Они миновали пятиарочный мост Тиберия, пересекающий полноводную реку Мареккья, и, как только город пропал из виду, расположились на берегу, утопающем в камышах. Звезды тихо мерцали с далеких высот. Отовсюду, насколько хватало глаз, струился их серебристый, тонкострунный зов. Словно мать зовет свое нерадивое дитя, сбежавшее из родного дома.
Искры от костра завершали пламенную речь и стихали, выдыхая последние огненные знаки.
— Да, Лаура, может, это и опасно после всего пережитого, но по крайней мере я согрелась и не умру ледяной мумией.
— Ты даже не представляешь, как же здесь тепло, под открытым небом! — восхищенно сказала Лаура и поймала на себе косой взгляд римлянки. — Какое это обволакивающее до глубины души чувство! Но, прежде чем мы заснем, хочу услышать твою историю. Я говорю с каждым, кого вижу, и не могу наговориться. Бывает у тебя так?
Аврора задумчиво смотрела на непроницаемый водный край: будто черная олива разлилась из непомерного сосуда на мокрую землю и покрыла ее, утопив всю боль, всю тоску.
— Чувствую себя такой одинокой, — вымолвила наконец римлянка, — точно весь мир закрылся толстой непроницаемой пленкой. А я в него стучусь, кричу изнутри, но мой голос тонет в какой-то вязкой тине. И вроде все близкие люди и друзья по меркам Империи недалеко. А что-то изнутри гложет, съедает, точно ненасытная глотка, поглощая в себя все наилучшие мысли, все сокровенные мечты и стремления. От отчаяния готова на отчаянные меры.
Аврора прилегла на дорожную сумку, лежавшую рядом на земле. Запасные туники, накидки хорошо подходили в качестве заменителя подушки, набитой гусиными перьями.
И хотя Лаура на два года была младше римлянки, но по зрелости обогнала ту, а потому легонько, как старшая сестра младшую, поглаживала по голове, проводя по волосам, по растрепанному кокошнику, успокаивая волнующие мысли, точно выбившиеся пряди. Аврора взглянула на догорающие угольки так, словно увидела в них чей-то образ.
— Брат мой, милый брат! Я помню тебя, такого близкого ранее и такого далекого теперь. Помню тебя мирно играющим с деревянным мечом отца, который он получил на свое шестнадцатилетие. А ты доставал его из сундука, когда наш родитель уходил на службу народу римскому. Как же это было давно! И где ты теперь?
— Ты не знаешь, где твой брат? — тихо спросила Лаура.
— Да… как раз на его поиски я и отправилась из Рима.
— Мы найдем его! — смело воскликнула селянка.
— Хотя не только из-за брата, — римлянка, казалось, целиком погрузилась в свои мысли. — Я бы не смогла долее находиться в городе, в котором потеряла столько близких мне людей…
— Что с ними случилось?
— О нет, ничего. Наверное. Ничего такого, что отправляет нас в царство теней. Но я потеряла близость с ними: отец мой, видный сенатор, об одной политике и думает, до близких ему нет дела, он и сына-то выслал из города из-за какого-то там политического дела; мать моя развлекается с другими, пока отец на службе, и до меня ей тоже нет дела; любимый мой, который провел со мной ночь, на утро испарился восвояси, потому что он служитель культа, и ему непозволительна любовь к женщине.
Уголек в костре треснул и выстрелил язычком пламени.
— Вот и скажи мне, — продолжила Аврора, — что это за участь такая у меня?
— На все — воля богов, — твердо произнесла Лаура. — Может, все эти события были тебе уготованы не просто так, а для какой-то цели?
— Мне кажется, я разуверилась в их существовании, — сокрушенно всхлипнула патрицианка. Эхом по водной глади прокатился ее стон. Где-то вдали, за сотни метров, раздался утробный звук.
Лаура посмотрела в том направлении, вдыхая воздух через ноздри, помедлила чуть и принялась вновь гладить волосы римлянки.
— Никогда не спеши этого делать. Если бы не они, точнее, не она… — Лаура чуть замялась, — не было бы меня здесь, рядом с тобой.
Аврора сладко-сладко зевнула, ресницы задрожали в сиянии звезд, желая полностью сомкнуться.
— Расскажи мне о себе, Лаура, — попросила римлянка, преодолевая накатывающую дремоту из последних сил. — Ведь я дала клятву помочь тебе. И пусть я стала сомневаться в богах, нарушить клятву для истинного римлянина — самое позорное!
Селянка тихонько усмехнулась.
— Я спою тебе, дочь Рима, расскажу про песнь, где мало света, — нежно запела девушка, точно убаюкивая, — расскажу про место, где нет лета… закрывай глаза, забудь тревоги дня, просто слушай меня.
Аврора закрыла глаза. Лаура завела песню протяжно, убаюкивающе, точно колыбельную, которых в детстве римлянка не дослушала: мать уделяла мало времени, а гречанка, вольноотпущенница, которая пела ласковые, мягкие песни и играла на лире в лидийском ладу, ушла на естественный отдых на закате своих дней.
Какой же приятный тембр у этой селянки! Точно далекое клокотанье горного ручья, который набегает протяжной волной, обволакивает, кружит в тысячах мыльных пузырьков… те лопаются над зыбкой, меняющейся пленкой воды и рассеиваются в воздушной пене.
Перед глазами поплыли разноцветные круги, большие, маленькие, лазуревые, фиолетовые, наконец, серые и черничные. На какой-то миг, в одном стремительном мгновеньи, перед мысленным взором пронеслась вся родня: мать, отец, изгнанный брат, бывший возлюбленный, все те, кого она когда-то знала; потом Аврора почувствовала, что летит в темный колодец, в пропасть без дна, куда едва долетал далекий свет звезд, и вот все перевернулось, мир поплыл, теряя прежние очертания и обретая новые.
— Где я? — крикнула римлянка.
“Ея, ея, ея” — отозвалось отовсюду.
Кромешная тьма, выступавшие грани невидимых препятствий, блуждающие в воздухе частицы — такое место, точно из страшных кошмаров.
— Кто здесь? — девушка испугалась, и мир зазвенел.
“Есь, есь, есь” — сквозь звон и мерцанье донеслось до ее взволнованного слуха.
“Не бойся, — вдруг вкрался нежный голос, прерывая цепочку эха, — слушай мой голос и успокойся, дочь большого города, слушай, слушай чутко!”
— Лаура, это ты? Я узнаю твой дружеский напев! — обрадовалась девушка в темноте.
— Да, это я, — отозвался голос из ниоткуда и отовсюду одновременно, отражаясь от незримых стен, но не звеня, а шелестя, точно мягкая трава в ночном поле.
— Где ты? Я не вижу тебя!
— Иди прямо, не спеши. Пусть страх уступит место новому и незнакомому. Даже самая непроглядная тьма отступит перед смелостью. Что видишь?
Аврора ступала поначалу еле-еле, осторожно, буквально взвешивая каждый свой шаг. По мере того, как слова невидимой спутницы проникали в ум и наполняли тончайшие струны души тем вдохновением и отвагой, которые иногда приходят вместе с верой другого человека в нас, поступь римлянки становилась тверже, глаза всматривались в окружающее пространство с интересом, а мысль работала яснее. И мир ответил взаимностью. Из мрака, из черной пустоты вдруг проступили контуры пепельно-серой стены карстовой пещеры с ее рытвинами, червеобразными желобами известняка, с гладкими, точно водопадными, струями мрамора, лепестками гипса вокруг твердой поры, пятнами соляных отложений. В воздухе замелькали прозрачные кристаллики испарений, стены ожили, окрасившись где в золотисто-зеленые уборы, где — в фиолетовые и медные; несколько грибных комаров, почуяв пришельца, испуганно полетели в направлении долетавших сюда редких лучиков света. И как только его можно было не видеть, оставаясь слепой? Туманный, далекий, но все же свет! Всепроникающий, отражающийся от перламутровых листочков слюды, как от множества крохотных зеркал, он заливал тонкими нитями все пространство, выявлял скрытые тропы, едва заметные среди нагромождения камней и конусов известковых сталагмитов.
— Вижу! — обрадовалась римлянка. — Теперь вижу! Столько всего, что не хватит слов, чтобы описать. Но как? Откуда это взялось? Мне это кажется, или я сплю?
— Ты на верном пути! Шагай дальше, — раздался звонкий и ласковый голос где-то спереди, из проема в стене.
Аврора пошла смелее. Удивительно, но нога чувствовала твердый камень даже через кальцеоли — сандалии из мягкой светлой кожи, украшенные крохотными алыми жемчужинами.
Сразу же за проемом глазам изумленной римлянки открылось зрелище, которое она никак не ожидала увидеть во мгле пещерных тоннелей: яркие пучки света из неведомых вершин ослепили изобилием белого и залили россыпью звездных бликов просторную каменную лужайку. Целое селение, целая деревня возникла из ниоткуда, точно зыбкий мираж в раскаленных песках пустыни. Здесь были и “поля”, изобилующие неизвестными растениями, и шаткие на вид строения формы приплюснутого шара, и овальные озерца, точно сотни колодцев, усеявшие все, что только можно, как черные квадраты шахматную доску. А по белым клеткам сновали туда-сюда — Аврора не могла поверить своим глазам — самые настоящие люди! Или так казалось издали (римлянка вышла из проема стены, возвышающегося метров на пятнадцать над поселением, и чуть в отдалении)? Некоторые из них ходили, пригибаясь к земле, таща за собой какие-то вязанки, другие шли ровно и неспеша, не отвлекаясь на крики детей, которые разбегались перед ними, будто стая всполошенных голубей.
От неожиданности девушка оступилась, и острый кусок сталагмита процарапал голень. Резкая боль запульсировала в висках, римлянка пошатнулась и неизвестно чем бы все закончилось, если бы что-то не схватило ее за руку, удержав от падения с большой высоты.
— В моем мире ты бы долго не прожила с такими навыками! — раздался все тот же мягкий, обволакивающий голос.
— Лаура!
— Да?
— Где ты?
— Я рядом с тобой, часть твоего зрения, часть твоего обоняния, часть твоего слуха.
— Ты снова спасла меня!
— Верно! — в голосе раздались мурлыкающие нотки довольного зверя.
— Теперь я — дважды твоя должница!
— Верно, — снова отозвался голос, — именно поэтому я и привела тебя сюда. Иди дальше. Но на этот раз смотри под ноги и по сторонам.
— Но куда мне идти?
— Видишь вон тот проем в стене у склона, между трех колодцев?
— Да. Нам туда? И что там мне нужно увидеть?
— То, ради чего мы здесь. Ты поклялась, что сделаешь все, чтобы помочь мне. Я приняла твою помощь. Вот теперь пора узнать, чего стоит твоя клятва.
— Хотелось бы тебя увидеть сейчас. Посмотреть тебе в глаза. Чтобы ты увидела мои, — Аврора гордо вскинула голову, являя собой дух давно забытых римских традиций и ценностей, — тогда бы ты не говорила так.
— Скоро увидишь.
— Как?
— Со стороны. Ты здесь для этого. Ну же, не медли, спускайся, у меня уходят силы, нужно успеть.
Аврора закрутила головой по сторонам, но так и не увидела источник голоса. После глянула себе под ноги, заметила тропку, которая зигзагами шла к подножью странной подземной деревни, и устремилась вниз. К счастью для резвой скалолазки без опыта за плечами, тропа шла полого, извиваясь между нагромождением застывших каменных усов, точно нить между волос бороды великана.
Спуск занял не более десяти минут. Хотя само понятие времени здесь отсутствовало: испарения от воды и от подземных источников, просачиваясь сквозь щели в камнях, капельками легкого тумана взмывали к проемам где-то в далекой вышине, откуда неслись посланцы света. И сталкиваясь между собой где-то посередине, две стихии смешивались, кружились в танце вечности, позабыв о ходе минут и часов. Римлянка и сама себе дивилась: сколько она здесь пробыла? Минуту? Час? Половину дня? Как она здесь очутилась? И почему задает такие вопросы?
— Не отвлекайся, мы близко, — донесся знакомый голос.
— Вот это да! — воскликнула пораженная римлянка, когда спустилась: прямо перед ней ожил неизведанный мир — мимо прошмыгнули двое заросших мальчишек, гонясь за таким же третьим. Аврора тихонько прошептала: “А они меня не заметят?”
— Нет, — отозвалась подруга, — не переживай. Ты для них — такой же сон, как и они для тебя. Может, ночью, когда сомкнутся их отягченные глаза, ты им приснишься… Как нечто далекое, прекрасное… Как некая богиня из иллюзорного мира, который в глубине их сердец бьется жгучей мечтой, невыполнимой, неосуществимой… Практически ни для кого из них… — Лаура умолкла на мгновенье, послышался тяжкий вздох, — но все равно я хочу показать им звезды!
Аврора не успела ничего ответить: на нее едва не налетел какой-то лохматый мужчина с воспаленными глазами, в шерстяной накидке настолько замусоленной, что грязно-жутковатые пятна не имели собственного оттенка. За собой он поволок тощего мальчишку лет семи, у которого выпирали ребра с обеих сторон. Мужчина скрылся в одной из хижин неподалеку, с грохотом закрыв за собой увесистую рычажную дверь: конусообразный валун тут же привалил вход в нее.
— Идем отсюда дальше, не задерживайся.
— Что тут происходит? — заволновалась римлянка.
— Тебе лучше не знать этого, — в голосе новой подруги послышалась грусть.
Аврора встала как вкопанная, сдвинув брови.
— Я не сдвинусь дальше, пока не узнаю! Хватит того, что отец все от меня скрывал, мать только смеялась, ничего не открывая мне, брат — тот с детства был философского ума, слова не добьешься, а теперь вот ищи! Так теперь и тут новые тайны? Довольно!
Прошло несколько долгих, гнетущих секунд. Наконец раздался голос:
— Хорошо. Я расскажу тебе. Только не останавливайся здесь, идем!
Аврора послушалась, обошла странный запертый дом и пошла в направлении дальнего проема, стараясь прижиматься к стене.
— Эта площадь, — продолжила Лаура, — место старейшин и родовых вождей. Шаман племени живет отдельно. Вся подземная страна разбита на множество “домов-пещер”. Каждый из них — вырубленный в скале широкий грот с узким проходом. Там живут до трех-пяти семей, пятьдесят человек где-то. Тесно, томительно, скучно. А временами и опасно. Хотя в нашем роде старались людоедством не промышлять, но дети временами пропадали. Как знать, зачем этот вождь поволок того мальчишку? Но таких “личных” домов не так и много!
Аврора оглянулась: да, на площади их было всего ничего — чуть более десятка.
— И вождь какого это рода? — спросила римлянка.
— Не знаю. Да и зачем? Все они на одно лицо! — с грустью в голосе произнесла Лаура. — Видишь вон проход в пещеру?
— Да, — сказала Аврора, когда разглядела слева от себя в двадцати шагах какое-то углубление.
— Загляни одним глазом.
Уговаривать любопытную девушку долго не пришлось. Едва ли не вприпрыжку подскочила та к узкому проходу, который терялся в тенях от нагромождений камней. Пару шагов, чуть вытянуть голову — и вот обстановка жилища как на ладони: вперемешку спали женщины с детьми, а у их ног, точно охраняя, — мужчины с каменными орудиями. Какие-то лохмотья, шкуры, кочерыжки, объедки, сгнившая древесина лежали ближе к середине своего рода “помещения”. Там же на треногах тускло мерцали светильники.
— Откуда этот свет? — тихо прошептала девушка.
— Рыбий свет… — негромко произнесла спутница. — Рыбаки ловят их, соскабливают с них слизь — она-то и дает нам свет.
— А вдали еще одна такая же дыра?
— Да. Из одной пещеры попадаешь через такой лаз в другую, из той — в третью — целая сеть бесчисленных пещер! Но почти везде одно и тоже: все любят спать, есть, пить здешнее вино…
— У вас есть вино?
— О, конечно, оно не идет ни в какое сравнение с вашим! Это небо и земля! Хотя… так ведь оно и есть! Мы тут выращиваем далеко не виноград! Теряю силы, идем же!
— Извини. Конечно!
Из пещеры так никто и не вышел, только сонный храп да кряхтенья долетали до ушей. Не останавливаясь, Аврора обошла домики с приплюснутыми крышами стороной. Это место стало неуютным и навевало тоску и безысходность. Кто жил долгое время на одном месте, лишенный всяких дел и надежды, — тот знает, как сильно давит подобная обстановка на нервы!
На миг глаза заволокло дымчато-бирюзовой пеленой, по телу пробежали мурашки, волосы выпрямились.
— Что происходит? — испугалась юная матрона.
— Поспеши, — с трудом выговорила Лаура, — у меня недоброе предчувствие, и силы на исходе!
Скорей. Скорей к проему вдали! Римлянка позабыла о своей важности и осанке и помчалась так, как некогда бегала с братом наперегонки в детстве, или как когда бежала по римскому рынку, думая, что увидела его в толпе незнакомых лиц. Что за тайна исчезновения его? Может, в этом проходе лежит разгадка? И откуда только взялись силы!
Вот он, все ближе и ближе! И почему она должна увидеть там брата? Что за глупые надежды? Аврора при всем желании не ответила бы себе в эту минуту. Осталось пролезть через узкий пролом, не расцарапать себе лицо и кожу, не изодрать наряд, настолько не подходивший, как наряд ласточки не подходит нарядам летучих мышей в затхлой пещере. Еще один коридор, еще уже, так что для двоих места не было (”удобно оборонять” — прошептало внутреннее чутье), вот и голову приходится пригибать к туловищу, чтобы волосы не цеплялись за острые зубы-пики, растущие сверху тоннеля естественного происхождения — повсюду виделись следы от множества ударов кирками, которые день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем вгрызались в каменную породу, пока не сделали в ней этот ход.
Повеяло холодом. И одновременно стало больше света от рыбьих фонарей. Мерцающие блики отражались от всех стен. Коридор вывел в новый грот, впечатлявший одними своими размерами: свод простирался на высоте двадцати метров, заканчиваясь загадочным отверстием; сверху донизу, кружась, тянулась лента, вырубленная в мраморе и слюде; несколько площадок образовали своего рода уровни, этажи — и на каждом из них располагалась словно некая обсерватория.
— Мы почти на месте, — произнесла Лаура, — теперь иди туда и поднимайся выше.
Аврора подчинилась. Первый «этаж» оказался забит всякой рухлядью: ящиками, мешками, бочками с рыбой, судя по всему просоленной до края, какими-то рогатинами, цепочками — своего рода хозяйственный двор. На втором “этаже” обнаружился стол, поросший мхом, а над ним висели на крепких жилах диковинные растения, о существовании которых римлянка и не догадывалась, стояли чаны, котлы; из некоторых шел тоненький дымок черничного цвета. За столом начинался следующий подъем наверх. Дорожка метра два шириной круто вздымалась и заворачивала на площадку выше. Оттуда доносились голоса. Слов не разобрать. Один голос, явно женский, отвечал второму, требовательному, басистому. Отчего-то мурашки забегали по телу девушки. Воздух вновь моргнул нездешними переливами. Аврора взяла себя в руки и, превозмогая страх, двинулась на голоса.
“Нет, это не брат!” — только и подумала она, когда заглянула за поворот дорожки. На широкой площадке, среди каменных скамеек и стульев, пары круглых столов со склянками и дымящимися флаконами, целой бадьи с останками неведомых животных, стояли двое. Дородная спина первого заслоняла собой все. Облаченный в накидку рыжего цвета, с висящими обрубками ткани, он стоял, точно застывший истукан, который врос мясистыми ногами в камень. Его рука простиралась над другим существом, кулак сжимался и разжимался, грозя раздавить того, как надоедливую муху. Издали казалось, что по его жилам разливается горючая смола. Со сводов пещеры капало склизкими темными пузырями.
— Не убил тебя лишь потому, что ты должна принести пользу своему народу!
— Так я же за этим и вернулась, Моран Могучий! — раздался приглушенный голос за спиной гиганта.
— Ты вернулась! Ха-ха, хаха-ха-аха, — его смех, точно ужимистые прыжки грузных гиппопотамов, забились волнами по пещере.
Аврора крадучись пошла вперед, огибая гиганта с дальнего края площадки. С боку он выглядел не менее впечатляющим, чем со спины: на коротких рукавах ходуном ходили мышцы, с предплечий щетиной свешивались костные шипы хвостовых плавников глубинных рыб, кисти рук увенчаны наростами, пальцы скрюченные, но не дряблые, шея как у быка, голова под стать туловищу, волосы кусками прядей разлетались от каждого движения, густая щетина от ушей переходила в волчью бороду — жесткую, острую, темную; лицо оказалось измождено морщинами от подбородка до лба, возле глаз набухли желваки — да и нос, и толстые губы, и замирающие, как у рептилии, глаза — все было покрыто какой-то старческой корой, но при этом бурлило скрытой силой, точно жгучая лава бродила под давно застывшим жерлом спящего вулкана. Если не видеть формы и борьбы мышц, то на вид этому исполину римлянка дала бы не меньше ста лет.
— Тебя вернули! Вот верней сказать, — продолжал орать громогласный старик. — Или ты думаешь, что стала изгнанницей своего рода случайно? Что своим поискам свободы и верхнего мира ты обязана одной лишь своей воле? Что ты случайно нашла выход?
— Нет! — твердо возразила та, которую старик словами хотел будто придавить, уничтожить. — Во тьме мертвых камней, в беспросветных ночах наказаний мне многое открылось из того, что неведомо было моему роду. И моей маме…
Авроре показалось, что девушка смахнула слезу с лица, и тут римлянка убедилась, что это — никто иная, как Лаура, видимая, реальная. Но какая-то другая! Сердце забилось сильнее. “Не пугайся, это случилось месяц назад, — прозвучал голос Лауры настоящей. — Теперь это прошлое, и ты мне должна помочь найти решение к загадке! Смотри и слушай внимательно!” Странно звучал один и тот же голос почти в одночасье с двух разных мест — голова шла кругом. И этот пещерный смрад, и эта капель со сводов. А Лаура, которая стояла рядом с гигантом, продолжала:
— Ты — шаман нашего племени, Моран почитаемый, Моран всемогущий, ты знаешь мою маму, знал моего деда! Я помню его восхищенные рассказы о тебе! Кому как не тебе возликовать, что я открыла путь к свободе всего нашего народа! Ведь долгие столетия мы прозябали в мраке пещер, под землей, без света! А там… О, там столько света! Днем он там повсюду, он заливает весь горизонт от края до края! Он в парящих облаках, он в далеком море, он в колышущемся поле, в густых чащах и открытых дорогах! Он — в человеческих глазах! Он…
Не успела она договорить, как получила звучную пощечину. От неожиданности девушка рухнула, а гигант стоял над ней, сжимая и разжимая пальцы.
— Ты ничего не знаешь о силах, действующих в этом мире! Но еще узнаешь! Ты думаешь, мы — такие же, как и те, что наверху? Что мы так же рождаемся, так же живем, так же едим, спим? Сколько ты там пробыла наверху? — рявкнул он.
— Не больше дня, — всхлипнула девушка, сжимая ладошкой опухшую щеку.
— Не больше дня… — задумчиво повторил шаман. — Все равно удивительно, как ты выжила. Видно, ты, в самом деле, необычная жительница нашего рода! Говоришь, тебя твой род записал в “очумленные”?
— Да, это случилось месяца три-четыре назад, — вспоминала Лаура, — когда племя застало меня за тем, что ночью я выбралась из пещеры, дождалась, пока наш караульный задвинет массивный камень у входа…
— И полезла по вертикальному стометровому лазу, который никто за столетия не одолевал, и выбралась на самый верх колодца?
— Долгие месяцы ушли у меня на это. Я и палец ломала, и до крови стирала костяшки, — уверенно ответила смелая девушка, смотря прямо в глаза тому, от одного взгляда которого другие падали ниц. — И если это будет стоить мне жизни, я готова: я увидела нечто такое, что другие здесь и за целые десятки лет однообразия и скуки никогда и не увидят, и не помыслят о существовании таких чудес!
— Твою мать я знаю. А кто твой отец, девочка? — шаман смягчился в голосе. Даже руки опустились на пояс и замерли в позе того, кто привык распоряжаться жизнью и смертью других людей.
— Мама никогда не любила говорить на эту тему, а в последние месяцы, после того, как меня изгнали из рода, — и подавно! Благодаря ей я и осталась жива.
— К “очумленным” никто не смеет притрагиваться! Таковы древние законы нашего племени! Их можно учить словом, можно ругать, можно насмехаться над ними, можно не обращать никакого внимания, как на ящерицу, ползающую где-то далеко под пещерным сводом! — голос шамана набирал силу и громкость звучания. — Они должны жить за пределами наших пещер, предоставленные сами себе и своему выбору! Обратно вернувшихся ждёт…
— Смерть, — могильным голосом продолжила Лаура в ухо Авроры, отчего та вздрогнула.
— И никто не смеет их трогать! — вновь повторил Моран. — За нарушение древних традиций и законов твою мать ждет смерть после суток заточения среди мертвых камней, чтобы она успела все хорошенько осознать!
Голос шамана гремел, сотрясая своды. И так же вторили ему слезы девушки, точно второй голос в дуэте, пытающийся изо всех сил умилостивить разгневанное божество.
— Клянусь, она не дотрагивалась до меня! Только приносила еду — и мне было что есть! Вот и все, что я хотела сказать!
— Твои слова ничего не значат. Нарушение закона есть нарушение закона.
— Прошу тебя, могучий Моран! Умоляю если не жизнью своей, то… даже не знаю чем… Смилостивься! Пусть мое сердце съедят, а тело отдадут на удобрение наших злаков! Я готова отдать жизнь ради матери!
Шаман смотрел на нее свысока. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Мне от тебя нужно нечто другое, моя пещерная дочь!
Ниц возлежащая дева обхватила стопы шамана.
— Молю тебя Оркусом, хранителем нашего мира и народа, господин, только скажи, что я должна сделать, не губи родную душу!
Улыбка торжества проскочила на древнем лице Морана, но тут же скрылась за глубокими морщинами.
— Вижу твои слезы, дочь, и доволен ими. Они искренни и чисты! Ты хочешь спасти свою жизнеподательницу?
— Превыше себя!
— Хорошо! А спасти свой народ готова?
— За этим же и вернулась сюда, Моран почитаемый!
— Не с того ты начала! Потому и схватила тебя стража! Ты посмела кричать у входа в пещеры и звать народ за собой, якобы на “волю”…
— Но там и вправду воля!
— …а на самом деле, — продолжил Моран, — на смерть!
— Как, почему? — ахнула дева.
— Потому, глупая, что я живу так долго, что тебе и не снилось, и не ты первая, не ты последняя, кто за столетия находит выход, но никто еще до тебя не смог выжить после такой воли! — Моран совершенно успокоился и, придвинув себе массивный стул, продолжил. — Я сам был вожаком такой вылазки. Нас было двенадцать! А внизу собралось все племя! Но как только мы выбрались наружу, и утренний свет бросил на нас первые лучи, то сперва один, затем другой мой сородич, затем третий… — шаман стряхнул со лба капельки пота, — все они обернулись серым пеплом, разлетаясь по ветру, как сухие листья от жара костра! Я пошатнулся, время точно замерло. Тогда-то я и услышал впервые зов Оркуса, его утробный голос… Он воззвал ко мне из оставленного колодца. Я это чувствовал затылком! В те секунды моя жизнь колебалась, как струна лиры под рукой неопытного музыканта, который должен определиться с ладом песни… И тогда я стал его добровольным слугой, а он даровал мне новую жизнь. Я летел обратно в колодец. Все сто метров лаза отзывались болью внутри меня, точно вырывая какое-то сухожилие, точно вплетая в меня другую нить… Когда я рухнул в воду колодца, брызги окатили всех собравшихся. Та сила, что пришла ко мне, отозвалась и во всем племени. То было так давно, что я уж и не упомню…
Шаман вздохнул, набрал полную грудь затхлого пещерного воздуха и выдохнул с тяжким сопеньем.
— Но я призвал тебя сюда не для этого, дочь нашего племени. Теперь-то ты понимаешь?
— Теперь понимаю, — завороженно отозвалась Лаура.
— И жизнь твоей матери, и свобода нашего племени — теперь все в твоих руках! Ты — та, которая каким-то образом оказалась не подвержена давнему проклятию.
— Какому проклятию? — глаза девушки блеснули, а ум, позволивший найти выход, никогда не дремавший, тут же встрепенулся, как ястреб, почуяв трепыханье в траве.
— Слушай меня, слушай главное! Остальному — время придет! Главное — то, что свет не превратил тебя в пепел! А значит — ты ходишь по земле, как простые люди, ты видишь рассветы и закаты, ты не привязана к пещерным ходам! Все эти тоннели мы ведь рыли не просто так. Но так и не смогли добраться до заветной цели. А ты сможешь!
— Говори же!
— Даю тебе один год на то, чтобы найти и уничтожить золотую буллу — шар, полый внутри, вылитый в форме сердца, на золотой же цепочке. Дар Рима, он стал нашим проклятием.
Своды пещеры громыхнули.
— Как его уничтожить? — решительно взглянула Лаура.
— Для этого тебе понадобится пугио с запекшейся в стали кровью!
— Кинжал римлян? Оружие наших врагов?
— Римляне раньше были более сведущи в колдовстве. Их предметы наполнены силами, о которых они ныне не имеют ни малейшего знания.
— Где мне найти их?
— Наши легенды донесли смутные обрывки. Из уст в уста, поколение за поколением мы передавали то немногое, что с каждым следующим редело и тускло, как рыбьи фонари со временем. Вот что дошло до меня, что говорят об этом сказания: “И буллой, и кинжалом владел Квинтилий Вар. Но другу своему, которого любил как сына, он даровал шар золотой. Когда же в час решающий сын предал вдруг, вонзил в себя кинжал военачальник гордый, прокляв в тот миг его”. Дальше известно только то, что шар должен покоиться там же, где последний день жизни застал принявшего в свое время подарок Арминия, — где-то там же, в районе Тевтобургского леса, среди болот с мертвецами, где пали три римских легиона.
Лаура изумленно смотрела. Легкое ее облачение трепыхалось от частого дыхания, волосы прядью падали на один глаз, завиваясь нежной спиралью.
— А ты думала, куда мы числом двенадцать собирались отправиться в тот проклятый день? — взвыл Моран. — Мы тоже некогда мечтали об освобождении нашего народа из этого заточения под землей! Но никому не удалось пробыть снаружи дольше первых лучей света! А тебе это удалось! Теперь это — твоя цель жизни!
Моран насупился, чуть привстав, но взял себя в руки и опустился на каменистый стул.
— Кинжал подобрал, конечно же, победитель. Вот так магические предметы одного стали достоянием другого. Впрочем, что они ему принесли? Гибель от рук своих же? Отправляйся в далекую Германию, чтобы раздобыть их. Хотя… сперва иди туда, где император — в Рим! Стань тенью ночи, броди, слушай, распытывай! Где еще больше разузнаешь, нежели в столице всего мира? Выясни все про эти предметы, про их свойства, почему они стали нашим проклятием и как его снять — вот твоя первая цель! И вот еще что…
Перед глазами Авроры вдруг все поплыло, точно синь морская разлилась по зрачку глаза и его раек стал из нежно-голубого цвета пронзительно-синим с накатывающимися волнами.
— Бутимас! Проводи! — словно издалека донесся голос шамана.
От боли девушка сомкнула глаза. И тут в ушах раздался не зов, а крик “Аврора, проснись!”
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ доступен на ЛитРес