У каждого в жизни случаются тяжелые моменты. Не обошла судьба и меня. Горькие потери, жгучие слезы. Еще в детстве мне пришлось столкнуться с чужой бедой, она научила меня понимать и любить людей.
Бывают разные события, - страшный пожар, когда теряешь все, или отъезд знакомых навсегда в далекие края или болезнь близкого человека, или потеря друга,- да мало ли что бывает в жизни... Расскажу о том, как я тогда, десятилетний парнишка, смог ответить на боль и доброту людских сердец.
Первый большой удар в жизни я испытал совсем еще мальчишкой. Он потряс меня своей необъяснимой жестокостью.
Десять лет - это когда небо голубое, когда всегда голоден, растешь и даже сам замечаешь, что растешь. Короткими становятся штанишки, жмут ботинки, рвется одежда, как тонкая папиросная бумага. Когда ты всегда в компании друзей. Лес, рыбалка, костер. Ходишь за земляникой, потом подходит очередь малины, начинаются грибы, шуршит сено. Жизнь становится наполненной делами до предела. И вдруг случается непоправимое...
В этот день я не пошел с Валеркой, своим закадычным другом, на рыбалку. У меня появилась захватывающе интересная книжка. Забравшись на сеновал, я целый день оставался один. Как и все, я не любил, чтобы чтение прерывали, я прятался ото всех, лежал, покусывал травинку, иногда откладывал книжку и мечтал. Хорошая книжка действовала на меня ободряюще, мне хотелось бежать, подпрыгивать, поднимать с тропки мелкие камешки и бросать их во все стороны. Собственно, за это и надо любить книжки.
Помню, как перечитывал по нескольку раз понравившиеся места. Я рос впечатлительным мальчишкой. Мне нравились далекие страны, мне казалось, я на своей шкуре испытываю лишения путешественников. Из книг я знал, что такое тропический дождь, молнии, раскалывающие на части небо, ураганный ветер, сметающий все на своем пути. Мои мечты была навеяны книжками о путешествиях, мне хотелось стать геологом. Отыскать несметные богатства в недрах земли. Я читал об этом запоем. В голову не приходило, что при этом где-то надо отыскать ручей, чтобы хотя бы умыться утром, что надо готовить обед, зашивать порванную одежду.
Валерка не был мечтателем, он был скорее человеком действия. Что сказать о нем? Он умел многое. Хотя и читал мало, зато пилил, строгал, забивал гвозди в разные места. Был энергичным парнем. Из таких вырастают естествоиспытатели.
Однажды мы разломали радиоприемник. Я помню его вопрос: разве это лампы, почему не светятся? Я понимал, что ни в коем случае не стоит залезать внутрь и не удивился вдруг прозвучавшему взрыву внутри корпуса.
- Во, здорово! - восхитился Валерка, увидев искры и дым.
- Выключи, - потребовал я, - ты весь дом спалишь!
В этот день он ушел на речку один. Я остался с книжкой. Валерка не вернулся вечером. Утром уже все знали, что он утонул. В середине дня его привезли домой на машине. Родители были в отчаянии. Это не укладывалось в голове. Мы всей ватагой галдели в его дворе, я ревел и рвался в дом, меня уговаривала не ходить моя мать.
– Им и без тебя тяжело!
- Так он мне друг!
Это был воскресный день, к дому шли и шли даже люди малознакомые, с другого конца поселка.
Эти дни были сплошным кошмаром. Зайдя в дом, я не поверил самому себе, мой товарищ был неузнаваем, Меня поразил землистый цвет лица, закрытые глаза. Мне было ясно, он непохож на себя, я не узнавал его. Я понимал, но не мог поверить в то, что произошло с ним. Я плохо помню похороны, я осознавал трагедию, Но как понять случившееся? Зачем он полез в воду? Как это так, я жив, а он нет? Я знал быстрое течение, мы никогда не лезли на середину реки, родители отправляли меня на речку только вдвоем.
Какие мы разные, я по природе был наблюдатель. А ему хотелось все попробовать, все испытать. Он переоценил себя.
Через неделю меня позвала в дом Валеркина мать. Я вошел неуверенно.
- Садись,- сказала она. - Хочу отдать тебе Валеркины рубашки. На вот, примеряй.
Она подала мне новую синенькую Валеркину рубашку. Я не знал, что делать. – Примерь, примерь! – повторила она. Рубашка, конечно, оказалась впору.
- Оставь свою здесь, я постираю. Она подошла и стала застегивать на мне пуговицы. Руки у нее затряслись. – Я сам, я сам!- закричал я. Она обняла и прижала меня к себе.
- Приходи к нам почаще, Коленька. Я мать твою попрошу, чтобы она тебя отпускала. Садись за стол, поешь!
Она поставила хлеб и тарелку с супом на край стола и стала в стороне. Смотрела, не отрываясь, но я не понимал, видела ли она меня. Мне было трудно чувствовать на себе ее неподвижный взгляд.
Я был еще ребенком, я не был в состоянии понять ход ее мыслей. Но мне было жаль ее до боли в груди. Наверное, она думала, что все могло бы быть иначе, будь я с Валеркой рядом. Может быть, я отговорил бы его лезть в воду. Может быть. Мне тяжело было видеть ее полные слез глаза.
- Тетя Маша, а ты? Поешь сама!
- Господи, да я поем немножко. Вот чего-то только охоты нет.
Она села по другую сторону стола, продолжая неотрывно глядеть на меня, вся в слезах. Поставила на стол тарелку, плеснула себе немного супа из кастрюли. Ложку, которую она держала в руке, она так и не поднесла ко рту.
На следующий день она пришла к нам с сумкой.
- Вот здесь все, что поновей, я для Коли отобрала. Владимир мой вот что сказал. Чтобы ты Коленьке ботинки к школе ты не покупала, - сказала она маме. - Муж просил передать, что он сам купит. У Коли нога такая же?
Мама вышла в сени и подала мои истрепанные ботинки.
– Возьму с собой, покажу.
Через несколько дней новые красивые кожаные ботинки стояли у нас на столе.
Я встретил Валеркиного отца на улице.
– Спасибо за ботинки, дядя Володя!
- Приходи к нам. Я тебя строгать, пилить научу!
И я стал бывать в их доме.
Мне не хватало Валерки. Я уже не мог сойтись близко с другими ребятами, стал хмурым. Я понял, что у меня болит душа. Раньше я о душе не думал.
Хотел увидеть друга во сне, но у меня это не получалось.
Мне стал понятен дядя Володя. Хотелось поддержать их обоих, его и тетю Машу. Мать Валерки не говорила со мной, а только плакала. Мне в голову не приходило заговорить о Валерке, я страшно боялся такого разговора. Что я мог сказать? Легче было говорить с его отцом.
- Ты матери-то помогаешь? - спросил он.
- А как же? У меня ведь отца нет.
Дядя Володя остановился, перестал строгать, его рука потянулась в карман за папиросой. Руки перестали слушаться и затряслись. Он сел на скамейку, сделанную из положенной на два чурбака узкой досочки. Сказал, глядя в лицо:
- Коленька, милый мой, подойди и сядь мне на коленки, не стесняйся. Я Валерку часто на коленках держал.
Я сам этого хотел. Я смущенно взобрался к нему на колени. Взглянул, и инстинктивно обнял его за шею, скрыл свое лицо в его пиджаке. Никогда больше, никогда в жизни мне, десятилетнему, не удалось испытать нежности отцовских объятий. Он прижал меня к себе. От него пахло домашним теплом, табаком. и еще чем-то неуловимым, чем должен пахнуть отец. Это было то, чего не доставало мне всегда. Не знаю, плакал ли я, но мне не хотелось уходить с его колен. Заглянув в его лицо, я сказал, не подумав:
- Дядя Володя, а Валерка был так похож на тебя!
Он вздрогнул.
- Валера был тебе хороший друг, не забывай его!- голос отца прозвучал глубоко, глухо, и оборвался...
- Дядя Володя, ты не кури! Вредно.
Он продолжал глядеть на меня.
- Вырастешь, кем будешь?
- Не знаю. Учиться пойду. Может, на врача...
- Трудно врачом-то работать. Приходится все время людей жалеть...
Ты поласковей будь тетей Машей-то. Мы с ней дома часто говорим о тебе.
- Да, вы всегда меня заодно с Валеркой кормили. У вас завсегда суп с мясом.
В следующий раз я рассказал ему, как свою черемуховую удочку на части изрубил. Тогда дал себе клятву на рыбалку не ходить. Перестал речную рыбу есть. Я и сейчас не любитель ухи.
Добрые отношения с родителями друга остались у меня на всю жизнь. Тетя Маша и дядя Володя относились ко мне, как к родному сыну. Я это чувствовал во всем. Моя мать, казалось, была обиженной, а ее сестра, моя тетя, сказала однажды тоже не без обиды:
– Ну, ты другую семью нашел.
Я не обиделся. Но почему-то не мать, а именно отец Валерки больше всего волновал мою душу.
Родители Валерки были старше мамы. У меня были теперь свои мама и бабушка, и Валеркины - мама и отец. Пусть приемный, но я решил считать его отцом самым настоящим. И Валеркина мать, и он, - оба привязались ко мне, а я поневоле стал сыном на две семьи. Тетя Маша баловала меня всегда чем-то вкусным. Я каждую минуту, когда это получалось, как лохматый воробышек, вертелся под ногами у Валеркиного отца. Он был мне страшно нужен. А он, довольный, рассказывал обо всем, учил домашним делам, он всегда смотрел на меня с улыбкой.
Возвращение к грубой реальности произошло, когда я уехал учиться. Каждый мой приезд на каникулы был для них праздником. Дядя Володя уже болел, на следующий год после моего отъезда он лежал в постели совсем больной. Это было уже на втором курсе, когда мне позвонили из поселка. Я написал заявление в деканат и поехал домой. Но в живых приемного своего отца уже не застал. И, понимая все, я привез пачку больших носовых платков, их раздали потом пришедшим на похороны людям
Подойдя к тете Маше, я попросил: - Положи, тетя Маша, этот платок в карман отцу. Пусть похоронят его вместе с ним. И она положила сложенный на четыре части платок во внутренний карман пиджака, как раз туда, где когда-то билось его большое отцовское сердце...
04.02.21