Аудио версия рассказа: https://youtu.be/KwZxvMDHYo4
Декабрь выдался на редкость теплым, каким-то по-осеннему сырым и промозглым. Вместо снега на землю мелкой изморосью льет дождь. Да и «первый снег», внезапно выпавший в начале месяца, через час превратился в грязевое месиво. Изо дня в день погода шепчет: «Займи, но выпей». В такие моменты поневоле начинаешь жалеть, что бросил пить пару лет назад, скатившись до бутылки безалкогольного пива в месяц. Антитабачное лобби, больше похожее на средневековую инквизицию, а также инфляция сделали свое черное дело, заставив вдобавок отказаться от сигарет. Да и в личном все, как обычно, – бородатые админы в теплых поношенных свитерах шоколадки не пьют. Но сегодня был иной случай. Впервые за долгое время захотелось напиться, как когда-то в молодости, будто и не было всех этих прожитых лет за спиной. Словно тебе снова двадцать, и вся жизнь еще впереди. Но это не точно…
Неизбежно настал тот момент, когда старые друзья разбежались кто куда: кто-то уехал, кто-то в глухой завязке начал новую жизнь, кто-то поселился на работе в погоне за длинным рублем, кто-то все никак не может повзрослеть, оставаясь таким же бездельником и балбесом, что и был, ну а кто-то полностью вытеснил реальный мир цифровым где-то в недрах полуразрушенного НИИ. Иным вообще на себя любимых-то времени не хватало, не то, что на редкие встречи раз в пару лет.
Внезапно, пока ты стоишь огромной предновогодней пробке посреди коллапсирующей столицы, к тебе приходит осознание того, что сегодня ни много ни мало Новый год, а елка даже не наряжена. И с салатами как-то туго. Кошка и та временно поселилась у соседей, потому что последнюю неделю живешь на работе, напоминая скорее бомжа, чем айтишника. Что поделать? Не мы такие – жизнь такая.
Тем временем автобус тонет в многочасовой пробке. За окнами витает смрадная ядовитая дымка, наполненная бензиновым перегаром и остатками сгоревшего в ближайшей промзоне мусора. Прокуренные легкие вяло реагируют на сочащуюся в окна ядовитую смесь. Пассажиры же, привыкшие каждый день дышать этой трупной вонью всё хорошеющей и хорошеющей Москвы, вообще никак не реагируют, напоминая больше манекенов, чем людей. И натянутое на перекошенные мрачные физиономии «новогоднее настроение» превращает их в некое подобие вечно улыбающегося американца, предварительно раздавленного советским асфальтовым катком.
Когда автобус подползает к остановке, душная толпа вываливается наружу. Большая часть потом втискивается обратно, словно кильки в банку. Остальные же разбегаются в разные стороны подобно тараканам.
За спиной болтается увесистый гитарный чехол, крепкий и утепленный. А в нем напоминание о бурной, но уже подходящей к концу молодости. Тем не менее в этот праздничный день она с ним, как и внезапно завалявшаяся в кармане куртки пачка сигарет, не иллюзорно намекающая на то, что все не так уж плохо на сегодняшний день.
По какому-то странному стечению обстоятельств старые школьные друзья решили собраться вместе. Да не просто, а устроить настоящий концерт в одном из арендованных баров на окраине города. Что может быть лучше, чем встретиться всем вместе, попить пива с шампанским, попеть песни и вспомнить молодость? Хотя он бы наверняка остался дома с кошкой и компьютерными играми, но что-то в глубине души заставляло его ехать черт знает куда, чтобы стать участником кружка «кому давно чуть за тридцать» – для тех, кто когда-то мечтал стать Куртом Кобейном, но дальше Винни-Пуха, потерявшего ружье, не продвинулся. Хотя это, возможно, и к лучшему.
При ближайшем изучении вбитого в навигатор адреса пресловутый бар оказывается эдаким заброшенным полуподвалом при местном Доме культуры, чем-то типа котельной «Камчатка», насквозь пропитанной духом восьмидесятых. Особенно когда заходишь в побитый жизнью туалет, где на тебя со всей тяжестью обрушиваются те самые советские годы с непроглядной безысходностью треснутого унитаза и раковиной с вечно текущим краном, облупленной плиткой, прогорклой мятной зубной пастой и ежевичным мылом.
Накрапывает дождь. Вдоль дороги со скоростью черепахи ползут машины, занимая собой все свободное пространство. Редкие пешеходы с легкостью обгоняют громоздкую и неуклюжую вереницу истошно гудящих «ведер с болтами», так что вся эта встрявшая безликая масса рискует встретить бой курантов за баранкой автомобиля. Остается только поднять воображаемый бокал с шампанским собравшимся здесь и сейчас хмурым водителям и пожелать удачи в новом году. Но делать, конечно же, он этого не станет.
Прямая и на удивление ровная дорога заканчивается поворотом во двор, потом еще и еще. Мир уже не такой радужный, как прежде. Это уже не хорошеющая во всех смыслах Москва, а целый огромный мир злачных и не очень подворотен. Бездомные кошки ютятся у подъездов, пока местные гопники в этиловом трипе все глубже и глубже погружаются на дно бутылки с «Жигулевским». Но даже тут сегодня царит необычайная атмосфера праздника. Даже перекошенные новогодние елки блистают украшениями из бабушкиных чемоданов, пока подростки в спортивках залипают в смартфоны, сидя на спинках лавок, приземлив грязные кеды на треснувшую древесину замызганных сидений. И обязательно находится тот, у кого в руках имеется беспроводная колонка, орущая на всю улицу самым низкосортным рэпом – таким, что даже группа «Бутырка» в сравнении с ним кажется эталоном песенного искусства.
Но вот внезапная экскурсия по дворам окраины заканчивается, все дальше уходя в сторону промзоны. И вот тут, где-то на рубеже, притаилось оно – элитное (по здешним меркам) заведение. Почему здесь? Да потому что тут сошлись мифы и легенды ушедшей безвозвратно юности, когда гонял с друзьями на концерты, тратя последние карманные деньги. А то и вовсе без денег опасливо пробираясь в какой-нибудь убогий клуб, чтобы хоть одним глазом взглянуть на идолов русского рока – вернуть свой тысяча девятьсот девяносто седьмой, так сказать. А потом и две тысячи седьмой, если получится. Но его, как известно, не вернуть никогда.
Первое, что встречает на входе в бар – скользкая крутая лестница, ведущая в сказочную страну Ностальгию. Покрытые кафелем ступеньки грозят парой-тройкой переломов, лишь кое-где прибитые поверх кафеля прорезиненные заплаты хоть как-то уберегают от неминуемого падения.
Внутри накурено. Какие-то панки пьют вишневый «Блейзер», запивая это «Алтикой 9», словно на дворе середина нулевых. Во всем баре от силы столов двенадцать, и большая часть тусовки уже в сборе, не считая парочки завсегдатаев, что днюют и ночуют здесь при любой погоде, – типичные неформалы маргинальных взглядов. В общем, все то, что мы так искренне любим. Если поставить на столы огромные ЭЛТ-мониторы, а рядом полуразобранные системные блоки, побитые бухими посетителями и жизнью, то от компьютерной «игровухи» будет не отличить.
На небольшой сцене, расположенной относительно недалеко от столиков, народ активно подключает комбики, настраивает гитары, изредка бубня в микрофон, повторяя, как мантру: «Сосиска… Сосисочная».
По пути на сцену встречаешь знакомые лица, которых не видел с добрый десяток лет, тщетно пытаясь вспомнить, кто где работает. Этот вроде работает в банке, а этот на телевидении, а этот вообще где-то в ядерной энергетике… Внезапно сзади наваливается здоровой бородатый мужик – судя по весу, шкаф с антресолями, не иначе. Протягивает пол-литровую пивную кружку, полную шампанского.
– Ну, с наступающим! – басовито выдает он.
– С ним же, да!
Ледяное игристое течет внутрь, обжигая пищевод, и окружающая действительность становится веселей и ярче, загораясь тысячей лампочек елочных гирлянд. Следом идет следующая, разбавленная промерзшей клубникой, чей освежающий вкус способен сгладить даже самое дешевое пойло за сто пятьдесят рублей по акции в «Шестерочке».
С непривычки в голове шумит. Алкоголь стучит в висках, смазывая развернувшуюся перед глазами картину, будто все происходящее зациклено воспроизводится на рябящем экране телевизора «Рубин». Цвета неестественно яркие, скорее даже кислотные, а вокруг режущие глаза помехи и проступающий из-под подложки белый шум.
Время замедляет ход. Путь до сцены с каждой секундой увеличивается, растягиваясь кинолентой длиною в жизнь. Рост цен и тарифов ЖКХ – в разы быстрее. Из года в год все одно и тоже: набившие оскомину советские фильмы, салат «Оливье» и обгрызенная пластиковая елка, украшенная игрушками из бабушкиного чемодана. И в качестве дополнения – «Голубой огонек» и кислое советское шампанское за сто пятьдесят рублей, нелепые обои в цветочек и кошка, в чьих глазах отражается мигание разноцветной гирлянды. Ее не смущают взрывающиеся под окном петарды, как и вакханалия пьяных работяг, гурьбой высыпавших на чуть промерзшую улицу в поисках продолжения банкета. Лают собаки, раздаются взрывы, слышен детский хохот и пьяные нечленораздельные крики людей постарше. Улица на глазах смешивается в праздничный салат, пока тело идет по инерции вперед в поисках заблудившегося неизвестно где микрофона.
Зал замер в ожидании. Электрический холодный свет льется из миниатюрных стаканов-подсвечников, вяло имитирующих огонь свечи. Он растекается по чуть пожелтевшей скатерти, и кажется, что вот-вот произойдет чудо. Но его не происходит. Бой курантов и тот отдает металлическим неестественным треском из порванных динамиков дешевых китайских колонок. Хрипы накладываются друг на друга, образуя какофонию, пока изображение на рябящем телевизионном экране медленно распадается на маленькие тлеющие пиксели из расплавленного металла, заставляя обрывки воспоминаний плавиться вместе с ними.
Постепенно забываются люди, памятные места, цвета и оттенки, запах морозного утра, только что выпавшего снега, рождественская реклама кошачьего корма с бредущим серым котенком, запах мандаринов и хвои. Струны на гитаре и те потеряли былую упругость, грустно свисая с грифа переваренными макаронами. Да и цвет из брутальной панковской смеси черного и желтого постепенно становится грязно-зеленоватым, все сильнее стремясь к пятидесяти оттенкам серого, в последний момент распадаясь на тысячи снежинок. Они кружатся в этом вихре, заметая последние следы. Не успев упасть на землю, первый снег завывает морозной вьюгой, сметая все на своем пути. Он несется по безжизненному городу, тревожа припорошенные снегом руины, завывает, то и дело сипло давясь остатками звуков. Мчится куда глаза глядят, пока с неба тягучими солеными каплями падает непроглядная чернота. Брызжет с высоты обжигающей кислотой, переплавляя последние остатки новогоднего настроения вместе со звенящей бубенцами упряжкой пожилого Деда Мороза, взамен не оставляя ничего, кроме пустоты. Тлеет, разлагаясь до непотребной скелетообразной формы, сводя к бесконечному нулю попытки вспомнить хоть что-то. Не осталось ничего. Даже последняя черно-белая фотография родителей, когда тебя даже еще на свете не было, канула в небытие, растворилась призраком, а вместе с ней – последние остатки прошлого, за которые сознание цеплялось из последних сил, как за последнюю соломинку. А дальше только лишь звенящая тишина да странный, еле уловимый треск старой виниловой пластинки.
На экране загорается надпись: «Повторить последнее воспоминание?», и выбор только между «Да» и «Да». Когда выбор сделан, усталая нейросеть перезагружает сама себя и начинает обрывочное воспоминание с самого начала. Опять бесснежный декабрь и тонущий в пробке город. Опять поездка на окраину города на концерт, который так никогда и не состоится. Пара десятков проводов тянется от вполне живого человеческого мозга в толстой, чуть помутневшей склянке, заполненной специальным физраствором. Мигают датчики, напоминая елочную гирлянду. Где-то на глубине работает ядерный реактор, питая похожий на лабиринт бункер размером с небольшой московский микрорайон. Бегают данные по проводам, имитируя хоть какую-то жизнь среди покрывшихся плесенью останков жителей убежища. Только данные, порождаемые умирающими нейронами нейросети, и ничего более. И каждый час ей, подобно смертнику в камере, продолжает сниться один и тот же сон. Пока сон длится, убежище живет, несмотря на отсутствие других живых существ поблизости, не считая мутировавших крыс и других странных созданий, живущих у реактора в самой глубине, между затопленными радиоактивной жижей моторными отсеками.
Иногда в воспоминание врывается другое – более мутное и смазанное, чем это: в кресле за компьютером сидит человек. Непонятно, сколько ему лет – то ли высохший старик, то ли неопознанное существо, то ли голограмма, алчно сжимающая в руках пистолет. На фоне играет Фрэнк Синатра и слышен рождественский перезвон бубенцов. На большом мониторе за спиной человека помехи, изредка прерываемые синим свечением. Человек испуганно смотрит в объектив… подносит трясущимися руками пистолет к виску… помехи… выстрел… снова помехи… и сон продолжается дальше без поправки на вклинившуюся другую реальность. Нейроны продолжают дальше вырабатывать пакеты данных, чтобы отправить их по проводам в поисках хоть кого-нибудь, кто откликнется на сигнал. Но тщетно. Только ядерный реактор продолжает урчать далеко на глубине, лишь изредка отвечая по расписанию, что запаса энергии, по ближайшим подсчетам, хватит на две тысячи лет. Хватит ли на этот срок нейросети, неизвестно. Скорее всего, нет. И как только связь будет разорвана, все системы остановятся, высвобождая оставшуюся неизрасходованную энергию наружу. А пока этого не произошло, нейросеть видит один и тот же сон, каждый час перезагружая себя и начиная процесс опроса устройств с самого начала. Судорожно рассылает пакеты данных по проводам в ожидании ответа. Но ответа нет.
«Повторить последнее воспоминание?»