БЕДА – БЕсов ДАР.
Бесовщина норовит внушить человеку
не правду, а одну из половин ЛОЖНОЙ
АЛЬТЕРНАТИВЫ.
Б.Е Татищев.
Коридор или проход со сводчатым потолком, в который попали наши герои, был параллельным, техническим ответвлением от основного подземного тоннеля, оснащённого рельсовым полотном, более высоким сводом и округлыми отверстиями в разделительной стене.
Вряд ли это были смотровые окна для любования проезжающим железным зверем. По мнению Кириллы Антоновича движущийся паровоз вызывал возмущение воздуха свободно проходя через отверстия в соседний коридор, создавая подобие вентиляции так нужное для подземелья.
Однако сейчас, передвигаясь по техническому тоннелю, помещик не понял, а почувствовал, что последний раз паровоз тревожил своим присутствием застоявшийся воздух не вчера, не на прошлой неделе и вряд ли в минувшем месяце.
А вот разгадать, откуда исходил свет, разбавляющий тьму до консистенции вечерних сумерек, никто из пробирающегося отряда не смог. Дабы господа читатели получили представление об освещённости подземного тоннеля могу привести слова прапорщика Лозинца, сказанные им спустя какое-то время после проведения этой операции.
--Для чтения какой-нибудь статейки было темно, а для рукопашной схватки вполне довольно.
Эти и иные размышления, поровну поделенные между нашими героями, так же внезапно прервались, как и проявившаяся в рукопашном сумраке дверь в стене по левую руку по ходу движения идущего первым прапорщика Лозинца.
Жест Вальдемара Стефановича, в виде вертящихся от сильного ветра крыльев ветряной мельницы, был понят верно и принят к исполнению. Правда принят не столько потому, что в действительности был понят, просто стало интересно, чем вызвана попытка прапорщика взлететь.
Повторюсь – жест и мнимое понимание его назначения привели только к одному деянию – к остановке, оставив причину его появления за гранью очевидности. Как бывает в таких случаях – не понимаешь глазьми, так спрошай языком!
--Вальдемар, - начал говорить штаб-ротмистр едва ли громче, чем самое тихое дыхание, - что тут?
--Дверь, - с тою же громогласной тишиною в голосе ответствовал офицер, - оттуда тихо, но запах здесь иной, не затхлый. Так кто-то есть, или был. Будем входить?
--Надо понять, что делать, если там сидят разбойники или бездомные… и как их отличить?
Кирилла Антоновича не стали подзывать по имени, а только поманили рукою. Да и то, приглашение приблизиться к офицерам на расстояние шёпота повисло в воздухе – Модест Павлович пусть и не в деталях, но разглядел шевелящуюся тёмную массу за спиною помещика.
Быстро шагнув назад, в сторону увиденного, штаб-ротмистр просто-таки натолкнулся на Матвея, в ту же секунду решившего выйти (едва не вырвалось «выйти на свет») на сумрак из-за Кириллы Антоновича.
Вот как прикажете себя вести в таковой ситуации? Строго вопрошать о причинах появления в опасном месте? Надрать уши? Выпороть? Или скудным набором жестов задать вопрос: «Ты чего тут?».
Одним словом, пока «взрослый отряд» размышлял о причинах появления «малолетнего подкрепления» у Модеста Павловича сами собою поднялись брови, что, в купе с немигающим взглядом, решило проблему невысказанного вопрошения – мальчик сам решился на пояснения.
--Притопал Двушка и сказал, что на подходе Зинка с Самохинскими мужиками. А я у вас тута заместо связного, поняли? Если чо – кто наверх скажет, что подмога нужна? То-то!
Совсем по-взрослому прозвучало это «то-то». Прозвучало так, что доводы полного мальчика принялись мужчинами, как сами собою разумеющиеся и повышавшие, при том, градус уважительности к Матвею.
Прапорщику сильно захотелось похвалить мальчишку, Вальдемара Стефановича даже расслабило чувство гордости за такое поколение, которое он пусть и не полностью воспитал, но и не отлынивал от сего важного процесса. Захотелось, и тут же расхотелось потому, как ещё не время для этого, и не место.
Кстати о месте – это вовремя спохватившись, вспомнил прапорщик Лозинец, возобновляя прерванное совещание.
--Надо проверить кто, или что за дверью. Предлагаю Кирилле Антоновичу встать с той стороны двери, Модест, ты ….
--А чего тянуть? - Прошелестел откуда-то снизу голос Матвея. – Щас будет!
То ли ловко, то ли весьма подвижно для своего совсем не хрупкого тельца, мальчик словно по воздуху обошёл сгрудившихся мужчин и, подойдя к двери, отворил её.
--Здрасьте! Вы мою собачку не видали? Белая с чёрным глазом? Не видали?
--Ты … откуда такой? Ты кто такой?
--Я не представляться пришёл, я собачку ищу, - снова повторил выдуманную легенду мальчик, поглаживая свою голову тремя пальцами. Стало быть - это знак.
--Как ты сюда попал?! – Оперным тенором спросил кто-то.
--Ну вас! Пока дождусь ответа собака издохнет от голода. Пойду дальше искать. – Сказал Матвей, и захлопнул дверь.
--Всё, ловите! Их трое, правда здоровущие, как кони!
Дверь распахнулась снова, и в коридор выскочил перебинтованный мужик.
--О … а вы … чо…, - резко остановившийся от переизбытка удивления спросил вышедший (хотя мы, уважаемые господа читатели, уже свели знакомство с этим персонажем по имени Захар), - тоже собачку … того ….
И не договорил Захар, а кому легко говорить, падая на пол? Это выходивший Самсон не отреагировал на остановившегося товарища, и инерцией собственного движения, словно выстрелом из катапульты, отправил оного на землю.
--Вы … тута ….
--И снова оказия! Теперь Влас, спешащий на подмогу, тараном вонзился в спину тюремщика. Разница в величинах сталкиваемых тел не привела к падению, как в первом случае, она вовсе ни к чему не привела, только к перерыву в проговаривании вопроса.
--А, Самсон! – Почти восторженно затарахтел Влас. - Это тот самый, кого я вчерась возил, а думал, что нынче, помнишь? Это его мы должны были того … как Зинка говорила, помнишь? А он сам пришёл! Здрасьте вам! Это я вас нынче с утреца-то с вокзала, помните? А оно, как навроде, вчерась … а я ….
Высокий голос, едва ли не мальчишеский альт, оборвался от увесистой затрещины, отправившей торопливо болтавшего Власа в компаньоны к Захару. По тоннелю суетливо запорхало эхо.
--Совсем головою квёлый, надо-таки было его выпороть, - сам себе сказал Самсон, извлекая из-за пазухи нож. – А вы, коли уж явились сами, то давайте без баловства! Я по-хорошему спроважу вас в комнатёнку, там станете дожидаться Зинку.
--Вы, если я верно услыхал, носите имя Самсон? – Вежливо, оттого и страшно, как для этой ситуации, заговорил помещик, наблюдая за парой воронённых стволов с любопытством уставившихся на тюремщика. – Меня Зовут Кирилла Антонович, и- да, я тот, кого и возили, и намеревались. У меня, милейший Самсон, иное предложение – сейчас вы и ваши поднимающиеся товарищи снова опуститесь на пол, соглашаясь, тем самым, остаться в живых. Не стоит долго думать над простым и понятным предложением. Вот этот господин, - помещик указал на прапорщика, - просто переполнен благородством, оттого и держит вас на мушке после того, как вы сотоварищи, убили его друга. Меня же распирает обывательское равнодушие ко всем, - из брючного кармана помещика выплыл револьвер, - кто похитил моего друга.
Неожиданно для всех Кирилла Антонович быстро подошёл к Самсону (а идти-то было и вовсе ничего – два не полномерных шага) и выстрелил в полу дюйме от его уха, опалив оное жаром вылетевших пороховых газов. Да и малость оглушил мужика.
--Следующий выстрел случится через пять секунд, поэтому припоминай всё, что я сказал! Один, два … хорошо, и ножик в сторону сдвинь! К слову, а о каком Зинке шла речь? Один Зинка сейчас с Самохинскими мужиками, а вы говорите, что … вы же сказали «она»? Или я так только подумал?
Вступать в разговор никто из падших на пол не торопился.
--Понимаю! Счёт дошёл до двух, верно? Тогда три, четыре, пять ….
--Баба она, - пропел, а не сказал квёлый головою Влас.
--Хорошо, подозрения с Зинки, который не «она», сняты. Если вы заметили, то до пяти я досчитал, следовательно, последующая моя просьба должна быть испол … а ты куда, Самсон?
--Сполнять! Вы же за своим пришли?
--Ты такой исполнительный и понятливый, словно собираешься долго жить. А зачем?
--Кирилла Антонович, вы услышали, что он сказал «за своими»?
--Да, потому и пойду за ним, а вы тут постарайтесь не скучать.
Ещё долгих десять минут господа освободители и несчастные освобождённые оставались в техническом тоннеле обнимаясь, радуясь, перенося Ду-Шана, переспрашивая у проговорившегося Власа верно ли он произнёс фамилию Дитятин, владелец которой был заказчиком и похищения, и нападения. После была попытка спасти этого самого квёлого на голову от страшной раны, оставленной иным ножом Самсона, который он воткнул в шею бывшему товарищу за излишнюю разговорчивость. В его, Самсона, исполнении это прозвучало, как за «б…ский язык».
А попытки спасти тюремщика от пулевого ранения в грудь не было, просто пришло время уходить и ни на что более не отвлекаться.
Зинку, которая «она», встретить не довелось, либо не удалось. Зато Захара забрали с собою.
Важного, по-настоящему серьёзного разговора, не получилось. И причин тому наберётся не на один лист канцелярской писчей бумаги, наскоро исписанный убористым почерком с обоих сторон.
Увесистые причины не таясь плавали на самой поверхности мутной водицы Симферопольских событий. Первейшая из таковых – мнимая или сущая подозрительность, имевшая в размышлениях Кириллы Антоновича не обличительное и гневообразное, а созерцательное положение, что делает честь нашему герою. И объектом с сомнительным доверием стал, что странно и одновременно ожидаемо, прапорщик Лозинец.
Ведь именно он оказался на привокзальной площади в одно время с похитителями, при том, что маскарадное переодевание с приклеиванием фальшивой бороды оказалось мало полезным деянием для того самого случая, ради коего он, воплотившись в неопрятного кучера, прибыл к вокзалу по, якобы, подсказке Ду-Шана.
И тут же чёртом из табакерки выскакивает злой вопросец: «Почему же было просто не подойти к приезжим, чтобы в сопровождении пары артельщиков отправиться на подворье?». Следом заторопился иной вопросец: «А где был Вальдемар Стефанович во время нападения группы в гимнастических костюмах? Откуда он появился на поле сражения в финальной части?» И тут, словно из худого лукошка посыпалось: «Верно ли, что он не помнит, либо точно не знает, откуда у помещика и Модеста Павловича свежие увечья? Почему во всех конфликтных сценах этого водевиля прапорщик присутствует в качестве статиста и наблюдателя, не предпринимая ничего в самый важный момент драмы, а лишь после оной? Это касается и нападения на подворье, и похищения Карла Францевича на кладбище, и увлечённого просмотра потасовки оркестрантов с английцами, и откровенной роли второго плана при вызволении доктора и Ду-Шана.
Эти подозрения не терзали душу Кириллы Антоновича, поскольку им могли быть даны вполне разумные объяснения и, что наиболее вероятно, будут даны. Тем более, что на стороне Вальдемара Стефановича выступает странного вида страннейший человек Ду-Шан, однако это случится не тут и не сейчас. Эти подозрения попросту не «советовали» помещику вести откровенные разговоры, скорее напоминающие составление плана тайного заговора.
К «не рекомендованным обстоятельствам относилось и такое – для первой беседы после вызволения гоф-медика и Ду-Шана напросились в дом кладбищенского смотрителя Петра Осьнаги, а не направились в места, попадающие под определение, как «прогнозируемые».
Личность упомянутого несчастного Ду-Шана тоже не изобиловала поводами считать его вне малейших подозрений, как, впрочем, и остальных участников недавних приключений.
А на финал – самое мерзкое: где та самая уверенность, что Модест Павлович и он сам, помещик Кирилла Антонович Ляцких, не наследили где-нибудь хоть словцом, хоть помыслом, хоть делом? Ведь у них в памяти нет и следа о каком-то отрезке истраченного времени, на которое пришлись необъяснимые ушибы? Тут, справедливости рад, считаю за надобное открыть для суда читателей одну из сторон характера помещика, черту положительную со всех боков и благонравную по всей единой плоскости - подозревая кого-либо в чём-либо, сам себя Кирилла Антонович ставил рядом с тем, кто требовал оправдания в той мере, в коей требовались оправдания для него самого. Разве не есть подозрительным сокрытие помещиком того важного факта, что он собственными глазами видел и подкатившую карету, и вышедшего из неё некоего господина. Что ж, каким-никаким оправданием служит дистанция, с которой велось наблюдение, оказавшееся таким скудным на подробности. Однако, в противовес сказанному, Кирилла Антонович сообразил, что появление господина в карете совпало по времени с убийством Сэмюэля сотоварищи. И чем это не повод обогатить число подозреваемых собственной персоной? Теперь, надеюсь, проясняется причина почти светской беседы, текущая плавно после кровавого освобождения Карла Францевича.
Примечательной деталью для уважаемых господ читателей станет краткий пересказ встречи автора с Кириллой Антоновичем, на которой происходило воспоминание под запись событий того дня, точнее сказать вечера.
Как всегда, скрупулёзный к мелочам и правдивым деталям помещик вдруг, словно мальчишка, решивший азартно пересказать впервые им увиденное яркое цирковое представление, едва ли не взахлёб принялся повествовать об истинных, настоящих причинах скромной беседы между друзьями. И те причины не касались прапорщика, ошибочно даже в мыслях подвергнутого подозрениям, не касались тех людей, что составляли близкий круг общения. Причина была единственной – время.
Тут должно следовать безусловное принятие доводов помещика, почти единолично открывшего этот … нет, не феномен, а опаснейший провал в привычном понимании бытия – кто-то пользуется временем по собственному усмотрению.
Перечислять уже упоминавшиеся несоответствия, выявленные Кириллой Антоновичем, не стану. Скажу только, что из-за опасения, что тот самый некто, менявший время, мог легко окунуться в минувшее, дабы определить, спланировать и изменить грядущее исходя из того, что он увидел, подглядел либо подслушал на этом собрании борцов за справедливость.
Нет, согласитесь, смысл в этом есть! Если нынче днём некто закалывает трёх иностранцев три дня тому, да ещё проделывая сей трюк незаметно для присутствующих, то что ему стоит, узнав, когда освобождены из подземелья похищенные, воротиться из своего времени в нужный для него час и узнать некие подробности о чём-то замышляемом?
И тут уже не важно, насколько толково передана эта идея о перемещениях во времени, могущая до икоты обрадовать любого практикующего психиатра, важно само наличие этой идеи не в разряде навязчивого угнетения сознания, а лишь как вероятность, имеющая косвенные подтверждения и, посему, удерживаемая на прицеле внимания.
Как тут не вспомнить отпетого пессемиста господина Артура Шопенгауэра, заявлявшего: «Чтобы позволить себе насмехаться над тайными симпатиями или над магическими явлениями, надо признавать мир вполне понятным. А это возможно лишь для того, кто смотрит на мир совершенно поверхностным взглядом».
Заподозрить в подобном взгляде на мир наших героев не может никто, в этом уж и сами господа читатели убедились без моих подсказок и намёков.
«Каков расчёт, таков и итог» - так гласила самопридуманная поговорка, родившаяся перед самым сном у Модеста Павловича. Торопливый план на день, суматошное его воплощение и пустой итог вечерней беседы.
Оценивался он таковым остальными господами – про то неизвестно, а только редко отдыхающий разум помещика должен был сторониться банальностей и в поте мозговой субстанции трудиться над поиском победоносного решения сей архисложной задачи.
В пылу радости от возвращения гоф-медика в лоно маленькой, но дружной армии, незаслуженно без внимания остался самый необычный персонаж Симферопольской эпопеи Ду-Шан.
Но, как оказалось, о нём-то и сказать было нечего – то ли от выхода на свежий воздух, то ли от смены внутреннего напряжения на негу свободы сей странный малознакомец ещё в доме смотрителя Петра Осьнаги всё, что желал высказать, вместил в пару жестов, не имевших иного толкования нежели то, которое было в них вложено автором двух взмахов руки. Первый взмах – отказ от любой еды и питья, иной же осенил низкий топчан с видавшим лучшие времена матрацем.
Сама собою сотворилась комбинация, разделившая наших героев на группы. Думается, что и без подробностей ясно, кто входил в меньшую по численности – разумеется несчастный Ду-Шан и постоянно его опекавший доктор. И так продолжалось до самого отхода ко сну.
Утром же, после поистине спартанского завтрака, состоявшего из умывания и безрезультатной попытки поделить одно яблоко на шестерых, наши герои отправились на подворье, довольно щедро отблагодарив смотрителя за кров и ночлег.
Хоть что-то интересное стало происходить примерно в час с четвертью, когда из лечебницы воротился Карл Францевич.
--Добрый день, господа! – Заявил прямо с порога гоф-медик, опуская на стол куль с медикаментами, по размеру не уступавший «сахарной голове». – Благодарю, Вальдемар Стефанович, за ваш «привет», который я передал по назначению. Он открыл мне двери в кабинеты, и распахнул даже дверцы шкафов, за коими таятся самые редкие и дорогие препараты. Я готов отвечать … мне нужен кипяток для стерилизации … на ваши вопросы, но могу и сделать безвопросный доклад в виде монолога. Кто рискнёт мне ассистировать?
--Я позову Дыню, - бодро взялся за дело прапорщик.
--Простите, но – нет! То, что скажет нам Карл Францевич, должно оставаться только между нами. Даже если он ничего не скажет, я настоятельно прошу всех прислушаться к моей просьбе. И прошу понять меня. Доктор, - продолжил Кирилла Антонович, - я предлагаю себя в качестве начинающего ассистента.
--У вас будет три ассистента, доктор!
--Хорошо, только учтите, что после окончания намеченных процедур я вынужден буду избавиться от самых нерадивых помощников. Готовы?
--Ну ….
--Стерилизатор на спиртовку, пару кружек для настоя на стол, кипяток ставьте рядом. Готовьте марлю и вату.
--Деспот! – Проговорил штаб-ротмистр.
--Модест, тише! Не приведи, Господь, он услышит и избавится. Что мы станем делать? По миру идти?
--Разговоры в строю! Туже наматывайте вату на палочки! Теперь важное – очень любопытный случай вы мне приготовили! И когда вы намеревались мне ….
--Карл Францевич, не сегодня! Сперва ваши новости, а после будут остальные.
--Ну, да, раньше тоже так было! Слушайте внимательно, как обстоит дело – все трое убиенных преставились не менее семидесяти двух, а то и восьмидесяти часов тому. Каждый имеет по одному колотому ранению, приведшему к летальному исходу. У пары ранение в сердце, у третьего поражена сонная артерия и позвоночный столб. Предположение – так нанести смертельный укол возможно либо долго и старательно прицеливаясь, либо обладая отменным навыком фехтования, сейчас, к сожалению, выходящим из моды.
--Чем, на ваш взгляд, был сделан укол?
--Видите ли, ширина клинка, длинна его и особенности заточки позволяют мне смело составить пари на то, что это самый настоящий шотландский палаш.
--Мне бы ваше спокойствие, дорогой доктор, вашу внимательность и … знаете, - совсем иначе, по-настоящему азартно заговорил помещик, - а я соглашусь на пари с вами! Да, определённо соглашусь!
--Кирилла Антонович, побойтесь Бога! У Карла Францевича припасена не одна сотня вернейших ответов на вопросы, которые мы ещё не можем сформулировать! Он подначивает вас этими пари, а вы соглашаетесь, - тоном мудрого родителя забубнил штаб-ротмистр.
--Нет, нет, отнюдь! Я по доброй воле ступаю на зыбкую стёжку споров с доктором! На что составим пари? Карл Францевич, если я при свидетелях осмелюсь заявить, что вам не совладать с моим вопросом при всех ваших вернейших ответах, как заметил Модест Павлович?
--Ваш Модест Павлович мне польстил, вводя вас в искушение сомнительного свойства ради пари со мною! Хотя, при всех вероятностях исходов в спорах, я готов рискнуть своим реноме в угоду льстецу, сидящему по левую руку от вас. Однако, как говорят кое-какие исследователи из академической среды, нужно добиться идеальной чистоты эксперимента. В вашем случае – спора.
--В-о-о-т, наш доктор уже готовит себе путь для отступления! Вы же слышите, как он аккуратно стелет! Ах, как же аккуратно!
--Вы слышали, Кирилла Антонович? И кто из нас подначивает?
Надеюсь, что, переводя разговор в подобное шутливо-спорное русло, господа лишь пытались самую малость ослабить напряжение нервной системы, находящейся под прессом едва ли не катастрофических событий последних дней. И очень надеюсь, что подобная перебранка ни во что серьёзное не перерастёт.
--А, что? – Словно после летаргической спячки суточной продолжительности встрепенулся прапорщик Лозинец. – Я заранее соглашаюсь на пари с Карлом Францевичем, только на стороне Кириллы Антоновича. Моё вступление одобряется?
Помещик не ответил, а только лукаво поглядел на гоф-медика, да поднял левую руку с выставленным на показ указующим перстом. Я бы, наблюдая сей жест, решил, что перст – это находящийся в одиночестве доктор. И я бы оказался прав потому, что следом поднялась и правица, украшенная уже парой отставленных перстов. Один супротив пары. Хотите верьте, господа читатели, хотите не верьте, но в воздухе тут же запахло азартом аукциона.
Не совещаясь три человека, объединённые, словно мистическими символами тремя перстами, разом поглядели на штаб-ротмистра.
--Э-э-э, нет! Увольте, господа, увольте! Если пожелаете, я могу стать тем участником вашего шабаша, который проследит за чистотой эксперимента, и не более того!
Что, ж, такое решение устроило господ-спорщиков, и помещик уже открыл рот, чтобы оговорить подробности пари, как вдруг …. Я же говорил, чем запахло в воздухе, и вот какие результаты это принесло.
--Ага, чёрта лысого я стану тут вам следить за чистотой!
Вспыхнувший, словно горка пороха от случайной искры, Модест Павлович буквально подскочил на ноги, и подошёл к помещику. Ловким одним движением штаб-ротмистр распрямил средний перст на левой руке Кириллы Антоновича.
--Вот, так вот! Карл Францевич, не посрамим зарока Гиппократа!
--Вообще-то, то была клятва.
--Я в курсе.
--Тогда, господа, долой анестезию! Мы к вашим услугам, Кирилла Антонович! Наше условие пари таково – мы откажемся участвовать в нём, если оно будет касаться малоизвестных знаний.
--Например, каких? – Как же легко помещик от азартного т она в голосе перешёл к удивлённо-язвительному звукоизвлечению.
--Э-э-э …, - задумался доктор, но Модест Павлович пришёл ему на помощь.
--Например, сколько числом надколотый камней на пирамиде фараона Хефрена. Или сколько портретом аборигенов Новой Зеландии зарисовал господин Миклухо-Маклай.
--Маклай, к слову, шотландская фамилия.
Пока никто не обратил внимания на слова Вальдемара Стефановича ставшими, по сути, первой зажжённой спичкой, брошенной в стог сена.
--Истинно говорю вам, - патетически продекламировал развеселившийся помещик, - наше пари станет касаться исключительно вашей, Карл Францевич, епархии. Разумеется, во множестве её многообразий.
--Извольте, говорите!
--Есть ли нечто особенное в человеческой крови, что реагирует на обычную морскую соль так, как растворённый в воде пергидроль? Тем более, что кровь, о которой идёт речь, не совсем свежая. Точнее – совсем не свежая. Это мой … простите, наш с Вальдемаром Стефановичем вопрос на пари. Если сможете дать скорый ответ, то мы, как проспорившая сторона … э-э … полагаю, что деньги вас не очень беспокоят в качестве выигрыша?
--Нет, НАС деньги не беспокоят! – Это был ответ Модеста Павловича.
--Что вы желаете в виде сатисфакции?
--Не если, а как только мы одержим победу в пари вы, господа проспорившие, станете считать нас пожизненно правыми в наших суждениях и в последующих спорах.
--А в противном случае?
--Противный случай не имеет права на существование, как ничтожный, и как недостойный внимания при обсуждении сатисфакции.
--Тогда, господа, прошу ответствовать!
Азарт, как говаривали мне заядлые игроки в карты, да и в кости, подобен сильному ветру в спину – если подует, то и понесёт без остановки.
Примерно то самое дуновение в тыльную часть тела ощутил гоф-медик, просто-таки набросившийся с ответом на своих визави, приняв для того важную позу, наподобие буквицы «Фертъ» - уперев руки в бока.
--Должен констатировать … прошу прощения, мы должны констатировать нарушение чистоты поданного вопроса, а именно мы отмечаем некорректность вопроса. Это потребует от нас развёрнутого ответа, нежели тот простенький и победоносный, уже готовый сорваться с губ Модеста Павловича. Посему ответствовать стану я. В человеческой крови, а именно таковая кровь подразумевалась в вопросе с подвохом, нет ничего, отвечавшего бы в положительной степени заданному вопросу. Только смесь водородного газа и кислорода приводит к пенообразованию вследствие реакции окисления гемоглобина. Однако, наше пари было бы сочтено, как проигранное нами, если бы я не дал полновесный ответ, заключающийся в следующем: в натуральной человеческой крови нет ничего, возбуждающего описанную реакцию с морской солью. Но в том-то всё и дело, что натуральной крови в теле не бывает. Да-да, это так! Мы пьём вино, кофе, курим табак, едим не самую постную пищу и много ещё чего делаем такого, что оставляет явно читаемый след в крови. Сюда же стоит отнести и медицинские препараты, и настойки трав, и отвары оных и просто принятые снадобья для восстановления здоровья. Итогом этих процедур становятся явными в своём наличии некие алкалоиды, накапливающиеся в крови выше допустимой нормы. Вот они-то и вступают во взаимодействие с хлоридом натрия, то есть морской солью, расщепляя натрий и выводя хлор в виде газа. Визуально возможно созерцать ту самую картину, что описал Кирилла Антонович.
Доктор поднял руку в жесте, который мог быть понят, как «погодите, я ещё не достиг Олимпа».
--Ярким представителем флоры, способным дать описанную Кириллой Антоновичем реакцию, есть некое растение, известное ботаникам и фармацевтам, как OENANTHA CROCATA. Ещё оно известно, как «омежник» и «кропило шафранное», внешне и по вкусу схожее с нашим пастернаком. И ….
И тут Карл Францевич умолк, да так скоро, что присутствующие в комнате откровенно забеспокоились - а не случилось ли чего худого с доктором?
Штаб-ротмистр обошёл вокруг своего партнёра по спору и заглянул ему в глаза. Это не помогло. Тогда Модест Павлович решился на самый отчаянный шаг, и зашептал гоф-медику в самое ухо.
--Если вы не выйдете из этой спячки, то мы прос … то мы проиграем пари!
И – о, чудо! Предостережение штаб-ротмистра сработало, и Карл Францевич снова вернулся к деятельному существованию. Хотя это могла быть простым совпадением.
--А я-то думал, что мне это всё напоминает? Ведь ещё в мертвецкой я мог всё понять, но я торопился вернуться сюда с медикаментами, тут же … как же я так сплоховал-то, а?
Помещик погладил доктора по плечу, и аккуратно сказал.
--Мы вас не торопим, и не осуждаем. Мы просто хотим узнать – нельзя ли и нам услыхать причину вашего прозрения? И не только ради праздного любопытства.
--Да, конечно, - отвечал Карл Францевич, с расстроенным видом качая головой, - они улыбались. Я думал … нет, то не было … одним словом – улыбались. Но вот внимания в достаточной мере я не уделил.
--Вы хотите проиграть? – Гнул своё штаб-ротмистр.
--Да, к дьяволу пари! Понимаете, та троица убиенных, которую я осматривал, имели на лице улыбки. Про себя я отметил этот факт, и всё! А вот причина улыбки стала понятна только сейчас. Именно нахождение в крови в избыточной мере, и в теле, разумеется, алкалоидов, вырабатываемых омежником, вызывают прежде всего летальный исход, проще говоря отравление. И те же алкалоиды оказывают воздействие на мимическую мускулатуру лица таким образом, что ослабевающие мышцы вокруг рта расползаются в сторону щёк, увлекая за собою и кожу. И – вуаля! У покойного на лице самая настоящая улыбка.
--Не к месту, но спрошу – что же получается?
--А получается, Кирилла Антонович, следующее – закалывать их палашом не было никакой нужды, они уже были при смерти! Это первое замечание. Эта самая oenantha crocata произрастает исключительно в Шотландии. Этим растением, как я уже говорил, что оно напоминает по вкусу пастернак, достаточно накормить человека два-три раза, чтобы безапелляционно приговорить его к смерти. И последнее. Если эти пленники находились здесь, а они здесь и находились, верно? Если они были на подворье, то здесь же готовилась еда с шотландской травкой, и тут же ею преднамеренно и кормили ваших английцев. Это мои технические выводы, никаких иных я не делаю.
А вот это не спичка в стог, это целое ведро керосина и факел в сухую солому!
Говорить никто не решался. Может ожидали продолжения? Может оценивали ущерб от окопавшегося предателя? Может пытались только в наброске представить себе дальнейшее развитие событий, получивших такое «шотландское» продолжение?
Вот и ещё одно, пожалуй, миллионное по счёту подтверждение тому высказыванию, что ничего вокруг нас не происходит, как простое стечение обстоятельств, имеющее целью оправдать собственные оплошность, нерадивость и недалекоглядность. Всё стоящее, движущееся, свершающееся и подвергающееся изменениям помимо нашей воли (если мы так ошибочно считаем) стоит, движется, свершается и изменяется лишь в соответствии с предварительной задумкой, входящей в большой стратегический план, поименованный «жизнь земная человеков».
Посудите сами, господа читатели, разве сочленялись сами по себе, да в каком-нибудь ином месте планеты многократные упоминания о Шотландии? Скажу вам, что даже не «вероятно», а вполне однозначно «да», упоминались. А было то упоминание легковесным дополнением к беседе либо, как в случае с нашими героями, открытым источником вероятнейших опасностей? Отвечать берусь со всею определённостию – такое упоминание и таковая озабоченность сочленённым понятием «опасность-Шотландия» была определена и понята только единожды, и только здесь. Остаётся лишь порадоваться не мимолётному, а укоренившемуся пониманию нашими отважными героями важнейшей детали упомянутого выше стратегического плана.
Итак, когда, как мы уже поняли, было всеми пОнято, что само по себе ничего не происходит без цели, и замолкнувшие господа стали выходить из состояния крайнего удивления в положение, открытое и описанное кухаркиным сыном Прошкой, и называвшееся «ой, а где все мои мысли?», Карл Францевич первым нарушил звенящую тишину не каким-то абстрактно-пугающим заявлением, а обычным, приземлённо-бытовым.
--Я вас оставлю, господа, надо сделать перевязку Ду-Шану, и потревожить иглой его мягкое место. Кто-то желает помочь?
Никто не отозвался, зато сразу же, как стая неких сказочный грызунов за волшебной дудочкой, господа направились вослед выходившему из комнаты доктору.
Кирилла Антонович и штаб-ротмистр смотрелись в конец озадаченными теми откровениями, произнесёнными гоф-медиком. А вот с прапорщиком дело обстояло сложнее – он выглядел по-настоящему убитым. Конечно же, не в том, обычайном для сего словца смысле, а по внутреннему настрою. Если кому удастся представить себе некоего господина, который вдруг узнаёт, что все его родственники, друзья и знакомцы скоропостижно скончались, а его дело прогорело финансово, и у него нет права обжаловать перед Создателем такое множество свалившихся на него бед – знайте, что представленный вами некий господин и есть Лозинец Вальдемар Стефанович собственной персоной.
Тем временем врачебные процедуры близились к завершению и несчастный Ду-Шан жестом попросил Карла Францевича поглядеть ему на переносицу, а наша молчаливая троица никак не решалась вернуться в действительность.
Если правдиво выражение «подобное притягивается подобным», то переложение мудрости на бытовой уровень случилось для наших героев буквально – нежданное сообщение гоф-медика, приведшее в настоящую оторопь, вернуло к жизни первым прапорщика, более остальных пострадавшего от слов доктора. И, господа читатели, прошу прощения! Господин Лозинец никак не пострадал, история с умершими родственниками и банкротством была только метафорой, и ничем более.
--Я, господа, могу многое понять, - как-то уж совсем торопливо, словно опасаясь, что его прервут, заговорил Вальдемар Стефанович. И опасался он вполне обоснованно.
--Да вы, господин прапорщик, просто счастливчик! – Не оборачиваясь от пациента позавидовал Карл Францевич.
--Я не о том! Могу понять и объяснить многое, но не возьмусь объяснять, для чего понадобилось убивать тех троих палашом, если они уже получили достаточно отравы?
Никто из уважаемых читателей ранее не подмечал, что хороший вопрос, да ещё вовремя поставленный, не только вострит ум и бодрит воображение, но и извлекает из прострации вероятных собеседников?
--Предположим, - начал Модест Павлович, в задумчивости потирая переносицу, что убивец торопился. - А что? Действие этого пастернака не оказалось скорым, как предполагалось и …. Или нет, не так – пленникам могли добавлять в провиант эту … крокату в количествах, определяемых поваром для какого-то блюда, а не в объёме, достаточном для скорого накопления смертельной дозы.
--С поваром не сходится! Сколько блюд для ежедневного рациона можно приготовить с омежником? Три? Пару? Одно в день? Доктор сказал, что они были при смерти … вы же так сказали, Карл Францевич?
--Да, так я сказал!
--Видите? А сколько времени они были у нас в плену? Отвечу сам – неделю. Вот и выходит, что … что ….
--Что выходит?
--Господа, послушайте не логику, а медицинскую сторону дела. Этой травой не надо кормить неделю, достаточно, чтобы она попала в пищу вчера, и ещё раз сегодня. Нынче же к вечеру можно тревожить священника срочным причащением и отпеванием.
--У меня всё путается, - сказал Вальдемар Стефанович, сдавливая перстами виски.
--Я лишь даю вам факты из бесчисленных, - ответствовал доктор, оставаясь по-прежнему лицом к лежащему Ду-Шану, - мне известных. Факт, так сказать, фактом, а объяснение стройте какое угодно.
--Спасибо, доктор, но это не помогло. Давайте начнём с … э-э-э ….
--С первой раздачи. - Снова вмешался в выстраиваемую мысль Модест Павлович. – Пленники на подворье пять дней, и ничего не происходит, верно? У нас начинается обдумывание плана опознавания некоего Дайтса, и последующий выезд на обозначенную операцию. Со слов Карла Францевича пленники получила первую порцию травы ….
--А с тобою, что стряслось? – Спросил прапорщик. – Чего умолк?
--Вы только поглядите, как странно получается –трава. А добавим только одну буквицу «О» и получим «отраву», по сути яд из растения!
--Давай лингвистику опустим, что ты хотел сказать?
--Первая порция получена в день составления плана, хоть то и был вечер, и поздний. Следующую часть травы с «О» пленники могли получить на завтрак. Вывод –кто-то знал о нашем плане. И другой вывод – повар, добавивший в стряпню иностранный пастернак, находится здесь, на подворье. Вероятно, он и сейчас здесь.
--Ты хочешь сказать, что ….
--Остынь! Я размышляю, а не обвиняю! Сопоставь всё сам, и поделись с нами выводами. Ещё хочу сказать о том, что тот, кто подслушал наш план, должен был где-то найти этот омежник, передать кому-то, что мы на следующее утро выезжаем на вокзал, и этой пары доз не довольно, чтобы английцы отдали богу душу до опознания.
--Либо кто-то сюда наведывался, дабы узнать новости о нас. И уже имел с собою отраву. А далее всё по твоей версии. Кирилла Антонович, каково ваше мнение?
Весь этот разговор помещик слушал, стоя у окна, выводя ногтем на стекле одному ему понятные символы. На прозвучавшее обращение прапорщика Кирилла Антонович обернулся.
--Мнение? То, о чём идёт речь в этих стенах есть ничто иное, как замаскированное порождение непреодолимой склонности к олицетворению, которая нам врождена, как риторическая уловка нашего мозга, который хватается за иносказательный оборот потому, что ему не достаёт ясного представления для прямого выражения.
Доктор тут же потерял интерес к пациенту, и повернулся к беседующим, а господа офицеры пристально и с прищуром поглядели на Кириллу Антоновича.
--Сказанное в полной мере относится ко всем нам, и ни к кому избирательно. Вы, господа, на словах, а я мысленно вертелся около недавних фактов, увязывая их воедино. И знаете, поразился тому, что они никоим образом не сочленяются! Что же делать с этим? А вот, что –у нас есть новый пленник, как-то связанный с английцами. Думаю, что будет довольно, если мы … хотите, хоть завтра с утра начнём составлять план реванша, в коем главную роль отдадим пленнику? А на самом деле станем следить за ним, и за его рационом так, словно он – это мы с вами.
--Это ….
--И ещё одно замечание, кое для меня очевидно и ясно представляемо – мы имеем дело с двумя врагами, действующим во благо одной цели, однако отдельно друг от друга. Один из врагов отравил, иной же решился расправиться оружием.
Никто из господ, беседовавших в комнате, не обратил внимания на Ду-Шана, поворотившего голову в бок помещика, и прошептавшего так тихо, что сказанное им было слышно только ему одному.
--Разумник … очень верно думать … хороший разумник.
--Предлагаю всем перейти в другую комнату, - сказал помещик, задумчиво глядя на пациента Карла Францевича, - дадим ему отдохнуть. Тем более, есть ещё нечто такое, чего вы не знаете.
Этими словами можно было бы заинтриговать и придворного старца Распутина, но у господ офицеров был уже исчерпан выданный им на день запас удивлений, поэтому они скорее равнодушно отнеслись к заявлению Кириллы Антоновича, нежели так, как полагалось отреагировали на продолжающееся откровение.
Скорее уж по наитию Модест Павлович и прапорщик присели к столу напротив доктора, но никак не по трезвому помышлению, которое тихо и издалека посоветовало не стоять на ногах в ожидании очередных шокирующих подробностей, припасённых помещиком на финал разговора.
И вот то самое равнодушие, бывшее результатом усталости от новостей, малость сменило повестку предстоящей беседы, передав слово Вальдемару Стефановичу.
Если я сейчас скажу, что многое могу понять, то наш доктор ответит, что я счастливчик, поэтому я скажу то же самое, но в иных выражениях – я согласен с вашими выводами, поскольку кое-чему был сам свидетелем. Я согласен с вашими выводами ещё потому, что стал доверять вам, совершенно не понимая, что и с какой целью вы делаете. Однако я намереваюсь заняться тем, о чём никто из вас ничего не сказал – я буду искать Иуду, пригревшегося на подворье. Что-то мне подсказывает, что я найду его, и тогда, клянусь памятью Германа ….
--Погодите, Вальдемар Стефанович, вы всех обязательно сыщите и без клятв накажете. Вот, послушайте-ка одну быль, события которой я знаю не понаслышке. Там, где нас удерживали с Ду-Шаном, возникла надобность в разговоре с теми мужиками, которых вы видели, и с их предводительницей. Я, господа, человек почти военный, бывал на войне, и кое-что попробовал своими руками такого, что с удовольствием вычеркнул бы из памяти. И вот я, почти храбрый доктор, согласился бы вести беседы с тремя здоровыми мужиками, имей я в кармане револьвер, и никак иначе! Но случилось так, что я вошёл в клетку к бенгальским тиграм безоружным, и с порога принялся дерзить им. Я ни о чём их не просил, я требовал от них немедленного исполнения всего, что пожелаю в тех условиях. Верите, я добился своего без револьвера, хотя, вспоминая разговор с ними до сих пор не верю, что я там был.
Гоф-медик приметил, что собеседники слушают его с деланным интересом, едва скрывавшим сонливость от отвлечённого многословия доктора.
--Не желает ли кто спросить: «А как же мне удалось не испугаться трёх мужиков и добиться своего?»
--А действительно, Кирилла Антонович, Модест Павлович, давайте-ка я спрошу Карла Францевича, как же ему …, - то ли с иронией, то ли с лёгким раздражением спросил прапорщик.
--Не продолжайте, я помню вопрос, и спасибо, что спросили! Отвечу просто и поучительно – я был под гипнотическим воздействием.
Вальдемар Стефанович с охотой продемонстрировал собравшимся, что у него в телесно-душевных закромах ещё оставались, припрятанные на чёрный день кое-какие запасы удивления, коими он делиться ни с кем не стал. Прапорщик вытаращил глаза от удивления в одиночку.
--Вы хотите сказать ….
--Я уже сказал, что ваш вероятный Иуда, либо пара Иуд, могут просто-напросто ничего не помнить из того, что они сделали, поскольку, если они в действительности сотворили то, благодаря чему вы нарекли из проклятым именем, их деяние могло не быть преднамеренным.
--Я согласен, Вальдемар! Представь, что ты их терзаешь вопросами, на которые они отвечают: «Не помню, не знаю, не я…». Разве это не возбудит твою подозрительность до состояния немедленной казни? Ты слишком горяч, Вальдемар, и потому ….
--Потому, поэтому …, что мне делать? Ничего? Сидеть?
--Я бы отважился предложить вам, Вальдемар Стефанович, ПОКА ничего не делать, кроме одного – сверхаккуратно выяснить, кто был на подворье все эти дни, кто имел с пленёнными хоть какие-то сношения. И постараться архисверхаккуратно держать всех обнаруженных вами тут, под рукой и приглядом. Я опасаюсь пары вещей, - не изменяя вкрадчивого тона продолжил помещик, - того, что Карл Францевич окажется как всегда прав, и того, что вы сперва взмахнёте саблею, и лишь затем поинтересуетесь, кто к вам подошёл, и зачем.
--Вы всегда такие сложные?
--В большинстве случаев, Вальдемар Стефанович, и сейчас именно такой. Теперь, господа, я поведаю вам то, чего ещё не говорил. Я видел некоего господина, подъехавшего на карете, и убившего наших пленников. Нет, не перебивайте меня! Помните мальчишку-татарчонка, который должен был перестегнуть на иную сторону свой елек, если увидит хоть что-то особенное? Он и перестегнул, и я думаю, что он увидел то самое, что увидел и я. Признаюсь, в спешке я решил, что он увидал прятавшихся жандармов, выскочивших из своего укрытия, как только началась потасовка. Но мальчика это не интересовало, он глядел туда, где находились вы, господа. И я перевёл взгляд туда ….
Помещик принялся тереть шрам на щеке, а взгляд его забегал по столу.
--Мне, господа, не кажется, я уверен, что он, убивец, меня видел, но не так, как я вижу вас, а как единственного человека, который видит его. Теперь нам … нет-нет-нет!
Кирилла Антонович хлопнул ладошкой по столу, давая понять, что всё, касающееся этого странного дела, более не обсуждается.
--Предлагаю …, нет, настаиваю на переходе на осадное положение, и прямо с этой минуты! Какие буду предложения?
--Я вам всем по-прежнему верю, - заговорил прапорщик, не отказываясь от одной мысли, застрявшей у него между мозгом и языком, кою и не додумать, и не высказать, не позабыть и не поделиться, - только скажите мне честно и без всяких там «архи» - у меня действительно завёлся Иуда, или его подвергли внушению?
--Нас подслушали в прошлый раз, отчего вы решили, что наш честный ответ сейчас не дойдёт до чужих ушей?
--Наверное, общение с вами всегда такое, но я рассчитывал на иной ответ. Но вам, Кирилла Антонович, виднее.
--Благодарю за понимание!
--Теперь об осаде. Прямо сейчас я займусь охраной … сами знаете, кого, - Вальдемар Стефанович указал большим перстом себе за спину, видимо в направлении пленённого Захара, а после двумя перстами, указующим и средним, на комнату с Ду-Шаном, - и приму меры для ещё кое-чего, Модест меня поймёт. Вы же, господа штатские, поступайте по собственному произволу.
--На том и сойдёмся! – Подытожил помещик, вставая из-за стола. – Пойду, подберу что-нибудь почитать перед сном. Доктор, не составите мне компанию?