Утром я встал рано. Умылся холодной водой из речки и увидел Василия Ивановича, возвращавшегося с ночного дежурства.
- У нас, по-моему, новые жильцы появились, - сказал он, указывая на бутылки под столиком, за которым мы обычно ужинали, так как света в нашем бараке не было. – Надо предупредить их, чтобы не пытались разжигать печь в своей комнате. Сгорит тогда наше жилье в одночасье.
Но искать новых жильцов нам было недосуг: Василий Иванович устал после бессонной ночи, а я спешил на работу.
Герман Петрович уже обосновался в кабинете редактора, и в приемной меня встретила пожилая, коротко подстриженная женщина с папиросой в зубах.
- Максимов? – спросила она, скользнув по моему лицу равнодушным взглядом. – Вот вам ключи и документы на машину. Она стоит во дворе. Редактор просил передать вам, чтобы вы обязательно заехали на мойку. Чистая машина – это показатель нашей респектабельности.
Я взглянул на бейджик, красовавшийся на её плоской груди, и прочел на нем: «Алевтина Михайловна Бойко, личный секретарь редактора еженедельника «Начнем сначала».
«Значит, - подумал я, - плясать мы начнем от старой печки».
Фотография на бейджике была старой, то есть, Алевтина Михайловна выглядела на ней совсем молодой. Она напомнила мне комиссаршу из старых советских фильмов. Не хватало только красной косынки и кожаной куртки.
Я вышел во двор. Черный «Ниссан», стоявший там, был, действительно , очень грязным и неухоженным, но, вопреки моим опасениям, завелся сразу. Я выехал на улицу и остановился у городского парка, чтобы обдумать план дальнейших действий.
В театр ехать можно было лишь после полудня, городская администрация начинала работу с девяти часов, но надо было еще уточнить, с кем я могу там поговорить о строительстве собора. О церковных властях я не имел никакого представления, даже не знал, как они называются и где находятся. Решил вернуться в редакцию и покопаться в Интернете, но тут неожиданно вспомнил…
В 1981-ом году я прилетел в родной город из Москвы по телеграмме: «Двадцать пятого июня отмечаем десятилетие окончания школы. Явка обязательна. Лена Руднева».
Если бы телеграмма была подписана любым другим именем, я бы не поехал, потому что в тот год я стал журналистом центральной газеты и носился по стране со скоростью самых быстрых советских лайнеров.
Но Лена Руднева была моей первой любовью, а она, как известно, никогда не забывается и способна творить чудеса. И, выпросив у редактора отпуск на три дня, я поехал на встречу с одноклассниками.
Юбилей отмечали в лучшем ресторане города. Я вошел в светлый зал, уже заполненный выпускниками и педагогами, и сразу увидел Лену. Она сидела прямо напротив входа, нарядная, красивая и, на мой взгляд ничуть не изменившаяся за эти десять лет.
Она тоже заметила меня и показала мне пальцем на пустой стул рядом с собой.
Не отрывая глаз от её прекрасного лица, я пересекал зал и не замечал того, что происходит в нём. Кто-то хлопал меня по плечу, кто-то орал мне в ухо «Максимов!», кто-то вырвал у меня из рук букет, купленный мною во «Внуково» и подбросил его в воздух с криком «Ура!»
Я подумал, что торжество уже давно началось, и все успели изрядно выпить, а иначе откуда взялся этот телячий восторг.
Но, когда я сел на забронированный для меня стул рядом с Леной, я понял, что банкет еще и не начинался.
- Неужели ждали меня? – спросил я Лену.
- Много чести, - улыбнулась она. – Как всегда опаздывает Раиса Михайловна, наша классная дама. Посмотри на директора: сейчас он, вероятно, сочиняет приказ о её увольнении.
Действительно, наш бессменный директор Иван Николаевич, сидевший неподалеку во главе стола, был хмур и раздражен. Он вертел в руке вилку, иногда нервно постукивая ею по пустой тарелке. Ощутив на себе мой взгляд, он приветственно поднял руку и улыбнулся.
- Вчера он показывал мне в своем кабинете папку с твоими очерками, - сообщила мне Лена совсем равнодушным голосом. – Он гордится тобой. Как и все мы…
- Могла бы ради этого хотя бы в щёчку поцеловать…
- Обойдешься… Я думаю, что сейчас девчонки составляют список желающих тебя поцеловать после торжественной части… И не только в щёчку…
Разговор принимал характер наших обычных перепалок в молодости, когда назревала серьёзная ссора, и я сменил тему, спросив:
- Наших много собралось7
- Почти все. За исключением ушедших навсегда. Ты же знаешь, что Юля Комлева погибла в автокатастрофе, а Сева Разгонов и Камиль Низамов погибли в Афгане?
- Да, знаю. И что-то я не вижу Митяя Борисова.
Лена поднесла к губам палец и указала взглядом на сидевшую напротив Катю Орлову.
Если о нас с Леной в классе говорили: «Они дружат», то Митю и Катю прямо называли женихом и невестой.
- Разве они не поженились? – спросил я.
- Нет, - почти шёпотом ответила Лена. – Хотя заявление в ЗАГС было подано, когда мы еще сдавали экзамены. И поступать они решили в один и тот же институт, в наш политех. Но Борисов исчез прямо с выпускного вечера, как только ему вручили аттестат, ты помнишь?
- Да, говорили, что ему надо было срочно уехать к больной бабушке в Ленинград.
- Правильно, в Ленинград. Только не к больной бабушке, а в духовную семинарию.
- Митяй – в семинарию?!
- Представь себе… А ты разве не знал об этом?
- Нет. Я переписывался с Колей Бутовым, но он о Мите мне ничего сообщал.
- Это потому, что его в классе не любили. Он был сам себе на уме, что и доказал, став священником. Сейчас он служит в нашей кладбищенской церкви. Богомольные старушки в нём души не чают.
С тех пор прошло девятнадцать лет. Я вернулся из столицы в родной город, так как журналисты «совкового» склада центральной прессе были не нужны, Лена с мужем уехала заграницу, а встречаться с другими одноклассниками мне не хотелось, по причине, о которой вы, я уверен, догадались: уж слишком жалкое существование я влачил, работая в бывшей молодёжной газете.
И вот теперь, получив задание разобраться с проблемой строительства церкви на центральной площади, я вспомнил о Мите. И позвонил моей бывшей соседке тёте Шуре, которая регулярно ходила в кладбищенскую церковь, единственную в городе:
- Александра Ивановна, вы не знаете, как зовут священника нашей церкви?
- А их там трое, - ответила тётя Шура – Настоятель отец Димитрий, потом отец Вассиан и отец Сергий…
- А что означает «настоятель»?
- А это самый главный из них, протоиерей…
Итак, Митяй стал протоиереем отцом Димитрием. И он не может не знать об отношение церковной власти к строительству собора…
Через двадцать минут я уже был у старого городского кладбища. Оно теперь находилось почти в центре города и захоронения на нём не проводились с довоенной поры.
Кладбищенская церковь была построена в конце девятнадцатого века, она огромна и красива, и возле неё всегда людно, а во время богослужений попасть туда бывает трудно. Это я узнал тоже от тёти Шуры, которая обычно рассказывала мне о своих треволнениях при посещении церкви.
Но в это утро, когда я решил встретиться с моим бывшим одноклассником, служба в церкви не проводилась, и вокруг было совершенно безлюдно. Одна лишь немолодая монашка сметала пыль со ступеней паперти.
- А где я могу видеть отца Димитрия? – спросил я её..
Глаза женщина скользнули по мне мимолетным взглядом, и не прекращая своей работы, она неприветливо сказала:
- Батюшка светских журналистов не принимает.
Я понял, что она успела увидеть мой бейджик и прочесть всё, что на нем написано.
Я снял его через голову, улыбнулся и сказал:
- Вы меня неправильно поняли. Я не намерен брать у него интервью. Дело том, что с отцом Димитрием мы вместе учились в школе, и я не виделся с ним вот уже сорок лет.
Теперь монашка взглянула на меня более внимательно и даже прекратила мести.
- Право, не знаю, - как-то очень по-старомодному выразилась она. – Обычно, когда нет службы, они выходят из дому почти к полудню .
- А где он живет?
- А вот их дом, - кивнула она на старинное здание с палисадником , стоявшее в углу церковного двора. – Но вам всё-таки лучше подождать, когда они выйдут. А вдруг они еще почивают…
Я взглянул на часы:
- Не может он спать до одиннадцати часов, уж это я хорошо знаю.
Женщина задумалась, глядя на меня уже сочувственно и добро. Потом решилась всё-таки помочь мне:
- Я сейчас позвоню им по телефону, подождите.
Она зашла в церковь и появилась на паперти минут через десять, сообщив:
- Отец Димитрий скоро выйдут. Посидите на скамейке, а то здесь больно пыльно будет.
Я присел на удобную скамейку под молодым, но уже тенистым кленом, и вскоре увидел высокого человека в рясе и клобуке, неспешно идущего по каменной дорожке, проложенной от дома. Он смотрел себе под ноги, спрятав ладони в длинные рукава рясы, и поднял голову, лишь поравнявшись со мной.
- Здравствуйте, я слушаю вас – сказал он глухим спокойным голосом, и его взгляд был равнодушен и непроницаем.
И тут он узнал меня…
Нет, он не закричал и не бросился обниматься, он даже не улыбнулся. Но его лицо вдруг дрогнуло и помолодело. Оно изменилось так, что его окладистая, начавшая уже седеть борода, показалась мне совсем ненужной, какой-то бутафорской, а глаза сверкнули тем таинственным огоньком, который я раньше видел только у Митяя Борисова.
- Женя? Максимов?– спросил он помолодевшим голосом. – Ты откуда? Из Москвы?.
- Прошло уже восемь лет, как я вернулся в родной город.
- И решил встретиться лишь сейчас.
- Извините, отец Димитрий, я не знал, что вы служите здесь.
Он впервые за всё это время улыбнулся:
- А что это за «вы», да к тому же еще - «отец Димитрий». Да, обращаться ко мне на «ты» на людях не положено никому. Но мы ведь с тобой говорим один на один.
Я грустно взглянул в его глаза, чтобы он не подумал, что я шучу:
- Это я здесь один, отче. А вы – с Богом. И, как я вижу, всегда. Так что забудем, что было в нашей прежней жизни и станем придерживаться канонов, по которым вы живете теперь.
- Хорошо, - согласился он. – Расскажи, что с тобой случилось за все эти годы.
Я рассказал… Всё и подробно…
Он отозвался на мой грустное повествование скупо, не утешая и не обнадёживая, как обычно делают священники:
- Досталось тебе… И неизвестно, что еще получится с этой вашей новой газетой…
И тогда я сразу решил перейти к делу:
- Кстати, отец Димитрий, я к вам как раз по поручению редактора нашего еженедельника…
Он выслушал меня внимательно. Потом встал, взял меня под руку и молча повёл к храму. И заговорил, лишь поднявшись на паперть и перекрестившись перед образом Христа:
- Извини, Женя, но я тебе ничем не смогу помочь. Я лишь краем уха слышал о намерениях построить новый храм. За советом ко мне никто не обращался, и даже ни один из моих прихожан не спросил меня, как я к этому отношусь.
- Тогда спрошу я: «Отец Димитрий, как вы к этому относитесь?»
- Никак. Я не хочу даже говорить о новом храме, потому что спор о месте его воздвижения идет не от Бога, и даже не от церковной власти, а от сил, далеких от истинной веры.
- И что же это за силы?
- А ты подумай, кому это выгодно… Есть светская власть, есть церковная, а еще есть власть денег… Это все, что я могу тебе сказать . Ты упомянул, что твой редактор советовал тебе обратиться в епархиальный совет, но я настоятельно прошу не делать этого. Там тебе скажут, что они не информированы в полной мере по этому вопросу. Как это на самом деле и есть.
- Так что же мне теперь делать?
- Выйди на центральную площадь, стань у памятника Ленину и спрашивай об этом людей, только начинающих свой путь к Богу.
- И это говорит мне настоятель храма, в который трудно попасть во время службы?
- Это только доказывает правоту моих слов. Искание Бога начинается в народе массово, потому что это надо каждому из нас. Неверие стало сильнее веры из-за того, что внедрялось силой, ценою многих жизней. Сейчас наш путь к вере нелёгок потому, что сильна власть денег, о которой я уже говорил. Я приведу тебе один лишь пример. Ты знаешь, что на на нашем кладбище не хоронят уже с 1939-го года. А недавно я, настоятель бывшей кладбищенской церкви узнал, что два месяца тому на нем были захоронены тела почивших в Боге знатных горожан. И некоторые из них известны отнюдь не благовидными делами. Ты, конечно, знаешь, о ком я говорю. Они обогатились, совершая порой страшные преступления. И, используя свое богатство, создали кооператив «Ритуал», который за огромные деньги стал распродавать места на престижном, как они говорят, кладбище. Мест на нем не было еще до войны, но это их мало волнует. Они уничтожают старые могилы и создают новые. С позволения городских властей, которые зарегистрировали этот кооператив. А нас, церковную власть, они не признают. Хотя иногда приглашают на отпевание усопших.
- И вы отпеваете?
- Я – нет. Но запретить делать это другим священникам не могу…
Мы зашли в храм и долго стояли там в раздумье под пристальными взглядами святых.
Я прервал это молчанье, взглянув на часы:
- Мне пора, отец Димитрий. Последую вашему совету, пойду брать интервью у простого люда.
- Бог тебе в помощь, Максимов, - пожелал он, называя меня совсем как прежде, в наши далёкие школьные годы.
И, чуть помолчав, спросил:
- Наши, наверное, осуждают меня за то, что я стал священником?
- Не знаю, - честно признался я. – Я с ними об этом не говорил… Что же касается меня, то я тебе просто завидую.
В первый и в последний раз за время нашего разговора я обратился к нему на «ты»…
И Митяй понял меня, улыбнувшись хорошо мне знакомой мальчишеской улыбкой:
- Ты заходи почаще… Мы еще поговорим об этом… У тебя всё будет хорошо…
(продолжение следует)