ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Не заколосятся
хлеба на пепле
крестьянской души
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Почти десять дней заимка жила спокойной, мирной жизнью. Бойцы, все
кто мог, побывали в своих деревнях и попроведали родных. Некоторые из
них, поддавшись пропаганде комиссаров, объявивших двухнедельник на
возвращение крестьян к мирному труду, остались дома, а несколько человек,
по доносу односельчан, были схвачены представителями советской власти и
отправлены в Ишим на расправу. Василий не верил в искренность слов коммунистов
и твёрдо был убеждён в том, что если даже они не тронут тех, кто
участвовал в восстании сразу, то разделаются с ними чуть позже. «Вот проведут
мужики все крестьянские работы, обмолотят хлеб и тут же им обвинения
красные предъявят. Сами-то они не для того в Сибирь пришли, чтобы поля
засевать да скотину ростить, а для того, чтобы мужиков заставить всё это делать
», - размышлял командир, хотя в последнее время все его думы и мечты
были связаны с Полиной. Губин-младший от этого даже на лицо похудел. Если
одну ночь с ней не встретился, то до второй не чаял как дожить. Счастливее,
чем он, на земле не было человека. Да и Полина сияла от радости, когда, после
тревожных часов ожидания, наконец видела своего суженого, мчавшегося к
ней на верном Воронко. И как только её Вася появлялся в избе, то нежному
щебетанию не было конца. Губин молча любовался ею, слушал её простые девичьи
слова, смотрел на неё своими голубыми влюблёнными глазами и мыслями
уходил в далёкое будущее: «Вот закончится война, я построю большую
просторную избу, Полина нарожает мне кучу детишек, возьмём к себе тятю с
маманей и заживём дружной и работящей семьёй». Заметив, что её Вася загадочно
улыбается, она замолкала, а затем спрашивала: «Ты чему улыбаешься?
Может, я глупость какую говорю?». «Ты очень правильные слова говоришь,
которые меня на хорошие мечты наводят», - успокаивал Губин и прижимал
девушку за талию к себе. Пока они были рядом, время летело мгновенно. По
этому, когда приходило время расставаться, влюблённые вмиг замолкали и в
их глазах появлялась тревога.
Вернувшись в очередной раз под утро от Полины на заимку, Василий решил
немного отдохнуть и полез на сеновал. Но не успел глаза закрыть, как в лагере
началось какое-то движение. «Что ещё могло случиться? Неужели красные на
заимку ворвались? Вроде о ней мало кто из посторонних знает. Только жители
Тиханихи, да и то - не все», - подумал он и стал одеваться. В это время показался
Филька, который скороговоркой выпалил: «Командир, тебя в штабе все
ждут. От Шевченко вестовой примчался с какой-то срочной новостью». «Поди,
красные войска на полк напали. Да разве после его обращения к коммунистам
они ему жить спокойно дадут? Сил и средств не пожалеют, чтобы отомстить
за оскорбления, которые он им нанёс», - подумал Василий и быстрым шагом
устремился к штабу.
Услыхав первые слова вестового, он даже удивился своей догадке. «Вчера
у Петра Семеновича был день рождения и он с боевым составом полка накануне
приехал отмечать его домой, в деревню Малый Кусеряк. То ли кто-то
донёс красным, то ли случайно узнали об этом, но сегодня поближе к утру они
напали на нас всей своей мощью. Силы неравные, поэтому Петр Семенович
приказал скакать к вам и просить помощь. Время на сборы нет, поэтому лишь
конница может спасти наш полк от разгрома», - закончил вестовой и посмотрел
на Аверина. «Ну, что же, времени на рассусоливание и в самом деле нет.
Собирай, Петр, кавалеристов в поход, через полчаса мы должны выскочить из
лагеря», - отдал приказ оказавшемуся рядом брату Василий.
До Малого Кусеряка было вёрст сорок. Поэтому уже через три часа эскадрон
из полсотни всадников был в районе боевых действий. На разведку и
выяснение позиций врага времени не оставалось, необходимо было спасать
окружённых шевченковцев. Сделав необходимы указания своим заместителям,
Василий выхватил из ножен саблю, привстал в стременах, громко выкрикнул:
«К бою!», и первым рванулся вперёд. От неожиданного нападения
кавэскадрона повстанцев с тыла, ряды красноармейцев вначале дрогнули.
Но, поняв, что за конниками пеших бойцов нет, развернули несколько пулемётов
в их сторону и стали почти в упор, кинжальным огнём, вспарывать ряды.
От полной гибели эскадрон спасло вклинивание его в расположение пехоты,
которую повстанцы нещадно рубили шашками и кололи острыми пиками. Воспользовавшись
временным замешательством в рядах красноармейцев, эскадрон
прошёлся почти по всей цепи пеших бойцов, выскочил за пределы села
и скрылся за частоколом плотного кустарника. Подождав, когда соберутся все
кавалеристы, Василий грозно выкрикнул: «Вперёд!», и вновь рванул с места.
И на этот раз кавэскадрону удалось пройтись вдоль цепи пеших красноармейцев,
внести в их ряды панику и выскочить в северной части деревни. Но
на этот раз потери были значительней. Окинув взглядом остатки отряда, командир
на всякий случай спросил Петра: «Все здесь?». «За два прорыва десять
человек потеряли», - ответил тот и опустил голову. А в это время гул боя в деревне
стал затихать и удаляться в южном направлении. «Выскочили шевченковцы
из окружения. Теперь в Кротово направились», - сделал вывод Василий
и немного подумав, сказал: «Домой по северному пути, через Ново- Петрово
пойдём. Красные не дадут нам спокойно вернуться по той дороге, по которой
сюда пришли».
В Ново-Петрово кавэскадрон ждал неприятный сюрприз. В деревне стояла
целая рота стрелкового полка. Но Василий, уже по укоренившейся привычке,
перед вступлением в селение провел разведку. После небольшого совещания
с помощниками, он решил использовать фактор неожиданности, и не вступая
с красными в открытый бой, ночью с шумом и гамом промчаться на махах
через всё Ново-Петрово. Но случилось непредвиденное. Как только в южной
части деревни загремели винтовочные выстрелы и раздались крики бойцов
эскадрона, стрелки красной роты в спешке запрягли подводы и рванули в сторону
дер. Истяцкая. Оказалось, что за несколько затяжных боёв с северными
повстанцами, они расстреляли все боеприпасы и ждали новых. Так что, боя
не получилось, что, естественно, порадовало большесорокинских конников.
Отдохнув в деревне до утра, эскадрон на рассвете тронулся дальше. Пройдя
версты три на север, он круто повернул на северо-восток в сторону Вершинских
юрт, и преодолев за двадцать часов почти сто вёрст сложного маршрута,
в полночь следующего дня оказался на территории заимки. А уже поздним
вечером следующего дня Василий был у своей любимой и желанной Полины.
Чтобы не волновать её юное сердце, он даже не стал рассказывать ей о проведённом
в боях и походах времени, в период которого её не навещал. И только
тонкое женское чутьё подсказывало девушке, что её возлюбленный за эти три
дня смертельно устал. Сразу после того, как они закончили пить чай, заметно
стесняясь, она предложила Василию лечь на кровать и отдохнуть. Вначале
Губин запротестовал, но взглянув на серьёзное, молящее лицо девушки, согласился.
А пока он спал, Полина сидела рядом и с замиранием сердца всматривалась
в его черты лица и слушала его мирное дыхание.
О том, чем закончился бой в Малом Кусеряке для Шевченко, Василий и все
его соратники узнали через три дня, от его заместителя Букарина, который
приехал к ним с посланием от Петра Семёновича. В нём говорилось: «Моя
вина в том, что, потеряв бдительность, я допустил внезапное нападение коммунистического
отряда и стрелкового батальона на деревню. К сожалению, в
этом бою мы потеряли более сотни наших славных соколов, хотя и красных
потрепали основательно. Потери могли бы оказаться и больше, но ваша конница
сбила красным все планы. Они не ожидали удара с тыла, так как точно
знали, что наш боевой полк полностью сосредоточен был в деревне. В настоящее
время я стою в районе Аромашево и набираю новых бойцов. Поэтому и
вам предлагаю сделать это. Коммунисты, разбив в Ишимском уезде основные
воинские силы повстанцев, будут делать всё, чтобы разделаться и с нами. Но
мы не должны позволить это им. А для этого необходимо собирать новые отряды
и вооружаться. В Ялуторовском уезде повстанцев тоже ещё хватает. Тысячи
бойцов по лесам и болотам прячутся. И когда придёт время, то все они из
укрытий выйдут. Вот и я, как только восстановлю силу полка, сразу продолжу
уничтожение коммунистов и комиссаров. Я раньше их жалел - не расстреливал,
а сейчас во мне гнев бушует и мести просит. Так что, не дождутся куманьки
и другие глашатаи прекрасной жизни больше от меня пощады. Хотел сам к
вам приехать, да вот рана, которую получил в том бою, меня не отпустила. Но
ничего. Недельку похвораю и за шашку возьмусь. Набирайтесь силы и ждите
моего сигнала. Мы ещё покажем краснопузым, кто в матушке-Сибири хозяин.
С боевым приветом - ком. 1-го Народного повстанческого полка Шевченко».
«А на словах, он просил добавить, что главному командованию красных войск
в Тюменской губернии дано указание сразу после двухнедельной амнистии
приступить к леквидации всех повстанческих отрядов на севере Ишимского и
Ялуторовского уездов. Ждите незваных гостей…», - предупредил посыльный.
Объявлять дополнительную мобилизацию большесорокинским командирам
не надо было. Почти каждую ночь в расположение отряда стали возвращаться
бойцы, уходившие ранее домой, и приводить с собой новичков, до
этого в сражениях не участвовавших. Вскоре на заимке собрались более трёхсот
человек, из которых более сотни прибыли на лошадях. Василий с Петром
отобрали себе лучших из них и вновь сформировали два взвода по тридцать
кавалеристов. А чтобы подтянуть их военную форму, стали ежедневно проводить
с бойцами многочасовые занятия и тренировки. Остальные новобранцы
поступили в распоряжение Фадеева и Аверина и тоже были вовлечены в
занятия по военному делу. Снова заработали кузница, оружейная и шорная
мастерская. Благодаря занятости бойцов, в лагере прекратились нарушения
дисциплины, пьянки и драки.
Спокойная, равномерная жизнь на заимке продолжалась дней двадцать.
Но 2 августа поступило тревожное сообщение, что из Кротово в Большое Сорокино
переброшен батальон красной армии, которому, якобы, поручено
заниматься уничтожением в волости оставшихся повстанцев. В связи с этим
на территории лагеря было объявлено военное положении, а на подступах к
нему выставлены дополнительные дозорные посты. Однако, после тщательной
разведки было установлено, что этот батальон покинул Кротово из-за
угрозы быть окружённым шевченковцами. Это известие сняло напряжённость
на заимке, но не снизило темпы подготовки к осенним выступлениям. Понимая,
что противостояние с коммунистами может продлиться долго, руководство
большесорокинских повстанцев стало потихоньку заниматься заготовкой
продуктов и укреплением материальной базы хозяйства. Главным на этом
участке деятельности был Аверин и достаточно успешно с ним справлялся. Ну,
а экспроприацией зерна и фуража занимался Губин со своими помощниками.
Получая от местного населения сообщения о перевозке красными зерна на
станцию Ишим уже нового урожая, кавалеристы совершали ночные походы и
нападали на обозы. Часть зерна отдавали местному населению, а другую доставляли
на заимку. Нередко, после таких засад, в лагере появлялись сдавшиеся
в плен и пожелавшие служить на стороне повстанцев красноармейцы. Таковых
за небольшой период времени набралось более тридцати человек. Как
подтвердили дальнейшие события, бывшие красноармейцы показали себя с
самой лучшей стороны. Они лютой ненавистью ненавидели мракобесов-коммунистов.
Вскоре с их лёгкой руки в лагере появились лозунг: «С нами Бог, да
здравствует чистая советская власть!» и повстанческий флаг Большесорокинской
волости.
17 августа на заимку прибыл заместитель Шевченко Акимов с небольшим
отрядом и сообщил о принятом в штабе первого Освободительного полка Народной
армии решении - начать в ночь на 20 августа крупномасштабное наступление
на сёла и деревни северных волостей. От себя он добавил: «За месяц
мы набрали достаточно сил, чтобы напомнить коммунистам, что не только ещё
живы, но и способны нанести им сокрушительный удар». В соответствии с планом,
Большесорокинскому сводному отряду повстанцев поручалось очистить
от красных войск в первую очередь своё село, а затем пройти по деревням и
разогнать там сельские советы. Соединиться с основными частями полка он
должен был в деревне Сибиряково, Карасульской волости. Там же намечалось
провести совещание командиров всех повстанческих войск Ишимского и Ялуторовского
уездов, на котором должен был окончательно решиться вопрос о
нападении на Ишим.
К наступлению бойцы готовились с тройной энергией. Привыкшие к постоянному
напряжению, за прошедший месяц они немного расслабились. 19
августа, в десять часов вечера сводный отряд в количестве двухсот пятидесяти
бойцов, в том числе шестидесяти кавалеристов, вышел в сторону Большого
Сорокино. Дойдя до Курмановки, он разделился на две части. Нападать на волостное
село планировалось в два часа ночи и сразу с двух сторон.
Операция по захвату Большого Сорокино была проведена успешно и уже
к пяти часам утра закончилась. Сопротивление оказывали преимущественно
командиры красноармейцев и местные коммунисты. А сами красноармейцы,
упоённые мирной жизнью и не только, пребывали в это время в глубоком сне.
Из трёх пулемётов, которые были установлены на чердаках домов, заговорил
один и то, только тогда, когда основные силы восставших, прорвавшись в
центр села, выковыривали из изб укрывшихся куманьков. Повстанцы с ними
не стали церемониться. Подождав несколько минут, после того, как предложили
добровольно сдаться, они пошли на штурм. И уже через двадцать минут
стрельба затихла. Три командира красной армии и два коммуниста из местной
парторганизации были убиты и ещё двое куманьков ранены. Были потери и со
стороны повстанцев. Троих зацепила очередь из пулемёта, а ещё трое погибли
во время штурма и захвата коммунистов.
Вскоре на базарной площади стали собираться граждане села. А так как в
разгаре были полевые работы, то их было не так много, поэтому и привычного
людского ажиотажа на площади почти не наблюдалось. Узнав, что в живых
остались два куманька, кто-то из толпы выкрикнул: «Отдайте их нам! Мы сами
судить будем этих иродов проклятых». «Так вы же их сразу порубите, как капусту
», - ответил Василий. «Не бойся, Василий Иванович, мы их мировым судом
покараем», - ответил за всех Мардусин Федот Терентьевич, уважаемый в селе
человек. «Ну, раз ты, дядя Федот, просишь, то берите этих краснопёрых. Времени
у нас нет, чтобы с ними разбираться», - согласился Василий. «А с красноармейцами
что будем делать? Их более двадцати человек набралось», - спросил
Пётр. «Как всегда. Кто захочет с нами, тот в строй пусть встаёт, а кто отказывается,
с тем пусть граждане села разбираются», - ответил Василий и поискал
глазами отца. Иван Васильевич стоял во втором ряду толпы и внимательно
слушал сына. Василий подошёл к нему и спросил: «Как, тятя, себя чувствуешь?
Не хвораешь?». «Со здоровьицем у меня пока всё в порядке. Да и болеть некогда.
Надо свою халупу достраивать, а то не оглянешься, и зима наступит», -
ответил отец и поинтересовался: «Зазнобу-то свою всё ещё любишь или уже
остыл?». «Люблю, тятя. Очень шибко люблю. Если бы не было этой проклятой
войны, то осенью свадьбу бы справили», - ответил сын и грустно улыбнулся.
«Ну, тогды ладно, раз так. Может, и вправду у тебя всё по-хорошему сложится», -
согласился Губин-старший. «У мамани-то не был? Как она живёт?». «Пока нет.
Вот закончу обустраиваться, и пойду за ними», - ответил отец. На этом отец и
сын вновь расстались.
Закончив все организационные и хозяйственные дела, сводный отряд
разделился на три отделения и двинулся общим фронтом в сторону Ишима.
Очистив по пути от коммунистических ячеек и представителей советской власти
деревни Александровку, Московку, Воскресенку, Новотроицк, Осиновку,
Зорьку, Петровку и Рядовичи, к обеду они все прибыли в Большое Пинигино.
Вдобавок ко всему в районе Рядовичей отрядом Фадеева был отбит у красных
обоз с зерном и продовольствием, а Пётр со своим отрядом в районе Новотроицка
взял в плен десять красноармейцев, успевших убежать во время боя
из Большого Сорокино.
В Большом Пинигино эскадрон долго не задержался. Дав бойцам, имеющим
здесь родственников, два часа на всё про всё, Василий предупредил их, что
впереди ждёт дальняя дорога. Воспользовался этим временем и сам. Как всегда
ранее, его встреча с матерью и сёстрами была очень нежной, тёплой, но напряжённой.
Особенно тяжело Василий переносил взгляд матери, наполненный
слезами тревог и бесконечной материнской любовью. Зная, как мать относится
ревниво ко всему, что его окружает, он даже о Полине побоялся ей рассказать.
«Не пришло ещё то время, когда я могу ей спокойно объявить о своей любви к
чужой для неё девушке», - подумал сын, когда сидел с Евдокией Матвеевной рядом
на деревянной предпечной лавке. Чтобы как-то успокоить мать, он произнёс:
«Тятя землянку сооружает. Планирует вас попоздней забрать из Большого
Пинигино». «Лисафида мне говорила об этом. Она на прошлой неделе ходила в
село, проведывала его», - ответила Евдокия Матвеевна и помолчав, добавила:
«Свой угол, он и есть свой угол, хоть и в землянке». «Ничё, маманя, закончится
эта проклятая война, мы с тятей лучше прежнего дом сварганим. Просторный,
светлый и тёплый», - успокоил сын. «Дай Бог, только бы дождаться этого времени
», - с грустью в голосе заметила Евдокия Матвеевна.
После расставания с матерью Василий всегда чувствовал себя душевно
опустошённым и разбитым физически. Но уже после часа походного состояния,
мысли его вновь приходили в порядок и голова начинала напряжённо
думать о предстоящих боях. До Сибиряково от Большого Пинигино через
деревни Бурлаки и Бутусово предстояло пройти более шестидесяти вёрст.
Расстояние небольшое, привычное, но совершенно неизвестное, так как проходило
недалеко от желдороги, где сосредоточились огромные войсковые
силы красных. Поэтому, перед тем, как войти в очередное селение, разведчики
сводного отряда проводили тщательное обследование местности. И только
благодаря предпринимаемым мерам предосторожности, поздно вечером
Большесорокинский отряд повстанцев вплотную подошёл к деревне Сибиряково
и без больших потерь занял её. А уже ближе к утру сюда же подошли и
основные силы Освободительного полка во главе с Шевченко.
О дальнейших планах руководства Ишимским северным фронтом Василий
и его сподвижники не знали. Поэтому, как только увидели Петра Семёновича,
Фадеев обратился к нему с вопросом: «Куда направимся теперь? Силы-то повстанческие
вновь скопились немалые. Может, всё-таки пришла пора Ишим
освободить от комиссаров, чтобы они воду не мутили?». «Силы немалые, это
ты точно подметил. Тысяч девять с Ялуторовскими наберётся. Но вот только
единого мнения по поводу дальнейших своих действий опять никак не достигнем
с командирами большинства отрядов фронта. Талдычат каждый по-
разному. Кто в лес, кто по дрова. Не знаю, чо они на совете сегодня скажут…»,
- ответил командир полка. Посмотрев на Василия, он спросил: «Ты-то как думаешь
на этот счёт?». «А чо я могу думать? Хоть силы нашего отряда тоже нехилые,
но замахнуться на крупное дело мы одни не можем. Если только куманьков
по сёлам и деревням погонять, да у продовольственников красных обозы
поотбирать», - ответил Губин. «Согласен с тобой. После совета решим, что нам
дальше делать и куда податься», - произнёс Шевченко и направился в сторону
полевого штаба.
Военный совет собрался в большой избе, принадлежащей зажиточному
крестьянину деревни. На него были приглашены почти все командиры северных
отрядов Ишимского и Ялуторовского уездов - Шевченко, Казанцев, Данилов,
Сикаченко, Букарин, Губин, Фадеев, Вараксин, Кондратов, Кравченко,
Фунин, Булашов, Анфильев, Меньшиков, Ефимов, Дорогов, Палкин, Байкалов,
Зломанов и Морев, которые выбрали Вараксина - председателем, Данилова -
секретарём, и приступили к работе.
Более пяти часов совет заседал, но единого документа так и не выработал.
Каждый командир гнул свою политику и призывал к действиям по его сценарию.
Вараксин нервничал, громко матерился, но привести в чувство разбушевавшихся
командиров отрядов так и не смог. Наконец не выдержал Шевченко.
Он ударил своим мощным пудовым кулаком по столу и громко произнёс: «Хватит
спорить, граждане командиры! Раз нет между нами согласия и веры друг
в друга, то и не об чём нам говорить. Я вижу, многих из вас комиссарская пропаганда
уму разуму учит, поэтому вы о своей шкуре так стали рьяно заботиться.
Ну что ж, это только куманькам на пользу. Чем быстрее мы развалимся на
мелкие отряды, тем легче им будет по одиночке разделаться с нами. Поэтому
я в последний раз спрашиваю всех здесь сидящих: «Пойдём на захват Ишима
или нет?». Если нет, то и нечего нам воду в ступе толочь. Закончим свой поход
и разбежимся по своим домам и норам». На некоторое время в горнице наступила
тишина. Первым её нарушил Вараксин: «Ишим нам не взять. Там сейчас
стоят войска со всей России. Они ждут-не дождутся нашего наступления,
чтобы на улицах и площадях положить всех до единого и по лесам за нами
не бегать. Нет, в данный момент мы не готовы драться с военным гарнизоном
Ишима. Подождём поздней осени, когда в уезде люди по-настоящему голодать
будут. Тогда их не надо будет мобилизовывать в повстанческие отряды, они
сами за топоры и вилы вновь схватятся. А сейчас предлагаю разойтись по своим
базам и ждать сигнала». Предложение председателя совета обсуждалось
недолго. Большинство командиров, готовых к такому повороту разговора, быстро
согласились с ним и покинули помещение. Шевченко подошёл к Василию
и произнёс: «Я так и знал, что военный совет этим закончится. Но его решение
ни в коей мере не касается нас. Предлагаю пеших бойцов вашего сводного
отряда отправить на подводах в Большое Сорокино, а тебе с кавэскадроном
влиться в состав Освободительного полка и двинуться через Аромашево в
Кротово. Вместе легче будет куманькам задницы надирать». «Когда выходить
из Сибиряково будем?» - с готовностью спросил Василий. «Прямо сегодня. Чо
затягивать-то. Иди, отправляй своих пеших бойцов домой и уводи кавэскадрон
за деревню, а мы с Сикаченко Иваном попозже к тебе присоединимся», -
ответил Шевченко.
Семьдесят с гаком вёрст 1-й освободительный полк и кавалерийский эскадрон
преодолели за два дня. Разогнав по дороге представителей советской
власти в сёлах и деревнях и вытолкнув с боем за пределы Кротово стрелковый
батальон красных, на ночлег большой отряд повстанцев остановился в селе.
Утром, разыскав Василия, Петр Семенович сказал: «Я направил разведчиков
на север, до села Чёрного. Там по не проверенным данным, бесчинствуют
две роты стрелкового полка красных. Грабят, насилуют, убивают и даже в реке
топят бывших партизан, которые домой возвращаются по амнистии. Если это
на самом деле так, то их обязательно надо наказать. Поэтому, прошу не торопиться
с возвращением домой, а дождаться разведчиков. Вдруг, помощь твоего
эскадрона потребуется». «Можешь смело рассчитывать на неё. Мои бойцы
от похода не очень устали и готовы на любое задание», - ответил Василий.
«Добре. Тогда добирайтесь до нашей базы, а я съезжу в Малый Кусеряк повидаться
с семьёй, да рану подлечить надо, а денька через два к вам приеду», -
обрадовался Шевченко.
К обеду 24 августа кавэскадрон сорокинцев и отряд Сикаченко прибыли на
остров и расположились на отдых. А весь следующий день бойцы занимались
хозяйственными делами: шорничали, стирались, мылись в бане «по-чёрному»,
подстригали овечьими ножницами отросшие бороды и усы, готовили коней к
походу. Лесная глушь и болотная преграда между ней и островом располагали
на хорошое мирное настроение и покой. И хоть не очень приятный след оставил
на душе бойцов не понятый многими поход на юг, но и это не мешало им
радоваться природной идиллией. И даже когда темнело на улице, шум людских
голосов долго не стихал. А из шалаша, стоящего посредине острова, раздавалась
песня про удалого казака и его прекрасную невесту. «Устали от войны мужики!
Им бы сейчас в руки литовки дать да на луг некошенный вывести. Пятки
бы друг-другу поотрубали от жажды робить», - подумал Василий и вдруг вспомнил
Полину: «Неделю у неё уже не был. Как она одна по хозяйству управляется?
Поди, уже картошку надумала копать? Любимая и желанная моя женщина! Может,
настанет такой день и час, когда мы окажемся рядом навсегда».
Василий проснулся в предутренний час от пронзительного крика Фильки:
«Командир, на остров красные ворвались! Их много! Очень много!». «Как они
смогли сюда попасть?! На остров местные-то не знают дорогу! Может, разведчики
шевченковские вернулись из Чёрного?» - пронеслось в голове Губина, но
услыхав стрельбу и человеческие вопли, мгновенно нацепил на себя портупею
и побежал к пригону, где находились кони его эскадрона. Здесь же были
уже все кавалеристы. Разобрав коней, они вскочили в сёдла и что есть духу
помчались в сторону начавшегося боя. Ещё издали Василий заметил высокую
фигуру Шевченко и направился к нему. «Чо случилось, Пётр Семёнович? Повстанцы
взбунтовались?». «Кто-то предал нас! Красные прорвались с юга! Гони
туда со своим отрядом. Там Сикаченко уже зарубился с ними. А я штабные документы
должен спасти». Василий посмотрел на Шевченко, и только сейчас
заметил кровь на его толстовке и руке. «Ранен, что ли?». «Дома, в постели меня
прихватили. Едва отбился от краснопузых. Но ничего. Я с ними сейчас за всё
рассчитаюсь!» - злобно произнёс командир полка повстанцев и повторил:
«Лети к Ивану, ему подмога нужна».
Когда кавэскадрон Василия оказался на линии ведения боя, отряд Сикаченко
теснил красноармейцев к краю острова, за которым их ждала непролазная
болотная топь. Ещё немного напора, и они могли стать лёгкой добычей
повстанцев. Но, внезапно, слева и справа из лесистого массива острова вылетели
в тыл повстанцев не менее двух сотен красных кавалеристов, которые
стали безжалостно рубить их саблями, расстреливать из винтовок и колоть
штыками. Василий развернул эскадрон им навстречу и вступил в неравный
бой. Его бойцы сражались из-зо всех сил и погибали героями. Василий увидел,
как от шашки кряжистого красноармейца в кожаной куртке и перепоясанного
портупеей, замертво упал на землю Пётр. Он развернул Воронко и бросился
в сторону убийцы брата. «Зарублю, гад!» - вырвалось у него из груди. До врага
оставалось саженей пять, как мощный удар сзади приподнял Василия в седле,
дёрнул вперёд и потеряв сознание, тот стал сползать с седла набок. Почуяв,
что хозяин сваливается на землю, Воронко резко остановился. А ещё через некоторое
время, рядом с командиром появился Филька и принялся освобождать
его ноги от стремян. Губин слабо стонал и что-то пытался сказать. Чтобы
лучше услышать слова, верный вестовой наклонился над его лицом, но в это
время шальная пуля угодила прямо в висок паренька и он накрыл своим безжизненным
телом голову командира.
Неравный бой продолжался несколько часов. Вся территория острова
была усыпана поверженными повстанцами, а среди них бегали осиротевшие
и испуганные кони. Мало кому посчастливилось в той кровавой бойне остаться
живым. Смертельно был ранен и Шевченко. И только несколько бойцов
из большесорокинского эскадрона и из отряда Сикаченко, невероятным образом
смогли вырваться из окружения и покинуть остров. Повезло и самому
Сикаченко. В середине боя под ним была убита лошадь и он в атаку пошёл
пешком. Поэтому в прямом столкновении с всадниками красных участия не
принимал. А когда осознал, что красноармейцы обложили повстанцев кольцом
и хладнокровно убивают их, поймал первого попавшего коня, оставшегося
без седока, и вместе с остатками своего отряда бросился в брешь, пробитую
эскадроном большесорокинцев. Но даже вырвавшись за пределы острова,
повстанцы в безопасности не оказались, кавалерия врагов преследовала их
вёрст пятнадцать и методично уничтожала. Не оставляла красная армия в живых
и тех раненых, которые лежали на поле боя. Чтобы не тратить на них патроны,
красноармейцы и их главный командир Буриченков, рубили саблями и
докалывали штыками всех, кто ещё дышал и шевелился. Прошли они и мимо
Губина с лежащим на его голове Филькой. Но, по-видимому, решив что оба
мертвы, протыкать штыками их тела не стали.
Сознание к Василию стало возвращаться тогда, когда на тёмном небе появились
звёзды и на улице похолодало. Не понимая, где он и что с ним, чувствуя
на себе тяжесть и не видя ничего, он стал пробовать шевелить пальцами, затем
двигать руками. И в это время, вдруг, тело вздрогнуло от боли, и он вновь
потерял сознание. Но на этот раз оно восстановилось быстро. Постепенно к
Василию стала возвращаться и память. Он вновь попробовал подвигать руками
и вновь в левом боку почувствовал адскую боль, но сознание не потерял.
«Кто это на мне лежит? Надо вылезти из-под него», - сделал вывод командир
и осторожно высвободив правую руку, стал сталкивать с себя чужое тело. Как
только, наконец, глаза увидели небо, Василий очередной раз потерял сознание.
Возвращение к жизни в третий раз позволило ему перевести дыхание и
собраться с мыслью. Всмотревшись в лежащий рядом труп, Василий простонал:
«Филька! И тебя убили! Верный ты мой боевой соратник!». Василий правой
рукой положил левую на живот и попробовал приподняться, но с первого
раза у него ничего не получилось и он вновь распластался на земле. «Неужели
всех наших положили? Как же получилось так, что красные смогли незамеченными
пройти на остров? Неужели, и правда нас кто-то предал?» - метался он в
догадках. «Что же мне делать? Не помирать же здесь как зверю. А где Воронко?
Убит или в руки красных попал? Вряд ли. Не так просто его заарканить. Может
где-то недалеко от меня бродит», - подумал он в надежде и собрав последние
силы, стал высвистывать понятный только Воронко позывной. Шло время, а
конь не появлялся. Василий отдохнул и вновь засвистел. Он верил, ему хотелось
верить, что его четвероногий боевой товарищ где-то рядом. Прошло ещё
какое-то время и случилось малое чудо. Сперва послышалось лошадиное пофыркиванье,
а затем к хозяину подошёл Воронко и тихо, как-то трогательно,
проржал.
«Живой, товарищ ты мой четвероногий! А я вот лежу и встать не могу. Но
не век же мне здесь валяться! Надо как-то отсюда выбираться», - заговорил
Василий с конём. Словно поняв, что от него требует хозяин, Воронко подогнул
передние ноги, затем задние и распластал своё могучее туловище на земле,
рядом с мёртвым Филькой. «Молодец, Воронко! Теперь бы мне только сил
найти, чтобы в седло забраться», - продолжал разговаривать Василий сам с
собой, одновременно пытаясь подняться на колени, чтобы затем перебраться
на спину коня. Далось ему это с очень большим трудом и не сразу. А когда,
наконец, очутился в седле, вновь отключилось сознание. Воронко осторожно
поднялся, жалобно проржал над Филькой и медленно, словно боясь потревожить
седока, тронулся в сторону перешейка, соединяющего остров с лесом.
Полина лежала на кровати и никак не могла уснуть. Слухи о прошедшем
страшном бое в болотах за Ново-Берёзовкой мучили её второй день. От
страшных предчувствий девушка не находила себе места. Из рук всё валилось,
делать ничего не могла, макового зёрнышка в рот за это время не положила.
В ушах стояли страшные слова местного старосты Прокофия Матаева: «Перед
самым рассветом красные полки хитростью зашли на остров, окружили со
всех сторон лагерь и сонных мужиков стали рубить, колоть и в упор расстреливать.
Сказывают, никто из повстанцев не уцелел. Только двух баб не тронули.
А ещё толкуют, что навёл красных на партизан какой-то цыган, которому
они за это предательство добрую лошадь подарили». «А много там народу-то
было?» - спросил дядя Полины. «Партизан с полтыщи человек, а красного войска
- в три раза больше», - ответил староста. «Все кротовские или из других
волостей повстанцы были?» - вырвалось у Полины. Староста внимательно посмотрел
на девушку и ответил: «Почё только кротовские? Кусерякские, аромашевские,
большесорокинские и готопутовские были. Даже из нашего села
человек пять там навечно остались». Полинино середце тогда ёкнуло, а душа
замкнулась. Вот и сейчас, лёжа в кровати, она перебирала в голове все возможные
варианты планиды возлюбленного и не один из них её не устраивал.
Не хотелось и не моглось ей верить в то, что Василия больше никогда рядом
не будет. «Завтра утром пойду пешком на этот остров и разыщу его. Может, он
лежит там раненый и ждёт помощи, а я здесь вся в догадках теряюсь», - подумала
девушка, даже не представляя того, насколька была близка к положению
возлюбленного. Приняв решение, она почувствовала какое-то облегчение и
стала погружаться в дрёму.
Но неожиданно, сквозь дрёму, Полина услышала странное пофыркивание
за оградой. «Кто там ещё может быть? Может, Васин вестовой?» - пронеслось в
голове девушки и она одним махом вспорхнула с кровати, подбежала к окну и
отодвинув шторку, стала внимательно всматриваться в ночную темь. «Так это
же Воронко Васеньки! А где он сам? Неужели жив и приехал, как раньше, попроведывать
меня?» - подумала девушка и что было прыти побежала на улицу.
И только тогда, когда выбежала за ограду и оказалась рядом с Воронко, девушка
увидела своего любимого человека, лежавшего на спине коня и жалобно
стонавшего. «Васенька, родной, ты ранен? Сейчас я помогу тебе спуститься на
землю и отведу домой. Все ранки твои залечу и к жизни возвращу», - тихо щебетала
девушка. Но как только она попробовала стянуть Василия с коня, тот,
словно куль с зерном, полетел на неё. Чудом устояв на ногах, Полина подхватила
Губина под руки и волоком потащила в ограду. Добравшись до крыльца,
она перевела дух и продолжила затягивать Василия в избу. Тяжёлое, безвольное
тело любимого выматывало из неё последние силы, но она, проявив чудеса
упорства, добилась своего и он оказался в горнице. Бросив на пол тулуп, а
под голову подушку, Полина в последнем порыве перевалила Василия на эту
постель. Немного отдохнув, девушка выбежала на улицу, взяла под уздцы Воронко
и увела за пригоны, чтобы коня не было видно с дороги. Вернувшись в
избу, она плотно задёрнула занавески на окнах и зажгла керосиновую лампу.
«Теперь надо осмотреть его рану. Ведь больше двух суток прошло после боя.
Может, уж и гнить начала», - произнесла вслух Полина и стала осторожно разрезать
большими ножницами одежду на которой коркой запеклась кровь. Василий
порывисто дышал, иногда постанывал, но глаз не открывал. Вдуг до неё
донеслось тихое: «Поля! Полинушка, где ты?». «Здесь я, милый, рядом. Сейчас
рану твою лечить буду. Ты мой, и я тебя никому не отдам, даже смерти», - ответила
девушка, хотя понимала, что Вася её не услышит.
Ран оказалось две. Одна от удара по левому плечу шашкой, а вторая - пулевая.
Пуля, пробив правый бок и вырвав кусок мякоти, улетела дальше. «Крови
много потерял. А так, раны не смертельны. Сейчас, я их обработаю, положу на
них лист подорожника и забинтую потуже. А утром буду другие меры принимать
», - рассуждала вслух Полина.
Узнав от вырвавшихся из боя бойцов кавэскадрона, что на острове осталось
лежать не меньше тридцати большесорокинцев, включая Губина, Фильку
и Петра, Фадеев пришёл в ярость: «Надо было отсоветовать Василию идти с
Шевченко в его лагерь! Можно было догадаться, что красные не простят повстанцам
поход на юг уезда. У них сейчас воинской силы немерено. Эх Василий,
Василий! Голова бедовая!». Немного остыв, он обратился к Аверину: «Степан,
надо снарядить подводы и отправить большесорокинских стариков, да
и из других деревень, кто пожелает, в район прошедшего боя. Нельзя на съедение
зверям и насекомым разным тела наших бойцов оставлять. Молодых-
то красные не пропустят туда, а со стариками воевать не станут». «Согласен с
тобой. Сегодня же вечером и поеду в село», - пообещал Степан.
Семь пар лошадей, запряжённых в фургоны рано утром покинули Большое
Сорокино и направились в сторону Большого Кусеряка. Старшим обоза был
Иван Васильевич, которого весть о гибели сына ввела в грусть и отчаяние. Однако,
проезжая через Покровку, он даже своим отцовским сердцем не почувствовал,
что в одной из изб селения в бреду мечется тяжелораненый его Василий.
Несмотря на то, что по дороге обоз несколько раз останавливали и досматривали
красные разъезды, он ещё засветло прибыл на остров, где, словно
призраки, между тел убитых бродили люди и искали своих родных. Жуткая
картина, которая предстала большесорокинским старикам, вывела даже их,
видавших виды, из равновесия. Распухшие от жары, обезображенные от ранений,
их дети лежали повсюду в такой позе, в какой застала их смерть. Иван
Васильевич помогал землякам грузить в фургоны найденных и опознанных
бойцов, а сам всё время всматривался в очередного, боясь узнать в нём своего
сына. Но шло время, а Василий всё не обнаруживался. Натолкнувшись на
убиенного Фильку, Губин-старший охнул. «И даже такого молоденького не пожалели,
изверги! А раз ты здесь, то и Василий мой должен где-то рядом быть»,
- с содроганием подумал Иван Васильевич и с ещё большей активностью продолжил
перемещаться по острову. Однако, как бы внимательно и тщательно
он ни обследывал территорию лагеря повстанцев, включая кусты тальника,
растущего по всему периметру острова и наклонённого над болотиной, сына
он так и не нашёл. Уже темнеть стало, а он всё искал его. «Иван, ты собираешься
домой возвращаться?» - крикнул ему Долгих Матвей. «Вот только ещё
раз поляну оббегу и приду», - ответил Губин-старший и стал нарезать очередные
кольца. А остальные старики, уложив в фургоны тела, которые ещё можно
было по-человечески похоронить на кладбище и закопав в общую яму уже
разложившиеся, стали потихонечку выбираться с острова. Завершив последнюю
попытку найти сына, Иван Василиевич быстро зашагал за ними вдогонку.
Он даже не знал, что ему делать: радоваться или печалиться. «Может, красные
в плен взяли Василия?» - мелькнула дурная мысль в голове Губина-старшего,
но он тут же постарался отогнать её от себя: «Не дался бы он им в руки. Уж
больно ловкий и везучий. Да и Воронко среди лошадей убитых не было видно.
А если Воронко нет, значит и сын живой».
На обратном пути Покровку сорокинцы проезжали затемно. И на этот раз
не ёкнуло отцовское сердце, когда проезжал мимо избы Полины. В Большое
Сорокино обоз с телами повстанцев прибыл под утро. Несмотря на ранний
час, его уже поджидали представители советской власти, которые категорически
запретили хоронить бойцов повстанческого отряда на сельском кладбище.
Немного повозмущавшись, весь обоз вынужден был покинуть пределы
села и окольными путями добираться до заимки.
Сразу по прибытии обоза в лагерь, бойцам, погибшим за право свободно
работать на земле и достойно жить, были организованы похороны. Не обнаружив
среди убитых своего друга, Фадеев разыскал Ивана Васильевича и
спросил: «Василия я что-то не увидел? Пётр и Филька есть, его нет. Может, где
в кустах лежит или в болоте утонул?». «Все кусты облазил не на один раз и по
болоту шарил глазами. Нет там моего сынка. Ума не приложу, где он может
быть? Даже грешным делом подумал, что не в плен ли попал? А там с ним долго
возиться не будут. Узнают кто такой, и к стенке», - ответил Губин-старший. «Есть
одно место, где Василий может быть! Туда он даже полумёртвым доберётся», -
воскликнул в догадке Сергей. «Чо за место такое? Сказывай, если знаешь», -
оживились в надежде глаза Ивана Васильевича. «Рассказывать не буду, но
если он там, то уже завтра утром я его привезу сюда», - пообещал Фадеев.
Полина всё утро и весь день боролась за жизнь возлюбленного. Обтирала
раны отварами, обкладывала их разными целебными травами, перебинтовывала
через каждые два часа, но даже видимого улучшения состояния у
Василия не наблюдала. Он стонал, выкрикивал какие-то несвязаные слова,
дрожал всем телом и иногда ненадолго забывался. И только ближе к утру следующего
дня Губин-младший впервые открыл глаза и увидел сидящую рядом
Полину. Вначале он принял это за сновидение и тяжело вздохнул. Этот вздох
услышала девушка и тут же вскрикнула: «Васенька, наконец-то, ты очнулся!».
Губин-младший хотел было рукой дотянуться до лица девушки, но острая боль
пронзила всё тело. «Лежи спокойно и не шевелись. У тебя две тяжёлые раны
на теле. Лучше я к тебе поближе сяду», - предупредила девушка. От страшной
боли в правой руке у Василия помутилось сознание, он вновь впал в забытье.
Очнулся Губин-младший от полушепота, который раздавался из сеней. «Чей
это жеребец стоит у тебя за пригоном? Ты чо, девка, никак бандита пригрела?
Красные узнают про это, так не только тебя кнутами отхлещут, но и мне достанется
», - говорил мужской голос. «Дядя, за этого бандита я не только плети
выдюжу, но и смерть спокойно приму. Израненый он сильно. Без помощи ему
никак нельзя оставаться», - ответил женский. Прислушавшись, он узал только
голос Полины, а второй, мужской, ему был почти не знаком. «Ну, смотри, племянница,
как бы ты имя брата перед новой властью не опорочила. Куманьки
не посмотрят, что ты родная сестра красного командира, геройски павшего в
боях за советскую власть», - предупредил мужской голос и послышался скрип
входных дверей. Полина вернулась в комнату, где на полу лежал Василий и
присела с ним рядом. «Прав твой дядя. Красные тебя не пожалеют за меня», -
прохрипел едва слышный голос Василия. «Васенька, как ты себя чувствуешь?
Давно проснулся?» - прозвучал нежный и чистый, как ручей, голос девушки.
«Нет, недавно. А сколько времени, Полинушка, я у тебя нахожусь?» - спросил
Василий. «Второй день заканчивается. Вчера под утро Воронко тебя ко мне
привёз. Плохой ты был, шибко плохой. Думала, что долго глаза не откроешь,
а ты вот уже какой говорливый стал», - ответила Полина и ласково погладила
по голове Василия. «Выбираться мне из твоей избы, родная, надо. Если меня
красные здесь найдут, то и тебя заодно со мной в каталажку заберут и судить
будут». «Куда тебе в таком состоянии выбираться от меня? Ты ведь даже на ногах
стоять не сможешь», - возразила Полина. «А вы мне с дядей подсобите на
Воронко взобраться, а на нём уж усижу как-нибудь», - болезненно улыбнулся
Губин-младший. Полина хотела было что-то ещё сказать, но в это время в избу
вбежал её дядя и почти выкрикнул: «Отряд красных в Преображенку вошёл.
Скоро у нас будет. Красноармейцы рыщут по всем домам и ищут бандитов, а
заодно барахлишко и продукты забирают. Полное беззаконие вершат. Чо будем
делать-то с твоим гостем незваным?» - спросил он. Выслушав дядю до конца,
Полина спокойно ответила: «Повесь на входную дверь моей избы замок и
запри его на ключ. А если спросят, где я, ответь, что ещё вчера отправилась
в город по делам, связанным с гибелью брата». «А жеребца куды девать? На
него красноармейцы враз глаз положат! Может, его за огороды в лес отвести и
привязать к берёзе?» - спросил дядя. «Не надо его никуда отводить. Только отвяжите
от привязи, а он уж просто так в чужие руки ни за что не дастся», - вмешался
в разговор Василий. «Ну, ладно. Пойду я. А то не оглянешься, красные
в наше село войдут. До Преображенки-то здесь рукой подать», - высказался
дядя и быстро вышел из избы. Затолкнув в петлю ухо замка и заперев его, он
положил ключ под ступеньку крыльца и пошёл к жеребцу. Воронко вначале
чуть не сбил незнакомца грудью, но поняв, что этому человеку он не нужен,
спокойно дождался, когда тот отвяжет поводья от жерди.
Через пару часов, как и предупреждал дядя Полины, красные появились
в Покровке и начали обыск дворов сразу с обоих сторон. У избы Полины они
уже были в первые минуты своего пребывания в селе. Увидев, что два красноармейца
вошли во двор племянницы, дядя поспешил к ним навстречу через
боковую калитку. «Здравствуйте, товарищи солдаты. Вы, поди, к моей племяннице
по линии уездного комиссариата прибыли? Так её нет дома. Она ещё
намедни в город пешком направилась», - любезно сообщил он. «Да нет, не из
комиссариата мы, а ищем бандитов недобитых, которые с Козлячьего острова
успели убежать. А зачем ваша племянница в город в комиссариат отправилась?
» - поинтересовался один из красноармейцев. «Так узнать, почему ей
пособие никак не пришлют за убитого ещё весной бандитами брата. Племяш-
то мой, Пироженко Фёдор Степанович, сказывают, большим военачальником
был в Красной Армии. Не слыхали про такого?» - спросил дядя у бойцов. «Как
же, слыхивали. Мой товарищ в его взводе служил. Боевой, говорят, командир
был», - отозвался один из красноармецев. «Так он и в детстве никому спуску не
давал», - разоткровенничался дядя. «Ну, ладно. Коли дома хозяйки нет, то и делать
нам здесь нечего. А ты, как я вижу, по-соседству с племянницей живёшь.
Может самогоночкой или ещё чем угостишь?» - расплылся в улыбке один из
бойцов красной армии. «Найду и самогоночки, и закусочки к ней. Пойдёмте за
мной вот через эту калиточку», - пригласил дядя и бойцы с большой охотой последовали
за ним. И уже попутно, он проронил: «Их мать моей родной сестрой
была. Приходилось постоянно ей помогать, после того, как её мужа забрали
на ерманскую, с которой он так и не вернулся. Да и она недавно померла от
болезни тяжёлой».
Из села красные ушли уже к вечеру. Бандитов, конечно, они не обнаружили,
зато всё что на глаза попалось, забрали себе. Ропот недовольства прокатился
по Покровке, но открытого выступления со стороны граждан не последовало.
Как только угроза миновала, дядя Полины открыл дверь и из сеней громко
крикнул: «Пронесло, слава Богу. Ушел из Покровки отряд мародёров». Полина
выглянула из горницы и произнесла: «Спасибо, дядя, за то, что спас нас. Видно
хорошо ты солдатиков угощал, раз они у тебя в избе не меньше часа были».
«Да уж пришлось раздобриться. Зато они из дома и амбара ничего не взяли», -
объяснил он племяннице свою тактику.
Как только на улице стемнело, Василий впервые за последние трое суток
заснул крепким сном. Поэтому, он даже не слышал, как к ограде полининого
дома подъехал фургон, из которого выскочил Сергей Фадеев. Но посторонний
шум услышала Полина и сильно встревожилась: «Кого это ночью ко мне принесло?
Может, случайно кто завернул?». Услыхав осторожный стук в оконное
стекло, она открыла занавеску и тихо спросила: «Кто вам нужен?». «Я разыскиваю
своего друга, Губина Василия, которого ранили в бою на острове за Ново-
Берёзовкой. Там мы всё обыскали, но не нашли его. Вот я и подумал, что может
он до вас добрался», - сказал Сергей. «Проходи в избу, я сейчас отопру», -
пригласила Полина и вышла в сенки. «Так Василий у вас или нет?» - спросил
Фадеев, как только оказался в избе. «А почему ты подумал, что твой друг может
быть у меня?» - не ответила на прямой вопрос Сергея Полина. «Однажды,
ещё в июле, мы проходили по вашему селу и у твоей избы Василий откололся
от отряда и велел нам идти дальше. Позже Филька мне рассказал, у кого командир
был. А теперь и Фильки не стало», - объяснил Фадеев. «В горнице спит
Вася. Сильно ослаб он от ран. Первый раз так крепко заснул. А то в бреду всё
метался», - пояснила Полина и спросила: «Забирать с собой собрался?». «Другого
выхода у меня нет. Если его найдут здесь, то и вас не пожалеют. Василия
давно куманьки мечтают выловить и расстрелять», - признался Сергей. «Вам не
довезти его до дома. Он ещё очень слаб и требует постоянного присмотра», -
засопротивлялась Полина. «Ничего, как-нибудь потихонечку до лагеря довезу,
а там фельдшер за него возьмётся», - успокоил Сергей. Девушка посмотрела
на него пытливым взглядом и решительно заявила: «Тогда и я с ним поеду. Помогать
буду фельдшеру ухаживать за Васенькой». «Я не возражаю. Вот только
бы кто помог его до фургона донести и на сено положить». «Сейчас я за дядей
сбегаю, а ты загоняй пока фургон на двор к крыльцу. Всё ближе нести будет», -
скомандовала Полина.
Когда Василий проснулся и узнал, что за ним прибыл Сергей, он очень обрадовался.
Но как только друг детства сказал что и Полина собирается сопровождать
его в дороге, немного расстроился. «Зачем, Полинушка, ты приняла
такое решение? Я бы немного поправился и сам к тебе приехал», - нежным
голосом сказал раненый. «Ты не беспокойся, обузой в вашем лагере не стану. Я
всё буду делать, что меня фельдшер попросит. Рядом со мной ты быстрее выздоровеешь
и станешь прежним командиром», - улыбнулась девушка.
Раненого потащили на улицу прямо на тулупе. Как смогли, осторожно положили
его на толстую подушку душистого сена и с облегчением выдохнули.
«Тяжёл больно твой ухажёр. Чуть все жилы на руках не оборвались», - пробурчал
дядя. «Сильный Вася мой. Вот поставлю его на ноги, тогда к тебе приедем
помогать землю пахать», - улыбнулась Полина и добавила: «Ты уж присмотри
здесь за моим немудреным хозяйством». «Поезжай. Никуда не денутся твои
три курицы. Все яйца, которые они снесут, в корзину складывать буду. Вер
нёшься домой, так хоть поесть что будет», - пообещал дядя и тут же спохватился:
«А жеребца-то забирать будете?». «Воронко?!» - удивился Сергей. «Не знаю,
как его кличут, но дюже красивый», - уточнил дядя и пошёл за пригон.
Привязав Воронко за повод сзади фургона, Фадеев выехал со двора на
Кротовский тракт. Попрощавшись с дядей, вскоре к нему присоединилась и
Полина.