Укладывает дед внука, а тот страшась вечерних теней, глаза распахнул широко, вот там-то без спросу всякая ерунда и видится. Вишня за окном и не вишня вовсе, а чудище рогатое. И метель, как нарочно, то белым ледяным песком прикинется, то прозрачным камушком. Тревожно парнишке. Днём-то, вроде как всё набело, а ночью начерно. Как малому не испугаться? Просит:
- Деда, расскажи сказку! А то я без сказки не засну!
- Сказку-то? - Смеётся дед. - Какую ж тебе?
- Да любую, только подлиннее, чтобы ты ещё говоришь, а я уже сплю.
- Что ж мне, до утра тут разговоры разговаривать? - Смеётся дед.
- Да нет, дедушка, немножко. Ты только проверь, что я точно заснул, а после уж и иди.
Прикрыл дед глаза, сжал ладонью ручонку внука и начал свой рассказ...
.. Шёл третий месяц зимы. И уж, казалось бы, угомониться ей, ан нет. Как взялась она укутывать окрестности белым пушистым платком снега. Перетягивает крест-накрест дорогами, оборачивает и скрепляет утренним морозом узелки на спине, чтобы не распустились, дабы не продуло и не просквозило. Февраль хорошо знал, что, хотя и весна скоро, но, даже со всеми её всполохами и раззанавешенными яркими небесами, она довольно холодна поначалу. Не с кого ей снять лекала для примерки щедрости и сочувствия, не от кого узнать, - какое оно, настоящее, искреннее тепло. Улыбнуться улыбнётся, да, чуть поворотит голову, и уже мрачна да неприступна. Впрочем, не со зла, и то славно.
Свежа весна, но неприветлива, и не так сдержана, как равнодушна. Пока ещё примерится, каково это, быть собой, - и зимой побудет, и поздней осенью. Научится счастью за других, горю не о себе, - глядишь, - она уже и мается во всю, наловчилась, пообвыкла, а тут уж и лету черёд. Просушит оно все её слёзы, угомонит, да погонит спать:
- Полно тебе! - Смеётся лето.
- Как же это? - Просит повременить весна.- Я только-только во вкус вошла!
- Нет уж, что моё, то моё. - Хмурится лето, и по-матерински напутствует на будущее:
- Ты впредь, ровно как я, каждой минуткой дорожи. И то мало покажется, по себе знаю. Мы, времена года, друг за дружкой следим, чуть кто зазевается, - спешим урвать себе лишний кусок. У меня вон в каждой тени - осень прячется, ночами зима наведывается, ну, коли тебе когда скучно станет, и ты заходи.
- А можно?! - радуется весна.
- Ну, отчего ж... - Разрешает лето. - В гости-то оно завсегда можно... Как оступлюсь о камешек, переверну, да увижу нежный белесый росточек, так и буду знать, что гостила ты у меня...
Дед перевёл дух. Внук давно уж спал, на сундуке в ближней комнате сидела Маша, Мария Тихоновна, супруга деда. Делала вид, что шьёт, а сама слушала, боясь шелохнуться. Дед посмеялся тихонько, и прежним голосом, каким внуку сказку плёл, спрашивает у супруги:
- Чего притихла-то? Дожидаешься чего?
Та покраснела, за шитьё ухватилось было, да бросила и говорит:
- Дюже интересно мне, чем там дело кончится.
Вздохнул дед, поправил одеяло на мальчишке, вышел из ребячьей спаленки, подошёл к жене, обнял, прижал к себе, и, расслышав особый, знакомый с юности стук её сердца, одними губами произнёс:
- Не жди, не кончится это дело, ничем и никогда. Хорошее, оно не имеет цены и предела. Так и знай...