Мой интерес к акушерской теме здесь не совсем случаен. В студенческие годы я не раз участвовал в приёме родов.
     Наклонись, мой друг, прислушайся, не бьётся ли уже у ещё молоденькой будущей мамы сердечко будущего человека?  Если бьётся, это значит, что партийные ряды борцов скоро пополнятся. Пора готовить ясли.




РАДОСТИ ПРОШЛОГО
Зарисовка
      Летом 1975 года  я, моя супруга  Людмила и наш сынишка Серёжа побывали в Крыму и посетили Ласточкино гнездо - известное культовое место этих мест. Визитная карточка Южного берега Крыма. Это место подробно описано многими литераторами, в том числе и мною в книге «Наш Крым» (2017 г.).
     В советское время мы изъездили весь крымский полуостров, побывали почти везде – от Ялты и Севастополя до Джанкоя и от Бахчисарая до Керчи. Это заняло более 50 лет, а более молодые наши родственники навещали Крым и в последние годы, уже в 21 веке… Мы даже жили там в раннее послевоенное время, а наш отец, участник Отечественной войны, служил там тогда на полигоне в Евпатория, а позже был похоронен в этом городе на военном кладбище.
     Крым был тогда безусловной радостью для всех советских людей и остаётся таковым и поныне. Крым - неотъемлемая часть России уже более 200 лет, населена и построена преимущественно русскими людьми и обильно обагрена их кровью во многих войнах. Это подтвердило на референдуме 2014 гола более 95% его населения (в том числе, и жители нерусских национальностей Крыма).
     В посёлок на Южном берегу в районе Гаспры, у высокой скалы с изящным, всемирно известным замком-дворцом на его вершине,  носящим сказочное название «Ласточкино гнездо», мы приплыли на экскурсионном теплоходе из Ялты и с группой экскурсантов побывали в этом дворце. Впечатление было потрясающим, как говорится, на всю оставшуюся жизнь. Страшновато, правда, наверху было. Но гнездо на то и гнездо. Без него и Крым был бы каким-то обделённым и радость неполной.
    Подробности этой экскурсии опускаю. Письменного знакомства с ними посещения этих мест всё равно не заменит. Остановлюсь лишь на самой испытанной нами тогда радости…
       Спускались со скалы мы вместе с другими посетителями быстрее, чем поднимались, хотя и устали. Но долго ещё, в ожидании теплохода, сидели на берегу бухты, делясь впечатлениями и наблюдая за подплывающими медузами. Приходили в себя от пережитого… А над нашими головами в синеве неба возвышался и как бы плыл в облаках  этот, как считают, самый маленький и изящный и самый поэтичный замок в мире.
       В ожидании теплохода я молча сидел на каком-то бревне. Серёжка собирал ракушки, а Люся, настроенная более лирично, даже пыталась сочинять стихи.
        Прозвучали первые строки рождавшегося у неё стихотворения: «Море-море, без конца и края. Набежала пенная волна, и медуз, полупрозрачных, стаю выплеснула на берег она». Меня несколько раздражало поэтическое  настроение жены, тем более, что и лирика её казалась слабой. Но она всё приставала, чтобы и я предложил в стихотворение хотя бы строчку.
        Чтобы прервать эти приставания, я предложил ей такую строчку: «Вылезла акулья злая морда, проглотила парочку медуз…» Люся даже ахнула – лирика вообще лопнула, как мыльный пузырь. И всё-таки жена закончила начатое стихотворение. И вот, что получилось: «Вылезла акулья злая морда, проглотила парочку медуз.  Только я сказал акуле гордо: «Я тебя, акула, не боюсь. Я тебя, акула, презираю, на тебя, акула, я плюю. Знать тебя, акула, я не знаю, а полезешь, сразу утоплю». Испугалась глупая акула и решила, надо удирать. Побледнела и позеленела, и нырнула прямо под кровать. Я проснулся, комната пустая. Ни воды, ни моря, ни медуз. Но теперь, друзья, я точно знаю, никаких акул я не боюсь». Дружно смеялись.
         Вот так, вместо лирики получилось шутливое детское стихотворение. Особенно Серёже понравилось. Оно, сложилось, конечно, случайно, но ведь оно было нашим собственным и местом его создания было такое удивительное и уже наше Ласточкино гнездо.
         Наконец, как-то неожиданно, пришёл наш кораблик, и мы поплыли сначала в Феодосию, а уже потом в Ялту. Вслед нам, за кормой, долго ещё виднелся парящий над морем замок и, кружась, летели ненасытные чайки.
    Через год, в поезде Москва-Кисловодск, к нам  присоединилась попутчица средних лет, оказавшаяся архитектором города Новороссийска. Разговорились. Рассказывая о своём последнем посещении Крыма и, в частности, «Ласточкина гнезда», мы познакомили её и с нашим шутливым экспромтом про акулу и набежавшей волне… Ей очень понравилось, она долго смеялась, и мы даже подружились.
     Конечно, в копилку изящной словесности это сочинение не вошло, но что-то в нём всё-таки было… Только счастливые взрослые люди могут на минутку стать детьми, не правда ли? Конечно, мы были молоды и беззаботны, и это было главным.
     Интересно, а сейчас, в наше буржуазное, паскудно-ковидное время, нам доступны такие нечаянные радости из советского прошлого? Дело не в молодости. Жизнь нарушилась. Думается, что современные отечественные «злые акульи морды» парочкой медуз уже не обойдутся… Хищники.
     А стихи-то оказались не только по-детски шутливыми, но и вещими, прямо пророчили нынешнее время. Даже точнее Ванги…
            С тех пор прошло 45 лет.  Время кардинально изменилось, отменив счастье. Мы постарели, но ничего не забыли.


ОСНОВНЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ М.М.КИРИЛЛОВА (1996 – 2021 г.г.)
        Кабульский дневник военного врача. Саратов. 1996. 67 с.
        Армянская трагедия. Дневник врача. Саратов. 1996. 60 с.
        Мои учителя. Саратов. 1997. 40 с.
        Незабываемое. Рассказы. Саратов. 1997, 113 с.
              Саратов, 2014, 114 с.  ( 2-ое  изд).
        Перерождение (история болезни). Выпуски 1,2,3,4,5. 1-е
                издание 1999 – 2006 гг. 2-е издание 2015 г. Саратов.
        Учитель и его время. Саратов. 2000, 2005. 150 с.
        Мальчики войны. Саратов. 2009. 58 с. 2-е, дополненное,
                издание. Саратов, 2010, 63 с.
        Врачебные уроки. Саратов. 2009. 52 с.
        После войны (школа). Саратов. 2010, 48 с.
        Моя академия. Саратов. 2011, 84 с.
        Врач парашютно-десантного полка. Повесть. Саратов. 2012.
        Мои больные. Сборник рассказов. Саратов.   2013г.
        Многоликая жизнь. Саратов. 2014, 150 с.
        Красная площадь и её окрестности. Саратов, 2015, 117 с.
        Детки   и  матери. Саратов. 2015, 107 с.
         Города и веси. 1,2 и 3-й сборники. Саратов, 2016. 320 с.
        Афоризмы и словесные зарисовки. Саратов, 2017, 40 с.
         Примеры полуреальности. Саратов, 2017, 150 с.
        Пульмонологи России Саратов. 2017, 50 с.
         Поздние птицы. Саратов. 2018, 100 с.
         Воспоминания об отце. Саратов. 2018. 130 с
         Потери и обретения, Саратов, 2018,  100 с.
         О прошлом и настоящем. Саратов. 2018, 100 с.   
         Мы есть, и мы будем. Саратов, 2018, 50 с.
          Наш Крым. Саратов, 2018, 100 с.
          Украина и Прибалтика - вчера и сегодня. Саратов, 2018, 9
          Живём дальше. Саратов, 2019, 103 с.
          Средняя волга. Саратов, 2018,  120 с.
           Азиатский юго-восток России. Или отрезанный ломоть?
                Саратов, 2019, 99 с.
            Сырые дрова не горят, Саратов, 2019, 104 с.
            Кирпичики души. Саратов, 2019, 109 с.
            Декабрьские   рассветы. Саратов, 2020 Г. 90 с..
            Соль земли. Саратов, 2019 г. 90 с.
            Каменоломня. Саратов, 2020 г.,  30 с.
            Долгое путешествие вдвоём. Саратов, 2020 г. 60 с.
            Правда глаза колет. Саратов, 2020г., 50 стр.
           Сталин сегодня. Саратов, 2020 г.,30 с.
            Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Саратов, 1021 г. 55   
            Жизнь - как зал ожидания. Саратов, 2021, 62 с.

     Труды М.М.Кириллова помещены в прозе ру, Михаил Кириллов. Mihail.Kirillov.ru


Kириллов Михаил Михайлович
Редактор Кириллова Л.С.
Дизайн – В.А.Ткаченко

НЕ ГАСИТЕ СВЕТ

Художественно-публицистическое издание

Подписано к печати          2021 г.
Формат 60х84  1/16  Гарнитура Times New Roman.
Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л.
Тираж 50 экз. Заказ  №
Отпечатано в ООО «Фиеста – 2000»
410033, Саратов, ул. Панфилова, корп. 3 А.
Тел. 39-77-29