1. Прикупи побольше виски
- Опять ничего? – рука молодого человека скользнула по серебристым волосам и зарылась в карман пиджака, а излишне живые глаза оторвались от пейзажа за окном и упёрлись в лицо пожилого дворецкого Генри Гарда.
- Ничего, мистер Соул. Вынужден вас огорчить: рукописи не будут опубликованы даже в «New story».
- И судя по твоим пустым рукам, те самые рукописи уже присвоены?
- Вместо них меня просили передать вам приглашение на «обсуждение» вашего творчества в восемнадцать-ноль-ноль. Они готовы публиковать, но только после существенной редактуры.
- Хо-хо, инициативные господа однако, - нервно усмехнулся писатель.
Над Дэвидом Соулом уже вился дым. Толстая сигара с палец торчала в зубах двадцатилетнего парня. И, несмотря на то что Дэвид выглядел на тридцать из-за тёмных кругов под глазами и морщин на лице, с сигарой он выглядел нелепо, как сын в больших отцовских туфлях. Тонкие черты лица, слегка выделенные скулы, гладко выбритый подбородок – всё это придавало юноше аристократический вид. Однако ссутуленные плечи, застывшая на лице бессонная ночь и слегка согнутые колени противоречили образу члена высшего общества.
- Да, эта встреча, вероятно, будет похожа на намеренное разбитие в пух и прах, но небольшая надежда на критику обоснованную и помощь со стороны вышестоящих писак возможна.
Пусть в глазах дворецкого блестел добрый, почти дружественный сарказм, а формально подкованная речь была отброшена, лицо его оставалось совершенно спокойным, будто маска. Генри вообще редко менял её на живые эмоции. Он был достаточно стар для того, чтобы число событий, способных затронуть его душу, свелось к нулю. Несмотря на возраст, Генри Гард крепок, а также вежлив и услужлив к посторонним и бесконечно верен своему подопечному. Он был для Дэвида слугой, а после злополучной автокатастрофы и смерти отца Дэвида (мать покинула этот мир с приходом в него сына) стал другом и советчиком. Впрочем, этот переломный момент они договорились больше не вспоминать.
- Что ж, - медленно проговорил Дэвид, судорожно перебирая сигару пальцами. – сейчас уже полпятого. Прогуляюсь. Прикупи побольше виски к ужину.
2. Бисквит
Мелкий моросящий дождь поприветствовал Дэвида на лондонском тротуаре. Капли мечтательно шептали о чашке чая, мягком пледе и какой-нибудь простенькой книжке, сюжет которой отвлечёт от скуки и забудется через пару дней.
В обычный день Дэвид взял бы уже кэб и покатил до места назначения, задумчиво поглядывая на мощёные улочки английской столицы, слушая перестук копыт и барабаня по подлокотнику в ответ. Но сегодняшний день был необычно отвратительным, и юноша приподнял воротник пальто, спрятал руки в карманы и побрёл, едва удерживая в голове маршрут своего пути. Будучи натурой творческой, он обнаружил некое сходство между собой и этим вездесущим дождём и потому наивно ожидал от него… сочувствия?
Как только над входной дверью нежно прозвенел колокольчик, так в нос Дэвиду закрался запах пирожных, бисквитов, печенья с миндалём и разнообразных тостов. Сегодня особенно сильно хотелось выпить чаю, да и стрелки на серебряных карманных часах, оставшихся от отца, напоминали о времени чаепития.
- Остался час, - пробубнил себе под нос горе-писатель и стиснул зубы. Аппетит к «чайной процедуре» сразу начал пропадать, но Дэвид всё равно повесил своё пальто на крючок, обвил его воротник шарфом и накрыл слегка намоченной шляпой. За прилавком недорогого, но уютного заведения стояла низенькая и полная старушка лет семидесяти, похожая на мячик, и мило улыбалась посетителям. В Англии принято улыбаться всем, однако есть ещё одна причина такого отношения: Дэвид был здесь частым гостем и все свои прогулки начинал и заканчивал именно в этой чайной.
- Вам как обычно, мистер Соул?
- Да, благодарю, - и пара слегка мятых купюр оказалась перед старушкой.
Вскоре поднос с белой дымящейся чашкой и небольшой тарелкой с малиновыми бисквитами оказался перед молодым человеком. Дэвид смотрел на угол крохотного столика в задумчивости. Вместо этого столика он видел массивную столешницу тёмного дерева с разбросанными рукописями. Отец привёл его в свой кабинет, дабы пятнадцатилетний сын оценил его творчество. Гарольд Соул считал Дэвида талантливым писателем со светлым будущим и потому во многих вопросах, касающихся творчества, прислушивался к мнению сына. Простые и при этом ёмкие строки отцовских стихотворений давно и успешно публиковались, и потому судьба Дэвида была предрешена, причём по большей части им самим. И всегда столешница Гарольда оказывалась завалена черновиками, написанными не только отцом, но и сыном…
Дэвид вздрогнул, отхлебнул немного чая и откусил солидный кусок своего любимого бисквита. Он с аппетитом уплетал его всё детство, брал с собой в дорогу и даже получал нагоняи от отца за крошки на столешнице. Сегодня малиновый бисквит на вкус был как крошёный картон.
3. Сигара
«Бекон, пара коробок яиц, сигары, томаты… Что-то ещё. Проклятье, вспоминай! Стареешь, Генри совсем стареешь.»
Гард зашёл в бакалейную лавку и купил бекон, не самый лучший, но всё же с аппетитной прослойкой мяса.
«Н-да, сегодня Дэвид определённо будет в расстроенных чувствах. Любимое дело прогорает. Такое непросто пережить уже «бывалому» человеку, а он… бедный парнишка.»
Три коробки уютно расположились рядом с беконом в сумке: две с яйцами и одна с сигарами. Гард остановился, задумался на секунду, после чего распаковал последнюю коробку. Дымя только что зажжённой сигарой, он топтал тротуар и думал, где бы подешевле приобрести томаты. Да, они с Дэвидом не бедствовали – тот получил весьма солидное наследство от отца, (тут Генри поморщился и затянулся покрепче) – однако некоторый прагматизм был присущ им обоим.
«А, точно, на соседней улице неплохой магазинчик. Чёрт, да что же я забыл?»
После смерти родителей Дэвид сильно изменился. Около года Генри не мог узнать своего подопечного. Юноша почти не разговаривал, начал курить и выпивать (что плохо), а также много сочинять (что хорошо). Почти год Гард молча приносил еду к комнате Дэвида и уходил в свою комнатушку на первом этаже большого дома семейства Соулов, чтобы выпить чаю, усесться читать книгу и уснуть через пять минут с сигарой в зубах. Ему частенько за это попадало от Гарольда Соула, однако что поделаешь – привычка…А через год Дэвид немного оправился, собрал свои вещи, выкинул более половины написанного за это время и изъявил желание переехать куда-то поближе к центру. Это была первая и пока что последняя крупная трата наследованных денег, и оно того явно стоило: новое место, вид из широкого окна на оживлённую улицу Лондона, кипящая вокруг жизнь – всё это позволяло парню хоть как-то забыть случившееся. Забыть…
«Виски. Я забыл купить чёртов виски для мистера Соула», - Гард театрально хлопнул себя по лбу и зашагал в другом направлении.
4. Логово питона
Здание издательства «New story» совершенно ничем не отличалось от сотен других немного устаревших зданий в Лондоне. Это была обыкновенная кирпичная трёхэтажная коробка с маленькими окошками и кронштейнами. Углы здания украшали далеко не целые русты, а над входом красовалась жёлтая вывеска с оранжевыми буквами на ней, будто прибитая к межэтажному карнизу. Дэвид вздохнул и шагнул в тёмно-коричневые тяжёлые двери.
Эхо шагов мячиком скакало от стены к стене в просторном и даже уютном холле. Камин из красного кирпича тускло освещал пару перламутровых кожаных кресел и такого же цвета громадный диван, видавший виды. Дэвид щёлкнул крышкой карманных часов, подходя ближе к огню. Семнадцать-пятьдесят. Что ж, кресло выглядит и вправду удобным.
- Мистер Соул, здравствуйте! – густой бас разлился по холлу.
- Добрый вечер, мистер?.. – юноша с трудом оторвал взгляд от малинового свечения в камине и пожал широкую ладонь, протянутую из мрака. Тут же массивная фигура человека оказалась у камина, подсыпала угля изголодавшемуся пламени, а в следующую секунду очутилась в соседнем кресле. «Делец», - подумал Дэвид и откинулся на спинку, поморщившись от скрипа кожи. Через пару минут комната значительно осветилась и собеседник стал виден. Это был солидный господин лет сорока пяти, и всё в нём было громоздко. Крупное тело с широкими плечами и могучими руками напоминало раскидистый дуб, а ноги колонны этому соответствовали. Гладко выскобленное лицо было абсолютно спокойно, тёмно-зелёные и немного подслеповатые глаза покоились под густыми бровями. Большой нос контрастировал с узкими, почти бескровными губами, и либо этот контраст, либо что-то ещё отталкивало Дэвида, глядевшего на вошедшего гиганта искоса. Тот повернул голову в сторону писателя и заговорил.
- Оливер Браун, можно просто Оливер, - и улыбнулся рядом жемчужных зубов.
Соула передёрнуло. Идеально выглаженный костюм, безукоризненная осанка, противно-насмешливый огонёк в глазах… «Будто мне предстоит общаться с недавно отужинавшим питоном», - подумал Дэвид и выдавил из себя подобие улыбки.
- Я – ведущий редактор издательства «New story», и прочтение ваших рукописей подтолкнуло меня на личный разговор с вами. К тому же фамилия Соул… Ваш отец, не побоюсь этого слова, был великим человеком!»
Слащавая интонация басистого голоса превратила его в гул пчелиного улья. Дэвид героически боролся с желанием встать и уйти из холла, из здания, из Лондона…
- Вы были с ним знакомы?
- Да, разумеется. Ещё до того, как занял этот пост. Как творческая личность, признаться, я вырос на произведениях вашего отца. Многие писатели, печатающиеся у нас, почерпнули колоссальный опыт из его сборников. Но давайте обратимся к вам.
Одна пчела отбилась от роя и вонзилась жалом в мозг Дэвида.
- Ваше творчество рассматривалось комиссией весьма сильных писателей и мной в частности (Да вы скромняга, мистер Браун), потому можете ожидать весьма объективной критики. Её немного, но она существенна. Понимаете ли, с точки зрения стихосложения ваши произведения безукоризнены, равно как и со «смысловой» позиции. Они дышат философским подтекстом, рифмы точны, слог уверенный. Вы сын своего отца, мистер Соул.
Заискивающая улыбка, свечение зелёных, поистине змеиных глаз. Жало второй пчелы впилось в сердце, а пальцы Дэвида впились в подлокотники кресла, чего Оливер не заметил.
- Однако эмоционально… Не знаю, как вам и сказать, мистер Соул, потому скажу, как есть. Явный недостаток образов, прослеживается некая сухость в сравнении с творчеством мистера Гарольда, уж простите мне столь частое его упоминание. В общем, многие произведения похожи на газетную вырезку, крайне интересную и ёмкую, но всё же… Не обижайтесь, но, как бы пафосно это ни звучало, вашим стихотворениям не хватает души.
Два года совместного творчества с отцом пронеслись в голове юноши. Он вспомнил, как поначалу дела Гарольда шли туго, и тот совсем не понимал почему. Дэвид продолжал вспоминать, как осмелился указать отцу на то, что восход солнца нельзя описать как факт, равно как невозможно заключить эмоции от взгляда Моны Лизы в коротенькое предложение. Отец и сын несколько рассветов подряд просидели на холмике подле их дома, практикуясь запирать необъятное в словесную оболочку. Они вместе праздновали тот день, когда стихотворение Гарольда Соула «Золотые росы» облетело многие издательства страны…Дэвид вспомнил триумф для двоих и благодарность отца для него – серебряные часы.
Они творили вдвоём. Нежные и тонкие образы Дэвида бронёй покрывал крепкий и уверенный слог Гарольда. А остались только часы. Никто об этом не знает и знать не должен. Уж подавно не ты, оливер Браун, питон издательский.
- Мистер Соул?
- Да, простите, я задумался. Что вы сказали?
- Мы с коллегами позволили себе написать несколько комментариев и рецензий…
Через час чёрная фигура в плаще и шляпе уверенно вышла из здания издательства «New story» с пачкой бумаги под мышкой и зашагала по ночной мостовой. Лондон медленно погружался в сон и будто сочувствовал Дэвиду, совершенно лишённому этого блаженства.
5. Хоть что-то
- Сэр, позвольте всё же поинтересоваться, для чего вам понадобился этот деревянный колосс? – Генри тяжело дышал на пару с грузчиком, хмурным пузатым мужчиной с огромными руками-ковшами. Не получив ответа, дворецкий обернулся к нему, сунул чаевые и махнул рукой, на что рабочий нелепо откланялся и загромыхал вон из дома. Генри решительно ничего не понимал и начал это делать со вчерашнего вечера, когда Дэвид вернулся домой с восковой маской вместо лица, а на осторожные вопросы встревоженного друга отмахивался и всё подливал себе виски. Последний раз Генри видел его таким в день похорон Гарольда.
Весьма скоро одна бутылка была осушена, на восковой маске проступили затуманенные глаза, а юноша, взявшись за крышку второй бутылки, заговорил.
- Завтра поедем в старый дом, заберём отцовскую столешницу.
- Но зачем? – старина Гард опешил: Дэвид Соул зарёкся посещать семейное гнездо когда-либо, и даже когда среди наскоро собранных и привезённых в новое жилище вещей не нашлось нескольких необходимых предметов, Генри ездил собирать их в одиночестве. При нём был лишь список, составленный юношей.
- Дэвид?
Нет ответа. Лицо парня, скрытое в тени, было направлено в стол. Растрёпанные волосы спадали вниз, и видно было только тускло светящиеся глаза.
- Зачем тебе столешница, Дэ...?
- Да на кой чёрт тебе вообще нужно это знать, а? – крик разлетелся по комнатам с невероятной скоростью и будто застыл в них. Крик, какого Гард ни разу за время своей службы не слыхал. Глаза под свисающими волосами уже не тлели, а пылали огнём, но не гнев переливался в нём, а детская, безграничная грусть. Через минуту повисшая звенящая тишина была прервана хриплым голосом Дэвида: «Прости. Скажу позже, завтра, не знаю. Не забудь нанять грузчика.»
Тёмная фигура мистера Соула поспешила покинуть зал. Ошарашенный Гард выдохнул, отодвинул блюдо с остатками ужина и задымил.
Однако всё это происходило вчера, а сейчас Генри всё ещё стоял, слегка ссутулившись, и ждал ответа от своего подопечного.
- Мистер Браун из «New story» весьма доходчиво мне объяснил, чего не хватает в моих строках, - пробормотал тот, слегка взмахнув в воздухе невесть откуда взявшимися рукописями, - Сравнений с одухотворёнными стихотворениями моего отца не было конца, и раз уж у меня нет его уникального таланта, то пусть будет хотя бы столешница».
И Дэвид умолк, криво усмехнувшись бескровными губами.
6. Пятна
Невероятно сложно оттереть впитавшиеся чернила от чего-либо, особенно от дерева. Дэвид сидел в кожаном кресле и задумчиво тёр маленькой тряпочкой по столешнице, совершенно не вписывающейся в интерьер комнаты. В воздухе струился запах спирта, настолько сильный, что у человека трезвого точно заболела бы голова. Однако пятна чернил многолетней выдержки всё не поддавались.
- Проклятье, - буркнул юноша, отставив пустой флакон. Он понимал, что чернила навсегда останутся с этим столом вне зависимости от его усилий, однако просто не мог остановиться. Дэвиду попросту было необходимо отвлечься от мыслей и хотя бы попытаться стереть воспоминания о детстве. Невероятно сложно оттереть въевшиеся чернила…
Дэвид искал что-нибудь на замену закончившемуся спирту, и тут взгляд его замыленных глаз пал на початую бутылку виски.
- Что ж… - юноша, пошатываясь, поднял из кресла.
Через полчаса бутылка оказалась пуста, однако это была заслуга не только Дэвида. Хоть пятна и оставались на своём прежнем месте, только слегка посветлев, тряпочка уже валялась под столом, а беспокойный поэт шагал вдоль громадного книжного шкафа, ероша волосы и нервно посвистывая. Старые настенные часы говорили о часе достаточно позднем, и сумерки начали забираться через окно в комнату. Они зарывались между книгами, ползали по продавленному тёмно-зелёному дивану, струились в тяжёлых шторах и будто бы впитывались в дерево столешницы треклятыми пятнами. Дэвид почти что в страхе зажёг свечу, позволив теням плясать на бежевых стенах, и с глубоким вздохом опустился в кресло. Нужно начать работать. Но над чем и как?
Пока рука тянулась за бумагой, перед глазами Дэвида проносились фрагменты прошлого: «писательские вечера» в кабинете отца, рассветы на холмике, выступления, гости в зале особняка. Болью в голове откликнулись следующие эпизоды: тело с закрытым лицом и в отцовском пальто, полицейские, перекошенная физиономия Генри Гарда в сигаретном дыму, гроб в неспокойном свете камина…
Зажмурить глаза, тряхнуть головой, вытряхивая пепел прошлого из неё, взяться за ручку, взяться за работу! Дэвид повиновался самому себе, и тут перед ним проявилось громоздкое лицо Оливера Брауна, густой бас запульсировал в висках: «Вашим стихотворениям не хватает души.»
Ручка застыла в тонких пальцах, губы растянулись в странной полубезумной улыбке.
- Неужто всё так просто? Неужто я так глуп, чтобы не понять сразу? Будет вам душа, мистер Браун, я знаю, где искать! – и Дэвид погрузился в светлые воспоминания с печальным исходом уже по собственной воле, с особенной тщательностью, а рука дрогнула и пустила ручку в пляс по листам бумаги.
7. Тогда
Генри восседал в своём кресле качалке, спрятав ноги под мохнатый плед тёмно-зелёного цвета. Простенькая приключенческая книжка в его руках была открыта на одной и той же странице около получаса, крепкий чай в причудливо огромной кружке давным-давно остыл, забытый на журнальном столике. Мыслями дворецкий находился в прошлом, равно как и его юный подопечный в соседней комнате, однако воспоминания старика были много светлее и приятней. Вот Дэвид и Генри запускают воздушного змея на холме подле особняка. Счастливый визг малыша разносится ветром с возвышенности далеко-далеко, а лёгкий бумажный самолётик режет своими красными крыльями тёплый майский воздух. А вот они втроём собрались за столом, и уже слегка повзрослевший, но по-прежнему крайне впечатлительный Дэв без умолку рассказывает о шалостях, учинённых им на школьной перемене. Гарольд порицает сына за разбитую в классе биологии вазу и запущенный бумажный самолётик в классе географии, однако Генри видит тёплый свет и смех в глазах главы семейства...
Старик закряхтел, отложил книжку, ловко подхватил кружку с чаем и отхлебнул холодный напиток и, поморщившись, буркнул: «Никуда не годится!»
- Никуда не годится, - ворчал Гарольд Соул, ведя хмурого сына в больницу, - Скажи мне, мистер, на кой чёрт ты полез на крышу сарая?
Ранним утром отец и двенадцатилетний сын шли в больницу: открытый перелом руки был тому причиной. Дворецкий брёл чуть поодаль, нёс кожаный чемодан и ёжился от дыхания утра.
- Ты сам говорил мне вчера, что на образ рассвета в твоём стихотворении будто бы не нашлось кругозора.
- И чем же юному поэту не угодил вид со второго этажа его дома?
- Какой же кругозор через окно, отец?
И тут Гарольд рассмеялся. Он хлопнул сына по плечу и тут же извинился. Теперь звонко захохотал Дэвид, не смотря на боль в руке. Чего уж, Генри тоже не смог сдержать улыбки, и только одинокий дворник с недоумением смотрел на них.
Тогда гард был спокоен и по-настоящему счастлив. Он знал, что после посещения доктора и наложения сыну гипса мистер Соул отправится в редакцию, а Генри, подмигнув парнишке, поведёт его в чайную за любимыми малиновыми бисквитами Дэвида. Вечером они соберутся перед камином крепкой троицей и будут читать или болтать о всякой всячине, просто наслаждаясь жизнью. Все дела сделаны, все тревоги далеко… всё будет хорошо. «Но не стало, - тяжело промолвил Гард, - не стало…»
Сейчас Дэвид заперся у себя на ужин он не выходил… Что-то усердно пишет, даже через стену слышен скрип его ручки. За сегодняшний вечер Гард видел его единожды: когда Дэв пришёл на кухню за чаем, и, как только напиток был готов, парень неестественно и совершенно неуместно подмигнул Генри и ушёл к себе.
Всё это напоминало ему… Всё это уже было раньше, этот ужасный этап пройден, и дворецкий очень не хотел его повторения.
8. Я здесь
Доски натужно поскрипывали под двенадцатилетним мальчишкой. Крыша небольшого сарая явно не несла в себе функции скамейки, и Дэвиду было немного неприятно ощущение прогибающегося под его весом дерева. Однако подавляющая часть внимания юнца была прикована к зубчатой из-за большого числа крыш домов линии горизонта. Там, вдали, на черепице Лондона золотом разгорался новый день. Дэв, не отрывая взгляда от рассветного пламени, достал из кармана куртки маленький блокнот и сточенный карандаш, но сколько бы он ни пытался составить хоть пару стихов… Чихнув от недовольства и холода, юнец вновь уцепился взором за линию горизонта и начал записывать в блокнот отдельные слова, приходившие ему на ум при виде рождения нового дня. В блокнот попали и крупная роса, приобретшая янтарный цвет от солнечных лучей, и чистое небо, синее над головой и зеленеющее к горизонту… Холодный воздух щипал нос, однако Дэвид вдыхал его полной грудью, до слёз на глазах. Наконец, когда одинокий, едва знакомый ему дворник поплёлся по улице, как побитый старый кот, мальчишка засобирался домой. Он отложил блокнотик и карандаш, повернулся спиной к рассвету, спустил вниз ноги, повиснув на руках… Мокрой от предутреннего тумана доске крыши, разумеется, не было никакого доверия и не зря: пальцы скользнули, худая фигурка мальчугана, сопровождаемая вскриком и освещённая первыми лучами солнца, сорвалась вниз…
Что-то было не так. Дэвид отложил ручку на край столешницы, упёрся острыми локтями в колени и сжал пальцами виски. Воспоминания того утра поблекли, выцвели. Юноша копался в прошлом и устало, будто нехотя осознавал блеклость событий, уже преданных бумаге. Он с трудом цеплялся за них, пытался найти свет там, где он точно был и откуда пропал сейчас. Дэвид будто бродил с фонариком по комнате с зашторенными окнами.
Пальцы с висков скользнули к листу исписанной бумаги и подхватили его. Покрасневшие уставшие глаза принялись пробегать строки. И тут же краски вновь вернулись в память Дэвида. Вновь переливался золотом горизонт, синело чистое и огромное небо над головой, которое даже немного пугало юнца, блестела янтарём роса… Тонкие губы уставшего писателя слегка дрогнули: «Пожалуй, вот оно, я не прогадал. Моё прошлое бережно укуталось в бумагу. И я. Я здесь.»
Стук.
9. Долгая ночь
- Мистер Соул, я не отвлеку вас?
- Брось, Генри. Заходи.
Старик приоткрыл дверь и бочком протиснулся в комнату. Дэвид уже усиленно рассаживал строки по листам, низко наклоня голову над столешницей. Старик улыбнулся. Точно такую же картину он видел, когда заглядывал в кабинет Гарольда Соула, ожидавшего крепкого утреннего чая и оладьев. С этой улыбкой старик уселся на диван подле стола и упёрся взглядом в серебристую макушку своего подопечного.
- Дэвид, я…
- Что такое, друг? – склонённая серебристая голова резко обратила лицо на Генри. Красные от усталости глаза смотрели с неприятным вниманием, выражая уже прозвучавший вопрос. Улыбка начала увядать на лице Гарда.
- Дэвид, я хотел сказать, что, судя по всему, на завтра намечается отличная погода, и…
- Я занят.
Неловкое молчание. Воздух в комнате будто бы звенит, эхом распространяя скрип ручки. Глаза писателя уже опустились к чернильным змеям на бумаге, а рука заскакала от строки к строке.
- Хорошо, - Генри необычайно резво для своего возраста вскочил с дивана и зашагал к выходу, - Я заварю вам чаю, мистер Соул?
- Да, меня ожидает долгая ночь, пожалуй. Спасибо тебе, за всё спасибо.
В этот момент дверь в комнату мистера Соула скрипнула вслед удаляющимся шагам дворецкого, и Дэвид, на минуту задумавшись, вновь склонился над рукописями, будто бы в этом был весь смысл его жизни.
Впереди долгая и тёплая ночь.
10. Свеча
Звякнула ставня, потревоженная порывом ночного ветра. Слабый огонёк свечи едва пережил внезапное вторжение душистого летнего воздуха. Язычок пламени ещё долго метался на тонком фитиле, как маленький атласный флажок в бурю, но всё же смог успокоиться и продолжить свою работу. Он освещал массивную столешницу тёмного дерева, залитую чернилами, касался уютным светом кип исписанных бумаг, сползающих с края и висящих над полом, и чётко, слишком уж чётко выделял белокурую, будто бы седую голову молодого владельца всего этого добра, уложенную на аккуратную стопку особенно тщательно заполненных листов. Поистине умиротворяющее и даже вдохновляющее зрелище: творец уснул за работой, уснул с улыбкой на устах, убаюканный музой и ароматным летним ветром безлунной ночи.
Бесшумно приоткрылась входная дверь, и огонёк второй свечи озарил лицо Гарда. Старик мельком оглядел комнату, и довольная улыбка скользнула по его лицу. Прикрыв ладонью свет огонька в своей руке, дворецкий прокрался в комнату, ловко закрыл ставни и легким дуновением потушил свечу на столешнице, после чего вышел, плотно закрыв за собою дверь. «Крепко спит, вымотался, видать, - старик вновь улыбнулся, продвигаясь к своей берлоге, - Что ж, пора и мне на боковую.»
В доме воцарился покой, такой недолговечный…
11. Просто отвлечься
Синее покрывало опускалось на землю. Старина Лондон медленно засыпал далеко отсюда, а здесь, за городом, было слышно его дыхание, усиленное чистым воздухом летней ночи: гудел паровоз, гремели разъезжающие кэбы и даже будто бы слышался говор людей… Статный двухэтажный особняк, окруженный холмиками и прикрытый с южной стороны дубовой рощей, давно уже спал вдали от суеты в сердце Англии.
Тихий скрип ни капли не нарушил сна домочадцев, чему юный Дэвид обрадовался: отец не был бы рад прогулкам в столь поздний час. Мальчишка осторожно закрыл за собой дверь и, закутавшись в халат поплотнее, побрёл по тропинке в сторону рощи. Дэв был в ожидании кое-чего, а лучшим средством скоротать время для него была прогулка. Даже через подошву домашних тапочек чувствовалось тепло еще неостывшего камня, тёплый ветерок доверчиво тёрся о щёки. Парнишка слушал его истории о цветущих розах, сонных, лениво перекликающихся птицах, ароматных травах и даже не заметил, как вошёл под кроны дубов. Здесь его верный собеседник покинул юнца, запутавшись в широких и сочных листьях, а Дэвид направился прямиком к своему любимому дубу, самому раскидистому и могучему.
Секунда за секундой капали тягуче, обращаясь в поднимающийся над густой травой рощи туман. Шершавая кора дуба остыла, воздух посвежел – в роще становилось весьма холодно для мальчишки в халате и тапках, но Дэвид не спешил уходить. Он чувствовал, что время ещё не пришло, что нужно подождать ещё пару минут, и тогда настанет пора прощаться с дубравой на долго, до следующей ночи.
И вот момент. Роща оставлена позади как раз вовремя, и Дэвид уже восседал на холмике прямо перед домом, чутко прислушиваясь, ища хоть малейший звук из города, с железной дороги, он внимал даже к звёздному небу и не находил ничего. Даже ветерок куда-то подевался, наверное, так и не выпутался из дубовых крон. Абсолютная тишина, весь мир ушёл на покой. Драгоценные минуты звона в ушах и гула биения собственного сердца. И ухнул филин. Тут же перед глазами мальца всё закружилось, завертелось в невероятном вихре, будто бы краски ночи смешивали огромной ложкой. Дэвид на секунду почувствовал себя на голову выше, старше, откуда-то пахнуло лавро-вишнёвыми каплями, в затылке заныло. Тьма. И вдруг он очутился на своём привычном месте – за столешницей перед отцом. Тот стоял подле книжной полки, перелистывая страницы красного томика. Но Гарольд глядел сквозь них, думая о чём-то своём. Дэв оторвался от пера и поднял глаза на отца
- Пап?
Ответа не последовало. Затуманенные взор Гарольда застыл в одном положении. Он выглядел уставшим и постаревшим, ссутуленный, облаченный в потёртый, но до невозможности уютный халат.
- Пап?
- А?
- Ты держишь книгу вверх тормашками.
Тот смутился и неловко перевернул книгу, натянуто улыбнувшись сыну. тут жёлтый потрёпанный конверт сорвался из-под обложки и, сделав кувырок в воздухе, приземлился перед столешницей. Дэв разглядел витиеватые буквы на конверте «Дорогой Гарольд…»
«Это от мамы», - простая и очевидная мысль склонила голову мальца обратно к бумаге.
Гарольд поднял письмо, взглянул на сына и с ощутимой ноткой грусти начал говорить:
«Я начал писать только после… после твоего рождения. Передо мной не было цели развить в себе талант, стать знаменитым. Гарольд Соул на тот момент видел только себя, своё горе утраты и одновременную радость рождения сына. Просто отвлечься, найти занятие…Спустя некоторое время я понял, что творчество не может быть зацикленным на одном человеке, ты помог мне это понять, когда подрос. Те рассветы на холмике, твой перелом из-за желания разглядеть рождение дня поближе. Мой сын научил меня чувствовать и вкладывать чувства в строки, чтобы они помогли другим людям. В этом и есть смысл творчества на самом деле»
Гарольд подошёл к Дэвиду и положил свою жилистую руку ему на плечо.
- А сейчас тебе пора.
- Что?
- Тебе уже пора начать чувствовать, сын.
И Дэвид почувствовал боль в затылке тепло на щеках и… свет?
12. Два дня
Низенький и сухонький человечек в белом халате, обременённый лысиной и огромными очками, отошёл от кровати в комнате Дэвида. За два дня доктор осмотрел пациента, «внезапно обрётшего состояние, подобное коме» («На нервной почве, полагаю») уже десять раз, и всё по нескончаемым просьбам не находившего себе места Генри. За эти же два дня сам Гард ни разу не покидал комнату надолго и представлял собой зрелище ужасающее: красные глаза глубоко спрятались в орбитах, руки, разбросанные по подлокотникам кресла, подрагивали, а голова, не смотря на бодрствующее состояние, был несколько запрокинута назад. Доктор собрал свою аптечку, откланялся и вышел вон, а старик всё продолжал смотреть на Дэвида. Мысли, затёртые за эти два ужасных дня до дыр, лениво копошились в изнемождённом мозге дворецкого. Как до такого дошло? Почему? В тот вечер всё будто было бы нормально, Дэвид говорил некоторые странности, однако… Кома?
Тут старина Гард пригляделся повнимательней к лицу юноши. Будто бы какое-то движение заметил он под его веками… Будто бы свечение. Но это видение быстро рассеялось. «Не смей обманывать себя, старый дурак, - Гард наклонился вперёд, опёрся на колени локтями и уронил голову на руки, - Это всё чёртова усталость.» Он ещё раз вгляделся в тонкие черты лица Дэвида и, ничего не обнаружив, тяжело поднялся и поплёлся к двери.
В зале сидел доктор и протирал очки нижним краем халата. Гард молча уселся напротив него и тут же уловил сочувствующий взгляд громадных (из-за очков, разумеется) глаз напротив.
- Послушайте, вам нужно отдохнуть. Вы ничего, совершенно ничего не можете сделать, понимаете? Он может выйти из неё через десять минут или десять лет… - тут доктор осёкся и поник, осознав, что сболтнул лишнего.
Генри лишь посмотрел на него устало и одними губами спросил: «Что-то можно сделать?» Доктор поник ещё больше.
Тут глаза старого дворецкого расширились, он вскочил и с резвостью, невероятной для человека вымотанного, подбежал к двери в комнату Дэвида. Едва слышался скрип кровати.
Дэвид сидел, потирая затылок. Гард влетел в комнату и схватил юношу за плечи: «Как ты, как? Что?..»
Парень с трудом улыбнулся и произнёс: «Я был с ним. Прости. Теперь я знаю, как ошибался и что делать.»
Гард тяжело выдохнул, улыбнулся в ответ и обнял воскресшего поэта.