Повесть написана в содружестве с Еленой Грибовой, Ольгой Артемовой И Ольгой Пустошинской
Пролог
За окном лил нудный дождь и останавливаться, кажется, не собирался. Мы с сестрой Татьяной угрюмо смотрели на низкое небо: поездка с друзьями детства, рыбалка и пикничок срывались. Всё готово — палатки-спальники уложены, мясо замариновано… и вот тебе — дождь!
В комнату вошла моя тётя Валя, роняя с плаща капли воды.
— Сидим? — почему-то весело спросила она.
— Сидим… Куда ехать-то в дождь?
Тетя улыбнулась:
— Ладно, попробую вам помочь.
Она сняла плащ и подошла к окну. Глядя на хмурое небо, принялась что-то шептать и делать странные движения, как будто разгребала небо руками.
Сестра толкнула меня в бок:
— Смотри, тучи разгоняет. Колдунья! — хихикнула она.
Тетя отошла от окна и при села рядом.
— Тёть, ты ведьма, что ли? — спросила Таня.
— Ну, ведьма не ведьма, а немного знаю!
— Знаешь? А что? — Стало уже интересно.
Тетя задумалась:
— Вот вы, девоньки, видите меня старой да больной. А ведь была и я молодой, и говорили, красивой. Жила в то время на нашей улице женщина одна. Все звали её Онюшкой. Потеряла она в войну всех своих мужчин: двух сыновей и двух братьев неженатых. А муж в ополчение ушел и сгинул. И осталась Онюшка совсем одна, без родных. А немолодая уже была. Ну как-то жила, помогали ей соседи чем могли. И поговаривали, что девки к ней тайно бегают. Ворожит она им, привороты-отвороты делает… да много чего. Сплетничали за спиной, побаивались.
Заболела однажды Онюшка и слегла. И понятно стало, что не встанет больше.
А я тут восьмилетку заканчивала, в сельхозтехникум собиралась. Парень у меня был, Валёк, пожениться мы с ним задумали после моей учебы. Он после армии уже механизатором работал. Я всё думала: я — Валентина, он — Валентин, хорошая пара.
А тут сижу дома вот в такой же дождь, вдруг соседка заходит:
— Поди, девонька, к Онюшке, зовёт тебя. Обижается, что ты одна с ней не простилась.
Накинула я платок да побежала.
Пришла. Бабы на лавке сидят, а Онюшка лежит…. Маленькая, худая. Увидела меня, обрадовалась. Подойди, говорит.
Подхожу. Она мне нитку бус янтарных протягивает. А бусы красивые… я таких сроду не видала. Да и откуда? После войны бедно жили. Возьми, говорит, это тебе.
Я руку было протянула, а тетка-соседка как оттолкнет!
— Не бери, не вздумай!
Я руку-то и спрятала.
А Онюшка застонала:
— Ну что ж ты не взяла? Все равно судьба тебе одной быть. Пригодилось бы тебе в жизни…
«Одной быть...» Слова ударили как кнутом. Я выскочила на улицу под холодный ливень. Бежала, не помня себя. Скользила и падала в грязь. А ночью поднялась температура, и оказалась я в больнице с простудой страшной, надолго. А когда вышла об учебе и речи быть не могло. Головные боли у меня были сильные. Ничего не помогало. Лежала пластом. Группу дали нерабочую.
Онюшку за это время схоронили. Да я о ней и не думала. Да только сбылось все так, как она сказала. Замуж я не пошла. Хоть Валёк и ждал долго. Родители умерли, и осталась я одна. Хорошо. что брат был у меня старший, хоть и далеко. А потом и вы народились, мои ласточки...
Тётя замолчала, потом встрепенулась:
— А чего это вы сидите? Денёк-то как разгулялся!
Мы обернулись к окну. На ясном небе сияло солнце, если бы не мокрые деревья и земля, не поверили бы, что ливень только что хлестал.
— Скорей, скорей, копуши, — подгоняла тётя, — вон женихи ваши подъехали!
И правда: друзья сигналили с улицы.
Тетя вышла проводить. Из машины я оглянулась на неё. Валентина смотрела, прикрыв глаза от солнца ладонью. А в вырезе платья искрился янтарь.
Бусы
В окно больничной палаты был виден проспект, кроны деревьев, покрытые молоденькой листвой, и большой серый дом напротив. Валя оперлась локотками о подоконник и смотрела через отмытое санитарками стекло, на пушистые облака, спешащих куда-то людей и мелькающие автомобили.
— Как мёдом ей там намазано, просто господи, — ворчала соседка по палате тётя Маша. — Отойди, отойди, говорю… Мало тебе менингита, ещё простыть хочешь?
— Да тепло же, — слабо оправдывалась Валюшка.
— Из носа потекло. Вот скажу врачу-то!
Валя вернулась на свою койку. Скучно в больнице, а окно как телевизор, который всякие картинки показывает, как говорят. Чудно!
Больше месяца лечат её. Сначала в районе, теперь здесь, в Воронеже. Лечат-лечат, а толку нет, лучше не становится.
«Всё равно ей одной быть суждено...» — вспомнила Валюшка слова Онюшки, соседки-знахарки.
Вот уж неправда! Она и собой недурна, и жених есть, вот выпишут из больницы, вернётся домой — сразу поженятся.
Валюшка закрыла глаза и тотчас увидела бусы жёлтые, янтарные, прозрачные, что твоя слеза. Может, и впрямь, зря не взяла подарок?
Ворочалась-ворочалась Валя, так и заснула с мыслью о бусах.
***
Она очнулась от шороха. Открыла глаза и увидела у постели Онюшку. Маленькая сухонькая, в платочке беленьком, она молча сидела на деревянном крашеном табурете, сложив на коленях худые руки.
— Чего молчишь? — спросила Валя. — Без гостинца меня проведать пришла?
— Гостинец получишь, когда домой вернёшься, — ответила Онюшка. — Приходи меня проведать и забери. Придёшь?
— Приду.
Валя дёрнулась и проснулась. Приснится же такое! Умерла Онюшка, и не будет от неё никаких гостинцев…
***
Схоронили Онюшку, избушка её кособокая пустая стояла. Приходили соседки, забрали посуду кое-какую, одежду да мебель — чего добру пропадать? Одинокой была покойница, волноваться о вещах некому.
И вдруг видят: лежат в шкафчике бусы янтарные, дорогое и изящное украшение. Вспомнили, как Онюшка девчонке одной, Вальке, пыталась их отдать. Они-то, бабы, сразу почувствовали: дело нечистое, отговорили Валю. Надо было в гроб положить бусы, чтоб никто не взял силу колдовскую, да запамятовали.
— Что делать-то теперь? — хлопали глазами соседки.
— Прикопать в могилу надо, пусть своё с собой забирает! — решила бойкая Александра.
Завязала бусы в платочек, пошла на старое кладбище и прикопала узелок.
Отряхнула руки:
— Не серчай, Онюшка.