1
Я вошла в старый школьный автобус, с которого уже почти слезла вся его отвратительная желтая краска. Как это и положено, он предназначался для того, чтобы возить детей, живущих далеко, от школы домой и наоборот. Мне повезло, я не входила в это число. К счастью, мой путь от школы до дома составлял десять минут ходьбы и в это время меня никто не тревожил. Но сегодня был особенный день: мы ехали не в школу и, к сожалению, не домой. Наш путь лежал в одно дивное место, которое находилось на другом конце города. Там мы должны будем смирно сидеть на местах и с восхищенным видом слушать, как полная женщина издает непонятные протяжные звуки с огромной сцены, а после, когда она закончит, мы должны будем встать и громко аплодировать ей, показывая, в какое восхищение нас привел ее невероятный голос. Другими словами, мы ехали в оперный театр.
Я села на предпоследнее место у окна и в это же время надела наушники, для того чтобы не слышать лишней суеты и недовольства своих одноклассников.
Автобус, в котором мы ехали, был подарен школе двадцать лет назад. Конечно, за это время его неоднократно чинили. Бедный водитель, который за эти двадцать лет ни разу не сменился, потратил на него все свои силы, но от этого лучше не становилось. Он ломался еженедельно, иной раз просто останавливался и даже не заводился. У любого человека от такой работы сдадут нервы, но мистер Барклей никогда не жаловался.
По правде говоря, он просто не имел такой возможности. Мистер Барклей потерял дар речи еще в детстве, когда в очередной раз побывал на площади в Александров день. Я не знаю, сколько именно времени прошло с тех пор, но ни слова он так и не произнес, к каким бы врачам его ни водили. Единственное, что я знаю, так это то, что там он был с моими родителями, такими же маленькими и глупыми. Но на них это отразилось иначе.
Состояние нашего автобуса, как можно понять, было самым плачевным. Каким бы потрепанным он ни выглядел снаружи, внутри он был не лучше. Пыльные окна, серые шторы. С сидений была содрана обивка, а на ее месте чем попало были выведены какие-то знаки, слова и прочее — кому что взбредет в голову.
Когда все расселись по местам, мое настроение приподнялось, так как ко мне никто не сел. Но моя радость длилась недолго. Как оказалось, по пути автобус должен был сделать еще несколько остановок, благодаря которым в автобус добавились еще несколько человек.
Рядом со мной села девушка по имени Кэтрин Петш. Честно говоря, это единственное, что я о ней знаю, несмотря на то что мы учились с ней вместе с двенадцати лет. За всю дорогу мы не сказали друг другу ни слова, Кэтрин все время сидела в телефоне, а я слушала музыку, наблюдая через окно за проезжающими мимо машинами.
Целый час нам пришлось слушать монотонное пение оперных певцов, которые периодически сменяли друг друга. По завершении концерта им надарили кучу цветов и аплодировали по меньшей мере три минуты не переставая. Это только кажется, что три минуты мало, но когда это происходит рядом с тобой, хлопки становятся похожими на взрывы.
Впрочем, на этом было все. Ничего интересного с нами не случилось.
Обратную дорогу я снова сидела с Кэтрин. Наверное, она была единственным человеком, не считая меня, который ехал с закрытым ртом, в то время как остальные только и делали, что заводили бессмысленные разговоры друг с другом. Мои наушники меня не спасали. Мне хотелось выпрыгнуть в окно от всей этой суеты. Я посмотрела на Кэтрин, которая больше не сидела в телефоне. Всю дорогу домой она, словно загипнотизированная, смотрела в одну точку, не опуская взгляда. Иной раз мне казалось, что она даже не моргала. Может быть, она умела уходить в себя и концентрироваться на своем внутреннем мире, не обращая внимания на окружающий. А может, на нее так подействовал концерт, что маловероятно. Так или иначе, с ней определенно что-то было не так, и мне от этого было не по себе. Я думала, может, попытаться заговорить с ней, но мне было слишком все равно, что творится в ее голове, поэтому я просто перестала обращать на нее внимание.
— Как все прошло? — спросила мама, когда я вернулась домой.
Я посмотрела на нее, пытаясь взглядом объяснить, что в оперном театре для меня не интересен даже буфет, если он там имеется.
— Когда один высокий мужчина нес букет на сцену артистке, он запнулся об свою же ногу и чуть не упал, — бросила я с улыбкой.
— Ванесса, — одернула меня мама.
Я не стала продолжать с ней разговор и поднялась в свою комнату. Закрыв дверь, я раздернула шторы и впустила в свои темные хоромы свет. Вообще-то моя комната не темная, просто во всем здесь доминирует темно-синий цвет: темно-синие шторы, темно-синие стены, пол. Зато остальные предметы, такие как стол, комод, кровать, белые.
Когда я раздергиваю шторы, у меня нет привычки смотреть на улицу, но в последнее время меня словно заставляют выглянуть и посмотреть, что такого происходит около моего дома, и каждый раз я вижу одно и то же. Прямо напротив моего окна стояла высокая, худая фигура незнакомого мне человека. Он смотрел прямо на меня, и как только наши взгляды встречались, он разворачивался и уходил — каждый раз в одну и ту же сторону, как было и сегодня. В первое время такие появления пугали меня, но сейчас я привыкла. К тому же в этом не было ничего необычного. Пусть никто не знал, как его зовут и кто его родные, но о его привычках знал весь город. Не знаю зачем, но он постоянно делал только одну вещь — смотрел людям в окна. Он мог делать это часами, а после просто уходил, и никто не знал куда. Я не знаю, каким образом он выбирает окна, в которые будет смотреть. Меня волновало только то, почему изо дня в день он приходит именно ко мне.
Я проводила его взглядом и легла на кровать. Вокруг была идеальная тишина — именно то, что мне было нужно. Я пролежала так около десяти минут; мою тишину нарушил стук в дверь.
— Ванесса, сегодня твоя очередь идти в магазин.
Из-за двери показалась девочка с идеально прямыми, темными, как у меня, волосами. Я стала смотреть на нее до тех пор, пока она не ушла, а после я взяла свой телефон и спустилась вслед за ней.
По четвергам мама всегда отправляла нас за рыбой, поэтому я, не говоря ни слова, взяла деньги, положенные для меня, и вышла из дома.
На улице стояла прохлада. Солнце пряталось за дымчатые облака уже несколько недель. Еще пара дней, и начнут лить нескончаемые дожди. Наше лето длится три месяца, два из которых сохраняют температуру под сорок градусов, но с приходом августа все меняется. Словно за одну ночь кто-то перерисовывает яркую картинку в серые тона. Листья начинают желтеть, в конце месяца опадать, а в сентябре их и вовсе не будет. Все это случается в одно мгновение, день словно заменяет неделю. И если вчера ты радовался солнцу, то завтра ты его уже не увидишь. Птицы улетают в одно мгновение — вчера были, но сегодня ты не найдешь ни одной. Я не знаю, случается ли такое в других городах или странах, ведь, по сути, мы являемся теми птицами, кто с приходом осени никуда не улетает. Наш дом здесь, и это не изменить, мы вынуждены жить по правилам, нарушать которые нельзя.
Было пять часов вечера. Многие люди в это время спешили домой, отработав очередной день. Дети выходили на улицу встретиться со своими друзьями. Сейчас были каникулы — время беззаботного веселья и отдыха. Каждый занимал себя как мог: кто-то играл на площадках, кто-то ходил друг к другу в гости, а некоторые просто гуляли по городу и вели между собой бессмысленные разговоры. Мне было семнадцать лет, и по факту я тоже училась в школе, но меня не привлекало ни одно из вышеперечисленных занятий. Моим предпочтением было сидеть дома и как можно меньше контактировать с людьми. Таким образом я закрывалась от того ужаса, который преследовал весь наш город.
Я зашла в ближайший магазин от дома. Он был самым бедным и самым маленьким в городе. Но тем не менее там всегда находилось то, что мне было нужно. Людей здесь, как правило, всегда было мало, только несколько женщин, которые просиживали здесь целые дни. Сегодняшний день не был исключением. Я взяла все, что мне было нужно, и подошла к кассе. Пока нерасторопная женщина выбивала мне чек, я невольно уловила несколько фраз из разговора женщин.
— Уже четырнадцатое число, — говорила одна другой, — осталось немного.
— Я пытаюсь не смотреть на календарь.
— Это ничего не меняет. Можно закрывать глаза на приближающийся день, но разве от этого станет лучше?
Я расплатилась за свои покупки и пошла домой.
Глупые разговоры, зачем их вообще придумали? Зачем людям вообще разговаривать? Лучше бы дар речи был у собак — толку было бы больше.
Я уже на протяжении десяти минут пыталась прочитать хотя бы страницу какой-то неинтересной статьи в интернете, но мои попытки прервал стук в дверь.
— Ванесса, спускайся к ужину, — послышался голос из-за двери.
Я спустилась на кухню.
К столу меня манил запах испеченной рыбы, которую я купила около двух часов назад. Все, как обычно, уже сидели за столом и ждали только меня, надеясь на мою пунктуальность. Я заняла свое место между папой и младшей сестрой. Вообще нас в семье было шестеро: мама, папа, мой старший брат Джордж, которому было девятнадцать лет, младшая сестра Джанин — та, что позвала меня к столу, четырехлетний Роджер и, разумеется, я. Все мы умещались за большим круглым столом и ели поданную на ужин рыбу. Мясо в нашем рационе было редкостью, а все оттого, что родители были вегетарианцами. Мама называла это здоровым питанием и говорила, что мясо вредно. Но на самом деле она просто не переносила вида крови и падала в обморок каждый раз, когда ее видела. Но тем не менее мы знали вкус мяса: папа понимал, что оно необходимо нашим организмам, и готовил его сам, специально для нас.
— Как прошел день? — по традиции обратился ко всем папа.
— Неплохо, — ответил Джордж. — Сегодня занес свои лучшие снимки в редакцию, надеюсь увидеть их в каком-нибудь журнале.
Джордж подрабатывал фотографом. Целыми днями после учебы он бродил по городу в поисках удачного кадра, а когда ловил его, то тут же бежал в редакцию. Иногда его снимки печатали. Платили за это немного, но он был доволен.
— Это замечательно, — улыбнулся папа. — А как твоя поездка в театр, Ванесса?
— Ничем не отличается от прошлогодней и той, что была два года назад и три, — монотонно заметила я.
— Совсем ничего интересного? — не унимался папа.
— Я вижу это каждый год. Для меня это скорее пытка, чем удовольствие.
— Потерпи немного, Ванесса, скоро тебе не придется это делать, — спокойно проговорила мама.
— Жду не дождусь, когда все это кончится.
Мама как-то странно на меня посмотрела и перевела свое внимание на Роджера, помогая ему чистить рыбу.
— Ванесса, в следующем году тебе восемнадцать. Ты заканчиваешь школу, а мы так и не знаем, кем ты хочешь стать, — перевел тему папа. — Все наши предложения ты отклоняешь. Может, скажешь, что сама собираешься делать?
— Не вижу смысла строить планы на будущее, — ответила я.
— Ванесса, — произнесла мама.
— Нам обязательно это обсуждать?
— Сегодня странный мужчина снова приходил к нашему дому, — неожиданно для всех вмешалась в разговор Джанин.
— Слишком часто он стал появляться у нашего дома. Уже третий раз на этой неделе, — заметил папа. — Я все понимаю, человек может быть нездоров. Но такое поведение неприемлемо. Думаю, стоит с ним поговорить.
Я не стала вмешиваться и говорить, что вижу его у своего окна намного чаще. Вообще все остальное время я сидела молча. Все бурно что-то обсуждали, развивали какие-то темы для разговора, в то время как мне даже не хотелось их слушать.
После ужина я поднялась в свою комнату и по привычке закрыла дверь. Комната была тускло освещена, несмотря на то что солнце еще не село. Я подошла к окну. Тяжелые тучи заволокли все небо, с минуты на минуту на нас мог обрушиться страшный ливень. Но вряд ли на это кто-то обратит внимание. Я смотрела на серую дорогу, на которой постепенно стали появляться крупные капли; через несколько минут в стекло уже хлестал неудержимый поток.
2
На календаре было шестнадцатое августа. На улицах города было непривычно пусто. Люди покидали свои дома только по необходимости. Я же целыми днями сидела в своей комнате. Заниматься особо было нечем, поэтому я либо читала, либо что-то смотрела. Это были одни из самых спокойных дней в моей жизни. Ко мне редко кто заходил, зная, как я люблю одиночество, да и я сама редко спускалась к семье, разве что к столу. В общем, дни шли как нельзя лучше. Но рано или поздно это все равно должно было прекратиться.
В этот день дождя почти не было. После обеда небо более-менее прояснилось, и я решила открыть окно, пока дождь снова не начался. Стоило мне только подойти к окну, как меня тут же встретил тот же взгляд, который я не видела целые сутки. На этот раз он смотрел на меня дольше, чем обычно, чего никогда раньше не было. Мне стало не по себе, я открыла окно и отошла. Первой мыслью было то, что папа все же поговорил с ним, а значит, есть вероятность, что он может больше не прийти. Времени не было, это был мой шанс. Я быстро, но не привлекая внимания спустилась вниз. На кухне сидела мама, она читала какой-то до жути скучный роман, один из тех, в которые погружалась с головой, но меня она заметила.
— Куда ты собралась? — обратилась она ко мне.
— Впервые за долгое время нет дождя, — пояснила я, — хочу насладиться этим.
Мама посмотрела на меня с удивлением и, слегка улыбнувшись, кивнула головой.
Он не успел далеко уйти. Он шел в том же направлении, что и всегда. Я последовала за ним. Это было немного странно: я преследовала человека, который все это время следил за мной. К счастью, на улице никого не было, от этого мне было спокойнее.
Мы прошли всю улицу. На мгновение это преследование стало казаться мне безумным и бессмысленным. Наверняка он шел к какому-нибудь другому дому или просто по своим делам. Я уже почти в этом убедилась, когда он неожиданно остановился и, повернувшись, стал смотреть на какой-то дом. Я разочарованно вздохнула и стала корить себя за то, что прошла такой бессмысленный путь, как вдруг меня словно ударило молнией. Я с ужасом поняла, у какого дома остановился этот человек.
По моему телу пробежали мурашки, ноги словно приросли к земле. Я смотрела на него не отрываясь, словно завороженная. Мне стоило пройти каких-то сто метров, и я увидела бы все то же, что видел он. Я была не самым трусливым человеком, но мысли о том, что я должна приближаться к этому дому, приводили меня в ужас. Передо мной стоял непростой выбор: я могла подойти к нему и, возможно, узнать причину, отчего он каждый день приходит ко мне, а могла смириться с этим и пойти домой.
Я думала долго и наверняка думала бы еще столько же, если бы он не повернулся ко мне. Через все то расстояние, которое было между нами, я чувствовала, как его взгляд пронзает меня. Я не знаю, как это получилось, но я просто пошла к нему. Он заставлял меня, я не хотела этого. Никогда по своей воле я бы не пошла туда.
С каждым шагом мне становилось все холодней. Чувство страха овладевало мной. Это было безумие, но я делала это. Еще шаг — и расстояние между нами сократилось до метра. Он не обращал на меня внимания. Он просто смотрел на это ужасное здание холодным взглядом. В то время как я не осмеливалась посмотреть даже в его сторону.
— Зачем ты пошла за мной? — прозвучал ровный, холодный голос.
После этих слов меня словно окатили холодной водой. Я молча смотрела на него, не желая что-либо отвечать.
— Говорят, когда страшно, стынет кровь. Мне это ощущение не знакомо. И вовсе не потому, что мне не бывает страшно. Но посмотри на него. Ведь тебя пугает не само здание, а история, связанная с ним.
Я невольно повернула голову в сторону дома. Несколько секунд — и я смотрела прямо на него.
Эту улицу принято называть улицей Желтых Домов. Здесь практически никто не живет. Больше половины домов заброшено, остальная часть разрушена или сожжена, и практически все эти дома покрашены в желтый цвет. Здесь редко можно встретить прохожего. Никто не желает заходить в эту часть города, каждый стремится обойти ее как можно дальше. И на это есть свои причины. За этим домом, напротив которого мы стоим, тянется длинная история, которая берет начало в 1721 году. Год, когда был основан наш город.
Мне тяжело было смотреть на этот дом. На этот отвратительный желтый цвет, в который он был покрашен, на выбитые окна, заколоченные ставни и двери. Этот дом собрал в себе все страдания, всю жестокость, что переносили и переносят до сих пор люди. Глядя на него, ты словно смотришь в прошлое, в то страшное прошлое, каким когда-то жили.
Смерть, отчаяние, невыносимые муки, та нестерпимая боль и душераздирающие последствия, что оставляет нам один-единственный день в году. Глядя на него, хочется кричать, сердце разрывается. В голову лезут самые страшные мысли, ты чувствуешь себя безумцем, который хочет избавиться от своего безумия раз и навсегда.
— Что тебе нужно от нашей семьи? — осмелилась спросить я. — Зачем ты стоишь у наших окон?
— У твоих, — заметил он.
От его голоса по моему телу бежали мурашки. Но я всеми силами пыталась делать вид, что меня ничто не тревожит.
— Зачем? — не унималась я.
Высокий человек развернулся и пошел прочь. Некоторое время я растерянно смотрела на него, не зная, что делать, но тут он повернулся.
— Разве тебя не ждут дома? — обратился он ко мне. — Я уверен, твои родители хотели бы видеть тебя сейчас. Иди, Ванесса, погода в это время года не самая подходящая для прогулок.
Некоторое время я еще стояла, глядя ему вслед. Идти за ним было не самым разумным решением. Кроме того, что мы смотрели на этот проклятый дом, ничего не происходило. У меня по телу снова пробежали мурашки. Он назвал мое имя. Кроме того, я осознала, что до сих пор стою у этого дома, но только теперь одна. От этих мыслей мне стало жутко, и я, не глядя на него, пошла обратно домой.
По пути меня застал дождь, прямо у порога моего дома. Я забежала внутрь, желая согреться, но там меня ждала ситуация похуже, чем мокрые волосы.
На кухне сидела почти вся моя семья. Мама горько рыдала, а папа обнимал ее за плечи, пытаясь утешить. Рядом стояли Джордж и Джанин. Никто из них на меня не смотрел. На их лицах была тревога.
— Что случилось? — спросила я.
Мой голос прозвучал для них как сигнал. Они обратили на меня свои взгляды, но тут же опустили их.
— Ванесса, случилось ужасное, — дрожащим голосом проговорил папа.
— Где ты была? — обратился ко мне Джордж.
— Объясните, — просила я, непонимающе глядя на остальных.
— Кэтрин, — произнесла мама, — Кэтрин Петш, твоя одноклассница. Она пропала.
— Что? — вырвалось у меня.
— Вчера она не пришла домой, и никто ее не видел, — тихо объяснил папа.
— Но я видела ее не так давно, все было нормально.
Но тут я вспомнила ее озадаченный вид в тот день, когда мы ездили в театр. Еще тогда я чувствовала, что что-то не так.
— Ванесса, она пропала, — напомнил папа.
Я опустилась на пол. Ноги дрожали, внутри все переворачивалось. «Она пропала», — крутилось в моей голове. Она не пришла, и ее никто не видел.
Состояние моей семьи было ужасное. Мама не переставала хлюпать носом, папа старался ее утешить, а все остальные не могли смириться с фактом. Я и пяти минут не пробыла в таком состоянии, но ощущение было такое, словно из меня выкачали все жизненные силы, которые я копила для чего-то важного. У меня было такое чувство, будто я что-то потеряла — то, без чего мне трудно будет жить, будто часть меня оторвали и выкинули. Мне хотелось рыдать, но в то же время я ощущала себя такой жалкой оттого, что так легко могу поддаться эмоциям.
— Мама, — послышался мягкий голос. — Мама, почему ты плачешь?
Роджер стоял на одной из ступенек и смотрел на маму.
— Я не плачу, милый, — попыталась улыбнуться мама.
— Тогда почему твои глаза красные?
— Это от усталости, — ответил за нее папа.
Роджер подбежал к маме и обнял ее. Я видела, как она пыталась сдержаться от слез, но у нее это плохо получалось. Роджер стал ей что-то говорить, от чего мама улыбалась. Это было лучшее время для того, чтобы встать и уйти. Так я и сделала.
К окну я больше не подходила. Я села на край постели и просто стала смотреть на стекло, по которому не спеша стекали капли. Конечно, дождь мог скрыть мои слезы. В комнату все равно никто бы не зашел, поэтому можно было бы дать волю эмоциям, но я этого не сделала. Ничто на свете не заставит меня плакать. Я никогда не покажу этой жалкой черты себя. Я ни о чем не думала и даже не шевелилась. В таком положении я просидела долгое время, пока в мою голову не пришла эта несчастная мысль.
Я спустилась вниз. На кухне снова никого, кроме мамы, не было. Она выглядела еще хуже. По красным глазам можно было понять, что она снова плакала. Услышав мои шаги, она быстро вытерла слезы и попыталась сделать вид, что все нормально.
— Куда ты? — спросила она меня.
— Хочу погулять.
— Опять?
— Мам, мне надо погулять.
Мама понимающе кивнула и не спеша подошла к шкафу, где у нас хранились зимние, осенние и многие другие вещи. Она достала оттуда дождевой плащ мерзкого желтого цвета. Эту вещь я всегда ненавидела и практически никогда ее не надевала. Но сейчас, глядя на маму, я понимала, что не стоит ей перечить. Она помогла мне его надеть. Даже заботливо застегнула пуговицы дрожащими пальцами, будто сама я этого сделать не могла.
Я посмотрела на себя в зеркало. Этот плащ купили, когда мне было четырнадцать лет. Тогда он висел на мне, как старая растянутая кофта папы. Глядя на себя сейчас, я поняла, что ничего не изменилось. Единственное, что мне в нем нравилось, так это длина: он был чуть ниже колена, и это делало его менее отвратительным.
— Надень капюшон, Ванесса, на улице ужасная погода. И постарайся ни с кем не разговаривать.
На эту просьбу я ответила улыбкой, потому что ни с кем не разговаривать у меня получается лучше всего.
Некоторое время я просто стояла на крыльце, не желая идти мокнуть под моросящий дождь. Но вскоре мне это надоело. Я вышла на тротуар и обошла дом вокруг. И вышла на самую оживленную улицу города. Но, к счастью, сейчас на ней никого не было.
Прекрасное явление дождь. Оно заставляет людей скрываться в своих домах и выходить только в самые важные моменты. И снова, к счастью, сейчас у людей не было этих важных моментов. На самом деле я была удивлена тому, что на улице так пусто. То, что случилось, должно было поднять на уши весь город. Я думала, люди будут разбиваться на группы и искать пропажу, но этого не происходило. Вокруг словно исчезли все люди, оставив меня одну.
Около часа я бесцельно бродила по городу, сидела на мокрых скамейках, наблюдая, как мелкие капли создают большие лужи. Все это было до ужаса неинтересным, но на меня это действовало как успокоительное. Это можно назвать гармонией с природой, когда вы молча взаимодействуете и всем от этого легче. Я так взаимодействовала с природой до тех пор, пока не вымокла до нитки. Как назло, дождь только усиливался. Он разошелся слишком быстро: мгновение — и передо мной уже была непроглядная пелена. Несколько минут я просто сидела под дождем. Какая мне разница. Я могла бы бежать сломя голову домой и все равно промокнуть. Какой в этом смысл? На мне и так не было сухого места, уж лучше дальше мокнуть сидя. Ужасные плащи, которые должны защищать от дождя, совсем нас не защищают.
Дождь стал стихать. Как только я почувствовала, что капель стало меньше, я встала и пошла в сторону дома. Я пыталась идти быстрее, но отчего-то идти было тяжело. Да и к тому же, непонятно почему, я выбрала самую длинную дорогу. Иной раз я и сама не могла найти оправдания своим поступкам.
Я шла, опустив голову. С моего капюшона стекали капли уже почти прекратившегося дождя. Мокрые волосы липли к лицу, мне было холодно. Я чувствовала себя мерзко. Сейчас мне как никогда хотелось поскорее добраться до дома. Я подняла голову, чтобы посмотреть, сколько еще осталось, но увидела совсем не то, что хотела.
Эта была не моя улица. Черт знает как я вообще сюда попала. Я оглянулась по сторонам и с ужасом осознала, что это за место. За моей спиной стояла обитель ужаса — тот проклятый дом, возле которого я меньше всего хотела бы стоять. Разумнее всего было бы не оборачиваться на него и как можно быстрее идти дальше, но я обернулась. Он выглядел еще ужаснее, еще зловещее, чем в тот момент, когда я стояла здесь с тем странным человеком. И без того черные тучи рядом с ним казались еще черней, желтый цвет был еще отвратительней. С каждой секундой этот дом становился более жутким. Он словно приковал меня к себе, желая, чтобы я смотрела на него. Я испытывала чувство страха и злость. Почему я здесь? Как я сюда попала? Черт его знает, но я должна уйти отсюда как можно быстрее.
— Здравствуй, Ванесса, — прозвучал за моей спиной голос.
Я вздрогнула от неожиданности и неотступающего чувства страха. Сердце забилось чаще, дыхание усилилось. Я обернулась, чтобы узнать, кто ко мне обратился, и в этот же момент к прочему добавилось чувство еще большей злости.
Это был Стен Троксвуд. Он учился со мной в школе на два класса младше. Все вокруг считали его психопатом. Это и не удивительно: вся его семья состоит из психопатов. Он живет с родителями и двумя братьями-близнецами, которые старше его на несколько лет. К слову, конченые придурки. В городе они прославились своими зверскими издевательствами над животными, которых жестоко мучили, но не убивали, а подкидывали соседям. Они сажали мелких животных в бутылки и закрывали крышкой, а после сидели и наблюдали за тем, как несчастный зверек задыхается. Они находили шприцы и вкалывали в лягушек воздух или воду, пытаясь сделать так, чтобы они раздулись, но этого не происходило. Это были вещи, которые наблюдала лично я, когда видела близнецов за их занятиями. Но каждый раз старалась не задерживаться рядом с ними. А они даже не пытались прятаться. Но все эти мучения над животными были раньше, до рождения Стена. Когда в семье появился беззащитный человек, они переключились на него. Что они с ним делали, точно не знаю. Но, судя по слухам, жизнь у него была несладкой. Говорили, что близнецы часто приносили в его комнату мертвых животных. Сами они их не убивали, а где-то находили. Они поджигали брату волосы во сне и залепляли глаза скотчем так, что он не мог моргнуть. У них не было цели убить его, им нравилось, когда люди и иные живые существа испытывают мучения. За родителями не замечалось такого насилия. Об их матери вообще ничего не слышно, она никогда не выходит из дома в связи с агорафобией, а отец алкоголик. В общем, все это повлияло на бедного Стена, и сейчас никто не знает, что творится в его голове.
Помимо прочего, почти вся его семья выделялась внешне. Близнецы, Стен и их мама, миссис Троксвуд, были альбиносами. Белые волосы, белая кожа, даже губы были белыми. Будь кто-то другой альбиносом, я бы сочла это красивым, даже прекрасным. Но это семейство казалось еще более жутким.
Я не стала отвечать ему, так как он до жути напугал меня. Но, честно говоря, я была рада, что это всего лишь он.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он, впиваясь в меня своими тускло-серыми глазами.
Я снова промолчала. Мне просто нечего было ответить: я и сама не знала, что здесь делаю.
— Слышала про Кэтрин? — не унимался он. — Весь город только об этом и говорит. Мне иногда жаль, что у нас нет полиции. Хотя если она действительно это сделала, полиция здесь вряд ли поможет. — На его губах блеснула улыбка. — Странно это все. Она была хорошим человеком, проблем не имела, друзей тоже, — усмехнулся он. — Видишь ли, я встречался с ее сестрой. Бедная Мэри, как она переживет это…
Последние его слова задели меня, но я сдержала свои эмоции.
Он посмотрел на дом.
— Как думаешь, там что-то осталось? Я имею в виду, может, кости или что-то еще.
— Зайди проверь, — холодно бросила я.
— Ты не ответила на мой вопрос, Ванесса. Зачем ты здесь?
— Почему ты такой счастливый?
— На наших глазах творится история, — безумно улыбаясь, проговорил он. — Подобное было около тридцати лет назад. Мы с тобой этого не застали, только наши родители. Но они не особо любят говорить об этом. Разве тебе не интересно посмотреть на это теперь? Если Кэтрин не найдется до Александрова дня, то нам придется возобновить былые традиции.
— Нужны доказательства. Без Кэтрин никто ничего не сделает, если ты помнишь о правилах.
Я знала, что он прав, от этого мое сердце обливалось кровью. Я боялась, что голос звучит неуверенно.
— Да ладно, Ванесса. Приведи мне хоть один пример, когда бы люди пропадали просто так. Хотя какое тебе до этого дело, тебе же на всех наплевать, — с каменным выражением лица произнес он. — Что ж, рад был тебя видеть. Надеюсь, еще увидимся. И кстати, начинается дождь, если ты не заметила. Побереги себя, впереди еще столько всего интересного.
С этими словами он быстрыми неестественными шагами пошел прочь. Я смотрела ему вслед и чувствовала невероятную ненависть к этому человеку. У меня не было никакого желания его больше видеть и тем более разговаривать. С чувством непонятной злости я поспешила домой.
— Ванесса, где тебя носит? — тревожным голосом воскликнула мама. — Ты промокла до нитки, скорее иди переодевайся. Я сделаю тебе горячий чай, если хочешь.
— Нет, спасибо, — ответила я.
— Может, горячую ванну?
— Мам, все нормально.
Я поднялась в свою комнату и первым делом стянула с себя всю одежду. По телу бежали мурашки. Я поспешила надеть на себя что-то простое и укуталась в одеяло. Не прошло и нескольких минут, как я уснула.
Разбудил меня сильный ливень, который не переставал хлестать в окно. Полежав некоторое время, я почувствовала, что рядом с моей кроватью кто-то стоит и тяжело дышит. Первой мыслью было залезть под одеяло и не вылезать из-под него до самого утра. Но, решив, что это глупости, я не спеша повернулась к стоящему.
Это был Роджер. Он стоял и смотрел на меня своими большими детскими глазами.
— Что ты здесь делаешь? — спросила я.
— Мне страшно, — прошептал он.
— Что случилось? Почему ты не пошел к маме?
— Она спит, я не хотел ее будить. Ее глаза стали еще красней. Она очень устала.
— Ладно, ложись со мной. — Я пододвинулась, освобождая место для моего младшего брата. Он быстро залез под одеяло и повернулся лицом ко мне. Я почувствовала холод от его босых маленьких ножек.
— Давно ты здесь стоишь?
— Нет, — шепнул он. — Я не хотел тебя будить, но мне страшно спать одному.
— Расскажи, что тебя пугает, — попросила я.
— Я слышал, как мама говорила, что ей очень страшно. Она сказала, что боится за тебя, потому что ты все время молчишь. Она сказала, что больше не выдержит такой пытки.
— Кому она это говорила?
— Папе. Он обнимал ее и говорил, что нас они не тронут.
— Не тронут, — повторила я.
— Но кто это — они?
— Одни очень жестокие люди.
— Они делают людям больно?
— Очень больно. Но ты не бойся, нам они больно не сделают.
— Тогда почему мама стала так часто плакать?
— Наверное, потому, что она не знает, что мы в безопасности.
— А почему мы в безопасности?
— Потому что мы всегда рядом. Потому что мы любим друг друга. Потому что мы настоящая семья.
— Нет, я уверен, мама знает об этом. Может, она просто забыла?
— Значит, ты должен напомнить ей об этом, но только завтра, сейчас нам надо спать.
Роджер обнял меня своими маленькими ручками и засопел, немного погодя и я закрыла глаза.
Когда я проснулась, Роджера уже не было рядом.
— Ты не тронула ужин, — заметила мама, когда я спустилась на кухню.
— Где все? — поинтересовалась я.
— Уехали в музей.
Мама поставила передо мной кружку с горячим шоколадом, а сама села напротив.
— Когда они, наконец, поймут, что все это бессмысленно? Никому не нужны эти глупые поездки.
— Некоторым людям это позволяет отвлечься.
— А что делать остальным? Может быть, попробовать принять реальность такой, какая она есть? Все эти музеи, театры и прочее могли бы приносить людям пользу, будь у нас другая жизнь — нормальная, а не это все.
— Мы делаем то, что должны.
— А вам самим не надоело? — Я стала повышать голос. — Этой, как вы ее называете, «традиции» уже больше двухсот лет. И все бы давно забыли о ней, если бы каждый год девятнадцатого августа, в этот гребаный Александров день, люди не выходили на площадь и не слушали историю о том, как один человек сделал нашу жизнь чище.
— Ванесса… — пыталась остановить меня мама.
— Посмотри вокруг, — продолжала я. — Этот город полон душевнобольных людей. В психушке больше людей, чем в школе. Вспомни, сколько людей сошло с ума тридцать лет назад.
— Хватит, Ванесса! — крикнула мама.
Она выпрямилась, положила руки на стол, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Она делала так всякий раз, когда ей нужно было успокоиться. Вообще я ни разу не видела, чтобы мама ругалась или на ком-то срывалась. Единственное, что она могла сделать, это поплакать от накопившейся боли, пока никто не видит.
— Ты многого не понимаешь, — начала она. — Да, с нами поступают жестоко. Но от нас это не зависит. Мы многого не можем изменить в нашей жизни. Ты говоришь о революции, но вспомни тот ужас, что принесла нам наша революция. Крови было пролито больше, чем ты думаешь. Мы не хотим так жить. Больше всего на свете я бы хотела забрать всех вас и увезти из этого несчастного города, но не могу. Ты думаешь, мне от этого спокойно? Ты думаешь, меня это не тревожит? Тревожит, Ванесса, и я думаю об этом каждую минуту своей жизни. Думаю о том, как избавить нас от всего этого, не причиняя никому страданий.
Некоторое время я смотрела в глубокие, ясные глаза мамы. Это не утешало, но она была права. К великому сожалению, она всегда была права.
Я не стала больше говорить с ней об этом. Я буду делать вид, что все хорошо, что ничего не происходит и меня все устраивает. Ведь именно так привыкли делать все нормальные люди. Я взяла плащ и вышла из дома. Возможно, это было несколько грубо по отношению к маме, но в последнее время мне невыносимо было находиться в доме. Я понятия не имею, что на меня так действовало, но мне постоянно хотелось покинуть это место, словно оно не мое.
3
И вот я стою на крыльце. Будет неразумно, если я снова начну описывать явление, которое властвовало на улице. Дождь шел, идет и будет идти до конца лета. Ничего не поделать, это нормально.
Я смотрела на свои ноги. Я еще не сошла с крыльца, а мои ботинки уже поменяли цвет с коричневого на темно-коричневый. В голову пришла новая безрассудная мысль. Я не знаю, что мной движет. Мой мозг будто бы отказывается анализировать ситуацию, ему абсолютно наплевать на последствия. Я бы остановилась, если бы хоть на минуту задумалась о том, к чему меня могут привести такие решения. И я задумалась, но не остановилась.
Я стояла возле небольшого двухэтажного дома. Снаружи он был не очень привлекательным: грязно-серые стены, местами поломанное крыльцо и занавешенные темно-красными шторами окна. С минуту я просто смотрела на дом. Я не собиралась заходить внутрь, но планы резко поменялись. Я подняла голову, и меня тут же бросило в дрожь. Из окна жутким, темным взглядом на меня смотрела женщина. Она явно не ожидала видеть меня рядом со своим домом, а я не ожидала увидеть ее. Конечно, это был ее дом, и логично, что она могла выглянуть, но я надеялась, что этого не произойдет. Несколько секунд я стояла в растерянности, в то время как она не сводила с меня своего холодного взгляда. Смирившись с обстоятельствами, я набралась решимости и подошла к дверям этого дома. Сделав несколько неуверенных стуков, я стала ждать.
Ждать пришлось недолго — хозяйка дома быстро спустилась вниз для того, чтобы открыть дверь. Передо мной стояла высокая, худая женщина. У нее были четкие черты лица: острый подбородок, изящные скулы и большие глаза ясного темно-синего цвета. Она стояла в длинном черном платье с высоким воротом, ее темные волосы были убраны сзади, кроме одной пряди, которая выпадала на ее ровные плечи. Эту женщину звали Елена, она была матерью Кэтрин и Мэри.
— Ванесса, — ровным, но удивленным голосом, будто впервые увидев меня, произнесла она.
— Здравствуйте, можно войти? — тут же спросила я.
Она окинула улицу безразличным взглядом и позволила мне войти.
Семья Петш состояла из трех человек: Елены, Кэтрин и Мэри. У этой небольшой семьи непростая судьба. Родная мать Кэтрин умерла при родах ее младшей сестры Мэри. Отец остался один с двумя дочерьми, воспитывать которых в одиночку было сложно. Поэтому он в первый же год нашел замену своей супруге. Девочки никогда не называли Елену мачехой или просто по имени, они приняли ее как родную и очень любили, как и она любила их. Через пять лет по неизвестной мне причине умер их отец, и девочки потеряли последнего по-настоящему родного им человека. Смерть отца очень повлияла на Кэтрин. Она изменилась, стала замкнутой и необщительной. У нее не стало друзей, и она почти никогда не выходила из дома. Что касается Мэри, то она приняла это более спокойно и старалась поддерживать сестру и мачеху в этот непростой период времени.
В небольшом доме, где жили Петши, было тихо и мрачно. Везде стояли бутылки с алкоголем — где-то пустые, а где-то еще не тронутые. Елена провела меня в чистую кухню и усадила за стол.
— Где Мэри? — осторожно спросила я.
— Ты пришла к ней? Понятия не имею, где она, — холодно ответила она, открывая бутылку. — Наверное, опять с этим уродом Стеном. Как я ненавижу его. Тебе какого?
Я не пью. Но не надо входить в положение этой женщины, чтобы захотеть выпить весь алкоголь в этом доме.
— Без разницы, — ответила я.
Она поставила передо мной полную бутылку без бокала.
— Так лучше, — сказала она и сделала несколько глотков из своей бутылки. — Я пью дешевое и запиваю дорогим. Все свои деньги я потратила на это. — Она открыла несколько ящиков в кухонном шкафу. Все они доверху были заставлены бутылками. — Здесь найдется на любой вкус. И поддержит в любой ситуации.
Я и раньше пробовала алкоголь, когда дома проходили какие-то праздники или в особые дни. Ничего приятного я в этом не видела, но и отвратительным не считала. Может, все оттого, что мой организм так устроен — я могу выпить бутылку чего-то крепкого одна и не опьянеть. Нормально это или нет, я не знаю, но удовольствия я от этого не получаю.
— Вы не думали остановиться? — поинтересовалась я, но мой вопрос скорее звучал как упрек.
— Зачем? — просто спросила женщина. — Кэтрин нет. Я знаю, что ее нет. Но я не понимаю почему, я ведь так ее любила. Их обеих. Она никогда не была жестокой или эгоистичной девочкой. — Елена сделала несколько громких глотков, после чего тяжело вздохнула. — Мы не заслужили такой кары.
— Никто не заслужил, — поддержала я.
— Какая дрянь, — сказала она, глядя на бутылку. После этих слов она кинула ее, и на стене остался красный след разлетевшейся бутылки.
— Вы что-нибудь едите?
— Я не нуждаюсь в пище. Вот моя пища. — Она подняла над головой очередную бутылку.
Некоторое время мы сидели молча. Елена мутным взглядом уперлась в стену, а я думала над тем, что будет дальше.
Я помню, как на уроках истории мы разбирали самых жестоких правителей, каких видел этот свет. Я помню, как нам рассказывали об их тиранских казнях и пытках: когда в глотку заливали раскаленное масло или медь, когда томили в узких клетках детей, чье тело вынуждено было расти в таких условиях, как заживо сжигали или отдавали на растерзание диким собакам. Все это было ужасно, но не настолько, чтобы мы могли думать об этом как о самом бесчеловечном и кровожадном. Совершая эти деяния, плохо делали только некоторым людям — тем, кто был действительно виновен или был под подозрением. То, что делают с нами, оправдать нельзя. Говорят, история повторяется. На смену одному тирану придет другой — может быть, еще кровожаднее и свирепее, но настанет и его час, когда люди вздохнут спокойно. После его правления пройдут столетия, люди уже не будут вспоминать о тех днях как о самых жестоких. Те пытки и казни перерастут в легенды, и многие сочтут это выдумками. Такое случается часто, и это нормально. Даже самая жестокая пытка может стать просто страшным рассказом перед сном. Воплощая даже самое жестокое тиранство в своем воображении, мы даже и представить себе не можем, каково видеть все это на самом деле. Испытывать те же чувства и ту боль, которую тебе причиняют. Мы привыкли считать, что тяжелее всего переносить физическую боль, но это не так.
Мои размышления прервал стук в дверь. Я быстро перевела взгляд на Елену — она даже не желала на это реагировать. Стук повторился, но женщина по-прежнему сидела без единой эмоции на лице.
— Может, стоит… — начала я.
— Да плевать, — бросила она с каменным лицом.
— Елена, — послышался мужской голос из-за двери. — Елена, прошу, откройте.
Женщина продолжала молча смотреть в одну точку.
— Елена! — требовал голос.
После безуспешных просьб дверь стала содрогаться от тяжелых ударов. Очевидно, мужчина пытался выбить ее. Я думала подбежать и открыть ему дверь, но при всем уважении к несчастной женщине осталась на месте. Дверь продолжала содрогаться — еще несколько ударов, и она сорвалась с петель. Смуглый мужчина с раскрасневшимся лицом, запыхавшись, влетел в дом. Я бросила на него неловкий взгляд, сейчас мне казалось, что я здесь явно лишняя.
— Елена, — обратился он к женщине, косо поглядывая в мою сторону, — нам надо поговорить.
— Говори, — безразлично, не глядя на него, проговорила она.
— Елена, я думаю, неуместно будет говорить о…
— О том, о чем уже знает весь город, при Ванессе? — холодно спросила она.
— Мы нашли Кэтрин, — с некоторой осторожностью проговорил он.
Елена молча смотрела на бутылку, измеряя, сколько еще ей осталось допить.
— Вы бы не хотели посмотреть на нее?
— А где она?
— В церкви.
— Почему там?
— Так положено.
— Ах да. Правила, — как-то странно сказала она.
— Просто она должна где-то находиться. — Он будто бы выжимал из себя каждое слово. — Мне нелегко об этом говорить, но к сроку дом надо привести в порядок.
— Ты думаешь, мне есть до этого дело? — Елена опустошила бутылку и кинула ее под ноги мужчины. — Кому надо, тот пусть и приводит его в порядок.
— Я все понимаю, — лепетал мужчина, — но это не от меня зависит.
— Да будь проклят тот, от кого это зависит! — закричала женщина. — Убирайся отсюда!
Она стала кидать в него пустые бутылки, ругаясь самыми грубыми словами. Когда он ушел, она села на голый пол у порога и бросила руки на пол, как это делают отчаявшиеся люди.
— Ты пойми, — тихо говорила она, — мне не наплевать, я просто… я не вынесу этого.
Мы погрузились в тишину. Елена смотрела перед собой, откинув голову назад. Я же не сводила взгляда с ее опущенных рук. Я не знала, вижу я ее в последний раз или мне еще предстоит встреча с ней, и если предстоит, то какой она будет? Я не знала, какой исход будет лучшим для этой бедной женщины: умереть, похоронив вместе с собой всю пережитую боль, или остаться жить и продолжить мучить себя и свой разум? Для многих ответ был бы очевиден, ведь люди всегда выбирают то, что может навредить им меньше всего. Я не привыкла решать проблемы простым путем. Но, если честно, я вообще не привыкла решать проблемы, ведь зачастую мне абсолютно наплевать на то, что происходит вокруг меня. И я считала это разумной позицией до этого момента. Если проблему невозможно игнорировать, то ее нужно решить в любом случае. И постараться сделать это так, чтобы она больше не возникала. Тотальное уничтожение проблем иной раз требует от нас больше, чем мы способны сделать. Но стоит нам перешагнуть через себя, и мы сможем сделать все что угодно.
Я не видела в Елене слабую женщину. Даже сейчас, когда она сидит, прижавшись к стене, отчаявшись и опустив руки, она не выглядит жалко. Я уверена, в этой женщине есть силы побороть себя и сделать, казалось бы, невозможное. Просто сейчас она этого не видит — а может, и не хочет видеть. Мне так надоело это жалкое зрелище, когда люди покоряются обстоятельствам, когда они закрываются от самих себя и делают вид, что все хорошо. Я с детства поняла, что мы марионетки, с нами могут сделать все что захотят, а мы не имеем права не подчиниться. Из года в год мы живем в страхе, загнанные в угол. Мы не знаем, что нас ждет дальше, но мы убеждены, что ничего хорошего. Рано или поздно мы будем наказаны за свои грехи, вот только мы абсолютно безгрешны.
Нам не долго пришлось сидеть в тишине погруженными каждая в свои мысли. Двери отворились с таким шумом, что я невольно вздрогнула. В дом вбежала девушка с бледным лицом и красными глазами. Она металась из стороны в сторону, не замечая ничего на своем пути.
— Почему? — кричала она так, что по моему телу бежали мурашки. — Почему ты сидишь? Почему ты ничего не делаешь?
Она направилась в сторону открытого шкафа и стала переворачивать все его содержимое. О стену бились еще не тронутые бутылки, брызги разлетались в разные стороны. Стекло некоторых сосудов было прочнее и могло выдержать столкновение с препятствием — от этого они с тяжелым стуком бились об пол. Звук разлетавшегося стекла и тяжелых ударов сливался с душераздирающими воплями Мэри. Слушать это было невозможно. Я бросила осторожный взгляд в сторону Елены: она молча сидела в том же положении, не обращая внимания на происходящее. Будто ничего этого нет. Будто девочка, которую она растила столько лет, не сходит с ума и не разрывается от болезненных воплей.
Неожиданно для всех Мэри подбежала к Елене, тяжело дыша. В руке ее находилась разбитая бутылка, которой при желании можно было перерезать все что угодно. Она смотрела на Елену взглядом, полным отчаяния, а Елена смотрела на нее в ответ. Это был самый долгий взгляд, за которым мне когда-либо приходилось наблюдать. Я не чувствовала неловкости от своего присутствия. В этот момент мне казалось, что я, напротив, могу предотвратить что-то ужасное, чего быть не должно. Но этого не случилось. В одно мгновение она просто разжала побелевшие пальцы, и холодное оружие выпало из ее рук. Она упала к ногам матери, как ребенок, требующий прощения за свой страшный поступок. Я слышала, как она рыдала. Я видела, как ее хрупкое тело содрогается. Глядя на это, невозможно сдержать эмоций. Елена гладила свое дитя по голове, а из глаз у нее пробивались слезы. Самым тяжелым в этой ситуации для меня был тот факт, что я ничем не могу им помочь. Я просто сижу и смотрю на это, будто способна разделить их боль, будто способна хоть на мгновение унять ее.
Я направилась к выходу; мое присутствие, может, и не было лишним, но и нужной я не была. Некоторое время я простояла на крыльце их дома, неспособная до конца прийти в себя после увиденного. Но после того как рассудок вернулся ко мне, я направилась в место, куда бы не пошел ни один здравомыслящий человек.
4
Общее состояние нашего города болезненно как в прямом, так и в переносном смысле. Мы не можем чувствовать себя здоровыми, потому что привыкли, что всегда больны. Вот только обычные лекарства не способны нам помочь — все, что нужно, находится у нас в голове.
Вам когда-нибудь травмировали психику? Вы видели то, от чего потом долго не могли избавиться, потому что эти картинки вновь и вновь возникали у вас в голове? Обычно после таких моментов человека преследует непонятный страх. С ним вроде бы ничего не было и в целом ничто не угрожает, но он боится или чувствует себя не так, как раньше. С обычными страшилками, которые рассказывают на ночь, это не сравнить. Одно дело — воплощать что-то в своем воображении, другое — видеть это в реальности. Честно говоря, я никогда ничего такого не видела и не испытывала ничего подобного. Иной раз мне кажется, что у меня отсутствует чувство страха, как у младенцев, которые не дают отчета своим действиям. Мне повезло — моя психика в порядке и рассудок не поврежден. Вот только так ли это хорошо?
Вернемся к моему городу — а точнее, к людям, которые в нем живут. Разумеется, мы умираем и рождаемся, это нормально и естественно, но это единственные изменения, которые могут с нами произойти. Вот только воспринимаем мы этот естественный процесс не совсем нормально, точнее не так, как это делают другие люди. Если у кого-то родился ребенок, мы стараемся воспринимать это спокойно, искренне надеясь, что в дальнейшем с ним ничего не случится и ничто ему не навредит. Если же кто-то умирает, мы радуемся за этого человека так, как радовались бы за себя самого в момент везения. Этот человек счастливчик, он умер своей смертью, у себя дома. И главное, в последние минуты жизни он знал, что вся его семья жива и на данный момент им ничего не угрожает. Он отпустил все обиды, всю боль и страдания. Ему не придется видеть того, что наверняка придется видеть оставшимся. Никто не проронит о нем ни слезинки, все лишь тихонько улыбнутся, провожая его в последний путь. А мы, те, кто остались, будем пытаться жить дальше, надеясь, что когда-то и нас будут провожать с улыбкой.
Мы свободные люди, мы можем делать почти все, что захотим. У нас нет определенного свода законов и почти нет правил, которым мы должны следовать. Единственное, чем мы руководствуемся, это голосом совести, достоинством и честью. Никто бы не посадил нас за кражу или убийство, нам не выписали бы штраф за хулиганство или непристойное поведение. У нас нет черты, которую мы могли бы переступить. В этом мире нам дозволено многое. Мы оторваны от нормального мира. Наша жизнь перевернута с ног на голову. Но что бы с нами ни происходило, мы всегда помним о том, что мы в первую очередь люди. Люди, от которых требуют только одного — жить, и ничего больше.
5
Дождь понемногу стихал, облака рассеивались. От дома Петшей до церкви идти было довольно далеко, кроме того, чем ближе я подходила, тем больше мне хотелось повернуть назад. У этого места была своя история. История, которую мне рассказали очень давно. Но я помню ее, словно это было вчера и происходило при мне.
Наш город строился по очень тщательно продуманному плану. Архитекторы, если их можно так назвать, точно знали, сколько должно быть домов, в каком порядке они должны стоять и какими быть. Никто не имел права строить дом так, как он хочет, даже цвет должен был быть таким, как указывалось в плане. Если кто-то вдруг решил нарушить это правило, его дом сжигали, а на его месте не позволяли строить новый. В плане города была только одна церковь, на ее строительство выделялось очень мало материалов, поэтому достраивалась она из остатков уже готовых домов. Люди приходили в это место когда угодно и находились там столько, сколько им потребуется. Они приходили туда за спокойствием, просили помощи и защиты. Это место было единственным, где они чувствовали себя в безопасности. Однажды, когда город уже крепко стоял на ногах, а люди пытались хоть как-то угодить своему правителю, в город пришла сильная засуха — земли горели, урожая не было. Люди понимали, что их вины в этом нет, это природное явление, с которым не поспоришь. Единственное, что они могли делать, — это молиться и снова просить защиты. Они делали это каждый день, церковь была переполнена людьми — голодными и напуганными, но сердца их были наполнены надеждой на лучшие времена. Никто даже не мог подумать о том, что место, в котором люди чувствовали себя безопаснее, чем дома, может принести им столько страданий. В один день правитель переступил порог этого здания; отчего-то люди решили, что он, как и все, пришел просить помощи, но они сильно ошибались. Видя, как люди стоят на коленях не перед ним, он разъярился, как дикий зверь. Кровь залила его глаза, лицо исказила злоба, в этот момент люди понимали — нет на свете существа кровожаднее, чем он.
— Город горит, — шипел он. — Огонь постепенно подбирается к вашим домам, а вы сидите здесь. Вы слабые люди, вы не умеете противостоять препятствиям. Вы недостойны жить рядом со мной, вы недостойны подчиняться мне.
С этими словами он вышел и приказал людям развести огонь. Он приказал закрыть все окна и двери и впустить огонь в переполненное людьми место. В этот момент улица была наполнена криками ужаса: кто-то молил о пощаде, а кто-то выкрикивал проклятия в его сторону. Он смотрел на это спокойным взглядом — казалось, он наслаждался этими стонами и рыданиями.
Последним, что видели эти люди, была мимолетная улыбка и холодный взгляд их правителя.
После этого церковь пытались снести, но Александр не разрешил. Он пригрозил людям, говоря, что, если с церкви отпадет хоть кирпич, он заморит голодом всех детей в возрасте до трех лет. Дело в том, что Александр требовал, чтобы каждый год в семьях появлялся новый ребенок, — таким образом он увеличивал население своего города. Поэтому детей в возрасте до трех лет в городе было достаточно, чтобы напугать людей. Хоть родители и знали, что ждет их детей в будущем, голодом их морить они не хотели. А церковь стояла и стоит по сей день, вот только предназначение у нее теперь другое.
6
Как и было положено, рядом со зданием никого не было, но двери были открыты. В эти двери ни в коем случае никому нельзя было входить. Такой поступок был против правил, и никто не мог его нарушить. Это правило придумали мы сами, и причина, по которой мы должны были его соблюдать, — уважение, которое мы должны испытывать друг другу. Если ты вошел в здание, значит, ты поддерживаешь человека, который находится внутри, а этого делать нельзя. Ведь тогда ты бессердечный эгоист, который не способен разделять людское горе. Я не была эгоистом, но внутрь зашла.
Мне было страшно, и этого не скрыть. Если бы рядом со мной был хоть один живой человек, то он бы не смог не заметить, как я дрожу. Но рядом со мной была только Кэтрин.
Первое, что я увидела, когда вошла внутрь, — подобие скамейки, на которой лежало ее тело. Она была одета в легкое белое платье, волосы распущены, а руки сложены по швам. Видимо, так это и должно быть. Я боялась подходить к ней ближе. Я знала, что мне не понравится то, что я увижу. Но ведь за этим я и пришла — посмотреть на нее и проститься.
От жутких сырых стен тянуло холодом. Где-то рядом с продырявленной крыши стекали капли одна за другой, звонко падая на пол. Кроме этого я слышала лишь свое тяжелое дыхание и чувствовала, как холод пробирает меня до костей. Рядом с телом Кэтрин не было ни одной свечи или чего-то другого, что могло бы осветить ее облик более ясно, чем тусклый свет, которому позволили проникнуть внутрь благодаря открытой двери. К тому же Кэтрин лежала под грязным, затуманенным окном и ни один луч света не попадал на ее тело. С каждым шагом я становилась все ближе. Мне было страшно и холодно, как в темной сырой пещере. Еще шаг — и я увидела ее закрытые глаза и сомкнутые белые губы.
Она напоминала мне фарфоровую куклу. Такая же белая и хрупкая, как эти жуткие игрушки. Я никогда их не любила, и каждый раз, когда они попадались мне на глаза, я отводила взгляд на что-нибудь менее пустое и холодное. Да. Кэтрин определенно была похожа на одну из них. Я протянула руку в попытке дотронуться до нее, но не смогла. Наверняка она хотела бы, чтобы последним человеком, кто дотронется до нее, был родной и близкий человек, а не я. Я даже не решилась заговорить с ней, когда ей было это необходимо. Кто знает, может, если бы я сказала ей хоть слово, этого бы не было. Может, она сейчас не хочет, чтобы я стояла рядом. А может, ей, наоборот, приятно, что хоть один человек пришел к ней, невзирая на дурацкие правила. В конце концов, откуда мне знать, чего хочет мертвый человек? Я продолжала стоять.
Мне не доставляло удовольствия находиться рядом с ней. Я не знаю, сколько времени я это делала: может, пару часов, а может, несколько минут. Время для меня словно остановилось. Но это не могло продолжаться вечно. Мне надо было уходить.
Бросив последний взгляд на мертвую девушку, я стала разворачиваться. Даже на долю секунды я не могла предположить, что, кроме нас с Кэтрин, в здании может появиться кто-то еще. На мгновение я обомлела от ужаса, сердце забилось сильнее. Прямо передо мной стояла фигура человека, лица которого было не видно, но я определенно знала, кто это.
— Жуть, — с каким-то притворством протянул противный голос.
Он достал из кармана телефон и включил фонарик. Подойдя к Кэтрин, он стал светить прямо на нее, пытаясь, как мне показалось, разглядеть все части ее тела.
— Она еще бледнее меня, — заметил он, и, наверное, был прав.
— Что ты делаешь? — спросила я, когда осознала, что происходит.
— Это первый мертвец, которого мне удалось увидеть. Кроме того, она умерла не своей смертью, а это еще больше завораживает, не правда ли?
Он говорил это с таким восторгом, словно перед ним лежит не мертвый человек, а экзотический зверек, которого только что завезли в зоопарк.
— Ты только посмотри на нее, — перешел он на полушепот. — Такая мирная, спокойная. Ей теперь ничего не страшно, никакие проблемы ее больше не тревожат.
Он дотронулся до ее лица своими длинными, тонкими пальцами. Пробежался по глазам, ресницам, бровям, погладил ее по волосам и спустился к шее. Он делал это так спокойно, как будто перед ним лежала его спящая девушка. Он трогал ее за руки, приподнимал платье, оголяя ноги. К счастью, он не пытался раздеть ее, ему будто бы просто нравилось трогать ее. Я следила за каждым его движением, при этом пробегая глазами по всему ее телу. К моему удивлению, оно было идеально чистым. Я не говорю про грязь на коже, я говорю про состояние ее тела в общем — на нем не было ни одной раны. Как она могла покончить с собой, не изувечив тело? Яд? Маловероятно.
— Кстати, видел тебя сегодня у Петшей, — продолжал он. — Как Елена? Бедная женщина, потеряла все, что имела: мужа, дочь, хоть и не родную, а скоро потеряет и вторую. Кстати, о Мэри: я ее бросил. Зачем мне мертвячка? Я не намерен оплакивать ее.
— Она же твоя девушка, — выдавила я.
— Бывшая, — поправил он. — К тому же теперь это не важно.
Он выпрямился и впился в меня своими холодными, пытливыми глазами.
— А что касается тебя. Что ты здесь делаешь?
— А что здесь делаешь ты? — парировала я.
— Я шел за тобой, не предполагая ничего подобного. Но когда ты вошла внутрь, я просто не смог остаться в стороне.
— Зачем ты вообще за мной шел?
— На данный момент ты одна из немногих, кто еще в состоянии выходить на улицу. Следовательно, ты сразу попала под мое внимание.
Я молча смотрела на него. В свете, едва доходящем до нас, он казался мне страшным человеком, давно потерявшим рассудок. Но, несмотря на все это, он был очень слабым для того, чтобы попытаться хоть как-то навредить человеку, который его совсем не боится.
— Они скоро приедут, — продолжал он. — Интересно, что станут делать в первую очередь. Жаль, что мы раньше не сталкивались с подобным. А тебе не жаль?
Некоторое время я еще стояла напротив него, слушая его безумие. После вспомнила место, где мы находимся, и ощутила чувство вины. Ведь я пришла к Кэтрин не для того, чтобы осудить или позлорадствовать, я хотела просто увидеть ее и проститься. А вместо этого впустила к ней безумного человека, которому позволила открыть рот и, что еще хуже, дотронуться до нее.
— Не боишься, что увидят? — спросила я его.
— А ты? — улыбнулся он самой отвратительной улыбкой, какую я только могла видеть.
Я покачала головой.
— Ты мне всегда нравилась, Ванесса, — улыбнулся он еще шире. — Как насчет…
— Да заткнись ты! — бросила я и направилась к выходу.
— Тебе же их не жаль, — услышала я, когда была уже в нескольких десятках метров от здания. — Береги лучше свою семью и не лезь в чужую. Сомневаюсь, что она хотя бы знала твое имя. Не пытайся, нас всех ждет одно и то же!
Он бросал еще какие-то бессвязные фразы, от которых во мне закипала злоба. И теперь мне было наплевать на то, что он выследил меня, или на то, что он говорил в церкви. Мне было наплевать, что он до сих пор идет где-то позади и кричит мне вслед. Меня злило то, что все, о чем он говорит, правда. Все эти глупые фразы были истинным отражением действительности. И это было самым обидным.
Я чувствовала, что он идет за мной, но я не хотела оборачиваться и останавливать его. Я пыталась делать вид, что мне все равно и я его совсем не замечаю. Но, черт возьми, я ощущала каждый его шаг. Иной раз мне казалось, что я даже чувствую его дыхание прямо перед моими ушами. Я обходила улицу за улицей, пытаясь отвязаться от него, но он шел за мной как тень. Тень — которую мне хотелось облить светом, чтобы она исчезла.
Мы вышли на мою улицу. Я не собиралась идти домой — даже если мне придется вот так ходить от него целый день, домой я не пойду. Но случай распорядился иначе. Прямо возле моего дома стоял черный дорогой автомобиль, такой, каких не сыщешь во всем городе. Внутри у меня все оборвалось. Я знала, что это не к добру, и не могла это вот так оставить. Несколько секунд я смотрела на черное пятно возле своего дома, а после развернулась. Стен стоял в десяти метрах от меня и улыбался так, как умеет только он. От этой улыбки по телу побежали мурашки. Он помахал мне рукой, развернулся и ушел. А я смотрела ему вслед, думая, как сильно я его ненавижу. Я снова повернулась в сторону дома. Казалось, что его окна — это большие глаза, которые смотрят на меня и велят не проходить мимо. Мне было не по себе, жутко и неловко. Я глубоко вдохнула, дрожа всем телом, и пошла вперед.
Войдя в дом, я увидела маму, которая, сидя за столом, беседовала с какой-то женщиной. Эта женщина была высокой, худой с черными, зализанными назад, короткими волосами. Одета она была в серый строгий костюм, а в руках держала какую-то сумку. Как оказалось, она была у нас в доме уже около получаса и ждала моего прихода.
— Ванесса, — беспокойно проговорила мама, — это Нина Кюри — одна из членов управления безопасности.
— Здравствуй, Ванесса, — не позволив договорить маме, начала женщина. — Я бы хотела побеседовать с тобой. Задать некоторые вопросы. Ты не против?
Я перевела взгляд на маму.
— Твоя мама не против, — проговорила женщина. — С ней мы уже обсудили все, что было нужно.
— Да, но ей следовало бы переодеться, — заметила мама. — Ванесса любит гулять и…
— Правда? — удивилась женщина. — Вот уж не думала. В любом случае вы правы. Я могу подождать еще некоторое время.
Я быстро поднялась наверх и стала стягивать с себя мокрую одежду. Она была настолько мокрой, что с нее буквально стекали капли. Мне пришлось менять все вплоть до нижнего белья. Но это было не самым страшным. Там внизу меня ждет женщина, которая хочет со мной поговорить. И я прекрасно понимаю о чем. Мне совсем нечего ей сказать, и я абсолютно уверена, что ответами типа «Я ее совсем не знала» или «Я и предположить не могла» мне не отделаться.
Я дрожала всем телом, и не знаю, от чего больше: то ли от холода, то ли от волнения. Я не узнавала саму себя. Какие-то страхи, волнения, тревожность — никогда раньше я не испытывала эти чувства так часто.
За дверями послышались шаги, после раздался стук.
— Уже можно? — послышался голос.
Несколько секунд я колебалась.
— Да, входите.
Женщина переступила порог и плотно закрыла за собой дверь — наверное, для того, чтобы нас не было слышно.
— Так о чем вы хотели со мной поговорить? — притворилась я.
— Я полагаю, ты догадываешься о чем, — серьезно произнесла женщина. — Не так давно в вашем городе случилось довольно-таки неожиданное происшествие — пропала девочка. Что ты об этом знаешь?
— Что пропала девочка, — не менее серьезно произнесла я.
— Может, что-то еще?
— Нет.
— Хорошо. — Она быстрым взглядом осмотрела комнату. — Тогда скажи, Ванесса, много ли у тебя друзей?
— Достаточно.
— А многие ли из них тебе близки?
— Лишь некоторые.
— Хорошо. А в их числе была Кэтрин Петш?
— Нет.
— Может быть, ее сестра Мэри?
— Нет.
Я старалась отвечать осторожно, не провоцируя лишних вопросов.
— Полагаю, вы с ней вовсе не общались?
— Правильно полагаете, — заметила я.
Так называемая Нина Кюри внимательно смотрела на меня, словно пыталась просканировать.
— Что ты почувствовала, когда узнала о том, что девочка пропала? Волновалась ли ты за нее, за ее семью, может быть, за себя?
— К чему бессмысленное волнение? Ведь все мы знаем, что их ждет.
— Хорошо. Тогда что ты почувствовала, когда Кэтрин нашли мертвой?
Нашли мертвой? Откуда я должна была это узнать? Ведь, по сути, меня не должно было быть в доме Петшей. Или к ним он пришел не в первую очередь и уже знает весь город? Скорей всего.
— Ответ тот же — ничего.
С минуту миссис Кюри молча смотрела на меня, а после, нахмурив брови, как это делают люди, решающие сложную задачу, спросила:
— Скажи, Ванесса, а если бы вместо Кэтрин нашли тело Джанин или Джорджа, это спровоцировало бы хоть одно чувство в твоей душе?
Я молча смотрела на нее, не желая отвечать.
— Твоя мама сказала, что ты много гуляешь, — почти сразу продолжила она.
— Только вы не особо в это поверили.
— Во время прогулок слышала ли ты, чтобы в городе кто-то обсуждал сложившуюся ситуацию?
— Нет.
— Ты уверена?
— Скажите, миссис Кюри, проезжая по нашему скромному городку, не заметили ли вы чего-нибудь необычного? Вроде ходящих по городу людей, или, может, кто-то с кем-то разговаривал? А может, люди смотрели в окна? Раздернутых штор не приметили?
— Как ты думаешь, по каким причинам юная девушка решилась на это? Может, ее кто-то спровоцировал?
— Возможно, жизнь в нашем городе.
— Как она вела себя в последнее время? В ее поведении было что-то странное?
— Нет, все как у всех: мрачный вид, депрессивное состояние и желание как можно скорее исчезнуть из этого места.
Я поняла, что последние мои слова были явно лишними, когда поймала на себе гневный взгляд миссис Кюри.
— Но а чего вы ожидали? — быстро заговорила я. — Что в последнее время Кэтрин ходила по городу, танцевала, пела и говорила о том, как прекрасна жизнь и как она ее любит? Хотя это и впрямь было бы странно.
Миссис Кюри продолжала пилить меня взглядом.
— Твоего друга зовут Стен, верно?
— Он мне не друг.
— Что вы с ним вдвоем делали сегодня в церкви?
С каждым вопросом тьма вокруг меня сгущалась. Мне было сложно отвечать, и ей это будто бы нравилось.
— Мы пришли туда не вместе, — спокойно говорила я.
— Не имеет значения. Что вы там делали?
— Стояли возле тела.
— Стен что-то говорил?
— Он сумасшедший.
— Правда? А кто еще сумасшедший? Может, всех перечислишь?
Она явно переступала границу дозволенного. Ее лицо оставалось спокойным, в то время как я пыталась сдерживаться изо всех сил.
— Вернемся к Кэтрин. У нее было много друзей?
— Откуда мне знать про ее друзей? И вообще, почему вы задаете вопросы, ответы на которые знаете?
— Мало ли что мы знаем, главное, что ты нам можешь сказать.
— Высокий, худой человек — кто он? — быстро и почти не думая, проговорила я.
— Что? — как-то странно спросила миссис Кюри.
— Тот, что стоит под моими, и не только моими, окнами. Кто он такой?
Она молча смотрела на меня изучающим взглядом.
— Я не совсем понимаю, о чем ты.
— Вы же о нашей безопасности печетесь, так скажите, кто он.
— Боюсь, безопасность здесь ни при чем. Ванесса, тебе действительно надо побольше гулять.
— Что с ним не так? Почему он смотрит людям в окна, а потом просто уходит — и куда он уходит?
— В чьи именно окна он смотрит?
— В мои, — раздраженно ответила я.
— Ну а кроме твоих?
— Во многие другие.
— Ванесса…
— Тот дом. Вы думаете, почему я пошла туда?
— Об этом я тоже хотела поговорить.
Миссис Кюри на глазах менялась в лице. Как будто бы она действительно не понимала, о чем я говорю.
— Я пошла туда с ним.
— Ты ходила туда одна, — заявила женщина.
— Что? Я не сумасшедшая, чтобы идти туда одной.
— Но ты была одна.
— Почему вы не хотите сказать мне, кто это? Он один из ваших, да? Определенно это так, других причин, почему он так себя ведет, я не вижу. Вы и без того контролируете каждый наш шаг, но загонять сюда живого человека... Я не думала, что вы на такое решитесь.
Некоторое время миссис Кюри недоумевающе смотрела на меня. После ее вид принял обычную серьезность.
— Что ж, я узнала почти все, что мне было нужно. Спасибо, Ванесса. Береги себя.
Женщина вышла, закрыв за собой дверь. Я села напротив окна, приводя мысли в порядок.
Она явно не обо всем спросила меня, у нее было еще много вопросов, но я сбила ее своими. Наверняка именно от неожиданности она изменилась в лице. Она даже предположить не могла, что я посмею задать ей такой вопрос.
Я услышала, как входная дверь захлопнулась. Завелся мотор. Миссис Кюри поехала на следующий допрос.
Я стала ходить по комнате. У меня было еще много вопросов к этой женщине, но я не успела задать их и от этого очень злилась на себя. В конце концов, она просто могла игнорировать этот вопрос, как другие, но вместо этого она засуетилась и ушла.
Снизу послышались шаги, через пару секунд в комнату вошла мама.
— Что-то случилось? — осторожно спросила она.
— Нет, а почему ты спрашиваешь?
— Мне показалось, что миссис Кюри, покидая нас, была чем-то озадачена.
Я пожала плечами.
— Постой, мама, — остановила я ее, когда она уже почти вышла. — А какие вопросы она задавала остальным?
— Роджера она не трогала, а с Джанин и Джорджем говорила наедине и отдельно друг от друга. Но я полагаю, она задавала те же вопросы, что и тебе.
— А что насчет тебя? Какие вопросы она задавала тебе?
— Ничего необычного, на мой взгляд. Она спросила о вашем поведении, успеваемости в школе, о наличии у вас друзей и ваших интересах.
— Что-то еще?
— Она попросила ваши справки из психбольницы.
— Значит, она осведомлена о том, что я не сумасшедшая.
— Разумеется, она изучала эти справки минут десять. А с чего бы ей сомневаться в твоем психическом здоровье?
— Ни с чего. Кстати, мама, я надеюсь, ты не обманывала миссис Кюри, когда рассказывала ей о моих друзьях и интересах?
— Ванесса, я…
— Ты хочешь как лучше, я знаю, но нет смысла врать людям, которые знают о нас больше, чем мы сами.
После нашей беседы мама спустилась на кухню, а я снова осталась наедине со своими мыслями.
Вопросы, которые эта женщина задавала маме, были вполне обоснованными. Больше всего меня интересовало то, какие вопросы она задавала брату и сестре. Спросить об этом у Джанин было проще, она бы все мне рассказала без лишних вопросов. Но я сомневаюсь, что миссис Кюри задавала им с братом одинаковые вопросы. Ничего не оставалось, как спросить об этом у Джорджа.
Я редко посещала его комнату, скорее вообще в нее не заходила, поэтому он очень удивился, когда увидел меня на пороге.
— Что-то случилось? — тут же спросил он.
— Пока не знаю. Я хотела поговорить.
— Конечно, проходи.
Комната брата была живее и ярче, чем моя. На стенах висели яркие пейзажи, которые Джордж умудрился поймать в нашей серой жизни. Рядом с его работами теснились и работы известных фотографов, имена которых я не знаю. В нашем городе нет ни одного такого человека, кроме разве что Джорджа. Он заказывал все эти работы через интернет и месяцами ждал долгожданной посылки. Его счастью не было предела, когда ему пришли первые работы. Он определенно был самым счастливым человеком в городе, если не в мире, в тот момент. Кроме всех этих моментов, запечатленных на камеру, комната Джорджа была заставлена какими-то статуэтками и фигурками, происхождения которых я также не знала. Стены были разрисованы его неопытной и, я бы даже сказала, неумелой рукой, но выглядело это неплохо. В общем, в отличие от моих сдержанных тонов комната Джорджа позволяла ему отвлечься и забыться во всем этом живом разнообразии.
— О чем ты хочешь поговорить?
— Как твои дела?
Джордж странно на меня посмотрел и едва заметно улыбнулся:
— Пытаюсь принять реальность такой, какая она есть.
— А ты до последнего надеялся, что этого не произойдет?
— Я старался никогда не думать об этом. Надеялся, что если мы забудем о тех страшных временах, то этого больше никогда не будет.
— Говорят, если забыть о войне, то она может начаться снова.
— Да, но… сейчас я просто надеюсь, что все еще может измениться.
— Веришь в чудо?
— А ты нет?
Я пожала плечами.
— Что происходит в твоей голове? — неожиданно спросил он. — Я имею в виду, почему ты у нас такая молчаливая и совсем не улыбаешься?
— А на то есть причины?
— Какими бы трудными ни были обстоятельства, на улыбку всегда найдутся причины.
Он открыл ящик своего стола, доверху набитый какими-то бумагами, и достал оттуда небольшой фотоальбом.
— Я его еще никому не показывал, потому что он еще не совсем готов. Но ты можешь посмотреть.
Я, несколько помешкав, открыла его и на самой первой странице увидела свое лицо. Оно выглядело довольно забавным, несмотря на то что я явно была чем-то недовольна. На следующей фотографии были Роджер и Джанин, которые, по-видимому, тоже не ожидали, что их фотографируют. Роджер сидел на полу, нахмурившись так, будто сейчас заплачет, а Джанин стояла рядом и смеялась так сильно, что вместо глаз были одни щелки. Я помню этот день: это день рождения Роджера. Тогда мама испекла для него огромный торт, а он по неосторожности сел в него — тогда даже мне было смешно. А дальше были мама с папой, это было неожиданно, но Джорджу удалось тайком заснять их поцелуй — точнее, время, когда это уже случилось, отчего родители улыбались так, словно это было в первый раз.
— Когда ты успел все это заснять?
— Каждый день по фотографии, когда вы этого не замечаете.
— Да я ни разу не видела тебя с фотоаппаратом в доме.
— Я рад, что у меня получилось заставить тебя улыбаться.
Джордж был прав: при взгляде на все эти снимки улыбка появлялась сама собой. Все эти моменты были из нашей жизни, и в каждом из них мы были счастливы.
— Получается, здесь есть все, кроме тебя? — спросила я.
Джордж пожал плечами.
— Но это неправильно.
— Что поделать, в этой семье фотограф я.
— А ну-ка, дай мне фотоаппарат, — потребовала я.
— Нет-нет, — улыбаясь, запротестовал брат.
— Хорошо.
Я стала искать фотоаппарат по всем местам, где он мог быть. Джордж отталкивал меня от полок, толкал на кровать и выставлял руки вверх, будто ставил блокшоты. Но, несмотря на все преграды, мне все же удалось добыть столь охраняемый предмет. И в этот момент началось все самое интересное. Я пыталась сфотографировать брата, а он всеми силами пытался отмахнуться, закрывая лицо руками, прячась в разные места и, наконец, просто забирая у меня камеру. В эти минуты мы вели себя как дети: убегали друг от друга, прятались и так громко смеялись, что через мгновение к нам присоединились Роджер и Джанин, а после на шум пришли и мама с папой.
Все фотографии, сделанные в то время, полностью дополнили наш семейный альбом, завершив его самой настоящей семейной фотографией.
Это был определенно один из лучших моментов в моей жизни. Я забыла обо всех страхах, тревогах и беспокойствах. Я ощущала счастье и спокойствие. Я видела улыбку на лицах своих родных, даже усталые от слез глаза мамы улыбались.
За ужином я не хотела даже пытаться заводить какие-то разговоры относительно нашей общей проблемы, напротив, старалась поддерживать нашу простую семейную беседу. За столом я полностью посвятила себя семье и съела все положенные мне овощи. Это был пир во время чумы. Мы знали, что эта чума нас не заберет, но оставит после себя страшные последствия. Каждый из нас это понимал, и каждому из нас было тяжело, но не сейчас. Этот момент был особенным, и я очень рада тому, что не пропустила его.
Но после того как мы вышли из-за стола и разошлись по своим местам, реальность снова накинула на меня свои сети. Я вспоминала, с чего все это началось, и вспомнила причину, для чего я ходила к брату, после этого вспомнила и все остальное. Улыбка растаяла, словно ее и не было. Разум открылся для новых мыслей. В любом случае мне надо было вернуться к реальности.
7
— Ванесса, к тебе пришли, — сказала мама, заглянув ко мне в комнату вскоре после ужина.
— Ко мне? — удивилась я.
— Уверена, ты будешь рада.
Больше мама ничего не сказала, оставив меня одну в некотором недоумении.
Я спустилась вниз, ожидая увидеть кого-то из своих одноклассников, тех, кого мама привыкла называть моими друзьями. Иногда они заходили ко мне, когда собирались идти гулять или вроде того, и мама, в отличие от меня, всегда радовалась таким посещениям. Они приходили не чаще пары раз в полгода на протяжении лет восьми. Казалось бы, за это время давно уже пора понять, что я никуда с ними не пойду и этому нет никаких исключений. Но нет, они приходили, как по традиции. Представляя тех, кого я могла встретить на своем крыльце, я думала над тем, какие они безрассудные, раз могут прийти в такое время. Я уже приготовила речь, которую скажу им в оправдание того, что не могу с ними идти. Но мои ожидания рассеялись, как только я оказалась внизу.
— Привет, — обратилась ко мне сидящая за столом девочка.
— Привет, — немного растерянно ответила я. — Мам, мы выйдем?
— Если вам будет удобней, — начала мама, но договорить не успела. Я быстро накинула плащ, и мы оказались снаружи.
— Прости, что не позвонила, — начала моя гостья. — Просто, зная твою маму, которая постоянно за тебя переживает, я подумала, что лучше будет прийти лично.
— А что случилось? Я имею в виду у тебя.
— Видишь ли, моя бабушка. В общем, так получилось, что она не осведомлена о происходящем, и мне выпала доля ей об этом сообщить. Родителям это сделать тяжелее, сама понимаешь. Но как бы то ни было, на площади она должна быть.
— Да, я понимаю.
— И я думала, может…
— Я съезжу с тобой?
— Если тебе не сложно и нет никаких дел.
— Жди здесь, я сейчас.
8
В детстве я была еще более замкнутым человеком, чем сейчас. Друзья, как и вообще общение с другими людьми, меня не особо привлекали. Игрушек у меня было достаточно, и я предпочитала играть ими в одиночку. Нельзя сказать, что я была жадной — нет, жадной я не была, просто любила играть сама с собой и никого лишнего в свою игру не пускать. Рядом с нашим домом, прямо под моими окнами, раньше была детская площадка. И каждый раз, когда мама говорила мне идти погулять на улице, я играла там. В целом это место мне нравилось, больше потому, что было рядом с домом, но меня жутко раздражали дети, которые постоянно там играли. Конечно, это место для них и предназначалось, но мне все равно это не нравилось. Эти дети постоянно кричали, бегали и смеялись, а я спокойно сидела в стороне, и меня все устраивало. Мне ничего не стоило подойти к ним и начать играть вместе, но больше всего я хотела обсыпать их песком, чтобы они замолчали. Мама часто наблюдала за мной из окна, и ее очень беспокоил тот факт, что я всегда одна. Она думала, что дело в ней, что она дает мне недостаточно любви и заботы, поэтому я такая. Но такая я была просто потому, что я такая.
Другие дети нередко подсаживались ко мне и просили мои игрушки или хотели просто поиграть со мной или позвать в свою игру. От таких предложений я всегда отказывалась, но в один момент все изменилось.
Я помню тот день как вчера, несмотря на то что это было больше десяти лет назад. В тот день ярко светило солнце, а я сидела к нему спиной, защищая своих кукол от его палящих лучей. Меня абсолютно все устраивало. Меня никто не тревожил, на площадке было более-менее тихо, а солнце грело мне зад. Но все прекратилось, когда солнце от меня закрыли. На меня упала чья-то тень, оттого что кто-то встал позади меня. Некоторое время я сидела, не обращая никакого внимания, но и этот кто-то не собирался уходить. Конечно, мне это не нравилось, поэтому я, не говоря ни слова и даже не оборачиваясь, собрала все свои игрушки и пошла домой. Я прошла несколько метров, прежде чем меня окликнули.
— Постой, — услышала я, — ты потеряла.
Я повернулась, чтобы забрать то, что оборонила, и увидела перед собой девочку, которая шла мне навстречу с вытянутыми вперед руками, неся что-то. Честно говоря, я не помню, что это было, но детально помню, как выглядела эта девочка. У нее были длинные, ниже поясницы, рыжие волосы, которые едва заметно вились, все лицо было усыпано веснушками. На тот момент у нее не было пары зубов, впрочем как и у меня, от этого ее улыбка была забавной. Когда она подошла ближе, я увидела ее круглые, выразительные глаза синего цвета. Никогда раньше я ее не встречала, и вообще на тот момент не встречала рыжих людей. Она была похожа на солнце, которое загородила мне несколько минут назад.
Эту девочку звали Арни Уайт, но я, как и большинство других людей, называла ее Ари. Она была младше меня почти на год, но умнее, будто старше лет на пять. И с той самой встречи она стала моим единственным, настоящим другом.
9
— Что сказала миссис Диас? — спросила меня Ари, когда мы пошли в сторону автобусной остановки.
— Ничего, сказала позвонить, когда будем возвращаться.
Как только мы прошли мою улицу, Ари достала из кармана почти полную пачку сигарет и с облегчением закурила. Вообще с тех времен маленькой рыжеволосой девочки Ари очень изменилась. К счастью, в основном изменения коснулись только ее внешности. Свои длинные волосы она обстригла, теперь они были сантиметров на пять ниже плеч. На лице не осталось ни одной веснушки. Лет в тринадцать это стало ее комплексом, и она отбелила свое лицо, так что оно стало почти такое же бледное, как у Стена. Первый раз закурить она попробовала в девять лет. Тогда ей не понравилось. Но через два года она повторила. С тех пор ни разу не бросала, даже не пыталась. Мистер и миссис Уайт знали о ее вредной привычке почти с самого начала. Но вразумить дочь у них не получилось, хотя они даже не пытались, если честно. Единственным человеком, при котором она даже не упоминала о сигаретах, была моя мама. Может, она просто не хотела, чтобы мама думала плохо о подруге своей дочери, может, что-то еще. В любом случае мама об этом вроде бы не знала.
Всю дорогу до остановки мы шли молча. Когда подошел наш автобус — к счастью, почти пустой — мы заняли места и так же молча поехали в гости к миссис Рассел.
По каким-то причинам мы с Ари толком не общались почти год. Наверное, нам просто нужно было время. Даже близким людям иногда надо отдохнуть друг от друга. Но сейчас мы были вместе, и я была этому рада. Уверена, Ари тоже.
Дорога была длинной, мы ехали больше часа. Миссис Рассел жила на самой окраине города, где лично я почти никогда не была. Честно говоря, в этой части города и делать-то было нечего, там жили, грубо говоря, одни старики. Все вокруг считали их оторванными от мира. И это было хорошо, потому что таким образом им обеспечили более-менее спокойную и размеренную жизнь, если это можно так назвать. Здесь стояли небольшие домики, в которых жили доживающие свой век чьи-то родители. Это место напоминало один большой дом престарелых. Люди до семидесяти, имеющие работу, жили в центре, а после семидесяти их увольняли, собирали вещи и перевозили сюда. Некоторые из них жили с семьями, то есть с детьми и внуками, поэтому расставание было нелегким, но так должно быть лучше. Разумеется, детям разрешалось посещать своих родителей, но не чаще двух раз в неделю. Весь уход, который им был необходим, обеспечивался специальными работниками. По рассказам, за ними следили очень даже неплохо. Правильное питание, здоровый сон и, главное, никаких раздражающих факторов. То есть вся информация в газетах и журналах была до совершенства отредактирована, так, что мир казался идеальным.
После душной тряски, хоть и пустого автобуса, выйти на свежий воздух было просто необходимым. И наконец мы дождались этого момента.
По идеально чистым улицам совсем недавно прошел дождь. Нас встретила приятная свежесть и добрые лица проходящих мимо старичков. Жизнь текла здесь спокойно и медленно. Во всем этом было что-то необычное — манящее и в то же время отталкивающее. Казалось, что мы оказались совсем в другом месте — месте, которое не было нашим домом.
Мы проходили по коротеньким улочкам в поисках нужного нам дома. Я понятия не имела, куда мы идем, к тому же мне показалось, что Ари вела себя как-то странно, будто опасалась чего-то. Но вместо того чтобы спросить, что с ней не так, я стала думать о другом. Глядя на всех этих людей, на улицы и на дома, я думала о том, что еще каких-то тридцать лет, и мы так же попрощаемся со своими родителями. Их так же уволят с работы, соберут вещи и отправят сюда. Мы не сможем видеться с ними так часто, как хотелось бы. Не сможем ухаживать за ними, как это делали с нами они. В эти моменты с ними будут другие люди — чужие, а мы будем только думать о них и надеяться, что с ними все в порядке.
— Как думаешь, что с ними делают? — тихо, почти шепотом спросила Ари.
— В каком смысле?
— Посмотри на них — они как зомби. Почему они постоянно улыбаются и как-то странно смотрят на нас?
— Нормально они на нас смотрят.
— Нет, не нормально. Ты только посмотри на этот взгляд, он не настоящий.
— Ари, они просто…
— Старые? Вот именно. Сколько они за свою жизнь пережили, сколько им пришлось вынести. И после всего они просто ходят и улыбаются? Здесь явно что-то не так.
— Успокойся, ты просто…
— Вайнона! Вайнона, постой, — прервал меня чей-то удивленный возглас. Мы с Ари стали искать глазами того, кто может оказаться Вайноной. — Вайнона, я здесь. Вайнона, я позади тебя.
Мы с Ари обернулись и увидели стоящую неподалеку от нас женщину. Увидев, что мы остановились, она быстрым шагом стала приближаться. Мы с Ари переглянулись, но остались на месте.
— Вайнона, — обратилась она к Ари. — Вайнона, ты пришла навестить меня?
На вид этой женщине не было и семидесяти. Короткая стрижка, маленький рост, смуглая кожа. Она была одета в какое-то пестрое платье ниже колена, а сверху был накинут растянутый фиолетовый кардиган. Она не была похожа на сумасшедшую, но с ней явно было что-то не так. Сначала мы подумали, что она просто обозналась. Но к Ари она обращалась так, словно знала ее всю жизнь.
— Я так рада, что ты пришла ко мне. Как там Коул, с ним все хорошо?
— Простите, я не…
— Что? С ним что-то не так? У него такое слабое здоровье.
— Нет-нет, с Коулом все нормально.
— Это хорошо. Я переживаю за него. Он так редко ходит. Я переживаю за всех вас. Ну ладно, хватит стоять. Идем в дом.
Ари хотела возразить, но я подтолкнула ее вперед. Честно говоря, мне просто стало жаль эту женщину. Ведь нетрудно понять, что она одинока, а Ари она, по-видимому, приняла за родственницу или знакомую. Разочаровывать эту женщину было бы непростительно.
Как оказалось, мы встретились буквально у дверей ее дома. Когда мы вошли внутрь, в глаза сразу бросились пушистые комки, разбросанные по дому, — кошки. Их здесь было не меньше десяти, и все они, свернувшись в клубок, спокойно спали. Даже наше присутствие их не потревожило. Женщина предложила нам сесть на большой старый диван в гостиной, а сама села напротив, устремив свой взгляд на Ари.
— Почему ты так долго не приходила? У вас что-то случилось?
Ари бросила на меня быстрый взгляд и нерешительно ответила:
— Нет, у нас все нормально.
— А как Коул? Он здоров?
— Здоров.
— У него такое слабое здоровье, я переживаю, — снова начала женщина. — Я бы очень хотела, чтобы он пришел. Почему он не приходит?
— Я не знаю, наверное, он очень занят.
— Чем? Ведь у него такое слабое здоровье, он почти ничем не занимался, сколько я его помню.
— А как у вас дела? — улыбнулась Ари.
— О, я хорошо. Мне здесь совсем не скучно, и есть все, что нужно. Я знаю, вы не сильно опечалились, когда меня забирали, но ты спросила, как у меня дела, и я подумала, что тебе интересно будет знать, как за мной ухаживают.
— Да, я бы хотела знать. Расскажите, как за вами ухаживают?
— Три раза в день ко мне приходит девочка. Она приносит мне еду, мы соблюдаем строгую диету — много овощей и фруктов. Иногда она приносит мне чай, а в особые дни даже кофе. Кофе мой любимый напиток, но кофеин плохо усваивается с моим лекарством, от этого у меня сильно болит голова.
— Лекарством? Вы чем-то больны? — спросила Ари, когда женщина замолчала.
— Мне нравится, что ты так заботишься обо мне. Наверное, вы скучаете по мне так же сильно, как я.
— Конечно, мы скучаем. Так от чего вас лечат?
— Раньше я тоже задавалась таким вопросом, ведь я всегда была здорова и ни разу в жизни не жаловалась ни на какие боли. Но почти с первого дня мне прописали уколы и ежедневный прием медикаментов — две таблетки в день.
— Какие таблетки?
— Сладкие.
— Какое название у этих таблеток? Где они лежат?
— О, нигде они не лежат. Мне приносит их та девочка, что ходит за мной.
— А как зовут эту девочку?
— Так же, как меня. Когда я узнала, что ее зовут так же, я очень удивилась, но зато мне не пришлось запоминать ее имя.
Ари выдавила из себя улыбку. Разумеется, она не стала спрашивать, как зовут эту милую женщину, и перевела разговор.
— Значит, вы чувствуете себя нормально? — спросила она.
— Лучше не бывает.
— Хорошо.
Женщина виновато посмотрела на Ари, словно хотела ей что-то сказать, но не решалась.
— Что? — спросила Ари, заметив этот взгляд. — Что-то не так?
— Нет, все так, просто…
— Говорите, если это важно. Я не знаю, когда приду к вам снова.
— Я хочу поговорить насчет Марко, но, зная его отношение к тебе, я думаю, не стоит, да?
— Вы можете сказать мне все, что вас тревожит.
С этими словами Ари протянула свои руки к рукам женщины и заботливо обхватила их. От неожиданности женщина хотела отпрянуть, но остановилась и едва заметно улыбнулась.
— Ты очень изменилась, Вайнона. Я очень рада, что ты оставила прошлое в прошлом.
Женщина, не говоря больше ни слова, быстро, словно двадцатилетняя, встала с места и направилась к одному из своих шкафов. Открыв один из ящиков, она стала усердно перебирать вываливающиеся оттуда вещи, что-то бормоча при этом. Мы с Ари переглянулись.
— Не нравится мне все это, — начала Ари. — Мы же нагло обманываем ее.
— А что нам еще делать? Эта Вайнона и так вроде бы не подарок, так зачем усугублять положение.
— Что она делает?
— Что-то ищет.
— Может быть, мы не должны видеть это что-то.
— Не знаю. Может, это и не для нас.
— Нам надо уходить.
— Мы не можем уйти вот так. Надо подождать, пока она закончит начатое. К тому же это ты попросила ее сказать нам что-то, что относится к Марко. К которому у тебя, по-видимому, не самое лучшее отношение.
Ари от досады поджала губы и стала наблюдать за суетливой женщиной.
Через некоторое время женщина подошла к нам, держа в руках какую-то коробочку. В ней, по-видимому, было что-то важное, учитывая то, как бережно она держала ее.
— Вот, — сказала она.
— Что это? — спросила Ари.
— Это собственность Марко — хранится у меня уже несколько десятилетий. Он просил меня беречь это. Просил, чтобы я никогда не расставалась с ним.
Женщина протянула коробочку Ари в руки. Несколько секунд мы потратили на то, чтобы рассмотреть ее. Она была размером с книгу, небольшая, но вместительная. Никакого замка или шифра на ней не было. Обыкновенная деревянная коробка, которая открывалась и закрывалась как спичечный коробок. Единственное, что привлекало внимание, — это золотистая роспись на крышке, напоминавшая что-то вроде множества муравьиных дорожек, которые выходили из одного гнезда в разные стороны.
— Если он так важен для вас, почему вы даете его мне?
— Потому что я уверена в том, что он будет важен и для тебя.
— А что внутри?
— Я не знаю.
— Не знаете? Он хранился у вас столько времени, и вы не знаете, что внутри?
— А к чему мне? Я убеждена в том, что внутри нет ничего плохого или способного причинить кому-либо вред. К тому же мы оба знаем, кем был Марко, он вряд ли стал бы хранить бесполезные вещи.
Ари стала неуверенно крутить коробку в руках, рассматривая ее с разных сторон.
— А при каких обстоятельствах он попал к вам в руки?
На некоторое время женщина задумалась.
— Я не помню, — тихо сказала она.
— А что сейчас с Марко, вы знаете?
— Разумеется. Он мертв. Мертв уже много лет.
— А от чего он умер?
— Кажется, его свалила болезнь. Прости, Вайнона, я плохо помню эти времена. А почему ты спрашиваешь?
— Хочу убедиться, что с вашей памятью все нормально.
— Как видишь, некоторые моменты я помню смутно, но будь уверена, про вас я буду помнить всегда. Может, чаю?
— Нет, спасибо, нам пора, — ответила я.
Женщина впервые за долгое время перевела на меня свой взгляд. Она смотрела удивленно и несколько недовольно.
— Кто ты и что здесь делаешь? — обратилась она ко мне.
От удивления я лишь открыла рот и не сразу сообразила, что сказать.
— Это моя подруга, — сказала Ари.
— Подруга? У тебя никогда не было подруг.
— Я меняюсь, — улыбнулась Ари.
Женщина ответила одобряющей улыбкой. Но меня до дверей провожала недовольным взглядом.
— Спасибо за гостеприимство, — сказала Ари, когда мы вышли на крыльцо.
В ответ перед нами с силой захлопнулась дверь. С минуту мы стояли на крыльце, абсолютно не понимая, что это было. Несколько секунд назад Ари приняли в этом доме как родную, а сейчас прямо перед носом захлопнули дверь. Все это было очень странно.
— Может, вернем? — спросила Ари, указывая на коробочку, которая все это время была у нее в руках.
— Не думаю, что оно того стоит.
— Но ведь это не наше.
— Да, это не наше. Но отчего-то я уверена, что завтра она забудет и о том, что мы здесь были, и о том, что она так бережно хранила.
— Ладно. — Она засунула ее в карман. — В любом случае нам пора. Кстати, круто она тебя. Вот это профессионализм игнорирования, тебе у нее еще надо поучиться.
— Да, и гостей я буду принимать так же, только в дом пускать не буду.
Ари издала смешок.
— Кроме шуток. Почему она так себя повела?
— Я не знаю, может быть, она нездорова.
— Скорей всего, но ее же от чего-то лечат. И да, моя теория о том, что с ними тут что-то делают, подтвердилась. К чему это лечение с первого дня ее появления здесь?
— Она утверждает, что всю жизнь была здорова.
— Может, физически. А что насчет ее психики? Ведь большинство людей с психическими расстройствами не подозревают о своих проблемах или яростно отрицают их.
Дом миссис Рассел находился неподалеку от дома этой странной женщины, и мы дошли до него за пару минут. На пути нам опять встречались жизнерадостные старички и старушки. Они весело улыбались и бубнили что-то себе под нос. Мы с Ари находили это странным или, скорее, подозрительным, а может, мы просто придирались к этому месту.
— Ванесса! — удивленно воскликнула миссис Рассел, когда увидела меня на пороге.
— Вообще-то, и я здесь, — заметила Ари.
— Разумеется, я вижу тебя, Арни. Прошу, проходите.
Внутри дом миссис Рассел был намного приятнее, чем у той женщины. Здесь располагалась приятная чистая мебель — так, словно недавно был сделан ремонт. Комната, в которой мы находились, была просторной и светлой, кроме того, во всем доме пахло приятным ароматом свежих яблок.
Сама миссис Рассел была полной и высокой женщиной примерно семидесяти пяти лет. Она носила объемные платья, сколько я ее помню. Волосы убирала в тонкий хвост, а спину и руки всегда держала прямо, напоминая очень грациозную женщину. Миссис Рассел всегда говорила спокойным, плавным голосом. Этим она умела расположить собеседника к себе и вытянуть из него все, что ее интересует. Это нам с Ари в ней никогда не нравилось — хотя бы оттого, что ни один обман от нее было не скрыть.
— Как ты повзрослела, Ванесса, — говорила миссис Рассел. — Я помню тебя совсем крошкой. А ты, Арни, я вижу, похудела. Чем они тебя кормят?
— Не переживай, с едой у нас проблем нет.
— По тебе не скажешь. Как дела у родителей?
— Неплохо.
— Неплохо? Обычно, когда твоя мама приходит ко мне, она сияет от счастья.
— Ну разумеется, она же скучает.
— А ты нет?
— С чего ты взяла? Я тоже по тебе очень соскучилась.
— Тогда что случилось? Ты не выглядишь счастливой.
— Просто по пути к вам мы встретили какую-то странную женщину, — сказала я.
— Странную? Что в ней было странного?
— Она встретила нас на улице и пригласила в свой дом, приняв Ари за какую-то ее родственницу.
— А после того как мы поговорили, она просто захлопнула перед нами двери, не сказав ни слова, — продолжила Ари.
— Как она выглядела?
— Худая, маленькая, с короткой стрижкой.
— А, Вайнона.
— Вайнона? — в голос воскликнули мы с Ари.
— Вообще-то так зовут одну из ее кошек, но все вокруг так называют и ее.
— Почему? — спросила я.
— Потому что никто не знает, как зовут ее на самом деле.
— Она не называет своего имени?
— Вообще-то называет, но не свое, каждый раз чужое. То представится мной, то мисс Кэрри или еще кем-то. В общем, мы все к этому привыкли и дали ей одно имя. Правда, она на него никогда не отзывается, но ее не так часто и зовут.
— А что насчет ее родственников?
— Сколько помню, к ней никто ни разу не приходил. Удивительно, но она не помнит ничье имя, кроме своих кошек. Поэтому даже если бы у нее были родственники, мы бы об этом вряд ли узнали.
Мы с Ари воздержались от переглядок или каких-то иных знаков, способных вызвать подозрение, из-за которого нам пришлось бы рассказывать всю историю.
— Интересно здесь у вас, — начала Ари, — все ходят улыбаются, все так счастливо выглядят. Кстати, я хотела узнать, как ты себя чувствуешь, не беспокоит ли тебя что-нибудь?
— Нет, все у меня хорошо. Мередит придет, даст мне лекарство, и я чувствую себя прекрасно.
— Лекарство? Какое лекарство?
— Что-то от нервов.
— От нервов, — пробормотала Ари.
— А как часто вам его дают? — спросила я.
— Не чаще раза в неделю. Раньше давали каждый день, после сократили и скоро еще сократят. Мередит говорит, что у этого лекарства есть определенный курс.
Ари кивнула головой, и на некоторое время мы погрузились в молчание. Я видела, в каком напряжении она сидит. Ари должна была сказать миссис Рассел о том, что случилось, но каждый раз мы переводили разговор и пытались как можно дольше об этом не говорить.
— Ари, время, — напомнила я.
— Да, нам пора, — нерешительно сказала Ари. — Но прежде чем уйти, я должна тебе кое-что сказать, — обратилась она к миссис Рассел.
— Я слушаю, — улыбнулась женщина.
— Дело в том, что… у нас… Понимаешь, в нашем городе случилось что-то страшное. Несколько дней назад мы узнали, что пропала девочка. Ты, наверное, ее не помнишь. В общем, ее нашли мертвой.
— Какой ужас! — воскликнула миссис Рассел. — Ее кто-то убил?
— Нет. Она сама.
— Самоубийство? Бедная девочка, наверное, что-то в ее жизни было не так, раз она решилась на такое.
— Да, — проговорила Ари. — К вам, наверное, пришлют людей, чтобы убедиться, что с вами все нормально. А для того чтобы ехать на площадь, за тобой приедет папа.
— На площадь? Какую?
— Какую площадь? — удивилась Ари.
— Наверное, я просто не слышала, но спасибо, что предупредила. Когда это будет?
— Девятнадцатого числа, — выдавила Ари.
— Что-то не так? — спросила миссис Рассел. — Ты изменилась в лице.
— Нет, все нормально, просто… Нам пора, мы опаздываем.
— Хорошо. Рада была вас видеть, приходите почаще.
10
На часах было уже одиннадцать вечера, когда мы вернулись домой. По пути мы с Ари не обмолвились ни словом. Зато она успела выкурить примерно четыре сигареты за все это время. Она выглядела очень нервной и суетливой. Честно говоря, я и сама не была спокойной. Вся эта поездка не оставила меня без впечатлений.
— В любом случае мы сделали то, ради чего туда ехали, — сказала Ари, когда мы подошли к ее дому.
— Свет в доме не горит. Ты снова одна? — спросила я.
Ари бросила взгляд на дом и не сказала ни слова.
— Я бы не смогла. Учитывая все, что происходит, я бы не смогла остаться одна. Давно их нет?
— Со вчерашнего вечера.
— Почему не сказала? Когда они вернутся, ты знаешь?
— Нет, не знаю.
Некоторое время, но не долго мы стояли молча.
— Интересно, что внутри? — нарушила тишину я.
Ари осторожно достала из кармана коробочку и потрясла ей над ухом.
— По-моему, там немного вещей, — предположила она.
— Может, откроем?
Ари посмотрела на меня, как смотрят на людей, которые в чем-то провинились.
— Я просто предложила, — тут же проговорила я.
— Вряд ли мы когда-то еще встретим эту женщину. Но это все равно неправильно.
Я кивнула головой в знак понимания.
— Может, зайдем в дом?
Я снова кивнула, и мы пошли внутрь.
11
Все те странности, которые происходили в нашем городе, абсолютно не влияли на положение людей в обществе. Как и везде, у нас были бедные и богатые, трудоголики и ленивые, а также люди с обыкновенными зависимостями типа никотина или алкоголя. Последнее — это скорее следствие стресса. Таким образом люди борются с проблемами в голове и при этом живут дома, а не в лечебнице. Я такой образ жизни не поощряю, в отличие от Ари, которая половину своих денег тратит на одни лишь сигареты.
Наш город не разделен на бедные и богатые районы. Но если сравнивать улицы, на которых жили мы с Ари, то может показаться, что они находились в разных странах, а не в одном городе. Дома на моей улице были обычные — такие, какие преобладают по всему городу. Это небольшие двухэтажные здания серых оттенков. Все нейтральное, простое и не бросается в глаза. Как правило, здесь и люди живут обыкновенные — основная масса населения с доходом чуть выше минимума. Что касается улицы, на которой стоял дом Ари, то тут все по-другому. Дома большие и богато отделанные, все идеально и чисто — так, словно в каждом доме живут аристократы до мозга костей. Но отчего-то все было совсем наоборот. Несмотря на доходы людей, живших на одной улице с Ари, аристократами или просто культурными и воспитанными людьми они не были. Большинство любило не просто выпивать, а пить запоями. Наверное, это оттого, что они могли себе это позволить.
Что касается семьи Ари, то в ней все было непросто — или, скорее, непонятно. Ее родители, мистер и миссис Уайт, были достаточно образованными и воспитанными людьми. Раньше они часто приходили к нам в гости и были хорошими друзьями с моими родителями. Я всегда любила этих людей, но и они были не без странностей. Насколько я знаю, Ари была запланированным ребенком. Ее всегда очень любили и никогда не обращались с ней плохо. И Ари в свою очередь так же любила родителей и уважала их, но так же, как и я, не понимала, зачем они так часто оставляют ее одну дома. У мистера и миссис Уайт всегда имелась большая любовь к гостям, а точнее, они любили не принимать гостей, а быть ими. Несколько раз в неделю они уходили из дома вечером, а возвращались обратно только утром. Ари по непонятным причинам они предпочитали с собой не брать, поэтому она очень часто оставалась дома одна, причем с довольно раннего возраста. А с тех пор как мы начали с ней дружить, я стала ночевать у нее или она у меня. В общем, наши отношения всегда были довольно близкими, мы были буквально как сестры.
12
Несмотря на то что снаружи дом напоминал шикарный особняк, внутри он таким не являлся. По крайней мере, так всегда считала я. Дело в том, что миссис Уайт чувствовала себя очень некомфортно в месте с большим скоплением вещей или обычной мебели. По этой причине все комнаты в доме казались полупустыми. Всегда создавалось впечатление, что чего-то не хватает, и предметы были действительно значимые. Например, в их с мужем спальне не было светильника и какой-нибудь тумбы для удобства. Она ограничивалась кроватью и небольшим шкафом с минимальным количеством одежды. На стенах не было ни одной картины или чьего-нибудь портрета, они были абсолютно голыми. Шторы миссис Уайт буквально ненавидела, поэтому в их доме всегда было очень светло. Светло и пусто. От этого в доме всегда было холодно. Спасательным местом во всей этой атмосфере была комната Ари. Как бы ни протестовала миссис Уайт, в ее комнате были шторы, различного цвета подсветки, постеры. На столе были завалы ненужных журналов, тумбы и большая гардеробная с огромным количеством вещей. Единственное, чего не хватало в этом месте, так это зеркала. Ари тоже была человеком не без странностей — она боялась смотреться в зеркала. И дело вовсе не в том, что она ненавидела свое отражение, — напротив, она любила себя, но каждый раз, когда подходила к зеркалу, чувствовала себя другим человеком. Внешне все оставалось так же, но вот мысли и мировоззрение менялись. Она будто бы теряла связь с собой, ее разумом управлял кто-то другой. Психиатры называют это разновидностью фобии, говорят, что люди боятся всего, даже самых обычных вещей, и это нормально — иметь свой собственный страх. Она никогда никому, даже мне, не рассказывала о том, что она чувствует, когда смотрит на себя. В один момент она просто перестала это делать. Поначалу ей было сложно жить без зеркала, но со временем она привыкла и сейчас с легкостью управляется без него.
— Садись поудобнее, — сказала Ари, когда мы разместились на полу у давно потухшего камина.
Она достала из кармана коробочку и положила ее между нами.
— Что не так? — спросила я.
— Когда понимаешь, что это не твое и досталось тебе по ошибке, становится как-то жутко, что ли.
— Жутко?
— Мало ли что мы сейчас можем здесь найти.
— Послушай, здесь могут оказаться чьи-то семейные фотографии, или копия завещания, или что-то еще, не наводящее никакого ужаса.
— Но не наше.
— Хорошо. Что ты собираешься с этим делать?
— С другой стороны, она закрыла перед нами дверь.
— Неужели? Так может, сходим постучимся и вернем то, что нам дали, объясним, что это какая-то ошибка.
— Ладно, хватит. Я открою.
— Разумно.
Ари тяжело вздохнула и нерешительно взяла коробочку в руки. Несколько секунд она смотрела на необычно расписанную крышку, а после отодвинула ее.
Честно говоря, это был волнительный момент, как те, что могут стать для нас судьбоносными. Возможно, это волнение передалось мне от Ари, у которой чуть ли не тряслись руки. А может, я путаю его с чрезмерным любопытством. Что бы это ни было, мне не хотелось, чтобы это привело к разочарованию.
Когда коробка была открыта, Ари первая увидела то, что находилось внутри. По ее взгляду я не могла определить, стоило ли это моего волнения. После она бросила на меня нерешительный взгляд и аккуратно стала доставать что-то из нее. Отложив коробку от себя, она положила между нами свернутый в несколько раз лист бумаги. Закусив нижнюю губу, она стала его разворачивать.
— Он не один, — сказала она мне, раскладывая между нами листы.
— Что это вообще такое? — спросила я.
— Карта, — неуверенно произнесла она и стала разворачивать листы. — Посмотри, восемь идеально ровных листов, вложенных друг в друга. Если мы развернем их и сложим как мозаику, то наверняка ее и получим.
Мы стали присоединять листы друг к другу, подбирая потерянные части улиц. Как оказалось, это было непростой задачей: частей у нашей карты было всего восемь, но по ощущениям восемьдесят. Дороги постоянно путались, улицы не совпадали, а если и совпадали, то не в таком порядке, как они расположены на самом деле. Сначала мы подумали, что это не наша карта, но после упорной возни у нас получилось составить точную копию нашего города.
— Карта, — подвела итог я, — все как ты и сказала, но что дальше?
Ари потянулась к коробке и достала оттуда еще что-то.
— Письмо. — Она протянула его мне. — С этим еще куда ни шло, а его я открывать не буду.
— Оно закрыто?
— Полностью. Кажется, его даже не пытались открыть.
Я покрутила его в руках. Конверт был явно самодельный, без единого опознавательного знака. Поэтому было неясно, от кого это письмо и кому предназначается. Когда-то идеально белая бумага утратила свою белизну, а содержимое осталось тайной.
Я смотрела на Ари, которая в свою очередь изучала карту, до письма ей, казалось, не было дела. Но так только казалось. На самом деле она была любопытной, много чем интересовалась и узнавала. В школе она отличницей не была, но зато много знала и без учебников, а оценки ее мало волновали. Она всегда была очень честным человеком и ни за что не стала бы читать чужие письма или трогать чужие вещи. Возможно, если бы меня не было рядом, она бы даже не взяла эту коробку и тем более не открыла. Мне всегда казалось, что я впутываю ее в какие-то истории, но на этот раз мы ездили к ее бабушке.
Я отложила письмо в сторону на случай, если она передумает и захочет прочитать его. Читать одна я его не хотела.
— Что не так? — спросила я.
— Удивляюсь тому, как идеально карта высчитана в масштабах. Посмотри, здесь отображено все до мельчайших подробностей, все линии выведены без единой помарки.
— Значит, это делал опытный картограф.
— Сомневаюсь, скорей всего, любитель, и делал он это не для научных целей.
— А для каких?
Ари пожала плечами.
— Нам надо узнать, кто такой этот Марко, — решительно сказала она.
— Это не проблема. Сомневаюсь, что людей с таким именем было много.
— К тому же если предполагать, что карта была нарисована им, то, значит, он может быть еще жив.
— Я сомневаюсь. В коробке больше ничего нет?
Ари полностью сняла крышку, перевернула коробку вверх дном и потрясла.
— Понятно, — сказала я. — Что нам теперь с этим делать?
— До того как мне сказали, что бабуле надо рассказать о том, что случилось, я забивала себе голову книгами о зоологии. Ну, знаешь, читала про рептилий, погружалась в мир животных, скажем так. Я это к тому, что сейчас такая ситуация — людям просто жизненно необходимо занимать свои головы чем-то. Думать о другом. Неважно о чем, можно ребусы гадать или шить, вязать. Без разницы. Лишь бы это отвлекало. Этот Марко, если это сделал он, возможно, просто перенес наш город на бумагу, и нет ничего в этом такого. Но что, если это не так? Что, если эта карта попала к нам в руки не просто так?
— Я поняла тебя. Книги о зоологии надоели, и мы должны узнать, кто этот Марко.
Ари улыбнулась и хотела что-то сказать, но в этот момент у меня зазвонил телефон. Мама.
— Ванесса, где ты? — раздался ее беспокойный голос.
— Я у Ари, все нормально.
— Почему ты не позвонила? Я же просила.
— Прости, мам, забыла.
На другом конце послышался тяжелый вздох.
— Мам, я иду домой, — поспешила успокоить ее я.
— Уже слишком темно, может, папа приедет за тобой?
— Не надо, я дойду.
На этом наш разговор закончился.
— Уже уходишь? — спросила Ари.
Я кивнула.
— Тебя проводить?
— Не надо.
— Можно я оставлю ее у себя? — Она указала на карту.
— Конечно, мне это точно не нужно.
Мы попрощались, и я покинула ее дом.
Я шла по тихой темной улице. Вокруг не было ни одной живой души, только собаки вдалеке издавали продолжительный вой. Ари еще какое-то время стояла на крыльце, провожая меня взглядом. Я сейчас приду домой, и меня встретит мама, предложит разогреть ужин или наполнить ванну, а вот она зайдет в пустой огромный дом и не найдет в нем никого, даже собственного отражения. Мне ее было жаль, и я хотела вернуться, чтобы остаться. Маме бы я смогла это объяснить, и она бы поняла, но от этой задумки меня отвлекли. Я прошла уже достаточно, Ари уже закрыла за собой дверь, и на улице не осталось ни единого источника света. Небо, как и всегда, было окутано тучами, но дождя не было. Вокруг стояла мертвая тишина, кроме того редкого завывания собак вообще сложно было что-либо расслышать. Но я расслышала.
Я не видела, но слышала, как кто-то медленно приближается ко мне. Это были пугающие шаги, едва уловимые, как будто идущий даже не касался земли. Все это время я шла посередине дороги, но ради безопасности отошла к обочине. Я делала все медленно, бесшумно, стараясь быть незамеченной. Признаться, в тот момент меня окутала тревога. Я редко выходила из дома и вообще никогда не выходила из дома ночью. Я знала, что наш город по своей сути мирный и убийц у нас быть не должно. В голове я уже придумала свою теорию о смерти Кэтрин: ее могли убить. И сейчас эта теория была более всего похожа на истину. Настораживающие шаги приближались — еще каких-то пару метров, и мы поравняемся. Я уже стала придумывать план, как буду отбиваться. Не знаю, что он сделал с Кэтрин, но я буду биться до последнего.
Самым пугающим в этой ситуации был момент, когда на меня упал поток света от небольшого фонарика. У меня тогда чуть сердце не остановилось, настолько было страшно. Но, как оказалось, мои опасения не подтвердились.
— В-в-ванесса? — раздался знакомый заикающийся голос.
— Айзек? — переспросила я.
— Д-да, это я.
Для того чтобы продолжить диалог, мне надо было перевести дух.
— Что ты здесь делаешь? — спросила я.
— Иду д-домой из библиотеки.
— Она же в это время закрыта.
— В-верно. М-можешь меня п-поздравить, я устроился на работу помощником б-библиотекаря.
— Поздравляю. А почему так поздно идешь?
— Сегодня мой первый рабочий день, з-зачитался. К-кстати, если нужны будут книги, о-обращайся, у меня теперь есть ключ.
Я почти не видела его лица, но было ясно, что он улыбается.
— Чтение-то чтением, а в такое время ходить не боишься?
— Я н-не боюсь темноты.
— Я не про темноту, а про все остальное.
— В-все остальное? О чем ты?
— Да, о чем ты?
Неуверенный, заикающийся голос Айзека сменился более грубым и мужественным, от которого по телу шли мурашки.
— Фрой? — спросила я.
— Да, Ванесса, здравствуй.
Айзек и Фрой — две личности в одном теле. Со вторым я была знакома меньше, Айзек был больше расположен к людям. Их отношения всегда напоминали мне отношения братьев, когда старший защищает младшего. Айзек был заучкой, отличником и хорошим парнем, а вот Фроя почти никто не знал. Он выходил к людям только тогда, когда Айзеку нужна была помощь, и даже в эти минуты ни с кем не желал контактировать. Иногда я завидовала ему по понятным причинам.
— Здравствуй.
— Я пытался убедить Айзека, что библиотека не лучшее место для подработки. Но он, как истинный книжный червь, упрямился.
— Почему ты отговаривал его?
— Потому что чтение отвлекает. Отвлекает от тяжелых мыслей, от навалившихся проблем, от людей, в конце концов. Айзек всегда хотел на эту подработку, и я, в общем-то, был не против, но когда узнал, что произошло, мое мнение изменилось.
— Так он не знает? — с осторожностью спросила я.
— Посещаемость увеличилась в несколько раз. Учитывая, что почти у всех имеются домашние библиотеки, это странно. Мне везет, что люди особо не разговорчивы, но есть и такие, кто не прочь потрепаться. Поэтому мне часто приходится напоминать им, что это библиотека, в которой должна быть тишина.
— И домой вы ходите поздно не из-за чрезмерного увлечения книгами. Ты ждешь, пока все не уляжется.
— Что касается чтения, то он и впрямь зачитывается, а я его не тревожу. А теперь попытайся уладить все сама.
На некоторое время мы замолчали. Я думала о том, как, наверное, ужасно, когда твоей жизнью может управлять кто-то еще. Но, учитывая обстоятельства, я не против, чтобы и моей жизнью кто-нибудь управлял, защищая меня от этого мрака.
— П-прости, Ванесса, нас прервали.
— Я заметила.
— Иногда мне кажется, что он от меня что-то скрывает. О чем вы г-говорили?
— Просто поздоровались.
— Слишком часто он стал з-здороваться с людьми.
— Хочет изменить образ жизни, стать общительнее.
— М-меня устраивает и этот его образ жизни. Так на чем мы остановились?
— Я спрашивала, не пугает ли тебя обстановка. Небо затянуто тучами, темнота, мрак. Хотя темноты ты не боишься, об этом ты сказал.
— Да нет, не пугает. Наоборот, в это время суток тишина, как в библиотеке.
— Понятно. Что ж, Айзек, мне пора, родители, наверное, волнуются.
— Тогда до встречи. П-приходи в библиотеку.
— Обязательно.
До дома я дошла благополучно. Правда, мне пришлось выслушать, как это безответственно — не звонить матери, когда та не может глаз сомкнуть, пока меня нет дома. Но я слушала это покорно, потому что понимала, что поступила неправильно. Надо было позвонить.
Вскоре мама ушла в спальню, и дом стих. Я сидела на кухне в полном одиночестве, отчего-то мне не хотелось подниматься наверх, к тому же спать я не хотела. В моей голове не было ни одной мысли, а если вдруг какая-то приходила, то я просто ее игнорировала. Настолько мне хотелось побыть в тишине, что даже мысли я пыталась приглушить.
Это длилось около получаса. Было давно уже за полночь. Город спал, а я смотрела на улицу сквозь незанавешенное окно. Неожиданно зазвонил телефон, так что я даже вздрогнула. Звук на нем был убавлен, поэтому никого это не могло разбудить. Даже маму, которая будто бы не спит по ночам, а ко всему прислушивается. Поэтому и говорить мне приходилось едва слышно.
— В каком году в городе прошла тотальная перестройка? — спросил меня взволнованный голос Ари.
— А такая была? — в свою очередь спросила я.
— Не знаю, поэтому и спрашиваю. У меня здесь кое-что не сходится.
— Ты до сих пор сидишь над этой картой?
— Разумеется, а чем занята ты?
— Сижу.
— Очень занимательно. Я жду тебя, и будет замечательно, если ты возьмешь фонарик, у моего сели батарейки.
— Фонарик? Зачем?
Но ответа не последовало. Ари уже отключилась.
С одной стороны, мне интересно было, что такого необычного нашла Ари, а с другой — меня останавливала мама. Если она заметит, что меня нет дома, то сойдет с ума. К тому же уйти из дома не так-то просто. Мне надо было что-то придумать.
Уйти через дверь — это то же самое, что крикнуть на весь дом, что я сбегаю. Остается уйти через окно. Но как я закрою его после ухода? Вдруг я вернусь позднее, чем проснется мама, и что тогда? Она увидит, что окно не закрыто, пойдет искать меня и не найдет. Страшно подумать о том, как она на это отреагирует. Поэтому придется идти на крайние меры.
Тихо, насколько это возможно, я стала подниматься по, на мое счастье, не скрипучей лестнице. Осторожно я прошла по коридору прямо до дверей Джорджа. Через мгновение я уже стояла в его комнате. Джордж всегда спал крепко. Наверное, в этом ему помогал свежий воздух, который проникал в его комнату через окно, которое он никогда не закрывал. Все это создало бы идеальные условия для побега, если бы комната Джорджа, как и моя, не находилась на втором этаже. Конечно, я бы не разбилась, прыгая с такой высоты, но рисковать сейчас не хотелось.
— Джордж, — тихо позвала его я. — Джордж, проснись.
Я стала трясти его за плечо, одновременно призывая его проснуться. Не прошло и минуты, как мне удалось разбудить его.
— Что такое? Что случилось? — бормотал он.
— Ничего, мне просто надо уйти из дома, — призналась я.
— Что? Куда?
— В гости к Ари.
— Ты на часы смотрела?
— Моему другу нужна помощь, и я должна быть с ней рядом.
— Что у нее случилось? Может, мне сходить?
— Нет, она просила меня.
— Тогда при чем здесь я?
— При том, что мне надо незаметно уйти. И еще мне нужен фонарик.
— Зачем?
— Ари попросила.
— Ванесса, ты же понимаешь, что я не могу тебя отпустить. Мама убьет меня.
— Да, понимаю. Но помоги мне. Я обещаю вернуться до того, как встанут родители.
— Каким образом ты попадешь в дом?
Я не ответила.
— Вот именно, — проговорил Джордж.
— Ты снова мне поможешь.
— Как?
— Придумаешь. Открыть окно не составит труда, я думаю.
— А если услышит мама или, вопреки обещаниям, ты вернешься позднее?
— Пока что я даже не ушла.
Наш разговор прервал новый звонок от Ари.
— Поставь на громкую, я хочу слышать, — попросил брат.
Эта идея казалась мне не самой удачной, но иначе он не станет мне помогать.
— Ты же еще не идешь, верно? — спросила Ари.
— Верно, — ответила я.
— Отлично, тогда захвати еще рюкзак и поторопись.
— Хорошо, — сказала я и в это же мгновение повесила трубку.
— Что все это значит?
— По крайней мере, теперь ты можешь быть уверен, что я тебе не вру.
— Я все равно ничего не понимаю.
— Я обязательно тебе все расскажу, но только если ты поможешь мне.
Зайдя в комнату, я не решилась включить свет и не собиралась его включать сейчас. Небо было в тучах, на улице кромешная тьма, поэтому мы с Джорджем почти не видели друг друга. Но неожиданно для меня загорелась его настольная лампа. Джордж молча подошел к какой-то коробке, которая стояла возле его стола, и, перебрав груду вещей, достал оттуда фонарик. Я в свою очередь наблюдала за ним и надеялась, что никто ничего не услышит и не увидит. Фонарик Джордж положил в свой рюкзак и протянул его мне.
— Идти за своим тебе не вариант, лучше возьми мой.
Улыбаясь, я накинула рюкзак на плечи.
Мы так же тихо, как я поднималась, спустились вниз и остановились около окна на кухне.
— Спасибо, — проговорила я, когда уже вылезала наружу. — Я позвоню или брошу камень в твое окно, это будет означать, что пора открыть.
Джордж ничего не ответил. Он закрыл окно и покачал головой, глядя на меня. Я пожала плечами и, не теряя времени, помчалась к Ари.
13
Мой путь составил каких-то десять минут, и я уже стояла на пороге ее дома. Свет был включен только в одной комнате — в той, где мы совсем недавно открыли странную коробку. Не успела я постучать, как двери уже были распахнуты передо мной.
— Я не буду спрашивать, почему так долго, — быстро проговорила Ари. — Миссис Диас спит?
— Разумеется, иначе меня бы здесь не было.
— Как ты вышла?
— Мне помог брат.
— Какой именно?
— Джордж.
— Джордж помог тебе сбежать из дома? — удивилась Ари.
— Ну, может, и так, — пожала плечами я.
— Это странно. Но еще страннее вот что. — Ари подошла к камину, где мы сидели, только сейчас в нем горел огонь, и подняла с пола лист бумаги. — Собственно, поэтому я и позвонила. Я прочитала письмо.
— И что там написано?
— Как мы и предполагали, это письмо очень личное. Это письмо сына к матери.
— И что он пишет?
— Хочешь прочитать сама или это сделать мне?
— Читай ты.
— Хорошо. Тогда садись.
Ари взволнованно постукивала пальцами по локтям. Она всегда делала это, когда ее что-то беспокоило. Кроме того, в мое отсутствие было выкурено не менее пяти сигарет. Точное количество не назову, но это очень ощущалось.
Я села на пол прямо у камина, для того чтобы ласковые огоньки грели меня. А Ари принялась читать:
— «Дорогая мама, я надеюсь, ты еще жива и тебе хватит сил прочитать это письмо. Почему дорогая? Да просто потому, что надо как-то начать. Я не буду бросаться фразами, пытаться вести конструктивный диалог. Или это монолог? Неважно. Слова будут путаться. Я взволнован не менее тебя, если ты это читаешь. А теперь перейдем к сути.
Я не простил тебя, мама. И если ты думаешь, что это когда-то случится, то перестань надеяться. Я никогда не прощу тебя. Мне было двенадцать. Я был ребенком. Реббе и Лео и того меньше. Неужели ты совсем нас не любила? Мы тебя любили… Именно любили. И именно так, как дети любят свою мать. Мать для человека дороже всего на свете. А дети для матери? Это, видимо, зависит от человека. Но хватит рассуждать. Слова ничего не значат, намного важнее поступки. Поступки, мама. Твой поступок значил для нас многое. Разумеется, ты можешь это опровергнуть, ведь по факту ты ничего не успела сделать. Но знаешь, лучше бы ты сделала. Мне больше тридцати лет. И все то время, пока я живу после случившегося, мной движет только жажда мести. Я знаю, ты жива, и еще я знаю, что ты надеешься на прощение.
Ты никогда не была человеком, которого бы я уважал. Ты даже хорошей матерью стать не смогла. Да. Ты была ужасной матерью! Пока отец был жив, мы были счастливы. Он бы никогда не поступил так с нами, а ты сделала это. Ты пыталась уничтожить нас. И у тебя это получилось. Я велел Лео и Реббе никогда больше не общаться с тобой. А знаешь почему? Потому что меня они уважают больше, чем тебя. Они не любят тебя и никогда не любили. Если хочешь, спроси у них сама. Но вряд ли ты когда-нибудь их еще увидишь. Наверное, ты думаешь, что я противоречу сам себе. Говорю, что люблю тебя, но в то же время говорю, что ты плохая мать. Понимай это как хочешь. Я же понимаю, что прощения тебе нет. Ты умрешь в одиночестве и будешь мучиться. Мучиться оттого, что ничего нельзя исправить. А может, и не будешь, ведь такие, как ты, не страдают по своим детям.
Это только первое письмо. А я буду писать тебе снова и снова. Я буду напоминать тебе о том дне, когда ты решилась на это. Я ненавижу тебя и поэтому желаю тебе жить долго, дорогая мамочка».
— Другие письма? Страшно представить, что он еще мог ей написать.
Ари пожала плечами.
— Что это вообще все значит? — немного помолчав, спросила я.
— Это значит, что мы должны узнать, кто такой этот Марко. И что с ним не так.
— Может, тогда мы узнаем, что не так и с той женщиной.
— Важнее знать, кто она.
— И что ты предлагаешь?
— Сейчас почти два часа ночи. Это идеальное время для взлома.
— Куда мы идем?
Ари загадочно улыбнулась:
— В библиотеку Френсис.
Под той самой библиотекой Ари подразумевала еще одно место, которое ведет свою историю со времен жизни Александра. Вообще эту библиотеку принято называть Александрийской библиотекой, как некоторые другие места в городе. Но никто и никогда ее так не называл. По крайней мере, сейчас. Ее называют библиотекой Френсис, потому что именно она, мать Александра, решила, что книги должны иметь отдельное место — свой дом. Разумеется, она не была человеком, который ввел понятие «библиотека», и не была первой, кто ее построил. Просто именно она решила, что без нее не обойтись.
Когда-то еще в семнадцатом веке, когда этот город только начинал строиться, чтение не было таким популярным занятием у людей. По крайней мере, у людей, строящих и населяющих этот город. Но семья, под чьим руководством он строился, состояла из начитанных людей, умных. Они были образованные, поэтому без хранилища книг обойтись не могло. По своему содержанию рукописи были абсолютно разными — от философии до романов. Но романы не имели такой цены, как книги, например, про политику, психологию, социологию и прочее, что помогало управлять людьми. Библиотека пополнялась постоянно. Книг, которые в ней хранились, было не счесть. Это было, наверное, главное и самое дорогое, что ценили больше денег. Хотя нельзя рассуждать так, будто книги и деньги не были связаны. Примитивная связь состоит в том, что некоторые книги приобретали за деньги. Большую часть почему-то обменивали на что-либо. В основном на людей, которые плохо работали или, по мнению хозяев города, были бесполезными. Меньшая часть приобреталась за деньги.
— Книги — первая составляющая власти и богатства, — говорила вся семья будущего тирана.
Да, раньше люди называли библиотеку «аптекой для души», а книги, соответственно, были лекарством. Что они лечили? Наверное, все. Но все люди разные. И, имея ценные ресурсы, многие пытаются использовать их в угоду себе.
Люди работающие, служащие не понимали высказываний о власти и богатстве. Это были необразованные люди, в библиотеку их не пускали, и читать они не умели. Наверное, поэтому они многого и не понимали.
Книжный дом пополнялся, собирая в себя частички чьего-то светлого разума. Это место боготворили. Боготворили до тех пор, пока Александр не принял на себя власть. Нет, он не пошел наперекор родителям. Он не перестал читать книги и не перестал пополнять библиотеку. Но в этом и была проблема. Книги, которые он привозил и изучал, были чудовищны. Они диктовали Александру первые правила тотального переворота, укрепляли в нем натуру тирана.
Книги, рассказывающие о самых страшных временах и правителях всего мира, появлялись еще задолго до правления Александра. В их дом они попали в момент его полной дееспособности, когда ему разрешалось выменивать или покупать книги.
Его воодушевляли эти книги. Он не хотел знать ничего другого. В его голове зрели собственные планы, подражать кому-то он не желал. Он был убежден в том, что без жестокости в управлении не обойтись. Жестокость и была его главной стратегией, которой он придерживался до самой смерти.
В конце концов после смерти Александра эту библиотеку закрыли. Больше никто не считал ее местом света. Сейчас она излучала только тьму. Была источником силы для разума, что разрушил тысячи жизней. Но, несмотря на то что библиотека Френсис была закрыта, книги, которые в ней хранились, никому не позволяли трогать, не говоря уже о том, чтобы уничтожать их.
Вопреки тому что история нашей жизни была чудовищной и кровавой, никто и никогда не намеревался разрушить какое бы то ни было сооружение. Библиотека хоть и была закрыта и не несла никому никакой пользы, все равно стояла. Не так давно, около тридцати лет назад, для нее нашли применение. Сейчас в ней хранятся архивы. Туда складывают разные документы типа досье или портфолио, свидетельства о рождении. У некоторых там даже лежали паспорта. Все это истории людей, которые были мертвы. И естественно, что вход в библиотеку был запрещен абсолютно для всех, кроме служащих, тех, кто их туда и складывал.
Зачем мы шли туда, мне было понятно. Ари просто интересно знать, жив этот Марко или нет. Честно говоря, мне это тоже было интересно.
— Как ты думаешь, Вайнона и впрямь хотела покончить с собой? — спросила Ари.
— Имея троих детей?
— Может быть, она всегда была сумасшедшей, — предположила она.
— Больше всего мне интересно, почему письмо было закрыто. Неужели она не хотела прочитать его ни разу за все время?
— За все время нашего разговора она ни разу не назвала Марко сыном. Она постоянно говорила о каком-то Коуле и его слабом здоровье.
— Она вообще не упоминала о детях.
— И никого из них не зовут Коул. Он упоминал Лео и Реббе. И почему она повела себя так со мной?
— Может быть, она решила, что ты это она?
— В каком смысле?
— Реббе.
В ответ она лишь пожала плечами.
От дома Ари до библиотеки было не так далеко. Мы шли каких-то двадцать минут. По пути нам никто не встретился, и это было хорошо. А иначе что бы мы ответили, если бы нас встретили в два часа ночи. Возможно, для кого-то это нормально. Но у нас редко кого можно встретить на улице позднее полуночи. Даже если замучила бессонница никто не выходит на улицу подышать воздухом в надежде, что все пройдет. Уж лучше посидеть дома. И дело здесь не в какой-то опасности гулять по улицам ночью. Просто люди никогда этим не занимались.
Учитывая все это, вероятность того, что нам кто-либо встретится, мала. Это практически невозможно. Но тем не менее мы должны быть осторожны.
С того момента как мы с Ари приехали от ее бабушки, погода совсем не изменилась. Было тепло, но дождь не переставал моросить. А нас спасали плащи. Внутрь дождь совсем не проникал, было тепло и, наверное, даже комфортно.
— Пришли, — сказала Ари, когда мы остановились.
— Что дальше? — поинтересовалась я.
— Ты принесла фонарик?
Я достала фонарик из рюкзака и протянула ей.
— На двери должен висеть замок. Замок, к которому, наверное, даже ключа нет, — предположила она.
Вокруг библиотеки было много жилых домов. Сейчас в каждом из них было темно, но любой неосторожный звук мог это изменить.
— Так я и знала, — сказала Ари, светя на дверь здания фонариком.
Действительно, она была права. Кроме железного замка, что неуклюже висел тяжелым грузом на крючке, был еще и железный засов, намертво прибитый к двери.
— Мне крайне любопытно, каким образом они сами попадают туда, — недовольно проговорила Ари. — Ладно замок, но это... Каждый раз они это распиливают? Можно подумать, там не просто архивы, а секретные справки вселенского масштаба.
— Главный вопрос в том, как мы теперь туда попадем, — проговорила я.
— Ты обойди дом вокруг и посмотри, нет ли каких-то потайных дверей, в чем я очень сомневаюсь. А я полезу наверх — мне кажется, я знаю, как мы туда попадем.
Ари говорила это с таким энтузиазмом, будто мы и впрямь пробирались не просто в библиотеку с архивами, а в место вселенской секретности.
Ари отошла на несколько метров от здания — видимо, для того, чтобы присмотреться, каким образом лучше подняться наверх, а я в свою очередь пошла кругом.
Архитектурное строение, простоявшее здесь более трех столетий, воплощало в себе жуткий готический стиль. Само по себе оно было небольшое, около двух этажей в вышину. При солнечном свете, то есть днем, на рассвете и на закате, это было прекрасное архитектурное сооружение. Одно из красивейших в Долине Бессмертия. Когда я была маленькой, мы с родителями часто проходили мимо него, потому что рядом находился мой старый детский сад. Я любила рассматривать это место. Его расписные арки, своды, узоры на стенах. Тогда я еще не знала, сколько ужасных тайн оно хранит в себе и почему его двери всегда закрыты.
Став взрослее, я почти никогда сюда не приходила. У меня не было сюда дороги, и делать мне здесь было нечего. Сейчас же я пришла сюда впервые за долгое время, ночью. Никогда раньше я не была здесь ночью. И понятия не имела, что в тусклом, едва уловимом лунном свете это место такое жуткое и даже пугающее. Прекрасные расписные стены и арки кажутся какими-то призрачными, на себя непохожими. Кажется, будто бы все зло, какое есть в этом несчастном городе, сосредоточено в этих стенах, и стоит только открыть двери, как оно выльется на тебя и все, что тебя окружает. Жуткая тьма поглотит все живое, и ты никогда не сможешь убежать от этого.
По телу пробежала дрожь. Почему то я вспомнила про Стена и то, как он устраивал за мной слежку. «А вдруг он и сейчас здесь?» — пронеслось у меня в голове. Я оглянулась. Кругом никого не было. Свет в домах до сих пор был выключен. Но все это не давало мне уверенности в том, что мы здесь одни. В такой кромешной тьме я не разглядела бы даже альбиноса. В конце концов, его белизна не светилась, и вряд ли я бы заметила его.
Но мое задание было не в этом. Мне незачем было искать Стена, которого, скорей всего, здесь и не было. Я должна была найти любой другой способ, как мы можем войти внутрь, кроме главного входа. Я прекрасно знала, что ничего не найду, кроме двери, на которой висел железный замок. Даже окна здесь не открывались, к тому же, вполне вероятно, они не имели способа открываться.
Сами окна выглядели так, словно поглощали темноту или, скорее, были ее источником. Они казались еще темнее, чем вся та чернота, что окружала нас. Мне стало любопытно, что скрывается под толстым слоем пыли, что оседал на стеклах. Я прекрасно знала, что ничего не увижу, но тем не менее подошла.
Я провела рукой по холодному, практически ледяному стеклу, и это было единственное, что я успела сделать. Где-то совсем рядом раздался звук бьющегося стекла. Такой сильный, словно рушилось целое здание. Я быстро отскочила от окна и с ужасом оглянулась вокруг. Свет до сих пор был выключен. Но прошла только пара секунд, нас не могли не слышать.
Я быстро побежала к тому месту, где мы с Ари расстались. Естественно, ее там не было. Единственное, что я видела, — это силуэт ее волос, которые раздувал надвигающийся ветер. Ари стояла на крыше не в полный рост, она практически сидела на краю здания.
— Ты с ума сошла? — вполголоса воскликнула я.
— Ты думаешь, нас кто-то слышал? — с притворным удивлением спросила она.
— Я не удивлюсь, если еще и видел.
— Если ты будешь стоять там еще дольше, то нас обязательно услышат, увидят и поймают.
Некоторое время я стояла, закинув голову вверх, недоумевающе глядя на то место, где была Ари. Как ей вообще в голову пришла эта идея? Ведь сколько я ее помню, она никогда не занималась вандализмом. Она вообще всегда была довольно спокойным человеком. И все же, наверное, можно найти оправдание тому, что она сейчас делает. Ведь сложно сохранять спокойствие, когда вокруг тебя начинается буря.
Я уже подошла к зданию, для того чтобы закинуть ногу на выступ и залезть к Ари, как в соседнем доме загорелся свет, а через мгновение хлопнула входная дверь. В этот момент мне казалось, что сердце перестало биться, дыхание замерло. Ари что-то шептала мне сверху, а я не сразу сообразила, что каждая секунда, что я здесь стою, может привести нас к проблемам. Я быстро стала карабкаться наверх, ища новые выступы. Вокруг было темно, я не видела почти ничего. Где-то вдалеке послышался раскат грома. Начиналась гроза. В голове мелькнула мысль о том, как все не вовремя. Ведь тот поток света, что появляется на какие-то доли секунды, легко может выдать меня. Я стала лезть быстрее. Ноги соскальзывали. Руки не успевали хвататься за опору.
— Не торопись, — едва слышно шептала Ари, — успокойся, никто еще не вышел.
После этих слов послышались голоса. Я не могла различить, кто это говорит — мужчина или женщина. Но я точно знала, что голоса звучат все ближе. От тревоги руки начали дрожать, мое состояние превращалось в паническую атаку. Я закинула голову наверх. Ари тянула мне свою руку. Для того чтобы ухватиться за нее, мне не хватало всего нескольких сантиметров. Левая нога стояла непрочно, на каком-то маленьком выступе. Казалось, все идет против меня. Еще мгновение — и я сорвусь. Вдалеке снова послышался раскат грома, но молния, к счастью, не была мне видна.
— Еще чуть-чуть, Ванесса, совсем немного. Тяни свою руку, — шептала Ари.
Я не могла позволить себе отпуститься. Трогая стену перед собой, я, наконец, нашла кирпичную перекладину и крепко зацепилась за нее правой рукой. Когда до меня дошло, что перекладина больше трех метров в длину, я зацепилась другой рукой. Ноги уже можно было отпустить. Достаточно было только подтянуться, и я бы сумела ухватиться за руку Ари.
Над землей было уже достаточно высоко, и если бы я сорвалась, то, скорей всего, даже не встала бы. Я обернулась и увидела, как два человека направляются в мою сторону, светя перед собой фонариками.
— Ты тоже это слышал? — спросил сиплый голос.
— Я думал, мне это приснилось, но жена заставила меня выйти и посмотреть. Она сказала, что видела, как кто-то подходил к библиотеке, — говорил другой, более мягкий голос.
— Подходил к библиотеке? Странно. Я был уверен, что звук шел со стороны Гриффинов, думал, Макс снова затеял игру в бейсбол.
— В такое время?
— Кто знает.
Пока идущие в мою сторону рассуждали, я уже висела на перекладине. Руки скользили, но я не отпускалась. Через мгновение я уже почти оперлась на нее коленом. Ари до сих пор тянула мне свою руку. Еще секунда, и мы ухватились друг за друга. Она стала с силой тянуть меня к себе, а я помогала ей, отталкиваясь ногами о выступы.
Прямо над нами прогремел гром. Поток света от фонариков уже бегал по стенам библиотеки. Мы с Ари неподвижно лежали на крыше, спрятавшись за одну из арок. Моя левая ладонь стала липкой. Я осторожно провела по ней пальцами правой руки и ощутила на них теплую жидкость. Рана не должна быть большой, но без следов не обошлось.
— Эй, кто здесь? — кричал один из мужчин.
— На дверях висит замок.
— Окна тоже целы. Тогда что это было? Неужели нам показалось?
— В любом случае сейчас мы ничего не найдем, надо прийти сюда завтра и все внимательно осмотреть. Вандализм не приветствуется.
— Да и что здесь можно взять, одно старье.
Мужчина не ответил, и они оба, направив фонарики в другую сторону, пошли в сторону своих домов.
На землю упали первые капли дождя. Они были крупными и холодными. Я попыталась поймать хоть одну каплю, чтобы смыть кровь с руки, а после подумала, что так оставлю еще больше следов. Ари в это время присела на корточки и не спеша выглянула вниз, для того чтобы убедиться, что они ушли.
— И зачем им было приходить? Неужели сразу нельзя было догадаться, что они все равно ничего не увидят. Только нас поторопили, — возмущалась Ари.
— Они нас видели, — заметила я. — Ты слышала, как один сказал, что его жена нас видела?
— И что? Это не повод бросать все и идти обратно.
— Я этого не говорила.
— Ты как, нормально?
— Вроде да. А откуда ты вообще знала, что здесь есть окно?
— Я помню, как кто-то рассказывал, что таких окон здесь несколько. Два на западе, четыре на востоке и одно здесь, с северной стороны. Зачем они здесь, я не знаю — наверное, для того, чтобы было больше света. Или, может, нет.
— А этот кто-то здесь лично бывал? — спросила я.
— Несколько раз.
— Зачем?
— Я не могу вечно сидеть дома в одиночестве.
На некоторое время мы замолчали.
— Зная, что мы так или иначе попадем внутрь через крышу, зачем ты заставила меня осматривать здание со всех сторон? — спросила я.
— Потому что я даже не знаю, как именно оно выглядит со стороны. Я была только на крыше, и по ней я сейчас могу пройти с закрытыми глазами. Вот насколько я изучила это место.
— Ладно. Что дальше?
Ари подошла к разбитому окну и посмотрела вниз.
— К сожалению, внутри побывать возможности не было. Но сейчас мы именно это и должны сделать. Будь осторожней, стекло торчит отовсюду.
Ари без страха, что при данных обстоятельствах нас легко могут увидеть, достала из кармана фонарик и посветила на выбитое недавно стекло. Осколки торчали отовсюду, и любое неосторожное движение могло причинить нам порезы той или иной степени. Если, конечно, порезы определяются в какой-то степени. В любом случае может быть очень больно.
— Высота нормальная. Разбиться не должны, — с видом эксперта произнесла Ари и присела на корточки, для того чтобы спрыгнуть вниз. — Держи. — Она протянула мне фонарик. — Будешь светить, пока я буду прыгать.
— Подожди, — остановила ее я, — это вообще не безопасно.
— Другого пути у нас нет.
— Давай уберем стекло.
— Кто из нас больше всего боялся быть услышанными?
— Если мы просто будем сбивать его, то, конечно, нас услышат, но если мы будем его отламывать…
— Отламывать?
Я подошла к Ари и присела рядом с ней. Осторожно ухватив самый длинный осколок, я подтолкнула его ладошкой вверх. Стекло было непрочным, но, несмотря на это, мне не сразу удалось задуманное. Но после некоторых попыток стекло уже лежало на моей ладони.
— Эта идея еще безумнее, чем моя. И она совсем не безопасная. Делая это, мы изувечимся сильнее, чем могли бы.
— Ты могла бы добить стекло до конца, раз уж в этом была твоя идея, а не оставлять такие глыбы. — Мои слова звучали как упрек, и, наверное, это и было упреком. Но, несмотря на это, Ари не стала мне перечить, а, последовав моему примеру, стала отбивать осколки, не позволяя им упасть вниз.
Я не знаю, сколько времени мы потратили на эту глупость, что пришла мне в голову, но она определенно оставила после себя незабываемые последствия. В этой библиотеке, а точнее на ее крыше, я оставила больше крови, чем где-либо. Я чувствовала, как она стекает до локтя, мешаясь с дождем. Я осознавала, какая это глупость, и прекрасно понимала, какое это бессмысленное занятие, которое вряд ли принесет нам что-то хорошее. Но я продолжала делать это, так же как и Ари.
— Теперь безопасный спуск открыт для нас, — проговорила Ари, рассматривая свои ладони.
— Тебе сильно больно? — поинтересовалась я.
— Я надеюсь, оно того стоит.
В этот момент в моей голове пронеслись только ярые мысли сомнения, но я промолчала.
Ари была первой, кто спрыгнул вниз. Я была следующей. Бросив фонарик в ее окровавленные руки, я стала прыгать вслед за ней. Через мгновение мы уже стояли на битом стекле, оглядываясь кругом в места, докуда доходил поток света от нашего фонарика.
— А что, если свет увидят? — спросила я.
— Фонарик светит слишком тускло, а окна никто не мыл со времен самого Александра. — На некоторое время Ари погрузилась в молчание, будто бы внимательно рассматривая место. Но на самом деле она, наверное, и сама не понимала, каким образом именно этот пример пришел ей в голову. — Поэтому нас вряд ли кто-то заметит, — продолжила она после.
— Нам в принципе невозможно уйти незамеченными, — начала я. — Кроме того, что нас слышали, мы еще и разбили окно. И я уверена, что снаружи следов не меньше, просто в темноте мы их не видели. И вообще, посмотри на свои руки — как ты собираешься что-то искать, когда твои ладони улиты кровью?
Ари молча сняла рюкзак с плеч и, поставив его на пол, стала что-то искать. Через несколько секунд она достала что-то вроде полотенец, одно протянула мне другое взяла себе.
— Я подумала об этом, — спокойно заявила она, осторожно протирая руки. — Разумеется, я не думала, что придется вытирать кровь, но…
— Безумие, — проговорила я.
До ладоней невозможно было дотронуться, не причинив им нестерпимую боль. Их словно испилили и заставили всю жидкость постепенно покинуть свою зону комфорта. Я знала, что кровь смешалась с водой, и это была главная причина того, почему ее было так много. Но тем не менее вероятность обморока от потери крови имела место. Теперь нам просто придется терпеть, а дома объяснять, что не так с моими руками. И лучше бы я просто терпела эту боль, чем рассказывала о ее причине. Конечно, я бы могла сказать правду, в которую вряд ли кто-то поверит, но ведь о случившемся узнают, и я уже не смогу соврать, даже если захочу. Куда проще Ари, она умеет врать искусно. Но это умение ей никогда не пригождается: родители никогда не интересуются ее жизнью. И им будет абсолютно все равно, что не так с ее руками.
Полотенца уже были красными. Руки были сухими, и кровь почти не шла. Боль осталась, но отвлекаться на нее смысла не было. Также не было смысла тратить время впустую. Мы знали, зачем пришли сюда, и знали, что хотим найти. Несмотря на то что я считала это бессмысленным и ненужным занятием, мне хотелось помочь Ари.
Внутри библиотека Френсис была такой же великолепной, как и снаружи. Это можно было понять даже по тем фрагментам, которые нам позволял увидеть тусклый свет фонарика. И наверное, если бы я не знала, что это библиотека, то решила бы, что это просто очень старый музей. Внутри помимо доверху забитых книгами стеллажей висели разнообразные картины, отображавшие быт простых людей. Это были рабочие, которые добросовестно выполняли свою работу, и вместе с тем на их лицах читалось счастье. Но это были единственные картины, глядя на которые можно было сказать, что люди довольны. То, что было дальше, было ужасно.
Последующие картины заставляли увидеть тиранство, насилие, которому подвергались эти же рабочие. Длинные плетки ударяли по хрупким телам женщин и детей. Изнурительная работа высасывала из мужчин все признаки живого человека. Заставляла его чувствовать себя обязанным, должным страдать под тяжелой ношей, которую на него накинули. Это были люди, на чьих костях строилась жизнь, такая же тяжелая и мерзкая, которую проживали и до них.
А рядом с жестокой истиной отражалась и плата за ее неприятие. На самой большой из картин, что мы успели увидеть, была отображена казнь человека. Он был один в самом центре, а вокруг него были сотни или даже тысячи других таких людей. Они стояли и смотрели, широко открыв глаза, как будто это единственное, на что им позволяли смотреть. Человек уже давно не дышал, но публика не расходилась. И все они прекрасно понимали, что среди них висящий над их головами — самый счастливый.
Мы не проронили ни слова, глядя вокруг. Слова были не нужны. Человеку, что родился в Долине Бессмертия, не надо было говорить. Он должен был всегда молчать и не пытаться что-либо сделать.
— Это только один зал, по всей библиотеке их четырнадцать, — сказала Ари.
— В каком надо быть нам?
— В том, что нам нужен, нет окон. Но, к счастью, он находится за той дверью. — Ари указала на закрытую дверь.
— Откуда ты знаешь?
— Я не знаю. Просто пойдем и проверим.
Мы направились к двери, Ари освещала путь впереди, а я шла следом за ней. Подойдя ближе, мы убедились в том, что замка нет, и это не могло не радовать. Нам не придется снова придумывать, как войти внутрь.
Ари светила на ржавую круглую ручку, а я взяла на себя ответственность открыть дверь. Делая это, я испытывала ужасную боль. Голые руки принимали на себя холод железа, разорванная кожа страдала больше всего. Я знала, что это выйдет не с первого раза и даже не со второго. Но с каждым разом я тянула и толкала ее сильнее, пока наконец она не поддалась мне.
Внутри была кромешная тьма. Не было ни единого окна. Мы ощущали странный и до ужаса неприятный запах. Где-то рядом кто-то очень громко чем-то шуршал. К счастью, никто из нас не боялся ни темноты, ни мышей, ни крыс, поэтому мы свободно могли войти внутрь и взять все, что нам было нужно. Конечно, это было не так просто, но тем не менее нас ничто не останавливало.
Ари была права. Это было именно то место, что нам нужно. В этом зале было до ужаса тесно, хотя бы оттого, что вокруг нас не было ни одного стеллажа. Груды бумаг были просто расставлены вдоль стен. Последние пачки едва касались низкого потолка. Посередине стоял пустой стол, на котором размещался толстый слой пыли, и больше ничего. В общем, любой аллергик или клаустрофоб сошел бы здесь с ума.
— Как узнать, где именно нужный нам человек? — поинтересовалась Ари. — Не могут же они быть здесь в полном хаосе. Должен быть какой-то порядок.
Я подошла к одной из партий бумаг и развязала небрежно завязанный узелок, который нужен был только для того, чтобы бумаги случайным образом не выпали. Хотя, учитывая то, в каком состоянии они здесь находились, трудно сказать, что кто-то вообще переживал об их сохранности.
— Мэри Митчелл, — прочитала я. — Дата смерти: шестое ноября, тысяча девятьсот девяносто восьмой.
— Кто следующий? — спросила меня Ари, наклонившись возле такой же стопки.
— Мартин Хариррис. Умер двадцать восьмого февраля девяносто восьмого.
— А у меня Изабель Тейлор и Эдвард Смит, оба ушли из жизни в семьдесят седьмом.
— Значит, в каждой стопке они разместили умерших в какой-то определенный год?
— И снова проблема. Мы не знаем, когда умер этот Марко.
— Вайнона сказала, что давно.
— Но когда именно? И сколько ему было лет?
— А сколько лет ей самой?
— Думаю, чуть больше семидесяти. Но наверняка мы все равно не узнаем.
— Предположим, ей действительно было около семидесяти. Если Марко был ее сыном, то его возраст как минимум на пятнадцать лет должен быть меньше, это значит, что его максимальный возраст должен быть пятьдесят пять лет, — рассуждала Ари.
— Может, и так, но минимальный возраст мы узнать не сможем.
— В любом случае круг поисков мы сузили.
— А его фамилия? Мы ее знаем? — не унималась я.
— Не думаю, что так много людей с именем Марко проживало в Долине Бессмертия.
— Иголка в стоге сена.
— Может, начнем искать?
Я тяжело вздохнула и принялась дальше разбирать открытую мной пачку с архивами.
Искать нам пришлось долго. Около полутора часов мы сидели каждая над своими бумагами, пытаясь найти одну-единственную папку с историей одного-единственного человека.
За это время я перечитала десятки историй. Конечно, у нас не было времени заниматься лишними делами и читать ненужные факты из жизни незнакомых нам людей, но я все равно это делала.
Это были истории о рано умерших людях, которым пришлось многое пережить на своем веку. И все они не доживали до пятидесяти лет. Статистика печальная, но я не буду противоречить себе: умереть в Долине Бессмертия не страшно.
Самой запоминающейся и страшной историей из мною прочитанных была история о Кук Санчес, девочке двенадцати лет, которая страдала от папирофобии — боязни бумаги. Естественно, что девочка никогда не использовала бумагу, не брала ее в руки даже при необходимости. Но и необходимости никогда не возникало, родные старались защищать Кук от этого. Кроме того, она не ходила в школу, обучалась дома, поэтому чувствовала себя комфортно.
Когда у человека есть фобии или просто страх чего-то, ни в коем случае никому нельзя об этом говорить. Люди слишком эгоистичны, и их интерес увидеть то, в каком состоянии вы будете, когда столкнетесь со своим страхом лицом к лицу, превыше вашей безопасности. Об этом правиле я знала еще с детства, когда по секрету сказала своему соседу Рокки, что боюсь собак, а он начал пугать меня своим псом, обычной дворнягой. Со временем я полюбила собак, но не перестала ненавидеть Рокки. К сожалению, маленькая Кук не знала об этой закономерности человеческой подлости и рассказала о своей фобии всем своим друзьям. За день до ее тринадцатого дня рождения Кук пришла записка о том, что друзья решили устроить ей сюрприз. В записке они указали место и время. Радостная Кук пошла на встречу с друзьями, даже не предполагая, какой сюрприз они могли ей устроить.
Пришедшей на место встречи Кук стоило лишь открыть двери домика, в котором ее должны были ждать друзья, как на нее посыпался град изрезанной бумаги. Пока девочка стояла под потоком неаккуратно смастеренных снежинок, кто-то из ребят затолкнул ее внутрь домика и закрыл дверь. Внутри все было в оригами. Бумажные столы и диваны, бумажная люстра и застеленный листами бумаги пол. Кук хотела открыть дверь, но ручка была заклеена бумагой. Тогда девочка просто начала задыхаться. Она не кричала, не просила выпустить ее. Она просто постепенно переставала дышать, слушая, как с обратной стороны доносится чей-то приглушенный смех. Когда дети открыли дверь в надежде, что Кук уже сидит за бумажным столом, они нашли девочку бездыханной. А рядом с ней несколько капель крови, которые капали из ее порезанного пальца. Это была единственная травма, которую бумага смогла нанести ей, но мертвой девочке уже было все равно.
Что сделали с разыгравшими девочку детьми, я не знаю. Наверное, проходило какое-нибудь разбирательство, но это уже не имело значения. Маленькая Кук не дожила до своих тринадцати лет.
— Зачем писать все в таких подробностях? — возмущалась Ари. — Неужели нельзя просто написать дату и причину смерти? Зачем доходить вплоть до диалогов врача и пациента?
— Может, это пишут для очень любопытных людей, которые пойдут даже на то, что станут выбивать окна и лезть в места, где им не следует быть. И все это ради того, чтобы прочитать историю одного из жителей Долины Бессмертия, — предположила я. — И согласись, тебе же будет мало просто заключения патологоанатома и даты смерти.
В ответ Ари лишь покачала головой и продолжила искать.
Я в свою очередь взяла следующую папку в надежде, что близка к цели. И, к счастью, мне повезло. За тремя бедолагами, умершими от тяжелых болезней, находился человек по имени Марко Грей Сандерс. Смерть застала его двадцать четвертого июля две тысячи пятнадцатого года. Следствием кончины стала остановка сердца. На тот момент ему было сорок девять лет.
— Ари, я нашла его, — неуверенно проговорила я.
Ари быстро бросила свои поиски и, подскочив ко мне, забрала листы, что я держала в руках.
— Марко Грей Сандерс, — прочитала она.
— Но мы не уверены, что это он.
— Пока что он единственный, кого мы нашли. Ты уже все прочитала?
— Только заключение.
— Как ты думаешь, разумнее будет забрать это с собой или…
— Конечно, забрать, — уверенно бросила я, не желая больше сидеть на холодном полу и дышать накопившейся за десятилетия пылью.
— Хорошо, тогда убирай это и пошли.
Я послушно сложила бумаги внутрь рюкзака, предварительно защитив их от дождя. Ари протянула мне фонарик, и мы пошли к выходу. Напоследок я осветила зал тусклым лучом света. На полу остались лежать разбросанные папки и вытрясенные из них бумаги. На мгновение мне стало стыдно за то, что мы даже не убрали их. Но после подумала о том, что на фоне всего, что происходит, это не имеет большого значения.
— А это что? — спросила Ари, когда мы вернулись в зал с разбитым окном.
Она светила на маленькую дверцу в дальнем углу стены. И, не дождавшись моего ответа, быстро подошла к ней, освещая каждую ее деталь.
Эта дверь напоминала вход в какой-то потайной лаз, типа никому не известного тоннеля или подвала. Но ее определенно никто не хотел скрывать, единственное, чем она была защищена, — замок, такой же железный, как и на главных дверях библиотеки.
— Как думаешь, что там за ней? — задала предсказуемый вопрос Ари.
В ответ я пожала плечами. Я понимала, что Ари не увидит этого, но она была настолько увлечена изучением двери, что не требовала от меня ответа.
— А что, если ключ где-то рядом? — говорила она. — Что, если он прямо перед носом?
— И ты предлагаешь нам искать его? — недовольно произнесла я.
— Сейчас только пятый час, у нас еще есть время. К тому же раз уж мы здесь, то почему бы и нет?
Я издала протяжный вздох, но Ари этого даже не заметила. Тогда я стала ходить между стеллажами, делая вид, что пытаюсь найти этот несчастный ключ, для того чтобы мы смогли открыть совершенно не нужные нам двери.
На книгах, что хранились здесь столетиями, лежала вековая пыль. Какую бы из них я ни взяла в руки, каждая оставляла на моих пальцах серый, а то и черный отпечаток. Я светила фонариком на обложки и совершенно не думала о том, в каком месте нахожусь. Почему-то мне казалось, что я брожу между стеллажами в обычной библиотеке, в той, в которой работает Арчи. Я не придавала значения тому, что эту литературу читала императорская семья. Что именно отсюда они черпали знания и методы правления. Я была окружена великими идеями и мыслями, которые когда-то очень давно пришли в голову не менее великим людям. Я даже не думала о том, что где-то в соседнем зале находится источник всех наших бед. Что я нахожусь буквально в нескольких метрах от силы, что разрушила тысячи жизней. На тот момент я просто проходила мимо, не думая обо всем этом.
Этот зал, как, наверное, и все остальные, был жутким. Здесь было холодно, темно, дышать было трудно. А тусклый свет, единственный источник, что у нас был, не придавал этому месту безопасности. Напротив, он создавал атмосферу еще большего страха, раскрывая все темные углы, позволяя стеллажам отбрасывать тяжелые черные тени.
Я никогда не боялась пауков, эти членистоногие вообще не цепляли меня. Но те паутины, что были навиты вокруг, заставляли мое тело содрогаться при мысли, что восьминогий охотник затаился в углу, как смертоносная тварь, которая только меня и ждет. Я никогда не боялась темноты, но мне казалось, что еще немного, и это место поглотит меня. Я не боялась всех этих чудовищ, что люди придумывают себе перед сном, когда свет гаснет. Я боялась, что тьма засосет меня и я больше никогда не смогу увидеть свет.
Но самым пугающим здесь была мертвая тишина. Она была именно мертвой. И эти стены, и эти книги и стеллажи. Ни в чем этом уже не было жизни. Казалось, что даже эти ползучие твари давно мертвы, а их сети заброшены. Я ощущала, что нахожусь там, где все давно прекратило свое существование. Меня не должно здесь быть, иначе еще чуть-чуть — и меня не будет нигде.
— И все же мне любопытно, что за ней, — послышался голос Ари. — Может, какая-то комната с особенными книгами.
— Или тоннель, который ведет в комнату, не связанную с этим местом. Знаешь, типа рабочего кабинета, о котором никто не знал, — предложила я.
— Или винный погреб. — Говоря это, Ари достала из кармана пачку сигарет с зажигалкой и с удовольствием, с каким она обычно это делала, закурила. За все время, проведенное здесь, это была ее первая сигарета.
— Зачем ты так часто куришь? — поинтересовалась я.
— Это всего лишь привычка.
Ари никогда не называла эту привычку вредной.
— Тогда я спрошу по-другому. В чем причина твоей первой сигареты?
— Я не знаю. Мне просто нравятся курящие люди, — после некоторых раздумий ответила она. — Я всегда наблюдала за тем, как это делает мама. Она всегда садилась у окна и закуривала, задумчиво наблюдая за тем, что происходит снаружи. Особенно прекрасна она была на закате. Солнце бросало на нее последние лучи, в свете которых ее глаза сияли ярче, чем обычно. Выдыхая дым, она на мгновение закрывала глаза. А после медленно, как после приятных воспоминаний, открывала их. В этот момент она была самым счастливым человеком.
— Я думала, причиной будет что-то типа «они меня успокаивают» или вроде этого.
— Нет, они давно перестали успокаивать меня. Возможно, раньше, когда я переживала что-то вроде подростковых трудностей. Типа проблем в школе. Мне казалось, что мне спокойнее с каждой выкуренной сигаретой. Сейчас я понимаю, какой это бред. И тем не менее бросать не намерена.
— Вообще никогда?
— На это нет причин.
— А если кто-то захочет, чтобы ты сделала это?
— Например?
— Человек, которого ты полюбишь.
Ари как-то странно улыбнулась, будто бы я сказала какую-то несбыточную ерунду.
— Человек — это главная причина, ради которой стоит что-то делать. И я брошу курить, если он этого захочет, но с условием: я должна любить его больше сигарет.
— Ты ставишь на один уровень сигареты и человека?
— Сигареты лучше, они вредят меньше. И в конце концов залечат мое разбитое сердце.
— То есть снова начнут тебя успокаивать?
— Может, и так. — Ари, закрыв глаза, сделала затяжку и с изяществом выдохнула серый дым из своих легких. — В любом случае я не уверена, что доживу до встречи с этим человеком. Ты хоть представляешь, сколько сигарет я выкуриваю за день? Их количество печально, а мне только шестнадцать.
— Ты сама в этом виновата, — с упреком бросила я.
— Я винила бы себя только в том случае, если бы хотела бросить, но не могла. А я не хочу бросать, мне это нравится. Возможно, это и есть моя настоящая любовь.
— Ты сумасшедшая, если говоришь такие вещи.
— Нет, конечно, я так не считаю. Настоящая любовь живет в человеке до тех пор, пока сердца не перестают биться, — говорила она. — А если кто-то вдруг усомнился в своих чувствах, то ни о какой любви не может идти речи. Это что-то другое, точно не то, ради чего захочется убивать. Какой псих захочет убить ради затяжки?
— Захочется убивать? — возмущенно переспросила я.
— Да, когда ты любишь кого-то, ты готов на многое, даже на смерть.
— Не думаю, что смогу убить одного человека ради другого.
— Не говори об этом так буквально. Но если у тебя не будет другого выбора?
— Выбор есть всегда, и я выберу тот, где не будет смерти.
— А если речь будет идти о твоей собственной, сможешь ли ты обречь себя на смерть ради того, кого любишь?
— Нет. На свете нет ни одного человека, ради которого стоит убивать — ни себя, ни кого-либо другого.
В ответ Ари пожала плечами и затушила свою сигарету.
— Все люди разные, некоторые убивают даже без необходимости.
На некоторое время мы погрузились в немое молчание. Ари внимательно рассматривала дверь, хранящую в себе, как нам казалось, неимоверное количество тайн, которые и без того окружали нас. Я же погрузилась в задумчивость.
В моей голове крутились мысли о бессмысленной смерти, которая была бы платой за вечную любовь. Неужели люди действительно способны совершить такой поступок ради кого-то? А можно ли совершить подобное ради себя? Наверное, можно, иначе зачем серийные убийцы убивают. А ведь действительно, зачем они убивают? Возможно, однажды в их голове что-то замкнуло и они решили, что должны убить кого-то. Но зачем? «Некоторые убивают без необходимости», — блеснуло у меня в голове. Тогда зачем они убивают, если в этом нет необходимости? И существует ли эта необходимость в принципе? Думаю, нет.
— Ванесса, представь, что тебе надо уехать куда-то очень далеко, — неожиданно заговорила Ари. — Ведь, естественно, ты закроешь свой дом, так?
— Разумеется, — ответила я.
— А если ты вдруг забудешь его закрыть? Или нет. Если ты намеренно не станешь его закрывать, тебе будет не по себе? Ты же будешь переживать?
— Буду.
— Но если ты закроешь дом на замок, а ключ повесишь на дверь. То тебе же будет спокойнее, чем когда он совсем открыт? Я говорю о том, что если вдруг кто-то захочет открыть твой дом, не имея при этом специального оборудования и достаточно силы, чтобы ее выбить, он же будет искать ключ. И естественно, он будет обыскивать те места, в которых по логике он должен быть. Но ведь никому и в голову не придет искать ключ в самих дверях.
Я с недоумением смотрела на Ари, в то время как на ее губах мелькала улыбка.
Она быстро подсела впритык к самой двери. Светя фонариком, она стала исследовать каждый сантиметр, проводя по ним рукой. Если не брать в учет узоры и резцы, выведенные на железе, то визуально все было идеально гладким и, казалось, невозможно было найти какой-либо изъян. Но через мгновение, одновременно с радостным восклицанием Ари, что-то щелкнуло. Она подняла что-то вроде маленькой крышки, что находилась прямо в центре двери. Я видела, как ее руки тряслись от волнения, а на губах сияла улыбка. Она явно была довольна находкой.
Под крышкой находился ключ.
Ари аккуратно вынула его наружу и поднесла к свету, для того чтобы убедиться, действительно ли это то, что нам нужно. Хотя и без того было понятно, что этой штукой мы откроем эту чертову дверь.
— Я не скажу, что это было просто, — заговорила Ари, крутя его в руках. — Я думаю, мы не первые, кто пытался отыскать этот ключ. Учитывая состояние двери, можно догадаться, что ее очень давно не открывали, а следовательно, ключ не был найден. А потому зачем отбрасывать вероятность, что он перед самым носом.
— У меня складывается такое впечатление, что ты уже была здесь раньше, — не сводя с Ари подозрительного взгляда, проговорила я. — Или, возможно, ты являешься переродившейся родственницей Александрийской семьи.
— Второе вероятнее, чем первое, — улыбнулась Ари. — Волнуешься? — спросила она, вставляя ключ в замочную скважину.
Я пожала плечами.
— А вот я волнуюсь. Ощущение такое, будто мы раскапываем гробницу.
Как мы того и ожидали, двери открылись не сразу. Этой двери не одно столетие, и за все это время никто к ней даже не прикасался. Поэтому глупо было надеяться, что все откроется нам, как только мы вставим ключ. Нам пришлось долго возиться с ней, но в конце концов у нас все получилось.
Когда дверь сдвинулась с места, как бы говоря о том, что можно войти в таинственное место, мы с Ари сделали пару шагов назад, будто бы ожидая, что своим любопытством разбудили существ, которые вот-вот накинутся на нас. Или как это бывает в приключенческих фильмах или книгах, когда главный герой, долго идущий к какому-нибудь загадочному артефакту, наконец находит его. Но стоит ему только сдвинуть его с места, как на него словно град начинают сыпаться убийственные штуки и открываться ловушки.
В нашем случае ничего не произошло. Несмотря на то что с замиранием сердца мы чего-то ждали.
— И что дальше? — спросила я.
Ари посмотрела на меня с видом человека, которому и самому больше хочется задавать вопросы, чем отвечать на них.
— Кто знает, что там за этой дверью. Но раз уж нам удалось ее открыть, будет глупо не войти внутрь.
И мы пошли.
14
В тот момент внутри нас мешалось два чувства — страх и любопытство. Как по мне, это убийственная комбинация, которая не доведет ни до чего хорошего.
Фонарик почти сел, разглядеть что-либо вокруг было очень сложно. Мы чувствовали запах сырости вперемешку с плесенью. Я не могу назвать этот дуэт отвратительным. Мы могли дышать, и, наверное, делать это здесь было даже легче, чем в пыльных залах библиотеки.
Место, в которое мы попали, явно не было одним из залов. Здесь не было ни одной полки и ни одной книги. Здесь вообще не было ничего, кроме голых каменных стен, тянущихся куда-то вдаль. Это определенно был тоннель, но куда он мог нас привести, мы не могли даже предположить. Мы просто шли в надежде, что в конце концов не умрем.
Чем дальше мы заходили, тем холоднее становилось, как будто мы уходили под землю. Запах сырости теперь ощущался сильнее. Холодные стены молча вели нас вперед, а мы с Ари боялись проронить хоть слово.
На всем пути нам не встретилось ни одного живого существа типа членистоногих или грызунов, которые в теории могли там обитать. Мне было любопытно, почему они здесь не водятся. Или, может быть, они просто прячутся? Вряд ли, в таком случае мы бы их все равно видели или хотя бы слышали. В любом случае мы были здесь одни.
Мы прошли около сотни метров, и за весь этот путь мы не видели ничего, кроме бесконечно пустых стен. Мы шли все дальше, и ничего не менялось. В конце концов это начало меня беспокоить.
— Сколько можно, — начала Ари, — за весь тот путь, что мы прошли, нам должно было встретиться хоть что-то.
— Может быть, здесь ничего и нет, а в конце тупик, — предположила я.
— Нет, такого быть не может. Строить такой длинный туннель для того, чтобы он привел в никуда, бессмысленно.
«Как и вся наша жизнь», — мелькнуло у меня в голове. А ведь это действительно так.
Если задуматься о скоротечности нашей жизни, то, как по мне, она равна скорости света. Есть люди, которые умирают молодыми. Как правило, они не успевают ощутить все радости жизни. По таким людям скорбят больше. Но есть и другие, которые в прямом смысле слова проживают свой век и в конце концов так же умирают. Среди этих долгожителей есть такие, которые, подобно этому тоннелю, всю жизнь уходили куда-то вперед, не имея на своем пути ничего, кроме пустоты и холода. Они не хотели разбавлять свою жизнь, менять. Они не имели ничего внутри себя, по факту они уже были мертвы. Но тем не менее они существовали.
Умерших в юности людей жалеют за то, что они не успели толком пожить. Не успели реализовать свои цели и не успели как следует насладиться мечтами, которые вполне могли осуществить. Их жалеют за то, что жизнь так несправедливо обошлась с ними, за то, что она лишила их возможностей. За что можно жалеть девяностолетнего старика, который просто умер от старости? По факту не за что. Можно лишь порадоваться за то, как сильно ему повезло дожить до такой глубокой старости. Наверное, это так, но некоторых из них все же следует пожалеть. Их следует пожалеть за то, как несправедливо они обошлись со своей жизнью. За то, что не воспользовались возможностями, за то, что не позволяли себе ошибаться, за то, что не позволяли себе мечтать и ставить цели, за то, что не позволяли себе жить. Разумеется, не все были такими, но, к несчастью, многие. И нельзя утверждать, что те, кто лишился жизни молодыми, были бы успешны в своих целях. Но этого мы не узнаем.
Так по кому надо скорбеть больше? По тому, чей путь был оборван, или по тому, чей путь привел в никуда?
Размышления уводили меня куда-то вдаль, как и этот нескончаемый тоннель. Если в начале пути мы старались идти медленно, предполагая, что можем наткнуться на что-то, то сейчас мы шли нормальным шагом, зная, что впереди нас вряд ли что-то ждет.
Но вот наконец произошли первые изменения.
Мы ощутили еще больший холод, а запах сырости смешался с ароматом утренней свежести. Впереди нас стал поблескивать свет. Это были краски рассвета. Через мгновение роса уже обсыпалась на наши ноги.
— Что все это значит? — воскликнула я. — Где мы?
— Река. — Ари указала куда-то вперед. — Мы вышли за территорию Долины Бессмертия.
Вокруг нас не было почти ничего, лишь пара деревьев, какой-то холм и обрывистый берег, у ног которого раскинулась узкая река. Я обернулась к месту, из которого мы вышли. Как оказалось, у выхода имелись двери, но почему-то они были открыты — наверное, кто-то пытался проникнуть внутрь, но эта затея изначально вела к провалу. Внутрь невозможно было попасть, пока на дверях висел замок. Но сейчас мы его сняли, и вход открылся для любого желающего. От этой мысли меня бросило в дрожь.
— Что мы наделали, — прошептала я.
Кроме того, мы переступили границу, которую нельзя было переступать. Мы совершили преступление. Нарушили наши законы, и за это нас должны наказать — наказать так же, как и семью Кэтрин.
В моей голове возникла страшная картина казни. Я увидела нас с Ари, разделяющих такую же участь, как и Петши.
— Мы же не хотели этого делать, правильно? — говорила Ари, в то время как тревога ощущалась в каждом сказанном ею слове.
— Мы не должны были этого делать. Мы вообще ничего не должны были делать.
Я хотела говорить с укором. Хотела, чтобы Ари почувствовала мою злость на нее за то, что она втянула меня в это. Но получалось так, что я еле выговаривала слова. Может, потому, что я совсем не злилась на нее. Ведь, если говорить откровенно, я и сама этого хотела. И я до сих пор хочу узнать все тайны, что скрывает от нас тот мрак, что окружает нас.
Я снова посмотрела вокруг и увидела то, что ожидала увидеть здесь меньше всего. Я как будто бы и вовсе забыла о его существовании.
Он стоял неподалеку от холма. Он выглядел так же. Высокий, худой, в черном плаще, на голову был накинут капюшон, так что было видно только тонкие мертвенно-белые губы, которые хранили немое молчание.
При взгляде на него мое сердце сжималось. Я не могла произнести ни слова. Я просто смотрела на него, зная, что он смотрит на меня. Мне стало еще холоднее, чем раньше. Ноги словно приросли к земле. Я чувствовала невыносимое одиночество и пустоту в своей душе. Я была безоружна. И я понятия не имела, как один человек способен так сильно подействовать на другого.
— Мы уйдем отсюда. — Голос Ари был каким-то далеким и ненастоящим. Сейчас мне все казалось ненастоящим, но она заставила меня оторвать от него взгляд. — Мы просто пойдем в город, и все. Сейчас никому нет до нас никакого дела, — говорила она.
Я снова посмотрела в его сторону, но его там уже не было.
— Тогда давай уберемся отсюда поскорее.
Мы не стали тянуть со своим бегством. Не прошло и минуты, как мы обогнули холм и направились в сторону дома, оставив все вопросы на потом.
15
На часах было ровно пять утра, когда перед нами начали виднеться первые здания. Это были обычные жилые дома с мирно спящими в них людьми. Некоторые, конечно, уже просыпались, но мы искренне верили, что им не придет в голову смотреть в окна в этот ранний час. Мы надеялись уберечь себя от лишних вопросов и проблем.
Мы торопились. За всю дорогу никто не произнес ни слова. До дома оставалось еще около получаса. И сейчас мне больше всего хотелось оказаться там.
Дом Ари был ближе. Мы попрощались, договорившись встретиться в библиотеке, где работал Тони, ближе к часу дня. Нам нужно было время, чтобы выспаться. Нам нужны были силы для того, чтобы найти ответы на вопросы.
Дойдя до дома, я сначала решила перевести дыхание, прежде чем входить внутрь. В голове сразу возник образ ругающей меня мамы, которая слышала, как я ушла, и всю ночь провела в слезах. Отцовский взгляд негодования, потому что я снова довела маму. И прочее, от чего у меня могли возникнуть проблемы. И я уже была готова к ним, когда входная дверь вдруг начала открываться.
В этот момент в голове возникла мысль о побеге или хотя бы о том, что я должна спрятаться. Но я настолько устала, что ноги не хотели никуда нести мое тело. Я ожидала увидеть кого-то из родителей, готовилась к худшему, но из-за двери выглянули уставшие глаза брата.
— Джордж, — с облегчением выдохнула я.
— Быстрее, кажется, я слышал шаги наверху, — прошептал он.
Я без колебания проскользнула в двери, стянула с себя ботинки и по торопливому приказу брата стала подниматься наверх.
На мое счастье, ему показалось, и наверху никого не было. Но дверь в мою комнату была открыта. Я заглянула внутрь: постель расправлена.
— Это я, — проговорил Джордж, — я спал здесь. Точнее, не спал, а ждал, когда ты придешь.
— Спасибо. Правда, спасибо.
— Мама просыпалась только два раза. Но, к счастью, ни разу не заглянула. А ты плохо выглядишь. Что случилось?
— Потом расскажу. Днем у меня есть еще одно дело, поэтому я бы хотела отдохнуть.
— Какое дело?
— Не менее важное.
— Что за тайны, Ванесса?
— Я обязательно тебе все расскажу, но не сейчас.
— Это Ари на тебя так влияет?
— А ты забыл, как она может влиять?
— Что с руками? Боже мой, Ванесса, они изрезаны до мяса.
— Да, я тоже заметила.
— Да что, черт возьми, происходит?
— Мне нужно обработать их и перебинтовать.
По-видимому, Джордж понимал, что расспрашивать меня бесполезно. Потому что он, тяжело вздохнув, вышел из комнаты, а вернулся обратно с аптечкой.
Но прежде чем доставать медикаменты, он принес теплой воды и какую-то чистую тряпку. Таким образом он отмыл мои руки от крови. Но даже это причиняло мне боль.
— Жжет, — ныла я, пока брат лил мне перекись на руки. В этот момент руки пенились от скопившихся микробов, а мне было очень больно. Хотя раньше этот процесс не был таким болезненным.
— Я думаю, стоит чем-то обработать их, помимо перекиси. Какой-нибудь мазью или типа того.
— У нас нет времени, — протестовала я.
— Но, Ванесса, в твоем положении это необходимо.
— Давай пока что мы просто их замотаем бинтом и пойдем спать. А завтра ты сделаешь все, что необходимо.
— Я не врач. Завтра мы поедем в больницу.
— Нет. Никуда мы завтра не поедем.
— Совсем с ума сошла? Как ты это объяснишь родителям?
— Ты мне первую помощь оказал, спасибо. Дальше я сама.
— Завтра я жду объяснений.
С этими словами он вышел из моей комнаты, закрыв за собой дверь. А я, не теряя ни минуты, бросилась на кровать и попыталась как можно скорее уснуть, но у меня это плохо получалось. В голове постоянно возникал один и тот же образ. Это был его образ.
Что же он такое и почему он постоянно появляется словно из ниоткуда? Он был похож на призрака, на существо, которое способно внушать людям страх одним только своим присутствием. Но я не боялась его. Мне не было страшно рядом с ним. Да, я чувствовала себя по-другому — как-то странно, но я определенно не боялась его.
Что ему было нужно? Что он там делал и видела ли его Ари? Ответ на последний вопрос очевиден. Ари не видела его, иначе она сказала бы об этом. Но ответы на другие вопросы были тайной, которую я вряд ли смогу разгадать сама. Я могу лишь спросить его об этом, но очень сомневаюсь, что мне удастся это сделать.
16
Сегодня был один из особых дней. День перед казнью. В этот день, как правило, весь город собирался на площади, для того чтобы поставить подпись, которая подтверждала твое существование. Это была именно подпись, которая доказывала, что ты еще не умер, тебя не убили и ты не совершил самоубийство. Она доказывала, что ты жив. Воздержаться от этого правила было нельзя, иначе тебя будут считать мертвым. И в этот же день, чтобы не тянуть время, весь город поднимут на уши только для того, чтобы тебя найти. А если не найдут, то сочтут за самоубийцу или беженца.
Пропустить поход на площадь было нельзя, поэтому мама разбудила всю семью в восемь часов утра. Первым делом я отправилась в душ. И попыталась сделать так, чтобы мама не видела мое лицо, на котором написано, что я не спала сутки. А еще на котором отражено явное недовольство моей жизнью и всем, что меня окружает.
Я долго стояла под холодным потоком воды, не желая делать воду теплее. Одновременно с этим я разглядывала свое бледное лицо. Мешки и синяки под глазами виднелись четче, чем обычно. Я слишком устала.
— Ванесса, ты плохо выглядишь. Ты не заболела? — поинтересовалась мама за завтраком.
— Может, и заболела, — ответила я.
— Джордж, ты тоже сегодня какой-то вялый, — заметил папа.
— Возможно, вы оба больны, — сделала вывод мама.
— Нет, — проговорил Джордж, — со мной все в порядке, я просто плохо спал.
— В любом случае вам надо быть осторожнее. Погода сейчас дождливая, возможно, стоит воздержаться от прогулок, как думаешь, Ванесса?
— Я не думаю, что это поможет.
— Хотя бы одевайтесь теплее. Погода не благоволит.
— Боже, Ванесса, что с твоими руками? Почему они перебинтованы? — заметила Джанин. И вся семья, которая до этого момента не обращала внимания на мои перебинтованные руки, обратила на них внимание. Что ж, пытаться прятать их больше нет смысла.
— Это я виноват, — неожиданно заговорил Джордж. — Вчера я попросил Ванессу помочь мне с пленкой. Вы же знаете, я стал увлекаться винтажем. И Ванесса, помогая мне, изрезала все руки. Точнее, там пара царапин, но я, видимо, перестарался с бинтами.
— Однозначно, — проговорил папа.
— Неужели пленкой можно так сильно изрезаться? — недоверчиво воскликнула мама.
— О да. Если ты в этом деле ничего не понимаешь, то можно.
— Сильно болит?
— Нет, думаю, пара дней, и все пройдет.
— Прошу вас, будьте осторожней.
— Конечно, мама, — глядя на меня, сказал брат.
Я была благодарна брату за неплохую версию событий, но рассказывать истинную причину была не готова.
Держать приборы было сложно, но я пыталась делать это через боль. Ведь не может пара царапин от пленки причинять такие неудобства.
Несмотря на то что на протяжении всего завтрака мама и папа пытались вести какие-то разговоры, атмосфера была напряженная. Мы знали, что нас ждет в скором времени. Все прекрасно понимали, какой ужас нам придется пережить. Но никто не хотел об этом вспоминать. Никому и в голову бы не пришло говорить об этом.
В моей голове снова начали клубиться вчерашние вопросы. Я вспомнила библиотеку, разбитое окно и осколки от стекла, что мы так оставили. Я вспомнила те двери, что мы открыли, не имея возможности закрыть их. А может быть, это только отговорка, что у нас не было возможности закрыть ее. Ведь у Ари был какой-то способ, благодаря которому мы сумели бы выбраться оттуда. А значит, мы могли вернуться и закрыть эти двери. Я снова вспомнила того человека. Вспомнила то впечатление, которое он произвел на меня. И почему-то мне очень сильно захотелось его увидеть. Но я тут же попыталась избавиться от этой странной мысли. Я не должна о нем думать, но я не могла этого не делать.
После завтрака я не сразу поднялась наверх. Точнее, я уже стояла на лестнице, когда мой взгляд обратился в сторону мамы. Она трясущимися руками убирала посуду со стола, для того чтобы опустить ее в посудомоечную машину. Я даже представить себе не могла, как ей сейчас тяжело. Сидя за столом вместе со всеми, она изо всех сил пыталась не показывать беспокойства, волнения и охватывающей ее паники. Сейчас она думала, что все уже ушли и ее никто не видит. Но я не только видела ее, я еще и чувствовала то, что могла чувствовать она.
— Я помогу.
— Ванесса, твои руки. Я и сама справлюсь, а ты иди собирайся, — шмыгая носом, говорила она.
— С посудой, может, и справишься. Мам, давай поговорим.
— О чем ты хочешь поговорить? — осторожно спросила она.
— О том, что происходит. Я же вижу, что ты не в порядке, давай поговорим об этом.
— Я не думаю, что должна говорить об этом с тобой. Родители должны помогать своим детям справляться с их проблемами, а не загружать своими.
— Но это общая проблема, мам. И это значит, что ты не должна переживать все это в одиночку.
— Я не одна. Со мной ваш отец. В этой ситуации и в любой другой он моя поддержка. А мы вместе должны быть вашей поддержкой. И я, должно быть, плохо справляюсь с этим, раз ты заметила мое беспокойство. А если ты хочешь поговорить со мной, то давай лучше поговорим о тебе.
— Что со мной не так?
— Я имею в виду твои проблемы.
— У меня нет проблем.
— Ванесса, это у меня есть муж, с которым я могу обсудить все свои проблемы. У тебя же нет никого, кроме семьи. Ты даже не желаешь общаться с друзьями, почему?
— У меня есть Ари.
— Я знаю, Ари прекрасная девочка, но нельзя же ограничиваться только ей.
— Знаешь, мама, бывает, один человек способен заменить сотни других. Ведь у тебя тоже немного друзей. Ты общаешься только с папой.
Я думала, эти слова заденут ее, хоть я того и не желала. Но в ответ она только мягко улыбнулась:
— Потому что я знаю, что один человек способен заменить сотни других.
Почему-то после этих слов внутри у меня все перевернулось. Я опустилась на стул и посмотрела на нежное мамино лицо.
— Я никогда не спрашивала, но сколько лет вы с папой были знакомы до того, как поженились?
Я не хотела обсуждать с мамой их с папой отношения, но мне казалось это очень разумным способом отвлечь ее от всех тревог и беспокойств. Я знала, как сильно мои родители любят друг друга, поэтому пусть она вспомнит те прекрасные моменты из жизни. Так она хоть на мгновение забудет о реальности.
— Пару месяцев, — проговорила она.
— Пару месяцев? Это глупо.
— Почему? — улыбнулась мама.
— Вы же за это время даже не успели узнать друг друга как следует.
— Знаешь, Ванесса, есть люди, которые могут прожить вместе несколько десятков лет, но так и не узнать друг друга. А есть те, кому не надо даже узнавать. Просто сердце чувствует, что это твое и с этим человеком тебе будет хорошо до конца твоих дней.
— Значит, именно так у тебя было с папой?
— Да, именно так и было.
— Любовь с первого взгляда?
— Любовь с первого взгляда — это когда ты влюбляешься во внешность, я же влюбилась в человека.
— И как это понимать?
— Когда я увидела твоего отца в первый раз, мне он не понравился. Он не был страшным, но и красавцем не был. На нем еще тогда был ужасного оранжевого цвета комбинезон. Зато смею предположить, что я понравилась ему сразу. В тот вечер он не сводил с меня глаз. В общем, спустя какое-то время я поняла, что люблю его.
— Как это произошло?
— Я просто поняла, что больше мне никто не нужен. Я нашла то, что искала.
— А ты искала?
— Честно говоря, да. Я была очень влюбчивой и в каждом красивом мальчике пыталась увидеть своего будущего мужа.
— У тебя был идеал?
— В том-то и дело, что не было. Я не знала, чего хочу. А когда нашла, поняла, что ничего, кроме этого, не хочу.
— Ванесса, почему ты еще не одета? — раздался голос папы. Следом за ним послышались голоса Роджера и Джанин.
— Уже иду, — ответила я.
Мама проводила меня улыбкой и завязала очередной разговор с папой. А я в свою очередь была довольна тем, что смогла хоть на некоторое время отвлечь ее.
Собралась я быстро. Но остальным все равно пришлось ждать меня в машине еще какое-то время. Поэтому, как только я захлопнула двери, мы тут же поехали.
Мама снова была взволнована. Это было видно по ее трясущимся пальцам, которыми она всю дорогу стучала по своим дрожащим коленям.
Я всю дорогу смотрела в окно. Джанин и Роджер о чем-то спорили, а Джордж ехал с закрытыми глазами. По факту нас не ждало ничего плохого. Мы просто едем на своего рода отметку. И если не вникать в саму суть, как это делали Джанин и Роджер, то это не так уж и ужасно.
17
Площадь была уже переполнена. Мы приехали в самую гущу, когда люди стремились побыстрее отделаться от этой заботы и поскорее уехать.
Данное мероприятие было старомодным. Никакой техники. Посреди идеально расчищенной от лишних предметов асфальтированной местности стояло три стола, за которыми сидело по два человека, мужчина и женщина. В руках у них не было ничего, кроме ручки, и перед ними не лежало ничего, кроме бумажных листов, на которых были написаны наши имена.
Во всем этом кошмаре не было ничего сложного. Человек просто должен был подойти к одному из столов, назвать свое имя и поставить напротив него свою подпись. Проще и не придумаешь. Но, глядя вокруг, казалось, будто для всех этих людей, что пришли сюда, нет ничего сложней.
Почти все делали это молча. Никто не пытался завести каких-то разговоров. Возможно, в данной ситуации они были излишни, а возможно, и наоборот. Я не сторонник болтовни и чаще всего считаю ее бессмысленной, но думаю, что люди должны разговаривать. Тем более в тот момент, когда их объединяет общая беда. Но все молчали. Молчали потому, что нечего было сказать. Наверное, это была главная отговорка, лучше которой никто и придумать не мог.
Мы тоже молчали.
Молчание. Оно разрушало нашу жизнь.
— Ванесса Диас, — проговорила я, подойдя к одному из столов.
— Джордж Диас, — послышалось слева от меня.
Я подняла голову и посмотрела брату в глаза. Он смотрел в мои. В этот момент внутри меня что-то сжалось. Мы делали это каждый год на протяжении семнадцати лет, вместе. И никогда раньше я не ощущала такой необходимости в его присутствии. Меня охватило чувство, будто без него я бы не справилась. Будто мои руки не стали бы писать этого, не будь он рядом, не смотри он на меня.
— Ванесса Диас, прошу вас, — обратилась ко мне сидящая передо мной женщина.
Я неохотно перевела взгляд с брата на лист бумаги, на котором стояло мое имя. Писать мне и вправду было очень сложно. Но я изо всех сил старалась. И в итоге поставила свою подпись кривым почерком.
Сделав это, я отошла подальше, дожидаясь, пока это сделают остальные. Руки дрожали, будто только что я держала в руках не ручку, а окровавленный топор, орудие убийства. Или, скорее, орудие пыток.
Настала очередь Роджера и Джанин. Так как Роджер еще не умел писать, ему достаточно было поставить галочку или нарисовать что-нибудь, что он пожелает. В любом случае это должно было быть сделано его рукой. Ни мама, ни папа, никто из взрослых, родных или посторонних людей не должен был ему помогать, как и любому другому ребенку. Помимо младенцев, конечно.
Дрожь не унималась. Я держала руку, которой писала, в другой руке в надежде, что это поможет. Не помогало. Я знала, что нельзя этого делать, но зачем-то я стала осматривать людей, которые были вокруг. Здесь было больше знакомых, чем тех, кого я вижу в первый раз. Долина Бессмертия небольшой город, поэтому при желании я могла бы завести знакомство с каждым его жителем, но я просто считала это глупостью.
Но волей-неволей большинство я знала. Здесь были и мои соседи, и мои одноклассники, и мои так называемые друзья, встреч с которыми я тщательно избегала. Поток людей сменялся каждые пять минут. Одни приезжали, другие, сбросив с себя груз ответственности, уезжали. И в каждом новом лице я кого-то узнавала. Мне казалось, что это неплохой способ отвлечься. Он был рискованным, я это понимала. И я очень пожалела, что не послушала себя, когда встретила его.
Он как будто ждал, что я обращу на него внимание, что я посмотрю в его белые пустые глаза. Обычно такой взгляд наводит ужас, заставляет спрятаться, уйти, убежать ради своей безопасности. Но я знала, что он напуган больше, чем мы можем себе представить. Я не боялась того, что он может сделать, ведь, по сути, он не может сделать ничего. Его мысли ужасны, его желания кровожадны, они наполнены обидой и жестокостью. Но то, что живет в его голове, никогда не станет явью. И единственный, кто должен его бояться, — он сам.
Я повернулась к нему спиной, сильнее сжимая левую руку. Холод пробежал по спине. Я знала, он до сих пор смотрит на меня. Он не уйдет. А что делать мне? Я не хочу превращать это безумие в игру, победителем которой невозможно стать никому.
— Ванесса.
Тонкие пальцы дотронулись до моего плеча. Запах табачного дыма пришел раньше, чем я услышала свое имя.
— Как ты? — спросила я в свою очередь, не оборачиваясь.
— Нормально. — Ари встала напротив меня. Мешки под глазами были первым, что я увидела, глядя на ее бледное лицо. — А как ты?
Ее руки так же, как и мои, были перебинтованы.
— И я нормально. Ты здесь одна?
Ари покачала головой:
— Родители были уже дома, когда я пришла.
— Они тебя видели?
В ответ она пожала плечами:
— Наверное.
Я заметила, как Ари смотрит позади меня. Нетрудно было догадаться, кто стал объектом ее внимания. Но после того как она потупила взгляд, как это делают маленькие девочки при встрече с мальчиком, который им нравится, я обернулась.
Стена уже не было. Вместо него к нам приближался мой брат.
— Если честно, я бы хотел узнать, что происходит, — сказал он, подойдя совсем близко.
— Ты хочешь поговорить об этом сейчас? — переспросила я, пытаясь уйти от этого разговора.
— А почему нет? Или это настолько страшная тайна?
Невольно мы с Ари переглянулись.
— Ну нет, — проговорил Джордж, — никаких переглядок. Или вы мне рассказываете, или в следующий раз, Ванесса, ищи другой способ, как сбежать из дома.
— В следующий раз? — попыталась удивленно воскликнуть Ари.
Джордж перевел на нее взгляд, и на мгновение мне показалось, что он даже улыбнулся.
— Я слишком хорошо вас знаю и прекрасно понимаю, что если вы что-то начали, то это не ограничится одним днем.
— Справедливо, — заметила Ари.
На этот раз я точно видела улыбку на лице Джорджа. Ари же попыталась отвлечься на проходящих мимо людей.
Я много раз слышала истории, в которых описывались отношения между братом и лучшей подругой. Зачастую люди, которые рассказывали эти истории, были недовольны. Причиной этих недовольств служат два самых распространенных явления. Твой брат самовлюбленный эгоист, влюбившись в которого девушка будет страдать, а так как эта девушка твоя лучшая подруга, ты не подпустишь его к ней. И вторая причина кроется в самом тебе. Это ревность. Ты просто боишься, что подруга начнет уделять тебе меньше внимания, потому что большую часть времени будет проводить с твоим братом.
У меня никогда не было этих проблем. Я, наверное, больше, чем Ари и Джордж, хотела, чтобы они были вместе. И это не какое-то мое глупое желание — чтобы брат и лучшая подруга были вместе, это то, чего они хотели сами, но ни за что бы не сказали друг другу. Почему? А разве кто-то считает влюбленных людей умными, способными разумно принимать решения?
Ари и Джордж познакомились в тот день, когда я впервые привела Ари к себе домой. Это случилось буквально через пару месяцев после нашего знакомства. Шестилетняя милая девочка с вьющимися рыжими волосами первым своим появлением покорила сердце моего брата. На тот момент ему было девять. Он был достаточно взрослым мальчиком по сравнению с нами. Но этого нельзя было сказать о его поведении. Вел он себя так глупо, как будто и вовсе был младше, по крайней мере, в присутствии Ари. А потом чудесным образом к нему приходил здравый ум и он снова был рассудительным Джорджем. Так я и поняла, что мой брат влюблен. Что говорить про Ари, то она слишком часто отводила взгляд. Эта девочка, которая почти никогда и ничего не боялась, смущалась и краснела от одного лишь глупого взгляда моего брата. Так я поняла, что и она влюблена.
Несмотря на нашу с Ари близость, мы никогда не обсуждали с ней моего брата, а с Джорджем мы никогда не обсуждали Ари. Это самые близкие мне люди, которые знают меня больше, чем кто-либо. Наверное, поэтому они не поднимали темы друг о друге. А я никогда не пыталась подталкивать их друг к другу. Я считала глупостью пытаться свести двух людей, которые и сами понимают, что жить друг без друга не могут. Пусть судьба сама решает, как поступить с этими идиотами.
— Здравствуй, Ари, — послышался тихий, скованный голос. Я повернула голову и увидела бледную, но пытающуюся улыбаться маму.
— Здравствуйте, миссис Диас, как ваши дела? — улыбнулась Ари, осторожно спрятав руки в карманы, чтобы мама их не видела.
— Не так плохо. Как родители?
— Хорошо, жду, когда они закончат.
— А как ты сама?
— Я тоже в норме.
— Это хорошо, Ари. Держитесь. Быть с близкими в трудные времена просто необходимо.
— Да, миссис Диас, вы правы. И я бы хотела спросить. Можно пригласить Ванессу сегодня к себе на обед?
Мама посмотрела на меня беспокойным взглядом, но в этот же момент мягко улыбнулась и кивнула.
— Конечно, — сказала она. — Что ж, тогда до встречи.
— До встречи, миссис Диас.
— Пока, мам.
— Джордж, идем, — позвала мама.
— Секунду. — Он стоял рядом с нами, переводя взгляд с меня на Ари. — Вы же понимаете, что мы не договорили. Обед вас не спасет.
— Неужели? Зато теперь мне не придется придумывать, как сбежать из дома.
— Ты идешь только на обед.
— На ужин у нас индейка, — заметила Ари.
Джордж продолжал смотреть на Ари, как на соперника, чьими ходами он восхищается.
— В любом случае мы это обсудим.
— Разумеется, — кивнула я.
Джордж еще раз смерил нас взглядом и направился к машине. А мы с Ари остались стоять на месте.
— Родители давно уехали. А что касается обеда, то нам действительно надо поесть, — сказала Ари.
18
Как оказалось, на обед у семьи Уайт тоже было мясо, приготовленной самой Ари. Ее настолько часто оставляли дома одну, что она успела изучить все возможные блюда в поваренной книге, лишь бы не умереть от скуки.
Обедали мы с Ари вдвоем, и делали это молча. Никакого напряжения между нами не было, напротив, мы просто наслаждались тишиной, которую нам может подарить общество друг друга.
После мы поднялись наверх, в комнату Ари, и принялись рассуждать о вчерашних вопросах.
— Я склеила эту карту, — сказала мне Ари и расстелила на полу нашу вчерашнюю мозаику. — И кроме того, нашла кое-что интересное. Вот, посмотри. — Она протянула мне крышку от коробки, в которой лежала карта.
— Что не так? — спросила я.
— Сравни. Все очевидней, чем ты думаешь.
Я стала рассматривать карту, которую мы вместе с Ари вчера составляли, одновременно с этим внимательно изучала крышку, которую держала в руках. Но ничего не видела. Я всегда знала, что Ари внимательнее и сообразительнее меня. Но в данной ситуации я ощущала неловкость. Ари не говорила ни слова, она просто ждала, явно надеясь на то, что я наконец догадаюсь о тех очевидных вещах, на которые она пытается мне указать.
И наконец в мою голову пришла мысль. Я поняла, что линии на крышке разбросаны не хаотично, а, напротив, это точные линии, а точнее дороги, которые ведут в определенное место. Это подобие карты. Только эту карту не захламляют лишние пейзажи типа деревьев, домов и прочего. Кроме того, половина дорог, развилок и перекрестков тоже были стерты. Это была та же карта, только намного важнее по своему содержанию. Она была ключом. И было совершенно не сложно догадаться, как им пользоваться.
Я посмотрела на Ари. Она смотрела на карту.
— Как ты думаешь. Тот, кто сделал это, хотел ли он, чтобы это попало в чьи-то руки? — спросила я.
— Думаю, да. Он мог бы не отдавать это своей матери, а сжечь, например, закопать, утопить или еще что-нибудь. Но он отдал, значит, скрывать это не было необходимости.
— Но откуда он мог знать, что женщина распорядится этой вещью таким образом? Может, она должна была принадлежать только ей.
— За все время она ни разу не открыла эту коробку, значит, не считала необходимым. Да и как бы она этим воспользовалась? Ей даже нельзя покидать окраину. Я думаю, именно таким образом он и думал от нее избавиться.
— При встрече она назвала тебя Вайноной. Она сказала, что хранила эту коробку для тебя, берегла и не открывала. После мы узнали, что эта женщина и была той самой Вайноной.
— Ты хочешь сказать, что она берегла это для самой себя?
— Я знаю, звучит странно и бессмысленно.
— Возможно, но я не считаю, что мы поступаем неверно. Раз уж она в наших руках, то я считаю, что мы имеем право узнать, что все это значит.
— Не боишься? — спросила я.
— Разве что разочарования. А ты?
— Раз уж мы начали это, так давай не будем искать причину отступать.
Ари согласно кивнула.
— Я думаю, нам стоит начать все с самого начала, — произнесла она. — Вся его жизнь на этих листах.
Ари достала с полки папку и положила ее на стол.
— Марко Грей Сандерс, — прочитала я.
— Ты готова услышать его историю? — взволнованно спросила Ари.
Я едва заметно кивнула.
— Хорошо, — сказала она и начала повествование.
Всю свою жизнь этот человек прожил в Долине Бессмертия, что неудивительно. Любой, кто здесь рождается, здесь же и умирает, иначе быть не может.
До двух лет Марко Грей Сандерс жил в детском доме. Родная мать оставила его, не пожелав даже на него взглянуть. Опекунами мальчика стали Вайнона и Гейл Дрешер. С самого детства мальчик был необщительным, редко играл с другими детьми, часто находился в одиночестве. Даже появление в семье младших брата и сестры не сделало его менее замкнутым. Естественно, мальчик не знал, что в семье он неродной, мистер и миссис Дрешер всеми силами пытались это скрыть, и им это удалось. Со своей новой матерью мальчик всегда был ласков. Никогда не грубил ей, всегда во всем помогал и слушался. То же касалось и отца, с которым у него были теплые отношения. Приемные родители окружали маленького Марко заботой и любовью, делали все, чтобы он не чувствовал себя одиноким.
В возрасте восемнадцати лет Марко увлекся архитектурой. В его планах было перестроить этот город, создать новые сооружения, которые впоследствии должны были стать великими и укорениться в истории, как строения времен Александра. Хобби Марко было черчение. Во всем городе не было ни одного человека, который бы знал Долину Бессмертия лучше, чем он. Казалось, он знал каждый миллиметр земли, на которой, к несчастью, родился.
Самым ненавистным занятием Сандерса была история. В школьные годы он часто пропускал этот предмет, учась в университете, и вовсе не приходил. Его совершенно не интересовала история возникновения города. Если бы насильно никто не заставлял его слушать лекции, то он бы и не знал о тех вещах, что происходили здесь ранее, и причин, почему это происходит сейчас. Ему было абсолютно все равно, что было с людьми раньше, что они ели, что носили и какие отношения у них были между собой. Его не интересовала политика, экономика, власть. Все эти дела не так важны сейчас, поэтому нет смысла помнить о тех, что были в прошлом. Так он считал. Вся его жизнь была сплошным черчением и графикой, желанием создать что-то новое, что-то, что со временем вытеснит серые здания Александрийской эпохи, о которой ему так же немного известно. Его интересовало только настоящее, то, что он может сделать и сделал бы, если бы ему дозволили.
Марко создавал несколько проектов по смене архитектурного стиля в городе. Но все они были отклонены. Он добивался разрешения хотя бы на реставрацию, но и этого сделать ему не позволили. Идеям и мечтам Марко не суждено было сбыться. А что может быть хуже невозможности воплотить то, что задумал человек?
Его поглотила депрессия. Жизнь Марко стала бесцветной. Каждый день он выходил на улицу и смотрел на серые здания не в силах что-либо изменить. В конце концов он просто перестал поднимать глаза, а после и выходить на улицу. Но он все еще помнил каждый сантиметр в городе. Он уже не надеялся что-то изменить, и, казалось, не могло быть ничего хуже. Но худшее ждало его впереди.
Когда Марко было тридцать четыре года, умер его приемный отец. Он долго скорбел по утрате. Но после понял, что потеря была не самым страшным. В жизнь Марко пришло разочарование в тот момент, когда его приемная мать решила покончить жизнь самоубийством. В день, когда с ее шеи снимали петлю, внутри Марко стало пусто, словно веревку надели на него.
Вайнона Дрешер не успела совершить того тяжкого преступления по отношению к себе и своим детям. Ее вовремя нашли. После смерти мужа она переживала трудные времена. С детьми практически не разговаривала, не звонила, не писала и не приглашала в гости. А когда они решали прийти сами, то закрывалась на все замки и не отвечала им. В какой-то момент она решила сдаться, мучения должны были прекратиться.
Когда Марко узнал о том, что хотела сделать его приемная мать, он и вовсе закрылся в себе. Мир вокруг него перестал существовать. Это длилось около полугода. Миссис Дрешер к тому времени пришла в себя и принесла извинения своим детям, но простить ее смогли не все. Марко испытывал к ней только лишь ненависть. Он не жалел женщину, что воспитала его. Он не пытался поставить себя на ее место, он просто пропитался ненавистью к ее существованию.
Если раньше его целью было изменить облик города, в котором он родился и жил, то сейчас единственное, чего он хотел, — это отомстить своей матери. Он хотел, чтобы она почувствовала ту боль, что чувствовал он, когда узнал о ее попытке уйти из жизни.
Женщине в то время приходилось нелегко. Ее состояние было стабильным недолго. Старший сын приходил к ней почти каждый день и каждый день упрекал ее в том, что она пыталась сделать. Он напоминал ей о последствиях, о том, что могло случиться со всеми членами их семьи. Он рассказывал и показывал жуткие картины, от которых на глазах женщины выступали слезы. В конце концов она не выдержала. Частые нервные срывы и панические атаки привели к тому, что женщину положили в лечебницу. И даже там во время посещений Марко старался напомнить женщине причину, по которой она оказалась на лечении. Когда женщине исполнилось семьдесят, ее, как и всех остальных людей ее возраста, поселили на окраину, где Марко ни разу ее не навещал, но регулярно посылал письма, которые женщина, к счастью, не открывала.
Умер Марко от сердечного приступа. На момент смерти он находился в своей квартире в полном одиночестве. Своей собственной семьи он так и не создал.
Ари долго читала мне о жизни Марко, а я старалась внимательно слушать и не упускать важные детали.
— Что скажешь? — спросила она меня, когда закончила повествование.
— Я ожидала менее печальную историю, — честно призналась я.
В ответ Ари пожала плечами.
— Разве есть кто-то, чья история несет в себе только счастье? — спросила она.
— Эта мозаика еще не собрана. В письме он говорил о том, что попытка самоубийства была, когда они были детьми. Здесь говорится об обратном. Его брат и сестра, они еще живы?
— Думаю, да.
— Мы должны найти их.
— Безусловно, но что мы им скажем?
— Мы узнаем, почему Марко так странно вел себя. Неужели никто не сказал ему, что он приемный?
— Кровного родства не было, а значит, он был в полной безопасности, — продолжила за меня Ари.
— Мы должны найти их и поговорить.
Весь последующий час мы потратили на поиски людей с именами Леонардо и Ребекка Дрешер. К счастью, их было только двое, и, к еще большему счастью, они жили вместе. Единственным неудобством было то, что жили они на другом конце города. И нам опять пришлось потратить около часа на дорогу.
19
Леонардо и Ребекка Дрешер были родными братом и сестрой, младшими приемными детьми мистера и миссис Дрешер. Разница в возрасте с Марко составляла около пяти лет. Всю свою жизнь брат и сестра прожили вместе. Они всегда были неразлучны. Никто из них не стремился жениться или выходить замуж, создавать свою отдельную семью. Такая жизненная позиция вызывала осуждение и непонимание. Многие подозревали инцест. Но предположения только оставались предположениями, никаких доказательств ни у кого не было.
Это были жизнерадостные, добрые люди, которые никогда ни с кем не скандалили и всегда были дружелюбны и открыты. Но многие были почти уверены, что в их отношениях не обходится без домашнего насилия, тиранства или принуждения. С чьей стороны это проявлялось, никто не знал, но все твердили, что их отношения непростые, просто они умеют это тщательно скрывать.
По сравнению с соседскими домами дом брата и сестры отличался ухоженным садом и уютной отделкой дома. Казалось, будто изнутри так и веет приятным запахом ягодного пирога. И стоит подождать еще несколько минут, как из окна выглянет полная, румяная женщина и позовет всех к столу на ее фирменное угощение.
Дождя не было. Мы стояли на сухом асфальте, не привлекая к себе лишнего внимания. Холодный резкий ветер пробирал до дрожи. Казалось, сейчас ему было подвластно все, тем более тяжелые черные тучи, которые, повинуясь, бежали прочь. Но мы не были готовы прятаться, несмотря на то что ощущали себя мерзко.
— Заблудились? — послышался высокий мужской голос.
Прямо к нам навстречу шел мужчина около пятидесяти лет. Он выглядел как какой-нибудь школьный учитель. На нем был надет зеленого цвета свитер, из-под которого выглядывала белого цвета рубаха, и коричневые вельветовые брюки. На ногах были обуты до блеска начищенные, в некоторых местах потертые ботинки. Одет он был явно не по погоде. В руках он нес пакет с продуктами. Когда он приблизился к нам, я смогла рассмотреть его лицо в деталях. Для начала надо сказать, что он носил аккуратные продолговатые очки для зрения, на голове у него ровно были уложены редкие светлые волосы, а пальцы на руках были длинные, как у пианиста. Что касается деталей его лица, он мягко улыбался, и улыбка не спешила сползать. Его глаза были маленькие, голубого цвета. Смотрел он на нас добродушно, явно желая помочь.
— Да, немного заблудились, — начала я. — Гуляли с подругой, и вот.
— Вы, наверное, продрогли, — улыбаясь, проговорил он. — Не хотите погреться?
— Нет, спасибо, — оборвала Ари. — Нам, наверное, пора домой.
— Если вы заблудились, то, значит, ваш дом явно неблизко, а я предлагаю вам согреться. Моя сестра будет очень рада гостям.
— Сестра? — переспросила я.
— Да, моя дорогая сестра. К тому же живу я прямо в этом доме. — Мужчина указал на здание, которое и было нам нужно.
Мы с Ари невольно переглянулись.
— Не бойтесь, девочки, я всего лишь предлагаю вам погреться, что здесь такого? — настаивал мужчина.
— И вправду, — согласилась я, — ничего особенного.
— Именно! — воскликнул он так, как это делают учителя, когда их любимчики в очередной раз отвечают правильно.
— Что ж, я, как и положено, пойду вперед, а вы, прошу, следуйте за мной.
Мужчина направился в сторону дома, не спеша передвигая своими длинными, худыми ногами.
— Тебе не кажется это странным? — спросила Ари так, что это услышала только я.
— Больше мне кажется это жутким.
— Он просто берет и приглашает незнакомцев в свой дом, кто-то вообще так делает?
Я пожала плечами.
— В любом случае мы идем следом. Кто так делает?
Хоть происходящее и казалось нам странным, мы все равно продолжали идти за высоким, худым мужчиной, который, казалось, еще что-то напевал.
Мы уже поднялись на крыльцо, как мужчина резко развернулся к нам. В этот момент в голове сразу возникли прошлые события с Вайноной, которая принимала нас как дорогих гостей, а после, не попрощавшись, хлопнула дверьми прямо у нас перед носом.
— Что же я такое делаю? — воскликнул он как-то слишком эмоционально. — Веду в дом людей, чьих имен не знаю. Как же я представлю вас сестре? Мы срочно должны исправить эту ситуацию. Мое имя Леонардо Дрешер, а как мне представить вас?
— Меня зовут Арни Уайт, а это моя подруга Ванесса Диас, — представила нас Ари.
— Как странно, — нахмурился он, — я до последнего надеялся, что вы сестры. Хотя вы совершенно не похожи друг на друга, но природа вольна создавать нас такими, какими захочет. Я думаю, это справедливо, а как считаете вы?
— Вполне, — ответила я.
Мужчина снова растекся в улыбке и повернулся к нам спиной. Прежде чем нам открыли, он четыре отрывистых раза постучал в дверь.
На пороге стояла стройная женщина примерно того же возраста, что и мужчина. На ней был надет очень красивый домашний халат, который запахивался на широкий пояс. На голове у нее неаккуратно располагались тяжелые каштановые кудри, которые едва касались плеч. Ее глаза были синее и больше, чем у брата. В руках она держала курительную трубку, а ее ногти на руках были красного цвета.
— Здравствуй, милая Ребекка, я привел к нам гостей! — радостно воскликнул он, как ребенок, который принес домой котят с намерением оставить хоть одного.
— Прекрасно! — воскликнула женщина и позволила нам войти.
— Прошу, знакомьтесь, это моя любимая сестра Ребекка. А это очаровательные подруги Арни и Ванесса. — На слове «подруги» он сделал какой-то странный акцент.
— Очень приятно, — проговорила Ари.
— Подруги, — только и произнесла женщина. — Что ж, ничего страшного, такое проходит. Вы, наверное, продрогли. На улице в это время года творится полный беспредел, хоть вообще не выходи на улицу.
— Именно поэтому за покупками хожу я, — с гордостью произнес мужчина, распаковывая пакет.
— Что вы пьете? Чай? Кофе? Горячий шоколад? Какао? У нас имеется все на любой вкус, только скажите, что вы предпочитаете.
— Вообще-то мы зашли на пару минут, просто согреться, — тактично отказалась от всего я.
— Ну что вы, так нельзя. Вы пришли в гости, а значит, должны попробовать хоть что-то из предложенного. А после мы вместе опустошим наши чашки за приятной беседой. Разве это не прекрасно?
— Конечно, прекрасно. Это замечательное предложение, дорогая Ребекка. Я же вам говорил, моя сестра любит гостей.
Мы с Ари снова переглянулись. Наверное, сейчас мы обе жалели, что согласились войти, но другого выбора у нас не было. Мы должны поговорить с этими людьми, и сейчас нам подвернулся идеальный момент. Мы не можем его упустить. Хотя что-то мне подсказывает, что будет непросто.
— Зеленый чай, если можно, — сказала Ари.
— Ну разумеется, — проворковала женщина. — Милый братец, гости хотят зеленого чаю, что мы им можем предложить?
— Оу, выбор широк. Вам успокоиться или взбодриться?
— Успокоиться, наверное.
— А вы знали, что в зеленом чае больше кофеина, чем в кофе? — обратилась к нам женщина.
Мы не успели ничего сказать, как ее брат начал констатировать еще какие-то факты об этой жидкости. Они как будто бы соревновались, кто больше эрудирован в области чая. Впоследствии они оба так увлеклись, что, казалось, забыли о нашем присутствии.
— Что будем делать? — спросила меня Ари.
— Пытаться узнавать о том, что нас интересует.
— Да, но как?
— В процессе разговора. Они же хотели беседы.
— Тебе они тоже кажутся странными?
Я повернулась в их сторону.
Они вели себя так, как будто остального мира вокруг них не существует. Они над чем-то уже смеялись и не замолкали ни на мгновение. Они смотрели друг на друга так, как будто видели перед собой весь смысл жизни.
— Более чем, — согласилась я. — Но что поделать, если другого в нашем городе не найдешь.
Вместо ответа Ари просто кивнула головой.
— А что дальше? Ну узнаем мы об этой семье, и что дальше?
— Я не знаю, — честно призналась я. — Это очень странная семья, но я уверена, за этой странностью скрывается что-то большее. Нам важно узнать, что именно.
— Иногда мы не можем разобраться даже со своими странностями, думаешь, мы справимся с чужими?
Я не ответила.
— А вот и чай, — в один голос проворковали брат и сестра.
Они оба держали в руках по подносу, на каждом из которых стояло по две чашки чая.
— Один для гостей, — сказала Ребекка и поставила поднос перед нами.
— Один для хозяев, — проговорил Леонардо и поставил поднос перед собой.
— Прошу, угощайтесь.
Я была первой, кто взял чашку. Внутри была налита какая-то зеленая жижа — чай, который я никогда не любила, в отличие от Ари. Пах он приятно — наверное, какими-то лесными травами, которые действовали на нервную систему как успокоительное. Украдкой я заметила содержимое чашек хозяев дома: они пили черный чай, или это было что-то другое. В любом случае мы пили разное.
Я сделала первый глоток. Вкусно. По всему телу разлилось приятное тепло.
Ари делала все то же самое. Хозяева также наслаждались, но по большей части, наверное, компанией друг друга, чем напитком. Каждый раз, делая глоток, они смотрели друг на друга с восхищением и одаривали комплиментами типа «Сегодня получилось вкуснее, чем обычно» или «Никто не заваривает лучше тебя».
— Как вам наш чай? — обратилась к нам Ребекка.
— Не помню, чтобы хоть где-то меня поили чем-то подобным. Очень вкусно. — По Ари было видно, что ей действительно нравится то, что ей налили.
— А что скажет наша вторая гостья? Ванесса, как тебе? — спросил Леонардо.
— Я поддержу подругу. Это вкусно.
Я понимала, что именно эти слова хотели услышать хозяева дома. Наверное, все те, кто принимают гостей, хотят, чтобы их хвалили. Иногда то, что они предлагают, отвратительно. Например, еда маминой подруги миссис Ленси всегда ужасна. Я редко хожу к ним в гости, обычно только в тех случаях, когда настаивает мама. Чаще она сама приходит к нам и приносит свои фирменные сырные пончики, все переляпанные жиром и пахнущие чем-то кислым. Но сейчас меня угощали действительно стоящим.
В течение нескольких минут, пока мы молча наслаждались насыщенным вкусом чая, я рассматривала комнаты. Именно комнаты, а не ту часть дома, в которой мы находились. Внутри здание было спроектировано так, что, сидя в одной комнате, я видела всю квартиру полностью. В доме не было стен, только лишь маленькие перегородки, благодаря которым можно было понять, где границы, отделяющие ванную от кухни.
Каждая деталь дома, казалось, была соткана из уюта и теплоты. Даже в мрачный дождливый день откуда-то падал мягкий свет. Будто бы снаружи стены впитали в себя лучи солнца и сейчас безвозмездно отдавали его внутрь. На каждой стене висели полки или были расставлены шкафы. На полках было много, по сути, ненужных вещей типа статуэток, множества разнообразных светильников, подвесок, глиняных горшков, фигурок. Но не было книг. И это показалось мне странным: книжные полки хранили на себе все, кроме книг.
Каждый шкаф имел на себе зеркало. Они были разных размеров — от того, где едва можно было что-то увидеть, до тех, где ты видел себя в полный рост.
Было очень много подушек, которые также имели разный размер. От маленьких, для ног или головы, до тех, в которых можно было утонуть целиком.
Не было ни одного домашнего растения, и, наверное, это правильно, ведь, несмотря на теплоту и свет, во всем доме было слишком много дыма. Но запах никотина совсем не чувствовался, что-то его приглушало. Мне нравилась коллекция курительных трубок, которой было отведено отдельное место среди прочих вещей. Хозяйка явно ими дорожила.
— Возможно, я покажусь бестактной, но мне очень любопытно, что с вашими руками?
— Ничего серьезного, — ответила Ари. — Порезались об стекло. В моем доме меняли окна, и мы с Ванессой были не очень аккуратны.
— Но что вы с ним делали? — спросил Леонардо.
— Старое стекло уносили в машину, для того чтобы та увезла его на утилизацию. Таким образом мы решили помочь рабочим.
— На самом деле все не так серьезно. Мы просто перестарались.
— У меня есть отличная мазь. Если хотите, могу дать, — предложила Ребекка.
— Было бы замечательно, — улыбнулась Ари.
— Скажите, юные леди, где вы проводите основную часть дня? — поинтересовался Леонардо, когда сестра отошла за мазью.
— Мы учимся в школе, — ответила за обеих Ари.
— Один класс?
— Нет, я на год старше, — ответила я.
— Чем планируете заниматься дальше?
— Архитектурой, — проговорила Ари.
— Почему именно это занятие? Оно тебя привлекает?
— Всему виной богатая история нашего города. Ни одно здание не было отреставрировано, хотелось бы это исправить.
— Реставрация? Что именно тебя смущает? — спросил Леонардо, странно улыбаясь.
— К примеру, центральная библиотека. Здание явно не продержится еще хоть полвека. Возможно, стены и крепкие, но зачем так рисковать?
— Возможно, но зачем их и хранить? — спросила Ребекка, закуривая трубку. Свою мазь она положила передо мной.
— Спасибо, — сказала я.
Слова Ребекки меня задели. Она говорила об этом так, словно хотела навести нас на мысль об уничтожении этого здания.
— Но ведь это наше прошлое, наша история, — как будто попыталась опровергнуть ее идею я.
— К сожалению. Все знают, прошлое не изменить, но вот будущее… Почему вы так цепляетесь за эту библиотеку, что в ней особенного? — Казалось, в женщине уже не осталось той сентиментальности, которой они с братом одаривали друг друга. Перед нами сидела женщина с серьезным видом, но почему-то не смотрела нам в глаза.
— Наверное, вы правы, в этом здании ничего нет. Но как насчет дома Александра? — осмелилась сказать я.
— Дома? С каких пор это место начали называть домом? — все так же серьезно спросила Ребекка.
— А как его надо называть? — поинтересовалась Ари.
— Камера пыток. Это самое щадящее название для всего ада, что там происходил.
— Я думал, в школе изучают правление Александра, разве нет? — спросил Леонардо.
— Нет, — ответила я.
— Это неважно, — проговорила женщина. — Девочки знают достаточно, а именно все, что нужно знать каждому человеку, живущему в Долине Бессмертия. Не так ли?
Мы молча смотрели на то, как женщина, выдыхая дым, переводит взгляд с меня на Ари и обратно.
— Что вы делали возле нашего дома? Ведь ваше появление здесь не случайно, — продолжила она.
— Прошу вас, не бойтесь, — мягко проговорил мужчина, — мы же ничего вам не сделаем.
Я посмотрела на Ари. В ответ она кивнула головой.
Я достала из рюкзака свернутое письмо и протянула Ребекке. Не задавая лишних вопросов, женщина взяла его и, надев очки, начала читать вместе с братом.
За все то время, пока они внимательно изучали письмо, написанное их братом, у Ребекки не дрогнул ни один мускул на лице, ни одной эмоции, только лишь сосредоточенный взгляд. Чего не скажешь о Леонардо, который то и дело нервно перебирал пальцы на руках и как-то забавно морщился. Сразу было видно, кто в семье мужественнее и тверже. Женщина была главной и, очевидно, очень любила брата.
И речи быть не могло ни о каком инцесте. Это была нормальная любовь, именно такая, какой должна быть между братом и сестрой. Просто мужчина вряд ли мог постоять за себя. Наверное, он был из тех, кого принято называть маменькин сынок. Когда матери не стало, точнее, когда их общение прекратилось, ему было тяжелее всех. В его мире не стало той заботы, какую может подарить только мама. И сестра взяла все в свои руки. Она оказалась сильней.
Со стороны эта история может показаться забавной. Людям идет шестой десяток, а они так тяжело переживают отсутствие материнской руки. Но, с другой стороны, это же мама, самый нужный человек в жизни. Конечно, и в этом правиле можно сделать исключение, но сейчас речь идет об этой семье.
— Иногда возраст не идет на пользу, — заключила Ребекка, положив письмо перед собой. — Где та мудрость, которая должна была у него появиться. Откуда у вас это письмо?
— Ваша мама сама дала нам его, — пояснила Ари.
— Каким образом?
— Мы ходили туда к моим родственникам и случайно попали в ее дом.
— Точнее, она сама пригласила нас, — уточнила я.
«Видимо, это семейное», — подумала я, но вслух не сказала.
— Семья, что сказать, — будто прочитала мои мысли женщина.
— Но зачем вы пришли к нам? Чтобы отдать письмо? — спросил Леонардо.
— Не совсем. Мы бы хотели услышать вашу историю.
— Что с вами не так, девочки? — строго взглянула на нас Ребекка.
— Проблема не только в нас, — сказала я.
Ребекка приподняла подбородок и смягчилась в лице.
— Что вы хотите услышать? — просто спросила она.
— Вашу историю, — повторила я.
Ребекка тяжело вздохнула, но продолжила смотреть на нас. Леонардо в это время беспокойно начал убирать со стола. На некоторое время мы погрузились в молчание.
— Наша мама не могла иметь детей, и мужа у нее никогда не было, — спокойно начала Ребекка. — Мы ее приемные дети. Все трое. Ей не разрешили бы взять нас из детского дома, если бы она не состояла в браке. Тогда она нашла мужчину, с которым можно было бы организовать то, что называют фиктивным браком. Все это для того, чтобы у нее были мы. Марко усыновили первым, после взяли нас. Марко никогда не относился к нам хорошо. Бывали случаи, когда он бил нас или издевался любым другим способом. Но мы всегда считали его своим старшим братом. На тот момент мы не знали, что мы неродные. Хотя даже если бы знали, не думаю, что это изменило бы наше к нему отношение. Мы любили Марко, как бы плохо он к нам ни относился. О том, что мы приемные, мы с братом узнали после того, как маму отвезли в это ужасное место. Марко умер, не зная, что он был взят из детдома, про нас он тоже не знал — видимо, был еще мал, чтобы думать о том, откуда мы так неожиданно взялись. Поэтому, когда мама решила покончить жизнь самоубийством, Марко так сильно это задело. Он испугался, что и его ждет виселица. Нам с Лео было не так страшно за себя. Просто в тот момент мы думали о маме, а Марко больше боялся за собственную жизнь. Поэтому он и не смог простить ее.
— Но что стало причиной? Возможно, смерть мужа, которого она полюбила?
— Наши отношения с Марко, как я уже сказала, не заладились с самого начала. Он ужасно вел себя с нами. Мама винила в этом себя. Она считала себя плохой матерью. Думала, что причина в ней, в том, что она совершенно не умеет воспитывать детей. Эти мысли и довели ее. Любовь к мужчине здесь ни при чем.
— Почему она передумала?
— Когда в твою голову приходят мысли о самоубийстве, у тебя есть выбор: ты можешь прогнать их, а можешь оставить жить у тебя в голове. Если оставишь, то, скорей всего, они доведут тебя до действия. И если ты основательно решишься на это, то остановиться будет сложно. Я о том, что стоит только сделать петлю, голова окажется там сама собой — ты и не заметишь, как уже висишь. Но бывают случаи, когда ты просто не можешь. Ты уже настроен решительно, и у тебя уже все готово, но ты не сделаешь этого, потому что рядом есть те, о ком ты думаешь больше, чем о себе. Да, мы были причиной этих мыслей, но и мы же стали причиной их уничтожения. Это странно — люди доводят нас до крайних мер, люди же нас и спасают.
— Почему вы не навещаете ее?
— Раньше мы ходили к ней каждую неделю без исключений. Эта женщина наша мать, этого не изменить. Не наша вина в том, что она нас не помнит.
— Но она помнит Марко.
Ребекка опустила взгляд и на мгновение замолчала.
— Странные мы существа. Есть те, кто относятся к нам как к самому ценному, а мы в упор их не видим. Или видим, но значения не придаем. Почему-то мало кто ценит хорошее отношение. Чаще всего люди принимают это как должное. Я о том, что у каждого человека есть тот, за кого он переживает больше, чем за себя. Волнуется, беспокоится, заботится. Некоторые делают это молча. Некоторые кричат об этом: «Смотри, я здесь, и я сделаю все, лишь бы ты был счастлив, лишь бы тебя ничего не беспокоило. Я буду рядом, как бы плохо тебе ни было. Потому что я люблю тебя». Но как бы громко ты ни кричал об этом, тебя всегда переплюнут. И сделает это человек, которому все вокруг безразлично. Мы хотим внимания от тех, кому на нас наплевать. Мы делаем все, лишь бы о нас подумали, лишь бы о нас вспомнили. Чаще всего все силы тратятся на привлечение этого внимания. На то, чтобы принять его от других людей, времени нет. Мы думаем о тех, кто о нас даже не вспоминает.
— Какими были ее отношения с Марко?
— Такими и были. Он считал, что все вокруг ему должны, все чем-то обязаны. Он много требовал, но ничего не давал взамен. Его окутывали безумной любовью. Она и нас любила, и большего мы не заслуживали и не просили, если честно.
— Можем ли мы узнать, к чему такой допрос? — неожиданно заговорил Леонардо. — Моя сестра рассказывает вам достаточно личные вещи, но для чего вам это знать?
— Простите, если мы заходим слишком далеко в своих расспросах, — начала Ари. — Дело в том, что, кроме письма, мы нашли еще кое-что. На этот раз, мы думаем, это принадлежало Марко, ведь он увлекался черчением, как мы поняли.
— Черчением? — удивилась Ребекка. — Никогда не замечала его за этим занятием.
— Тогда кем же он был? — спросила Ари.
— Киномехаником. Всегда хотел быть архитектором, как ты, Ари, но стал киномехаником. Не позволяй никому забирать твою мечту, милая, иначе можно сойти с ума.
Мы снова переглянулись.
— Что вы нашли? — поинтересовался Леонардо.
Я неуверенно начала доставать из своего рюкзака мозаику, которую мы собрали. И протянула ее Ребекке.
— Что это?
— Мы думаем, это карта.
— Чего?
— Как мы поняли, города.
Брат с сестрой аккуратно разложили мозаику на столе, за которым мы не так давно пили чай.
— И это все? — спросила женщина. — Больше ничего не было?
— Вообще-то, еще коробка, в которой все это лежало, — ответила я и поставила ее на стол.
Леонардо взял ее в руки и с минуту внимательно изучал.
— Я помню эту вещь, Марко никогда и никому не показывал ее, но прятал очень ненадежно. Все, что я о ней знаю, так это то, что она появилась у него после того, как мама попыталась покончить с собой.
— Откуда она у него? — вопрос задала сестра.
— Очевидно, он сделал ее сам, — вмешалась Ари.
— Да, — согласился мужчина. — Я помню, как он выжигал эти странные точки, опять же я не должен был того видеть, но Марко не наделен особой внимательностью.
— Зачем? Что это вообще значит? Странная карта, странная коробка с какими-то точками. И всем этим занимался наш брат.
— Вы не замечали за ним ничего странного? — как на допросе спросила Ари.
— Милая моя, он и был странность.
— Наверное, это так, но…
— Постойте, — прервал ее Леонардо, — и все же я хочу объяснений с вашей стороны. Чего вы хотите этим добиться и зачем вам вообще все это надо?
На некоторое время мы погрузились в неловкое молчание. Говорить правду было сложно. Молчать еще сложнее. А врать бессмысленно.
Тогда я решила рассказать им все. Начиная от смерти Кэти до моих подозрений об убийстве. Упустила только момент с библиотекой и личные встречи с фантомом, о котором мне хотелось узнать не меньше, чем о Марко.
К моему удивлению, меня ни разу не перебили и слушали очень внимательно. Будто бы были согласны с моим мнением.
— Но ведь люди совершают самоубийства, как вы пришли к выводу, что на самом деле это не так? — после длительного рассказа спросила Ребекка.
— Это могут быть вынужденные самоубийства. То есть их могли заставить это делать.
— На протяжении веков?
— Допустим, — снова согласился Леонардо, — но при чем здесь Марко? Да, он был не лучшим человеком, но вряд ли он был способен на убийство.
— Мы не обвиняем его в убийствах, — пояснила Ари. — Мы считаем, что он мог знать больше, чем кто-либо другой.
— Как еще можно объяснить эту странную карту-мозаику, которую он составил? Отметины на коробке… Все это звучит странно, но ситуация слишком страшная, чтобы не обращать внимания на эту странность.
— Мы все понимаем. Но чем мы можем вам помочь?
— Помогите понять, что это значит. — Я указала на стол, где лежали странные вещи.
— Но я понятия не имею, что с этим делать. Что скажешь, Леонардо?
Мужчина обошел вокруг стола и встал позади сестры, так ему было удобнее рассматривать карту. Он смотрел на нее долго, изучающим взглядом. После снова взял крышку от коробки и начал крутить в руках. Мы молча наблюдали за ним.
— А что, если это как-то связано? — предположил он. — Рисунки на крышке и сама карта. Что, если перенести эти странные точки на саму карту? Вы пробовали?
Мы отрицательно покачали головой.
— Но мы же не можем сделать это так просто, наугад, — заметила сестра.
— Конечно, для этого нужно высчитывать масштабы и заниматься прочими очень важными вычислениями, которые не осилит просто любитель. Но что, если все же попытаться?
И он сел за стол, а карту с энтузиазмом пододвинул ближе к себе. Коробка все это время находилась у него в руках.
— Давайте посмотрим на карту повнимательнее. На ней отображено все от домов до деревьев, но самое, на мой взгляд, важное здесь это дороги. — Сказав это, он резко встал из-за стола и куда-то ушел. Мы с Ари молча наблюдали за тем, пока в это время Ребекка обновляла табак в трубке. Леонардо вернулся спустя некоторое время с красным маркером в руках. — Основной точкой будет центр, — продолжил он, — а что у нас в центре? Правильно, Александрийское имение.
После этих слов брата Ребекка фыркнула и отвела взгляд. Леонардо в это время отметил это место жирной точкой. После снова начал внимательно изучать крышку.
— Это место не отмечено. Но я думаю, лишним не будет.
Следующим шагом Леонардо начал вести линии от красной точки в разные стороны. Линии шли прямо по линиям дорог. За основу были взяты главные дороги. Леонардо проделывал эту работу очень качественно, как ювелир. Каждый миллиметр он сравнивал с линией на крышке, как будто что-то понимал и как будто они имели значение.
— Ребекка, принеси лист бумаги и ручку или карандаш, в общем, что найдешь. Ванесса, — обратился он ко мне. — А ты возьми этот листок и запиши все значимые здания города. Ари, помоги подруге.
Раздав указания, Леонардо снова принялся изучать карту. Мы с Ари начали писать все, что могли вспомнить. Библиотека, бесполезный музей, в котором не было ничего интересного, но тем не менее каждое лето мы посещали его, так же как оперный театр и школу. Мы вписывали туда все магазины, больницу, муниципальные здания и Александрийское сооружение.
Выполнив это задание, я протянула лист Леонардо. Он сосредоточенно пробежал глазами по листку и положил его напротив себя.
— Библиотека находится здесь, — говорил он, отмечая здание на карте. — Музей тут, театр вот тут.
Через некоторое время Леонардо нашел на карте местоположение каждого здания и отметил его красным крестиком.
— Подходит только дом, Александрийский дом, — разочарованно произнес он. — Все остальное находится намного дальше от указанного места. Не удивлюсь, если и он попал сюда случайно. В конце концов, это центр. Я промахнулся. Простите, я пытался, больше помочь ничем не могу.
— Надеюсь, хоть что-то полезное из нашего разговора вы взяли, — сказала Ребекка.
— Да, — произнесла Ари, вставая, — спасибо, что уделили нам время.
— И спасибо за чай, — добавила я.
— Надеюсь, у вас все получится и вы найдете то, что ищете, — пожелала нам Ребекка, когда мы были уже у дверей.
20
— Ты до сих пор считаешь их странными? — поинтересовалась Ари, когда мы уже шли в сторону ее дома.
— Возможно, они не самые простые люди в этом городе.
— Думаешь, они что-то скрывают?
— Возможно, недоговаривают. Но это не так важно. Они ничем не могут нам помочь.
В этот момент я почему-то почувствовала, что на мне лежит больше ответственности, чем на Ари. Все то, чем мы сейчас занимаемся, начала она, но я как будто бы была заинтересована в этом больше.
Я не представляла, что делать дальше. Мне не хотелось бросать начатое, хотелось идти до конца, узнать всю правду, какой бы она ни была. Но в то же время мне было страшно. Иногда я думала, что это глупо и бессмысленно. Что мы пытаемся найти, какая правда нам нужна и, главное, для чего?
Если вдруг мы узнаем то, чего, возможно, не знают другие, то что мы будем с этим делать? Если нам откроется какая-либо тайна, то куда мы с ней пойдем, к кому? Наверное, мы просто пытаемся удовлетворить интерес. Но вероятнее всего то, что мы просто хотим перестать бояться. И нет, мы ищем какие-то ответы не для того, чтобы использовать это в каких-то целях: нас все равно никто не послушает, и что бы от нас ни скрывалось, нам не поверят. Мы делаем это только для себя. Мы прикрываемся какой-то выдуманной целью, но на самом деле мы делаем это ради себя.
В городе происходит хаос, люди напуганы. Многие просто заперлись у себя дома и не выходят. Они перестали говорить, перестали друг друга слушать, не говоря уже о том, что слышать. Напряжение рвет тишину. Город замер в ожидании, люди затихли в страхе. И никто не в силах этого исправить.
Мы с Ари даже не пытаемся.
Мы напуганы не меньше. Роковой час настанет, и никто не может этого изменить. Мы тоже ждем, но параллельно с этим мы забиваем голову всем, чем можно. Мы выдумали игру и теперь пытаемся играть в нее, зная, что в любом случае выйдем из нее проигравшими. Ради чего мы это начали? Ради себя, и только.
21
— Нет, они определенно что-то скрывают, — сказала Ари, выдыхая клубы дыма. — А у меня кончаются сигареты, и мне это не нравится. — Она достала из кармана почти пустую пачку, а из нее две последние сигареты. — До вечера мне этого явно не хватит.
— Мы можем сходить тебе за сигаретами, — предложила я.
— Я чувствую отчаяние, — проговорила она, после чего сделала глубокую затяжку и задержала дым в легких на несколько секунд. — Завтра на глазах у нескольких сотен людей будет повешена невинная девочка, а мы ничего не можем сделать. Мы не можем ей помочь.
— Мы не можем помочь даже себе, Ари. К сожалению, наша жизнь нам не принадлежит.
— А кому она принадлежит? Тот, кто мучил людей столько времени, давно мертв, почему мы продолжаем это делать? Почему они продолжают делать это с нами?
— Они пытаются показать нам, что мы не можем противостоять системе. Мы родились в таких условиях, мы должны в них выживать. Но мы не должны. Мы никому ничего не должны. Мы люди, живые люди, — проговорила я с отчаянием в голосе.
— Попробуй. — Ари протянула мне сигарету. — Сделай пару затяжек.
— Зачем? — спросила я, но сигарету взяла.
Ари пожала плечами.
Я поднесла зажженную сигарету к губам и сделала вдох, после чего закашляла.
— Ты даже не затянулась, — улыбнулась Ари.
— Это же неприятно.
— Что?
— Вдыхать этот дым. — Я протянула сигарету ей обратно.
— Возможно.
— И все-таки почему не бросишь?
— Не хочу.
— Или все же не можешь?
— Могу, но не вижу смысла. А теперь пойдем в магазин, мне нужна еще пачка.
22
Погода стояла по-летнему теплая. Дождливый август продолжал лить, но никому до этого уже не было никакого дела. Я ненавидела запах мокрого асфальта, но обожала запах сырой земли, поэтому наслаждалась дорогой.
Мне нравилось, как в перерывах блестели крыши домов — когда дождь переставал, они были залиты лучами солнца. Золотые капли воды скатывались на холодную землю. Это было прекрасно. Особенно мое сердце замирало, когда с какой-то части неба дождь безжалостно обливал меня, а с другой стороны все было залито палитрой переливающихся красок заката. В эти минуты мне было наплевать на то, что я промокла до нитки, я смотрела лишь туда, где горели дома.
Ари докуривала последнюю сигарету. Она плавно выдыхала дым, отравляя ароматы лета. Но в эти моменты она была прекрасна, как закат. Глядя на нее, я думала о том, как хорошо, что она есть. И намного лучше то, что она есть у меня.
На мгновение я почувствовала себя счастливой. Но это мгновение оказалось слишком мимолетным.
— Привет.
Он сказал лишь одно слово, а у меня внутри уже все перевернулось.
— Привет, Стен, — ответила ему Ари. Но он не обратил на нее никакого внимания. Он прожигал меня взглядом, будто вокруг больше никого не было.
Он стоял перед нами в ободранных джинсах и потертой куртке фиолетового цвета. В руках Стен держал канистру, наполовину чем-то наполненную.
— Куда вы идете? — наивно спросил он.
— Твое какое дело? — резко бросила я.
— Ванесса, бери пример с подружки, она даже поздоровалась со мной в отличие от тебя.
— Мы не друзья.
— Но и не враги, — уточнил он. — Мы играем на одной стороне.
— Пошел ты, — сказала я и хотела пойти дальше, больше не обращая внимания на этого психа, но он схватил меня за руку. Я не успела ничего возразить, как он тут же отпустил меня и снова встал на свое место, будто бы ничего не было.
— Вам не интересно, что у меня в канистре? В ней бензин. Может быть, вы угадаете, что я хочу сделать? Я сожгу вон тот дом. — Он указал на здание, находящееся в трехстах метрах от нас.
Не дожидаясь никаких комментариев по поводу своих намерений, Стен довольно жутко улыбнулся и пошел к своей цели.
— Это же дом Прайсов, — проговорила Ари.
Здание, которое собирался спалить Стен, имело некую особенность. Оно имело полную неприкосновенность. Кроме того, к нему даже нельзя было подходить ближе чем на пятьдесят метров. Вообще, такая необходимость вряд ли могла у кого-то появиться, но на всякий случай все знали, что этого делать нельзя.
Это здание было не единственным. Сооружений с такой особенностью было больше сотни, раскиданных по всему городу. Это был один из желтых домов. По сути, это никому не нужное, полуразваленное, местами сгнившее место, которое не представляет собой никакой ценности. Но тем не менее обходить его надо стороной. Все так и делали. Все более-менее разумные люди.
Мистер и миссис Прайс вместе с двумя своими детьми жили в этом доме в девятнадцатом веке. Жили до тех пор, пока мистер Прайс не совершил ошибку, за которую и была наказана вся его семья. По причине чего доступ к их дому был закрыт. Хочется отдать должное строителям этого здания. Оно стоит уже два века и до сих пор цело. Хотя если подойти к нему с обычной бейсбольной битой и ударить по жизненно важным местам пару раз, то оно не устоит. А значит, строители были плохие. Хотя не мне судить, я в этом ничего не понимаю.
Стен был полон решимости. Он не смотрел по сторонам, не оглядывался назад. Он смотрел только на свою цель, только на этот несчастный дом, судьба которого была предопределена одним психом.
Мы с Ари стояли и смотрели ему вслед. Мы даже не думали его останавливать — напротив, мне было интересно, сможет ли он.
Я не думаю, что в планах Стена было именно это здание. Просто оно находилось ближе других, а он явно хотел доказать нам, что он не слабак и может сделать это. Даже несмотря на то, что это не несет в себе никакого смысла.
Здание стояло на не самой безлюдной улице. В любой момент кто-то мог пройти мимо, выйти из дома или просто наблюдать из окна. Тогда мне стало интересно, остановит ли его кто-то, или все будут делать вид, что ничего не происходит. Я стала вспоминать подобные случаи в истории. Ничего не приходило в голову. За все время существования города я не помню, чтобы кто-то пытался сделать что-то подобное.
— Вчера мы проникли в библиотеку, нашли какой-то странный ключ, открыли какие-то странные двери, а сегодня Стен пытается сжечь дом, который, по сути, не имеет права трогать. Что будет дальше? — рассуждала вслух Ари.
— Вряд ли дальше будет лучше, — сказала вслух свои мысли я.
— Сомневаюсь, что у него что-то получится. Вода уже насквозь пропитала каждую щепку, поджечь это будет непросто, даже с бензином.
Только когда Стен уже стоял у входа в дом, он обернулся и посмотрел на нас. Даже издалека я видела его ужасную ухмылку. Мы видели, как он снимает крышку с канистры и обливает крыльцо бензином. Вслед за этим он облил двери и окна. На этом вещество кончилось. Оставалось только поднести спичку, и дело сделано, но Стен почему-то медлил. Он подошел к одному из окон и выбил последние остатки стекла, после чего простым движением проник внутрь. Мгновение — и он скрылся внутри здания.
Это действие нам было непонятно. Зачем сначала обливать все бензином, а после пробираться внутрь? Неужели он хочет сжечь сам себя? Я не уверена, что это лучший способ самоубийства.
— И что? — спросила Ари, вряд ли обращаясь ко мне.
— А ты думала, он сделает это? — Честно говоря, я сама надеялась на то, что он сделает это. Но он заставил меня разочароваться. — Пойдем, тебе нужны сигареты.
Мы не стали ждать, когда что-либо произойдет, и пошли туда, куда направлялись изначально.
23
— Почему сигареты стоят так дорого? — возмутилась Ари и достала из пачки одну.
Она хотела сказать еще что-то, но замерла, зажав в губах неподожженную сигарету.
Какая-то часть города была окутана дымом. Мы прекрасно понимали, откуда он идет, но не думали, что это произойдет так быстро.
Мы не слышали сигналов сирен, не слышали криков людей. Никто не пытался поднять тревогу. Не могло же быть такого, чтобы никто не видел расползающегося дыма. Я посмотрела по сторонам. Где-то вдалеке начали останавливаться люди, кто-то выходил из домов, кто-то смотрел из окон.
— Какой ужас. Что это? — послышался голос позади нас. Хозяйка магазина тоже вышла посмотреть на столб дыма.
Мы с Ари молча наблюдали за тем, с каким удивлением все смотрят в небо. Но никто ничего не делал. Всем было просто интересно.
— Стоит ли идти туда? — шепнула мне Ари.
— Не думаю, — спокойно сказала я.
Стен сделал то, чего никто никогда не делал. Он пошел против правил. Он сделал это. Он переступил черту. Мое отношение к нему не изменилось, я до сих пор ненавижу его. Но теперь мне интересно только то, что сделают в свою очередь с ним. Какое наказание заслужил он?
— Знаете, что мне не нравится в этом месяце? — Он возник из ниоткуда, впрочем, как и всегда. Я не отреагировала на него никак, а вот Ари вздрогнула. — Эти чертовы постоянные дожди. Из-за них сегодня у меня возникли трудности.
— Зачем? — спросила у него Ари.
— Захотел, — просто ответил он, после развернулся и ушел.
24
Родители, никогда не интересующиеся существованием своей дочери, неожиданно решили позвонить ей и позвать на семейный обед. Ари никогда не ела за одним столом с родителями, и причина в этом была лишь одна — их никогда не было дома. Поэтому звонок от родителей с такой просьбой был очень странным, если не подозрительным.
Ари оставила меня одну.
Дым становился сильнее. Он достиг того самого момента, когда не обратить на него внимания было невозможно. Полгорода сошлись там, где совсем недавно стояли мы с Ари. И вот я вернулась обратно.
К моему удивлению, людей здесь собралось достаточно. Все взволнованно обсуждали происходящее. Кто-то до сих пор закрывал рот от удивления. Кто-то прикрывал нос оттого, что подошел слишком близко. Но никто не стремился тушить. Ведь, по сути, никому нет дела до того, что горит. Единственное, что могло волновать собравшихся здесь людей, так это то, не разойдется ли огонь дальше на их дома. Их даже не волновало, кто же это сделал.
В толпе зевак я увидела Елену. В руках у нее была бутылка алкоголя. Она выглядела очень плохо. Опухшее лицо, синяки под глазами. Волосы были растрепанными и грязными, одежда растянутой. Недолго думая, я решила подойти к ней.
— Какое шоу они устроили, — сказала она, когда я оказалась рядом.
— Как вы себя чувствуете?
— Если я скажу, что хорошо, — совру, если скажу, что плохо, тоже совру. Значит, ответ — никак.
— Что в бутылке?
— Вода. С водкой, — добавила она. — Как твои дела, Ванесса?
— Я не знаю. Мне кажется, как будто бы все это не по-настоящему.
— Что именно?
— Все это. Эти правила, этот пожар, эти люди. Все, что нас окружает.
— Мы сами придумываем себе жизнь.
— Что это значит?
— Знаешь, в каких бы условиях человек ни находился, он всегда может все исправить. Представь себе птицу в клетке. Когда ее кормят или дают воду, клетку, как правило, открывают. Или хотя бы когда убирают в ее доме, клетку надо открыть, иначе это доставит большие неудобства — в первую очередь тому, кто убирает. Так вот, когда клетка открыта, есть шанс вылететь. А если открыто окно, то можно вылететь туда, где тебя точно никто не поймает.
— А если оно закрыто?
— Надо уметь ждать. Оно откроется рано или поздно. Но проблема в другом. Сможешь ли ты выжить в этих условиях? Сможешь ли ты принять эту свободу? Далеко не всем удается переступить через себя, выйти из зоны комфорта.
— Комфорта?
— Да, нас заставили так жить. Никто не спрашивал, хотим мы этого или нет. Никто не спрашивал, хотим ли мы рождаться. Но мы родились, мы тут, мы живы. И мы привыкли к этому. Это наша зона комфорта, и по-другому мы не умеем, потому что другого мы не знаем. Обещай мне, Ванесса, что при первой возможности ты исправишь это.
— Боюсь, это невозможно. Никто не может выбраться за границы Долины.
— Не надо пытаться выбраться за ее границы, надо пытаться их уничтожить. Тогда ты сможешь дать свободу не только себе, но и другим.
Мы говорили обо всем этом так просто, как будто эта тема была не запрещенной. Как будто если бы ее случайно услышал не тот человек, то нам ничего бы не было.
Мы говорили о свободе. О границах и запретах. Мы говорили о мире, в котором существуем и будем существовать до тех пор, пока кто-то это не изменит. Но никто этого не изменит.
— Я бы могла пустить себе пулю в лоб, — продолжала она. — Но будет ли это свободой? Я сомневаюсь. Я понимаю, что на этом мои проблемы не закончатся, а возможно, их станет только больше.
— После смерти нет проблем. После смерти наступает тишина и покой и больше ничего не тревожит.
— Говоришь так, как будто уже умирала. Скажи, Ванесса, ты веришь в существование рая и ада?
— Я верю в то, что хороший человек должен быть в покое, а плохой должен быть наказан.
— Я спрошу по-другому. Если у хорошего человека жизнь состоит из сплошной черной полосы, он заслуживает рая?
— Да.
— Почему?
— Он страдает, но при этом не изменяет себе и продолжает быть хорошим человеком. Он заслуживает счастья.
— Умереть, по-твоему, это счастье?
— Если после этого закончатся твои страдания, то, думаю, да.
— Ты говоришь о суициде? Если твоя жизнь состоит из сплошной черной полосы, при этом судьбой тебе предписано жить девяносто лет, но тебе всего шестнадцать… Что делать?
Этот вопрос привел меня в ступор. И некоторое время я молча смотрела в глаза этой бедной женщины, не зная, что сказать. Я никогда не считала самоубийство выходом, и вообще я была против этого. Я хотела сказать, что жизнь человека не может полностью состоять из черной полосы, это невозможно, но понимала, что разговор совсем не об этом. Я должна была дать другой ответ.
— Надо ждать. Всегда надо ждать. Надо уметь это делать. Понимаешь? Если невозможно жить, то надо ждать. Скоро все может измениться. Судьба изменит свое решение, и ты будешь счастлив. Она решит, что с тебя хватит, и сделает тебе подарок. А что касается смерти, то она придет к тебе рано или поздно. Все мы знаем, что это неизбежно. Но есть такие люди, которых от проблем может спасти только смерть. Смерть в естественном своем виде. Когда ты умер, а не убил себя. Умереть можно даже от болезни или погибнуть в автокатастрофе. Но не от самоубийства.
— Почему?
— Когда человек решается на самоубийство, он решает избавить окружающих людей от себя, а не себя от проблем. Допустим, при жизни тебя мучает одиночество. Твое сердце разбито, любимый человек растоптал твои чувства, поставил на колени. Твои родители наркоманы. В итоге ты и сам решаешь подсесть. У тебя появляется зависимость, проблемы нарастают как снежный ком. От тебя начинают отворачиваться друзья, ты лишаешь себя каких-то моральных принципов. Ты становишься аморальным. В твоей жизни все идет наперекосяк. Никто тебя не любит, не ценит, не уважает. Ты оттолкнул от себя всех и остался один. Никому ты не нужен. Тогда ты решаешь надеть петлю на шею. Таким образом ты думаешь лишить себя всех этих проблем. Но ты лишь думаешь, что так будет. На самом же деле все совсем по-другому. Ты сказала, что после смерти человек попадает в тихое, спокойное место. А теперь представь. Человек, которого я тебе только что описала, попадает в место, которое описала ты, — место, где покой. Как ты думаешь, что будет?
— Он успокоится.
— А дальше? Что с ним будет дальше?
— Я не знаю.
— Возможно, в первое время он действительно успокоится. По его телу будет растекаться приятное ощущение беззаботности. Возможно, он даже почувствует что-то вроде счастья. Но это лишь начало. Постепенно в твою голову будут возвращаться воспоминания о том, что было. Ты вспомнишь о своей несчастной любви, о своих отношениях с родителями, о друзьях и зависимости.
— И это будет мучить тебя?
— Нет. Не это. Следом за этими воспоминаниями тебе придут ответы. Один в своей тихой, спокойной обстановке ты будешь думать о том, как это можно было решить. Ты будешь думать о том, что мог бы влюбиться снова, и на этот раз все могло быть по-другому, стоило тебе только довериться. Ты мог бы избавиться от зависимости, стать чистым. Ты мог бы изменить своих родителей, измениться сам. Вернуть друзей. Вернуть себе нормальную жизнь. Ты будешь сидеть и думать только о том, чего не сделал, но мог. Но сейчас уже ничего не изменить, ты умер. Тебе уже ничего не вернуть. Ты упустил свой шанс. Эти мысли будут съедать тебя. Ты захочешь все вернуть, но это невозможно. Ты сделал это с собой. И никто тебе в этом не поможет. Даже ты сам уже ничего не можешь сделать. Ты будешь мучиться, но кто в этом виноват? Только ты. Ты мог бы жить, но ты выбрал умереть и мучиться, зная, что все можно было исправить. Зная, что все могло быть по-другому.
Слова Елены приглушались из-за падающего дома, который разваливался у нас на глазах. Уже не было возможности спасти его. Огонь добрался до всех, даже самых недоступных мест. Он уничтожал здание, окутывал пламенем все вокруг. А люди смотрели на это, как неисправимые пироманы. Через несколько часов останется только лишь пепел. Люди разойдутся, и никому уже не будет дела, что сгорел какой-то дом какой-то семьи, которая жила здесь три века назад.
— Поэтому, если хочешь умереть, жди, когда смерть сама придет к тебе. Хочешь продлить свои мучения навечно — иди и пусти себе пулю в лоб.
Я хотела спросить, откуда она все это знает. Ведь о существовании жизни после смерти не знает никто и ничего, а она говорила об этом, словно уже сама умирала. Я не стала ей ничего говорить. Я лишь молча смотрела на нее, переводя взгляд с ее уставших глаз на бутылку, что она держала. В ней и был ответ на мой вопрос.
Люди могут умереть и при жизни. Человек может ходить по земле, работать, заниматься чем-то другим, помимо этого. Просто существовать, но не жить. Внутри он может быть давно мертв. Чаще всего это люди с зависимостями. От безнадежности они начали убивать себя. Они наплевали на свою жизнь. У них начали появляться проблемы, и вместо того, чтобы решать их, они подсели, неважно на что. Каждый раз, приходя домой или открывая глаза, они что-то употребляют, не думая о последствиях. Они напиваются до беспамятства или курят до состояния невменяемости. Неважно. Протрезвев, они вспоминают о реальной жизни, о проблемах, о том, как им тяжело. От этого они напиваются снова. И так каждый раз.
Люди умирают; одни физически и безвозвратно, другие могут быть убиты морально. Жизнь очень непростая штука, кроме того, очень сложная. Человек не менее сложный, но он слабее — это значит, его легче сломить. Людям тяжело принимать все удары, они считают, что не справятся и в любом случае их ждет летальный исход, поэтому и начинают заранее. Убитые, они прощаются с жизнью, осознавая, что все еще можно изменить. Но они не пользуются этим шансом: не хотят, не умеют или считают, что эти попытки станут очередным провалом. Или же думают, что стоит им только начать что-то делать, жизнь снова начнет совать палки в колеса и они снова упадут, на этот раз безвозвратно.
— Знаешь, чего я сейчас хочу больше всего? — спросила она меня.
— Чего?
— Выкинуть эту чертову бутылку в этот чертов огонь. Подлить масла.
С этими словами она сделала несколько глотков и пошла прямо в эпицентр, где людей было уже не протолкнуться.
25
Тридцать лет мы жили спокойно, не происходило никаких событий. Все вообще шло своим чередом, и ничего не предвещало каких-либо изменений. Но в один момент все перевернулось. Начали происходить вещи, которых никто не мог предсказать. И что-то подсказывает мне, что даже сама Кэтрин Петш не знала, что ее ждет.
Я стояла напротив церкви, где все еще разлагалось тело девушки.
Почему Стен не стал поджигать это место? Может, это сделать мне? Наверное, к такому поджогу никто не будет равнодушен.
Я достала из кармана зажигалку, которую оставила у меня Ари. Повертев в руках, я повернула колесико, и в моих руках зажглась искра.
Дождь стихал, но у меня все равно не было шансов.
— Что я делаю? — прошептала я и убрала зажигалку обратно.
Я присела на корточки и закрыла голову руками. Из моих глаз текли слезы. За все время я ни разу не давала волю эмоциям. Разумнее было бы делать это у себя в комнате — в месте, где, я уверена, меня никто не увидит. Здесь тоже никого не было, но поступок был явно неразумный. В конце концов я полностью опустилась на землю и просидела так около получаса.
Я плакала. В какие-то моменты я рыдала и билась в истерике. Моя одежда была грязной от сырой земли. Руки тоже испачканы. Но мне не было до этого дела. Мне было плохо. Я думала не о себе, а о других. Я даже не знаю, о ком именно. Мои мысли занимали люди — кем они были, кто они были, я не знаю. Наверное, это были те, кто ходили по этой земле несколько веков назад. Те, что построили эту церковь. Те, что видели тирана своими глазами и подчинялись ему. Я лила слезы за всех, кого он мучил. Я не злилась, не ненавидела все вокруг, мне просто было жалко. Мне было жалко людей, которые строили этот город. Тем более было жалко тех, кто в нем существовал.
26
Я обыскала все карманы, но не нашла телефона. Часов у меня никогда не было, поэтому я понятия не имела, сколько времени. Наверное, не позднее шести часов. Впрочем, какая разница.
Более-менее успокоившись, я решила, что хватит сидеть в грязи и лить слезы. Тогда я встала и решила, что лучше будет дойти до Ари. Хотя бы пройти мимо ее дома. У меня было очень плохое предчувствие, как будто что-то должно случиться. И естественно, что в первую очередь я подумала о ней. Весь этот обед в компании родителей и без того мне показался подозрительным. А если вдруг у нее что-то случится, она не сможет мне даже позвонить, ведь я понятия не имею, где мой телефон.
От церкви до ее дома иди около сорока минут. Для человека, который привык сидеть дома, это немало. Но я не могла не пойти, слишком сильным было странное тревожное чувство.
Я прошла уже достаточно — наверное, почти половину. Ориентиром для меня стал тот самый дом. Я могла обойти улицу, на которой он находится, могла пойти другим путем, который если не такой же, то, наверное, даже короче. Но я пошла этим. Если честно, я изначально об этом даже не задумывалась. Мне было совершенно все равно, каким путем идти. Я просто шла и даже не смотрела по сторонам. Но на этот дом не надо даже смотреть, чтобы почувствовать его.
Я именно чувствовала его. Меня пробила дрожь, как будто бы стало намного холоднее, кроме того, мрачнее. Я еще не подняла глаза, но уже видела его перед собой.
Мной как будто бы кто-то управлял. Я замерла и была уже не в силах идти дальше.
Здесь все началось, здесь все и должно закончиться. Эти слова возникли в моей голове из ниоткуда. Как будто кто-то прошептал мне их прямо у самого уха.
Я чувствовала не только дом. Я всем телом ощущала его присутствие. Я знала: если я обернусь, он будет рядом. Он стоит позади меня.
— Зачем я здесь? — дрожащим, но не от испуга, голосом спросила я.
— Потому что ты сама этого хочешь, — ответил мне спокойный, но очень мрачный голос.
— Я не хочу быть здесь.
— Ты хочешь найти ответы. Они здесь.
— Что ты со мной делаешь?
— Ничего.
— Добровольно я бы сюда не пошла.
— Ты же хочешь узнать, что случилось с твоей знакомой.
— Кэтрин, — зачем-то я прошептала ее имя. — Она покончила жизнь самоубийством.
— Нет.
Внутри меня все оборвалось. Последнее слово звучало тише, но убедительнее. Несколько секунд я провела в молчании, не в силах сказать что-либо. На мгновение я подумала, что и вовсе лишилась дара речи.
«Нет, — проносилось у меня в голове. — Нет». Это слово словно удар молота билось у меня в голове.
Он знает. Он все знает.
Это он убил Кэтрин. Это был он.
— Это ты сделал, — прошептала я. — Ты убийца.
— Нет. Она сделала все сама.
Наверное, я просто была в шоке и не могла разобрать того, что он пытается мне сказать. Это было не самоубийство, но она сделала все сама. Звучит как признание сумасшедшего. Он и есть сумасшедший. А может, это я? А может, мне вообще все это кажется? Может, и вовсе не существует всех этих самоубийств. И Александра никогда не существовало. Может, и города этого нет.
Безумие. Бред.
А если я права и он действительно убийца? Сейчас он стоит рядом со мной, пытается разговорить меня. Это значит, я следующая.
— Ты сделаешь со мной то же, что и с ней?
Я была сама на себя не похожа. Я говорила не своими словами. В голове были не мои мысли. На мгновение я словно стала другим человеком. Странное чувство и до жути пугающее.
— Прежде чем делать с тобой что-то, я хочу, чтобы ты узнала то, чего не знает никто из живущих в этом городе.
— А те, что знают. Что с ними? Ты убил их? Ты рассказываешь свои секреты людям, а потом убиваешь их?
— Это их выбор.
— Умереть? Они сами тебя об этом просят?
— Я не убил ни одну живую душу на этой земле, — сказал он так, что по моему телу побежали мурашки. — Я всегда предоставлял выбор, а они делали неверный.
— Сейчас ты предоставишь его мне? В случае ошибки ты уб… я умру?
— В любом случае казни ты не увидишь. Каким бы ни был твой выбор.
Я не доживу до следующего вечера.
Внутри все похолодело. Мне стало трудно дышать. Ком стоял в горле. Слезы подбирались все ближе. В тот момент я не думала о том, что могу больше не увидеть семью. Единственной, о ком я думала, была Ари. Мне казалось, что сейчас я нужна ей, как никогда раньше. Я должна быть с ней, иначе может произойти непоправимое.
— Чего ты от меня хочешь? — едва слышно проговорила я.
Все это время я смотрела прямо перед собой, ни разу так и не обернувшись на своего собеседника. Мне как будто бы стало все равно на последствия. Я представляла, что говорю с убийцей, от которого мне не сбежать. Я словно попала в ловушку, из которой мне не выбраться.
— Ты можешь уйти, а можешь остаться. Я всем предоставляю выбор.
Всем. За тридцать лет в городе не было ни одного убийства, ни одного самоубийства. Все люди умирали естественной смертью.
— Я остаюсь.
— Сейчас ты должна войти внутрь.
Я не удивилась. Наверное, я даже была убеждена, что так и будет.
Меня била дрожь при одной лишь мысли об этом месте. Мое сердце замирало каждый раз, когда я проходила мимо. Сейчас я должна была войти внутрь.
Мне было страшно. Мне было очень страшно.
Я стояла на асфальте. Стоило мне сделать несколько шагов вперед, как мои ноги очутились бы в мерзкой слякоти. Дождь начал лить как из ведра. Наверное, это хорошо, ведь тогда будет не видно моих следов и никто не узнает, что я вообще здесь была. Но это все мелочи, отговорки. Я не хотела идти туда не из-за грязи под ногами. Около часу назад я в буквальном смысле сидела в луже. И мне было совершенно плевать на то, что меня кто-то может увидеть. Я боялась совершенно не этого. Я боялась самого дома.
27
Александрийское кладбище. Александрийская камера пыток. Чистилище. Девятый круг ада. Неважно, кто и какое название давал этому месту. Все они были правы.
Это здание готического стиля было построено незадолго до рождения Александра. Строилось оно для одного из любимцев семьи, друга и верного помощника. Человека по имени Гарий Аарон.
Из истории об этом человеке известно мало. Только то, что Гарий с самого начал помогал семье. Он имел образование инженера, прекрасно вел строительное дело и обладал организаторскими способностями. Ему подчинялись все, кто имел то или иное отношение к постройке города. В его руках не было власти, но он владел даром убеждения — это сыграло немалую роль в его деле.
Об остальном история умалчивает. По крайней мере, официальные факты, которые диктуют в школах, больше ни о чем не говорят.
Гарий Аарон был высоким, худощавым мужчиной. Он всегда носил строгие костюмы, а внизу под пиджаком была белая рубашка. Под носом, словно щетка, у него росли усы, а черные густые волосы он разделял на две половины. Лицо у него было вытянутое. Длинный нос и впалые щеки. Никаких скул, именно впалые щеки, как у людей, измученных стрессом.
Я видела его портрет в школьном музее, куда особо никого не водили. Я зашла туда лишь однажды, и то по ошибке. Первое, что я там увидела, был портрет Гария Аарона. Причем, как говорят, это был его автопортрет. Именно его облик я запомнила из-за маленьких черных глаз, которые смотрели на меня. Но от этого взгляда меня не бросало в дрожь. Мне, наоборот, хотелось смотреть в эти глаза, хоть они и были мне неприятны, и попытаться догадаться, что стало с этим человеком.
Семья были не самые милосердные люди. Их позиция основывалась на жестоком обращении с подчиненными, а в подчинении у них находился целый город. Никому не нравилась их политика, никто не разделял их мнения. Но многие могли найти им оправдание.
Семья ввела жесткие законы и наказания за их несоблюдение. Все это для дисциплины. Город находился на раннем или, лучше сказать, на начальном этапе своего развития. Архитектура строилась, территория расширялась, демографический рост ускорялся. Они были как короли, как хозяева, владельцы. В их руках была сосредоточена власть, они считали город своим, и никто не мог с ними поспорить. Люди считали, что такое отношение преобладает только сейчас, потому что сейчас и нужна эта «дисциплина». Ведь если правители будут слишком милосердны, то работа будет не такой продуктивной, или, еще хуже, она просто встанет, и ничего не будет развиваться. Не все, но многие считали, что такое отношение временное и, как только город разовьется достаточно и не будет требовать «жесткой руки», атмосфера в городе изменится.
Когда у семьи родился сын, город ликовал. Госпожа всю себя посвятила воспитанию долгожданного сына. Господин стал менее требователен. Город «праздновал» до тех пор, пока малышу не исполнилось пять лет.
В этом возрасте мальчику впервые показали город вместе с его жителями. Когда Александра вели по городу, ему все хлопали и кланялись в ноги всей его семье. Они принимали его как освободителя. До его рождения они работали до потери пульса и делали только то, что им велят. За пять лет их положение успело поменяться. Люди ощутили малую долю свободы и поняли, что имеют на нее права. Сейчас они хотели сохранить ее и отчего-то были уверены, что мальчик поможет им в этом.
За все время, пока мальчика показывали людям, он ни разу не улыбнулся. А придя домой, сообщил родителям, что не желает больше устраивать ничего подобного, потому что ему противны измученные и неприятно пахнущие люди. Кроме того, он не хочет, чтобы они так громко смеялись и вообще показывали свою радость. Александр обосновал это тем, что в городе должно быть спокойно, для того чтобы его отцу никто не мешал думать. Мальчик считал, что такой шум мешает его семье вести важные для государства дела. Хозяин может что-нибудь напутать, а эта ошибка может привести к проблемам, следовательно, проблемы будут у народа.
— Конечно, я еще недостаточно взрослый для того, чтобы рассуждать на такие темы. Но в данном случае я в первую очередь думаю о людях. Я пытаюсь уберечь их от бед. А значит, пусть они больше ничего не празднуют. Излишняя радость не идет им во благо.
В этот же день вышел закон, который нес в себе запреты на все масштабные праздники, которые предполагали сбор людей на улице и большой пир. Разрешались только небольшие вечера в кругу семьи, но так, чтобы об этом никто не знал. И выходить за пределы дома никому из празднующих не разрешалось.
Семья не совсем понимала и разделяла такую рекомендацию сына. Но тем не менее родители сделали так, как он хотел, и даже разрешили ему подписать бумагу, на которой указ был написан. Роспись сына стояла рядом с отцом. Они считали, что поступают правильно, позволяя сыну вмешиваться в государственные дела. Тогда он поймет, что и его голос значим, и к его мнению тоже прислушиваются. Они считали, что таким образом воспитывают в нем самостоятельного человека, который станет великим правителем и поднимет этот город выше, чем это смогли сделать родители. Уже тогда они гордились своим сыном.
Мальчик был доволен, что его совет приняли таким образом. Но он не показывал своей радости, его лицо было непроницаемым. В тот день, когда по его рекомендации издали первый указ, он в последний раз взял в руки игрушку. Он решил, что его родители не способны вести государственные дела самостоятельно, а значит, ему придется взять всю ответственность на себя.
С такими размышлениями пятилетний мальчик лег в свою постель и заснул крепким сном.
Александр был единственным ребенком в семье. Он был самым долгожданным и важным человеком. Но в планах он не должен был быть один. Когда мальчику было восемь, он услышал, как родители говорили о том, что в семье должно быть прибавление. И это должен быть не один ребенок, а как минимум четыре. Пол неважен, главное, чтобы мальчик был не один.
Эта новость совершенно не понравилась Александру. С тех пор он стал следить за родителями и за процессом зачатия его будущих братьев или сестер. Но как бы мерзко это ни звучало, мальчик не стоял и не наблюдал. Ему совершенно неважно было то, как они это делают и какие звуки издают. Ему достаточно было знать, в какое время это происходит.
Каждое утро после очередной ночи его родителей Александр приносил матери воду, в которой было подмешано что-то вроде противозачаточного. Где маленький мальчик мог это взять или у кого, никто не знает. Кроме того, многие до сих пор удивляются, откуда в то время был такой аналог. Возможно, и удивляться тут нечему, но тем не менее мальчик делал это всякий раз, как будто это вещество было нескончаемым.
Естественно, его родители очень переживали из-за того, что у них ничего не получается. Они хотели детей так же, как когда-то хотели Александра. Дети словно были смыслом их жизни.
Со своей бедой они пришли к близкому другу семьи Гарию Аарону. Мужчина всеми силами пытался помочь семье с этой проблемой. Искал врачей и необходимые медикаменты. Он делал все возможное и невозможное, пока однажды не увидел мальчика, который стоял с каменным лицом у родительской спальни.
Гарию Аарону сразу не понравилось это действие ребенка, тогда он решил понаблюдать за ним. Утром он увидел, как маленький Александр приносит матери стакан с водой и настойчиво ждет до тех пор, пока она не опустошит его весь.
Подобное наблюдение за ребенком велось в течение нескольких недель — этого времени хватило для того, чтобы понять, по каким дням он ведет себя так странно и с чем это связано. После он пришел к выводу, что именно из-за него госпожа не может иметь детей.
Гарий Аарон не побоялся идти к господам с подобной новостью. Он рассказал им обо всех своих наблюдениях. О том, что каждый раз после ночи, которую они проводят вместе, мальчик добавляет определенное вещество в воду матери (он даже сказал его название), а та благополучно его выпивает. Гарий хотел сказать, что подобное происходит уже в течение года, с тех самых пор, когда они решили завести хотя бы второго ребенка. Он хотел сказать об этом с целью упрекнуть столь невнимательных родителей, но промолчал.
Господа слушали его внимательно и ни разу не перебили. Несмотря на то что они верили каждому его слову, реакции никакой не было. Все, что сказала госпожа, было: «Если наш мальчик не хочет иметь братьев и сестер, то так тому и быть».
— Мы больше не будем спать вместе, — сообщила она своему мужу.
При выходе из гостиной Гарий Аарон столкнулся с Александром, который все это время стоял за приоткрытой дверью и слышал каждое сказанное им слово. Тогда мальчик показался ему очень жутким. Гарий обошел его, не сказав ни слова. А в глубине души он поражался тому, как ребенок смог открыть двери незаметно даже для него самого.
Конечно, родители безумно любили своего единственного сына и старались во всем ему угодить. Чувства были сильнее разума, поэтому по большей части все делали так, как хочет мальчик. Но, вопреки его ожиданиям, до государственных дел его не допускали. К его словам по-прежнему прислушивались. Иной раз их даже записывали, так что создали целую книгу преобразований.
Маленькому Александру не нравилось, что родители перестали воспринимать его мысли всерьез. Они кормили его обещаниями о том, что в скором времени придуманные им законы вступят в силу. Мальчик ждал с нетерпением, когда все дома перестроят в деревянные, для того чтобы в случае эпидемии стоило только зажечь спичку, и город вместе с его жителями сгорел бы дотла. Он ждал, когда вокруг города выроют большой ров и сделают так, чтобы в него затекла река. Таким образом он хотел огородить город от эпидемий внешне. Ведь если в городе не будет чужаков, то и страшный вирус к ним не проберется. И кроме того, если его собственный город будет гореть, то огонь не распространится дальше. Таким образом он спасет соседние города от пожара, а свой народ от страшной беды.
Он считал, что все делает правильно. Когда в его голову приходили все эти идеи о преобразовании, он искренне верил, что они нужны людям, что так для них будет лучше.
В том, что родители больше не делают все так, как хочет мальчик, виновным Александр считал Гария Аарона. Он возненавидел его с тех пор, как понял, что он пытался открыть глаза родителям на то, что их любящий сын способен кому-то навредить и делал это с собственной матерью. Кроме того, Александр несколько раз лично слышал о том, что Гарий говорит о его новых идеях.
— Ваш сын невероятно жестокий мальчик, — говорил Гарий. — Его идеи безумны. Ему нет и десяти лет, а он уже пытается подчинить себе целый город. Его методы ужасны. Он придумывает ужасные казни даже за самые мелкие проступки. Этот человек не должен править, он разрушит все, что вы так долго и усердно строили. Люди будут его бояться.
Несмотря на ненависть Александра к Гарию Аарону, семья отстроила своему другу самый шикарный особняк в городе. По размерам он уступал только их дому. Но Гарий прожил там недолго. Как только власть перешла в руки Александра, а это случилось, когда мальчику было четырнадцать лет, особняк Гария стал камерой пыток.
Именно в тот момент Александр разработал закон, благодаря которому город и получил свое название — Долина Бессмертия, а центром, который приводил этот закон в силу, стал дом Гария.
Когда Александр действовал согласно закону, Гарий должен был находиться в здании. Там же он должен был оставаться и после того, как все закончится. Гарий Аарон не имел права выходить из особняка. Это место стало его тюрьмой и местом, где он скончался.
К горлу подступала тошнота. Никто не заставлял меня это делать, я шла добровольно. Пройти оставалось несколько метров — для меня они тянулись как километры. Ко всему прочему, почему-то сейчас я боялась, что меня могут увидеть, хотя понимала, что все люди увлечены пожаром и никому нет до меня дела. Вряд ли в соседних домах вообще есть люди, а если и есть, то вряд ли они удивятся.
Сейчас я стала задумываться о том, как удачно все сложилось. Половина города смотрит на пожар, а я иду в дом самоубийц, и никто не может меня увидеть. Почему Стен сделал это именно сегодня? Сейчас я думала об этом человеке и о тех случайных встречах с ним.
Я стояла на пороге. Передо мной находились заколоченные двери. Окна были выбиты, чего я раньше не замечала. Каким образом я должна попасть внутрь? Влезть в одно из окон. В этом у меня уже был опыт. От этой мысли порезы на руках начали ныть сильнее — скорее всего, они превратятся в шрамы. Я стала чувствовать боль, как будто стекло снова пронизывало мою плоть.
Я встала напротив окна. Оно было выше моего роста, и у меня не было возможности даже заглянуть внутрь, не говоря уже о том, чтобы залезть в него.
Дверь открылась сама по себе, как будто внутри кто-то был. Я больше не ощущала его присутствия. Я была одна и чувствовала себя если не сумасшедшей, то человеком с явно странными наклонностями. Я подошла к двери. Оставалось только войти внутрь. Сделать шаг, и я внутри. Это я и сделала.
Пахло сыростью. Это мой любимый запах, поэтому я не спешила морщить нос. По правде говоря, я думала, запах будет другой. Запах разлагающейся плоти, например. Но после я поймала себя на мысли, что подобное здесь было тридцать лет назад. Так или иначе, я думала, что дом впитает эти запахи, запомнит, как пахнут умершие люди. И эта вонь будет витать здесь до тех пор, пока этот дом стоит.
Я находилась в просторной и полупустой столовой. Здесь было темно и жутко. Пыльные стекла не позволяли свету проходить внутрь. Прямо посередине стоял длинный, как в средневековых историях, дубовый стол, за которым обычно обедала вся семья. Муж садился на один край, жена на ему противоположный, а их дети, в зависимости от количества, рассаживались кто куда. Но у Гария Аарона никогда не было семьи, и представляется очень печальная картина, когда он один обедал за этим огромным столом.
Вокруг стола были расставлены прочные стулья с высокой спинкой. На потолке висело какое-то подобие люстры. У окна стояли высокие часы и шкафы с тонкими пыльными стеклами. На этом перечисление мебели можно закончить. Больше ничего не было, только толстый слой пыли повсюду и огромные паутины, в которых крылись большие тонконогие пауки, сами по себе напоминавшие пауков-аристократов.
Но столовая была лишь малой составляющей этого огромного здания. И это было самое бесполезное для меня место. Я знала, что ничего не найду здесь. Кроме того, я даже не знала, что ищу.
Мной словно управлял чей-то разум. Так оно и было. Я знала, куда мне надо идти. Знала, в каком направлении находится это место.
Прежде чем дойти до него, я прошла несколько комнат. Они почти ничем не отличались от столовой, кроме того, что в них не было дубового стола. Такая же пыль и такие же пауки, минимальное количество мебели.
До нужного мне места оставалось совсем немного, но мое внимание привлекла та самая комната. Я понятия не имею, откуда я знала, что все происходит именно там, я как будто бы чувствовала. Находясь здесь, я понимала, что уже совершила то, чего не должна была, и сейчас мне нечего терять, я могу войти внутрь и увидеть то, чего до меня не видел еще ни один живущий в нашем городе человек.
— Нет. — Я уже протянула руку для того, чтобы открыть дверь, как это слово пронеслось почти по всему дому, застряв у меня в голове. — Твоя дверь эта.
Впервые за все время, что я здесь, я увидела его. Он открыл для меня дверь и предложил войти внутрь. Нехотя я сделала то, чего хотел он.
Я оказалась в рабочем кабинете Гария Аарона. Здесь было не так, как в других комнатах. Больше света и чище воздух, несмотря на то что это была ближайшая комната к тому месту, где все происходило. Здесь висели какие-то картины, изображение которых я не могла рассмотреть из-за все той же пыли. Здесь стоял такой же дубовый рабочий стол, на котором из предметов была только папка бумаг и чернильница. У окна стоял низкий шкафчик наподобие какого-то странного сейфа, где хранят документы. Как оказалось, именно он мне и был нужен.
— Прежде чем я полезу туда, куда мне не следует, я хочу знать, для чего все это?
— Я хочу помочь.
— Я не просила мне помогать.
— Я хочу помочь не тебе.
Честно говоря, я не ожидала такого ответа и помедлила с очередным вопросом.
Я открыла шкафчик. Внутри лежала только одна папка. И странным было то, что на ней не было ни пылинки, как будто ее положили сюда только что, буквально перед моим приходом.
— Тебе это надо было? — спросила я.
Он молча смотрел на меня. Он смотрел мне в глаза. И я смогла увидеть его. Передо мной появился образ странного незнакомца, который блуждал по городу и заглядывал в окна. Образ человека, чьего имени никто не знал. Человека, который возникал из ниоткуда. Человека, которого я считала маньяком-убийцей.
Он смотрел на меня красивыми темными глазами, в которых я видела огромное количество боли и печали. Это был взгляд человека, который, казалось, не спал целую вечность. Таких уставших глаз я не видела никогда. Его лицо было до боли бледным, как в фильмах про вампиров, губы были тонкие, скулы острые. Он был невероятно красив. Красивее его я людей не встречала.
Но я не тот человек, которого может заворожить что-то подобное. К тому же он не пытался что-либо делать. Он просто стоял и смотрел на меня — смотрел самым отчаявшимся взглядом.
— Сам ты это взять не мог? — не терялась я.
— Открой. Все, что тебе нужно знать, находится здесь.
На мгновение мне показалось, что даже его голос стал мягче, но нет, он звучал так же настойчиво и грубо.
Впервые с того момента, как он показал мне свое лицо, я отвела от него взгляд. Не спеша я открыла папку, для того чтобы увидеть, что внутри, но там ничего не было. Точнее, было. Белые листы.
Сейчас мне стало страшно.
Человек, которого я подозреваю в убийствах, завел меня в дом, пропитанный смертью. Неясно каким образом сделал так, чтобы я делала все, что он хочет. А сейчас стоит передо мной и наблюдает.
Я бросила на него взгляд, но, казалось, он был удивлен не меньше меня. Он смотрел на чистые листы в моих руках, слегка наморщив лоб.
— Скажи, Ванесса, чему ты больше веришь? Тому, что пишут, или тому, что говорят?
— Ничему, — честно ответила я. — И пишущие и говорящие врут одинаково.
— Я должен тебе кое-что рассказать.
Должен? Этот человек считает, что он мне что-то должен?
Сейчас меня переполняло три чувства: страх, удивление и любопытство.
28
Долина Бессмертия должна была стать долиной счастья и радости. Люди, которым посчастливилось здесь родиться, не должны ни в чем нуждаться, они должны быть довольны тем, что имеют. Они должны беречь себя и своих близких. Они должны любить свою землю и быть благодарны своему господину за свою жизнь.
Изменения начались с тех пор, как Александр родился. Весь ужас своего существования люди познали тогда, когда он начал править самостоятельно. Правил он до конца своих дней в буквальном смысле. Он умер за рабочим столом в возрасте восьмидесяти четырех лет.
С первых дней своего правления Александр полностью уничтожил систему отца, оставив только те преобразования, которые сам предложил. Причина, по которой Александр стал править в столь юном возрасте при живом и здоровом отце, проста: у юноши был явный потенциал. Мальчик день и ночь сидел в своем личном рабочем кабинете и разрабатывал систему правления, обсуждал с отцом новые законы и реформы. Анализировал настоящую ситуацию. Прогнозировал будущее за счет еще не вступивших в силу указов.
У него не было друзей. Свободное время он проводил в библиотеке, изучая философию и политологию. В каждой книге было не менее сотни закладок. Важные и нужные, на его взгляд, мысли он записывал и заучивал, но никогда не цитировал, а придумывал свои, опираясь на личный опыт. Мальчика не интересовало ничего, кроме своего собственного города, который построили его родители. У Александра никогда не было девушки. Он никогда не интересовался женским полом, соответственно, ни в кого не влюблялся. В возрасте восьмидесяти четырех лет он умер, не имея детей и жены. Он был один всю свою жизнь.
Александр настолько сильно любил свой город, что считал его раем на земле, со всеми его законами и правилами. Наказания он считал уроком, чтобы люди больше не совершали ошибок. Наказание было всегда одно — повешение.
Когда голова человека просовывалась через петлю, единственная мысль, которая была в его голове, — мысль о несправедливости. Когда тело человека висело над землей, Александр смотрел на это и думал о справедливости. Человек, сотворивший проступок, более никогда не ошибется, ведь мертвые не способны на какие-либо действия.
В какой-то степени Александр был прав. Человек, прошедший через его казнь, больше не совершал ошибок, но за других людей он не ручался.
Наверное, надо обсудить ошибки, за которые человек мог поплатиться своей жизнью.
Начнем с того, что не все люди подвергались этой казни. Если ты вор, мошенник, убийца, то ты заслужил тюрьму. В тюрьме к таким людям будет особый подход, и есть вероятность, что воришка исправится и выйдет уже совершенно другим человеком. Он снова сможет «наслаждаться» жизнью.
Наказанию подвергались те, кто не умел ценить то, что имеет. Это были люди, которые пытались бежать за пределы места, где родились, и те, кто хотел покончить жизнь самоубийством. Конечно, для человека, который желает попрощаться с жизнью, это наказанием даже не назовешь, но все не так просто.
Александр не спал днями и ночами ради того, чтобы люди имели все и жили счастливо. По его мнению, человек мог достичь счастья только в том случае, если будет соблюдать определенные правила. Правила мог устанавливать только он, и никто кроме. Никакой демократии не было, даже понятия такого люди не знали, для них этого слова не существовало. Причины были в том, что большинство людей были необразованными, следовательно, не умели читать. А те, кто познал эту науку, не имели возможности читать. А та небольшая часть людей, которые и умели читать, и имели доступ к книгам, не знали, где написано о том, что народ имеет право сам управлять своей жизнью и делать ее лучше. Причины были в том, что книг с таким содержанием никогда не было. Никто их не уничтожал — их просто не завозили. По мнению Александра, это был мусор, бесполезная рукопись, написанная людьми, неспособными к правлению.
Александр считал, что правитель должен быть один, и никто не имел права ему что-либо советовать или рекомендовать. Поэтому у него не было друзей, но он никогда этому не огорчался. Он был рад, что никто не отвлекает его от дел. Жить ему было легче.
По мнению Александра, людям не нужна была полиция, не нужен был суд, ведь он был главным судьей и обвинителем. Он запрещал людям многое и считал, что людям, которые знают свои права и не смеют ослушиваться их, полиция не нужна. Ведь они никогда не сделают ничего дурного, а если сделают, то он узнает и над ними будет суд в виде тюрьмы или казни. Каким образом он узнавал обо всем этом, никто не знает. Может, в городе были специальные доносчики или вроде того, но это было не так важно. В любом случае наказаны были все.
Люди жили как в клетке. Они не имели права праздновать, радоваться, громко смеяться. Не имели права жаловаться на жизнь. И тем более произносить имя Александра вслух, а чтобы это имя не витало в воздухе, он запретил называть так детей. А если ребенка все же так назвали, то родители должны были сменить его и дать другое, иначе ребенок будет убит. Разумные родители, конечно, выбирали первое. Но в истории есть и те, кто противился, основываясь на том, что имеет право давать ребенку любое имя, какое только пожелает. После этих слов они больше не могли иметь детей и доживали свой век одинокими. Люди не должны были заводить домашних животных. Это объяснялось тем, что люди должны заботиться больше друг о друге, чем о четвероногом существе. В год после этого указа те, кто не успели избавиться от своих домашних животных, были выгнаны из дома, а их питомцы, напротив, были заперты в его стенах. Хозяева жили на улице до тех пор, пока из дома не будет нести падалью. Это будет означать, что дом чист и им можно заходить. Теперь никто не будет отвлекать их от любви и заботе друг о друге. Животных хоронить было нельзя. Их тела были сброшены в большую кучу в центре города и сожжены. А хозяева не должны были отходить от костра до тех пор, пока не догорит последняя часть их питомцев.
Подобные правила можно перечислять долго, у Александра был целый свод таких законов, но стоит поговорить о главном.
Жизнь в Долине Бессмертия должна была быть счастливой, и люди должны были благодарить судьбу за то, что она подарила им такую возможность — жить здесь. Никому не разрешалось переступать границы Долины. Чтобы защитить людей от такой ошибки, Александр велел вырыть вокруг города ров и наполнить водой. Но это не помогало. Измученные такой жизнью люди были способны преодолеть любую преграду, лишь бы не жить в этом невыносимом месте.
Никто и ничто не злило Александра так сильно, как те люди, что хотели сбежать из города, и те, кто хотели покончить жизнь самоубийством. Для первых у Александра была подготовлена особая казнь. Таких людей вешали и оставляли повешенными на площади в течение нескольких дней. Все жители Долины должны были прийти в указанное место в указанное время и наблюдать за казнью. После посреди площади ставился огромный стол, и люди должны были заставить его разными угощениями, приготовленными друг для друга. В первую ночь, пока тело висит, люди должны петь и танцевать, угощаясь вкусной едой. День казни стал днем, когда люди должны были праздновать, что избавились от неблагодарного и самовольного человека.
Подобное «пиршество» происходило примерно раз в неделю. Причина была в том, что людей не страшила казнь и они не теряли надежду, а всеми силами пытались выбраться из этой клетки. Александр понимал, что не может терпеть подобные «праздники» так часто. Тогда он назначил единый день для казни. Им стало девятнадцатое августа — день рождения самого Александра. И назвали этот день Александровым. Причем такое название дал ему не он сам, а его подданные.
Установленный срок должен был облегчить задачу, но Александр не учел, что люди пытаются сбежать чуть ли не ежедневно, и он очень не хотел, чтобы они жили так много времени до казни. Он хотел уничтожить неповинных намного раньше. К тому же Александр не знал, что делать с самоубийцами, которые утроили над собой самосуд. Он не хотел это оставлять таким образом, ему хотелось наказать даже мертвых.
У Александра было две нерешенные проблемы, которые, как ему казалось, портили ему всю репутацию. Тогда Александр начал во всем винить своего врага Гария Аарона. Он обвинял его в том, что тот изначально не хотел, чтобы Александр правил, и делал все, чтобы этого не случилось. Александр захотел отомстить.
Месть его была жестокой.
Когда скопилось уже достаточное количество «виновных», Александр попросту перевешал их в своем дворе. После велел складывать их тела на повозки и везти к дому главного советника и лекаря его родителей — к дому своего врага.
Первый раз Александр приехал к нему сам, решив, что следует объяснить перепуганному мужчине, почему возле его дома так много трупов.
Александр сообщил, что в связи с массовым неподчинением ему негде хранить тела, поэтому он заимствует дом Аарона. При этом самому Гарию не следует беспокоиться о смене места жительства, он будет жить здесь же. Просто ему придется поселиться в какой-нибудь дальней комнате. Александр уверял, что в таком большом доме найдется место каждому.
Спустя месяц Гария Аарона нашли мертвым за кухонным столом. Насколько известно, он не накладывал на себя руки. И даже не пытался этого сделать. Это было даже не убийство. Предположительно, он умер от стресса или страха. В любом случае сердце мужчины не выдержало.
С тех пор все тела хранились в особняке. И каждый раз девятнадцатого августа их тела и то, что от них осталось, вешали на площади, и люди были вынуждены этому радоваться.
Таким образом, одна из главных проблем была решена. Оставалась еще одна, не менее важная. Он понятия не имел, что делать с самоубийцами.
Со временем попытки бегства прекратились, а вот самоубийства, напротив, возросли. Люди не могли терпеть такую жизнь, для них было проще от нее избавиться, к тому же этого Александр не мог предотвратить. Единственное, что ему оставалось, — это находить тела и ненавидеть себя за то, что их смерть настала не от его рук.
Александр не мог с этим мириться, так же как не мог понять, что с этим делать и как это прекратить. Пока в один момент не осознал, что даже у самоубийц есть семья, а следовательно, люди, которые дороги ему, а он — им.
29
— Это был самый кровавый день во всей истории его правления, — говорил он, а я стояла и слушала, не в силах отвести от него взгляда. — Тогда много людей решилось на эту безрассудную крайность, в том числе и мой дядя. Он был простым рабочим, но он не имел ничего. Много пил и не желал заводить семью. Тогда семья была обязательна. Это как условие. Никто не ограничивал возраст, но ты был обязан выйти замуж или жениться — это нужно было для размножения. Ведь разумный человек никогда не станет заводить семью и тем более рожать детей в таких условиях для жизни, в каких оказался сам. Александр тоже это понимал, поэтому и сделал создание семьи обязательным. Кроме того, женщина должна была рожать до тех пор, пока она способна это делать. А вот дядя не желал оплодотворять любимую женщину. Да, она у него была, но он никогда не называл ее имени, иной раз даже старался не смотреть на нее. Но он любил ее. Она вышла замуж и родила одного ребенка, потом второго и третьего. Он наблюдал за ее жизнью и искренне сожалел, что детям приходится жить в мире, которым правит тиран. После того как у нее появилась семья, он стал пить еще больше, в конце концов не выдержал и сам надел себе петлю на шею. Вместе с ним, но даже не зная о его существовании, это сделали еще несколько человек, у которых на то были свои причины. В тот день. Именно в тот день он издал указ об уничтожении всех кровных родственников самоубийцы. Это значило, что все, в ком текла его кровь, должны были быть повешенными. Он не знал о том, что будет. Никто не знал. Но уже ничего нельзя было сделать. Их просто поставили в ряд и надели петлю на шею. После земля ушла из-под ног и не один род стерся с лица земли.
Она была его старшей сестрой. Она носила ребенка уже восемь месяцев. Ей было двадцать восемь лет. Я должен был стать ее первенцем. Самым долгожданным ребенком. Но он не дал мне родиться, как не дал и умереть.
Я смотрела на него, долго не понимая, наяву это или все сон. Он рассказывал о том, что случилось около двухсот лет назад. А сейчас стоит передо мной и утверждает, что был там, но как еще не родившийся человек.
— Ты же не веришь мне, — просто сказал он. — Подойди ко мне.
Вместо этого я сделала два шага назад, но уперлась в стену. Бежать некуда. Я в ловушке.
— Ты не должна бояться меня, я не сделаю тебе больно.
— Им ты говорил то же самое? Ты же псих, убийца, ты маньяк.
— Я не хотел этого делать.
— Не может человек убить себя по принуждению.
— Они не самоубийцы. Но и я не убийца.
— Тогда кто ты?
— Я не знаю. — Он произнес это так, как может произнести только самый отчаявшийся человек. — Я даже не знаю, жив я или уже давно нет. Мое место не здесь, Ванесса. Я все ищу человека, который мог бы мне помочь, но никто еще не смог этого сделать.
— Так ты заманиваешь сюда людей? Рассказываешь историю, от которой хочется плакать, а потом убиваешь их?
Я пыталась говорить с такой твердостью, на какую только была способна. Я хотела выглядеть, как будто раскрыла преступление и ему некуда от меня бежать. Но все было совсем наоборот.
— Просто подойди ко мне, — спокойно сказал он.
— Зачем? — воскликнула я.
Все, что я говорила или делала, как будто шло не от меня. В любой другой ситуации я вела бы себя спокойнее, не делала лишних движений, сопровождавшихся глупыми вопросами, на которые, как я думала, я знаю ответ. Я просто очень испугалась. Я разрешила страху взять верх надо мной, и это превратило меня в какого-то незнакомого мне человека.
Я долго смотрела на него, он смотрел на меня в ответ. Он все ждал, что я подойду. В этот момент он не был похож на убийцу. Да, все время, сколько он находится рядом со мной, он ведет себя странно, но это не повод думать, что он убийца. Обычно убийцы ведут себя совсем иначе. Сейчас я вспомнила Стена, но тут же выбросила его из головы.
Что мешает мне поверить ему? Его слова не могли соответствовать реальности, но вокруг происходят ужасные вещи, и ничего страшнее не случится, если я подойду к нему. И я сделала это.
Он протянул мне руку. Осторожно я положила в нее свою. Еще на расстоянии я чувствовала, как холод обжигает ее. Я как будто прикоснулась ко льду. Он притянул мою руку к себе и положил на грудь. Именно на то место, где находится сердце. Когда моя рука легла на его сердце, я забыла про жуткий холод, который шел от него. А все потому, что его сердце не билось.
Прошла, наверное, целая вечность, когда я наконец почувствовала удар. Затем еще и еще. Несколько ударов с перерывами около минуты. Сердце стало биться чаще. Я смотрела на него не отрываясь.
— Помоги мне, Ванесса, — едва слышно прошептал он.
Но что я могла сделать? Передо мной стоял живой мертвец. Нет, он не был похож на зомби, для этой роли он был слишком красив. Но меня больше задевала не его внешность, а та пустота, что находилась внутри. Я не могла рядом с ним дышать спокойно. И мне это очень не нравилось.
— Ты смотришь на меня не так, как остальные, — неожиданно начал он. — Люди боятся меня.
— А чего боишься ты?
— Остаться здесь.
Я больше не чувствовала жжения. Мое сердце билось за двоих. Наверное, он чувствовал это.
— Тебе надо идти, — резко бросил он.
— Нет, не надо, — зачем-то сказала я.
— В ближайшее время ты должна быть дома. В тебе нуждается человек.
— А ты нет? Ты так и не объяснил мне, чем я могу тебе помочь.
— Ты должна идти. А я не могу причинить тебе вред. Тебе не могу.
— Если все, что ты сказал, правда, то я хочу помочь тебе.
— Я не знаю, что это, но мне кажется, твоя жизнь важнее моих вечных страданий.
Я продолжала смотреть на него. Но он больше не смотрел на меня. Он давно отпустил мою руку и даже отошел в сторону.
— Времени остается мало. Иди.
30
Я не помню, как вышла из дома. Во мне уже не было того страха, что был прежде. Я шла, не понимая, куда именно иду. Мне было сложно.
То чувство, которое сменило внутри меня недавний страх, жгло меня изнутри. Я не знала названия этого чувства и не хотела знать. В голове был только его образ, я не могла думать ни о чем другом. Это продолжалось до тех пор, пока я не пришла домой.
Прежде чем пойти к себе в комнату, я умылась холодной водой и сняла грязную одежду. Мне повезло, что мамы не было рядом, иначе были бы вопросы. После я прошлась по всем комнатам, какие были в доме. Джордж разбирал какие-то старые альбомы. Джанин и Роджер играли в видеоигру, папа работал, мама спала. Никто из них не нуждался в моей помощи.
Оказавшись в своей комнате, первым делом я посмотрела в окно, наивно полагая, что он может быть там. Но, как и должно было быть, его там не было. Я села на край кровати и решила подумать рационально. Оценить всю ситуацию.
Незнакомый мне человек, который регулярно следил за моим домом, заводит меня в самое страшное здание города и рассказывает историю о том, что на самом деле он не живой человек, но и не мертвый. Только глупец может поверить в эту сказку. Но сможет ли хоть один разумный человек объяснить, почему никто в городе не может назвать его имени и его семьи? Почему все, кто когда-либо видели его, не обращали на него внимания? А самое главное, почему температура его тела ниже нуля и сердце бьется так редко? И сможет ли хоть один человек сказать, почему внутри мня все пылает, когда я рядом с ним?
Самый разумный ответ, который я нахожу, — это то, что он гипнотизер. Он гипнотизирует людей и становится для них каким-то человеком-невидимкой. А что касается его жертв, то он попросту влюбляет их в себя. Но после ко мне в голову пришла мысль, что из юных девушек у него была только Кэтрин и теперь я. Значит, до этого ему приходилось менять тактику и убивать людей другим способом.
Я не верила тому, о чем думала. Это были какие-то детские и глупые рассуждения, но мне так как будто бы было легче.
Как только я легла на кровать и закрыла глаза, раздался звонок на домашний телефон. Ари.
— Я убила его.
Не успела я произнести ни слова, как меня словно молнией ударило.
— Что? Кого?
— Я убила его. Ты мне нужна. Прошу, приди скорее.
Ее голос дрожал. Последнюю просьбу она произнесла сквозь слезы и повесила трубку.
31
Всю дорогу до ее дома я пыталась до нее дозвониться, но она как будто не слышала. Я никогда не бегала так быстро. Буквально через десять минут я уже стучала в ее дверь.
— Кто там? — Ари произнесла это со всем спокойствием, на какое она только была способна.
— Это я, — напротив, взволнованно проговорила я.
Ари осторожно открыла дверь, как будто бы опасаясь, что уши могли подвести ее и это могла оказаться вовсе не я. Но мне было не до шуток. Я быстро проскользнула в дом и, пока Ари закрывала за мной дверь, я неотрывно рассматривала лужу крови, которая растеклась по паркету в гостиной.
В центре алой лужи лежало белоснежное тело Стена. Кровь не оставила на нем ни следа, медленно вытекая из его головы, хотя к моему приходу это прекратилось. Рядом с телом располагалось предварительное орудие убийства — полено, которое должно было вместе со всеми уже догорать в жарком камине.
— Что случилось? — как можно спокойнее спросила я.
Ари в это время закуривала очередную сигарету. Пачка, которую мы купили пару часов назад, была уже почти пустая и лежала рядом с горой окурков.
— Когда мои родители уехали, он пробрался в дом, — уже спокойнее стала объяснять она. — Он сказал, что хочет кое-что проверить. А точнее, систему, в которой мы живем. Он устроил поджог для того, чтобы узнать, что с ним будет. Ему не сделали ничего. Он сказал, что это мелочи, он хочет знать, что будет за убийство. Тогда он взял полено. — Она кивнула в сторону, туда, где лежало орудие убийства. — Я испугалась. Он стал подходить ко мне, но каким-то чудом мне удалось выхватить его из его рук. Я не хотела. Я правда не хотела, Ванесса.
— Я знаю, — прошептала я.
Я знала, что Ари не врет мне. Она просто не могла обманывать меня или кого-либо еще. Она была тем человеком, который никогда этого не делал и даже не умел. Но что-то в ее рассказе было не так. Да, Стен, безусловно, сумасшедший, и он, без сомнения, мог войти в дом с подобной речью. Но то, что Ари удалось так просто выхватить у него полено из рук, было подозрительным. Этому есть только два объяснения: либо он не ожидал такой реакции, либо именно этого и хотел.
Она до сих пор дрожала. Ей до сих пор было страшно, но мы не могли так просто это оставить.
— Расскажи, как это вышло?
— Я ударила его по голове. Когда он начал подходить ко мне, он уже замахнулся. В его глазах было столько безумия. Он бы сделал это, Ванесса, он бы сделал. Я не сомневаюсь. Мне пришлось. Я защищала себя.
— Успокойся, Ари, успокойся. Прости, что заставляю говорить об этом. Он сопротивлялся?
— Нет. Он как будто ждал, что я сделаю это.
— Он просто стоял?
— Он говорил. Он что-то говорил.
— Что он говорил?
— Я не помню. Он смотрел мне в глаза и что-то говорил.
— Он просил тебя ударить?
— Я не знаю. Но он ждал, что я сделаю это.
Ари опустилась на холодный пол и закрыла глаза руками. Ее руки были чистыми. Она не прикасалась к телу. Наверное, она даже не подходила к нему.
— Что теперь делать? Что мне делать? — сквозь слезы спрашивала она.
— Успокойся, Ари, мы избавимся от него.
Мне совершенно не понравилось то, что я сказала. Это звучало грубо и, наверное, неправильно. Но в любом случае ничего другого мы сделать не сможем. Мы должны избавиться от него.
— Как мы это сделаем?
— Где твои родители?
— Я не знаю. Они ушли сразу после обеда. Они ничего не сказали. Они могут вернуться в любой момент. Плевать. Мне все равно, пусть хоть сейчас заходят.
— Прошу тебя, успокойся. Мы что-нибудь придумаем.
Я смотрела на тело. Худой. Нам не сложно будет вытащить его из дома. Вопрос лишь в том, как именно нам это сделать. И если у нас получится, то что делать дальше?
— Твой отец оставил машину?
— Я не знаю. Нет. Он всегда… точнее, они всегда уезжают на его машине. Но…
— Что.
— На шестнадцать лет папа сделал мне подарок. Он подарил мне машину.
— Машину?
— Да. Прошлым летом он учил меня водить, и я освоила кое-что.
— То есть у нас есть машина и человек, который умеет водить?
Ари перевела на меня зареванные глаза.
— У нас нет другого выбора, Ари. Мы должны сделать это.
С трудом Ари поднялась и вытерла слезы рукавом. После чего закинула окурки на почти погасшие угли, а оставшиеся в пачке сигареты сунула в карман.
Через мгновение мы уже несли мертвое тело к запасному выходу, который выходил на задний двор дома. К счастью, тело действительно оказалось не тяжелым, и мы даже не делали остановок на пути к машине. К несчастью, от тела оставались кровавые следы.
По плану мы должны были донести тело до машины, после чего сунуть в багажник и идти убирать кровавые следы. Так мы и сделали.
Я понимала, что все это дело не минутное, и мне пришлось позвонить маме, для того чтобы сказать, что я не ночую дома.
— Что-то случилось? — тревожно поинтересовалась она.
— Да, родители Ари снова уехали, и, скорее всего, они не будут ночевать дома. Ари попросила меня остаться.
— Но ведь вы можете прийти к нам. Так будет даже лучше. И мне и вам спокойнее.
— Да, ты права. Но ведь ты знаешь Ари, она не любит ходить в гости. Тем более завтра сложный день.
— Я понимаю, но, Ванесса, я бы хотела, чтобы ты была дома.
— Хорошо, мама. Если мне удастся уговорить Ари, мы обязательно придем, хорошо?
— Надеюсь, она согласится.
— Я попытаюсь, обещаю.
— Что она сказала? — спросила Ари, когда я вышла к ней в гостиную.
— Все хорошо. Она не против, чтобы я осталась.
— И помогла мне избавиться от тела? — мрачно бросила она.
— Не говори так, Ари.
— Но теперь я убийца.
— Ты не убийца. Ты защищалась.
Некоторое время мы молча стояли.
— Ладно, времени у нас нет, — сказала она. — Все готово, можно мыть.
И мы приступили к одной из неприятных вещей этого вечера. Я стала оттирать уже подсохшую кровь Стена с места, где недавно лежала его голова. А Ари стала мыть там, где она капала, пока мы его тащили. Крови было не так много, но мы возились с этим больше часа. Кроме того, мы еще долго ходили по дому, измеряя каждый миллиметр, учитывая вероятность того, что могли что-то пропустить. Спустя какое-то время мы убедили друг друга в том, что все чисто в прямом и переносном смысле.
Ари погасила везде свет, и мы вышли в заднюю дверь. На заднее сиденье мы закинули лопаты, после чего сели в машину. Ари завела мотор, и мы отъехали от дома с телом Стена в багажнике.
Первое время мы не знали, куда ехать, но после, учитывая обстоятельства, решили, что нам нужно место у реки. Мы вовсе не хотели пускать тело по реке. Просто решили, что так будет удобно. Мы обе решили ехать к библиотеке. К тем самым дверям, которые сами же случайным образом открыли.
Мы сочли это место более-менее подходящим. Никто там не появляется, так как это запрещенная территория, которая находится за границей, обозначенной нам еще в восемнадцатом веке, к тому же там была река. Или причина была в том, что мы попросту не знали, куда еще поехать.
Всю дорогу мы ехали медленно, с выключенными фарами. К счастью, Ари неплохо водила. Кроме того, нас никто не видел, а единственный человек, который мог за нами следить, ехал с нами и был причиной этой поездки.
32
Когда мы приехали, было уже совсем темно. Я не смотрела на время, да и это было ни к чему. Вокруг было очень тихо и, честно признаться, жутко. Мы, не теряя времени, приступили к работе.
Я видела такое только в фильмах, читала описания подобного в книгах, но никогда бы не подумала, что сама лично буду копать могилу для трупа. Мне казалось, что мы делаем это уже целую вечность. Тело было липким от пота, но хуже всего пришлось нашим рукам. Я никогда не испытывала такой боли. Но, к счастью, не было дождя. Я и представить себе не могу, каково было бы нам, если бы еще и это.
В конце концов мы справились. Я не знаю, сколько времени прошло, но рассвет еще не наступил. Мы несли холодное, уже не такое гибкое тело в его могилу. На удивление, мне не было страшно. Я даже не хотела думать о чем-либо. Я просто делала это так, словно это было нормальным, словно я уже делала это. Мне казалось, Ари чувствует то же самое. За все время мы не сказали друг другу ни слова. Нам просто хотелось скорее закончить и уехать оттуда.
После того как тело уже было в земле, мы стали отмывать машину. Ари носила воду с реки какой-то завалявшейся в машине канистрой, а я старательно отмывала следы крови.
Когда мы окончательно со всем справились, солнце стало подниматься над горизонтом.
— Почему? Почему он пришел ко мне? Почему он вошел в эту квартиру? Что ему было от меня нужно?
Мы сидели на берегу реки, только что отмыв руки. Ари закурила последнюю сигарету.
— То, что ты и сделала. Это ему и было нужно.
— Я знала, что у него несладкая жизнь.
— Ему было тяжело. Наверное, тяжелее, чем кому-либо. Он не мог сделать это сам. Он и не думал о себе. Он боялся не за себя.
— А за кого? За своих мучителей?
— Родители не знали.
— Родители ему просто не верили. Думаешь, он не говорил им? Я уверена, он не один раз приходил с жалобами, но вряд ли его слушали. Родителям всегда хочется, чтобы их дети были самыми дружными, но не всегда так бывает. Теперь и не знаю, кто хуже — я или близнецы.
— Ты здесь ни при чем. Мы обе понимаем, что все, что он делал, он делал осознанно.
— Но палачом выбрал меня.
— Не называй себя так. Не будь тебе страшно, ты бы не сделала этого.
— Надо было позволить ему сделать это со мной.
— Ари…
— Что? Думаешь, у меня жизнь легче? Я одна. Я вообще одна. Родителей никогда нет рядом — хоть бы раз они поговорили со мной! Хоть бы раз спросили, как дела. До меня им нет дела, и, знаешь, я даже не знаю, до чего им есть дело. Они уходят молча и приходят молча. Я даже не знаю, где они, с кем они. А сейчас в их доме их собственная дочь убила человека. Они об этом не узнают. А если и узнают, то вряд ли спросят, что вообще произошло. Возможно, я и избавила Стена от мучений. Наверное, ему легче было бы умереть, чем жить. А возможно, я просто оправдываю себя. Но я бы не отказалась сейчас побыть на его месте. Не все умеют справляться. Он просто опередил меня. Он пришел ко мне раньше. Наверное, это мне следовало стоять и ждать. Я бы не сделала этого сама. Потому что, какими бы они ни были, я люблю их. И даже если бы завтра они пришли ко мне и сказали, что отказываются от меня, я бы этого не сделала. Мы должны думать о себе, но и о других мы тоже должны думать. Покойся с миром, Стен. Нам пора, Ванесса.
33
Ари быстро уснула. Всему виной эмоциональное потрясение и физическая работа. За окном уже было светло. Мы лежали в одной кровати. Ари под одеялом, уткнувшись в подушку лицом, как ребенок, а я просто лежала и смотрела в потолок. Спать мне не хотелось, несмотря на этот безумный день.
Я думала о том, как действительно тяжело некоторым людям жить в этом мире. В этом плане нет разделения на богатых и бедных. Стен был из не очень богатой семьи, Ари была из одной из богатейших семей города, но несчастны они были одинаково. Стена мучили братья. Они перекрывали ему воздух, не давали спокойно жить. И никто вокруг не мог ему помочь. Он был слишком слаб, чтобы защитить себя, а иных защитников у него не было. Человеку доставалось много от самых родных ему людей. Мы винили его во многих дурных поступках, местами и вовсе ненавидели, но я уверена в том, что и он ненавидел себя, свою жизнь. Ему хотелось уйти и сбежать от всего этого. Но куда, если даже бежать ему запрещено? Ничего не делалось по его воле. Спокойная жизнь, о которой он мечтал, настала сегодня. И как жаль, что только смерть смогла подарить ему ее. Но если бы Ари не сделала этого, он так бы и мучился. Он буквально пришел к ней за помощью, и она сделала все так, как он хотел. Стен никогда бы не сделал этого сам, он любил родителей, несмотря ни на что, любил братьев. В первую очередь он думал о них.
Я думала о времени. О тех людях, которые не знают, как изменить свою жизнь, и вынуждены жить в страхе и том ужасе, который творится вокруг них. Это невероятно сильные люди, которые способны выдержать многое. Но сколько времени они должны это терпеть? Люди могут жить больше ста лет. И какое счастье, если им удастся пережить своих обидчиков и насладиться спокойной жизнью на земле…
Конечно, все люди разные, и жизни у всех разные. Для кого-то прожить сто лет это предел мечтаний. Такие люди любят жизнь. Любят все, что с ними происходит. Но как быть тем, кому повезло меньше? Терпеть и справляться. Несмотря ни на что — справляться. Если не ради себя, то ради других.
Хорошо, что время нельзя растянуть или сократить. Есть моменты, которые мы хотели бы, чтобы не заканчивались никогда или хотя бы длились подольше. Как первый поцелуй. Мы хотим растянуть этот момент. Нам кажется, что в жизни сейчас все хорошо и внутри нас распускаются бутоны. Мы хотим продлить это время. Но где-то с другой стороны земли сидит женщина и уже пятый час ждет, когда ее сына выведут из операционной палаты. Она мучается и боится: а вдруг мальчик не выживет? Ей хочется, чтобы это скорее прекратилось. Чтобы ожидание не губило ее. Ей хочется прокрутить время так, чтобы ожидание осталось позади и ей сказали результат. И даже если он будет печальным, женщина хотя бы больше не будет мучиться в ожидании.
Как хорошо, что мы не властны над временем. Как хорошо, что мы не живем веками, а проживаем только один — свой век.
Я резко привстала на постели, как ужаленная. В голове вновь появился его образ, я как будто снова была в том доме и стояла с ним. Дрожь пробежала по всему телу. Мне стало холодно и страшно, но не за себя. Я думала о человеке, который ходит по земле веками. Я словно снова дотронулась до его едва бьющегося сердца. Словно снова прикоснулась к его ледяным рукам.
Он приходил к людям за помощью, но никто так и не смог ему помочь. Этот человек несчастнее всех в этом городе, и никто не знает, когда прекратятся его страдания. И никто не может их прекратить. Потому что никто даже не пытается это сделать.
Я спустилась на кухню. В горле стало сухо, и мне нужен был стакан воды. Я смотрела в окно: солнце снова закрыли тучи, тяжелые дождевые. Я думала лишь о том, где он сейчас может быть. Ведь у него не было даже дома, у него не было ничего. Он даже не знал, кто он такой.
Он мог быть где угодно. В любой части этого несчастного города. Но в голове было только одно место — то, где мы с Ари часто играли в детстве. Сейчас меня безумно тянуло туда.
Я осторожно закрыла за собой двери, чтобы не разбудить Ари. И направилась туда, где не была уже много лет.
34
Это был старый заброшенный парк на краю города, недалеко от дома Ари. Там всегда было тихо и безлюдно, там и смотреть было не на что. По всему парку были разбросаны белые мраморные скамейки, рядом находился лес. Вот и все, весь пейзаж. Но мы были без ума от этого места. Приходили сюда несколько раз на дню и находились здесь часами.
Темная фигура стояла возле одной из скамеек. Я знала, что это он.
Я подошла как можно тише и встала рядом.
Собирался дождь.
— Ты знал, что я приду, да?
— Надеялся.
— Что ты сделаешь со мной?
— Ничего. Я ничего не хочу с тобой делать.
— Что это значит?
— Хватит бессмысленных смертей. Мне уже ничего не исправить. Я обречен.
— И тем не менее ты ждал меня. А я каким-то чудом знала это.
— Я хотел увидеть тебя. Увидеть человека, который выслушал мою историю от начала до конца. Увидеть человека, которому я позволил дотронуться до себя.
— Я пришла сюда не за этим. Я пришла, чтобы помочь тебе.
— Мне нельзя помочь. Никто не смог.
— Потому что никто не хотел. Они боялись тебя.
— А ты не боишься?
— Нет. Не боюсь.
— Я не знаю, что делать, Ванесса. Я не могу убить себя. Единственное, что я могу, — это убивать других. Но я не хочу. Мне надоело. Я больше не хочу бессмысленных смертей.
— Кем бы ты ни был, живым или мертвым, самоубийство тебе не поможет. Оно никому не помогает. Оно губит. Тебя и всех вокруг.
— Чем я заслужил такое? Я загубил сотни жизней, пока искал выход. Но не нашел. И ты не сможешь мне помочь. Подумай о родных. Это бессмысленно. Я жалею, что приходил к тебе и к кому-либо еще. Ко всем тем людям, которых загубил.
— А я нет. И я сделаю все, чтобы помочь тебе. Даже если для этого мне придется самой убить тебя.
— Но я уже мертв.
— Но ты ходишь по земле, имеешь тело. Тело, которому здесь не место. Не место на земле.
— Все это время я просил людей о помощи, но после понимал, что никто из них не сможет мне помочь. Я убивал их, думая, что так приближу свою кончину. Я заставлял их убивать себя, думая, что они заберут меня с собой. Я даже просил убить меня, но немногие хотели это делать. А те, кто все же делали, прикоснувшись ко мне, замертво падали сами. Не пытайся, Ванесса.
— Меня от этих людей отличает то, что я искренне хочу тебе помочь. И если придется упасть замертво, то только с тобой.
Он смотрел на меня так, словно это не он был ходячим мертвецом, а я. Некоторое время мы оба молчали. После он достал из-под плаща нож и вручил его мне. Он взял мою ладонь и вложил в нее свою, холодную и белую как снег.
— Мне не нужны бессмысленные жертвы. Проведи лезвием по моей ладони.
Я не знала, для чего это нужно было делать, но я готова была сделать что угодно, лишь бы доказать, что я действительно хочу помочь. И, недолго думая, я сделала то, что он велел. Нож был очень острый, поэтому прорезать плоть было нетрудно. Темно-бордовая струя медленно потекла по белоснежной коже.
Я видела, как он морщит нос от боли. Я сделала то же самое, но не потому, что сочувствовала ему, а потому, что мне тоже было больно.
Не спеша он высвободил свою руку из моей и стал рассматривать. Я видела в его глазах страх, удивление и что-то еще — эмоцию, которую нельзя было описать, только почувствовать. После своей окровавленной рукой он потянулся к моей и стал разматывать бинт. К моему удивлению, он тоже был в крови. Присмотревшись, я заметила на своей руке такой же порез, как и у него. У меня возникли вопросы.
— Все это время во мне текла кровь, — шептал он.
— Ну разумеется. У тебя же есть сердце, а оно только и делает, что качает кровь, — зачем-то сказала я, но он меня даже не слушал.
— Ты понимаешь, что это значит? — спросил он.
— Это значит, что ты живой, — хотела приободрить его я.
— Это значит, что меня можно убить. Именно убить. Своей смертью я не умру никогда. Я буду жить веками, если кто-то не сделает этого со мной.
Он перевел на меня свои темные уставшие глаза.
— Ты не можешь убить меня. Только не ты.
— Я не хочу убивать тебя. Но разве ты не этого хочешь? Разве не о смерти ты просишь?
— Я просил, но никто этого не смог сделать.
— Может, и у меня не получится.
— Неужели ты не понимаешь? — Он взял мою окровавленную руку. — Это означает, что ты единственная, кто может.
— Объясни, — попросила я, действительно не понимая, что происходит.
— Это значит, что ты можешь вонзить мне нож в сердце, но в это же время такой же невидимый нож вонзится в твое.
— И что тогда? Я умру?
— Ты убьешь себя вместе со мной. Я этого не хочу.
— Но ведь это тебе и нужно. Ты не заслужил всего, что с тобой происходит. Ты ни в чем не виноват.
— Ты тоже.
Внутри все сжалось. По щекам потекли слезы. За все время, пока мы здесь стоим, ко мне только сейчас пришло осознание того, что может произойти. Мне было страшно, но не за себя. Я думала о маме. О том, что могу не вернуться домой. О том, что и меня могут посчитать самоубийцей. Но я не сомневалась в его словах. И мне было страшно, что он действительно откажется. За все время, сколько он ходит по земле, никто не мог ему помочь. Я могу, а он может отказаться, зная, что больше подобного может не случиться.
— Я готова, — прошептала я. Слезы продолжали течь. Он молча смотрел на меня.
— Ты не должна.
— Люди тоже не должны умирать. Сколько ты продержишься? Лет пятьдесят или больше? А потом снова сорвешься, снова пойдешь искать того, кто может помочь тебе. И сколько еще людей должно умереть, прежде чем ты найдешь такого?
— Но я не убийца.
— Я знаю и верю тебе. Но я прошу тебя, давай прекратим это.
Он молчал.
— Ты делаешь это ради других людей — тех, к кому я могу прийти в очередной раз.
— Я делаю это для тебя.
Я подошла к нему почти вплотную. Я не смотрела в его глаза. Я взяла нож и рукой дотронулась до его сердца. Я прижалась к его груди. И ждала, когда сердце сделает очередной стук. Когда это случилось, горячие слезы потекли по моим щекам. Но моя рука не дрожала.
Я не помню, как сделала это. Но помню, как его руки обхватили меня, когда я начала падать. Помню, как лежала на земле. Помню, как его рука сжимала мою, и помню, как она ослабла.
Наши руки были переплетены, а тела лежали в нескольких миллиметрах друг от друга. Но никого это не смущало. Потому что никто не нашел наших тел. Никто и не вспомнил, как они когда-то ходили по земле.
35
В доме Диасов, как обычно, царил порядок. Всю неделю миссис Диас и маленькая Джанин убирали дом, для того чтобы к празднику все было идеально. Сейчас на кухне пахло какой-то выпечкой и жареным мясом, без которого не мог обойтись ни один выходной в их доме. Дети уже были одеты в праздничные костюмы. Роджер был одет в широкие шорты и белую рубашку с коротким рукавом. На Джанин было розовое платье, а волосы они с миссис Диас решили завить. Джордж был проще всех. На нем прекрасно сидела однотонная футболка. И какие-то старые брюки, которые он по какой-то никому, кроме него самого, не известной причине так любил. Сейчас он ходил по дому со своим новым фотоаппаратом и снимал все, что творилось в их доме. А вся семья Диас только и успевала позировать для того, чтобы домашний альбом пополнялся.
— Я пошел заводить машину, через пять минут жду. Прошу без опозданий, — проговорил мистер Диас и вышел из дома.
— Все все слышали? — пропела его жена. — Собираемся, детки, нам действительно нельзя опаздывать.
И вот счастливая семья направлялась к главной площади на главный праздник города в день девятнадцатого августа.
Когда-то раз в год каждая страна отмечает свой праздник. В этот день все жители собираются вместе и искренне радуются тому, что им действительно есть что праздновать. Девятнадцатое августа стало действительно значимым днем для Долины Бессмертия. Это тот день, когда люди откладывают все свои дела и просто радуются своей жизни и тому, что она у них не такая, как триста лет назад.
— С огромной радостью я приветствую всех жителей Долины, — раздавались слова мэра города, и, услышав их, все затихли. — Девятнадцатое августа не просто день для всех нас. Девятнадцатое августа — это день, когда на нас наложили тяжелые оковы, но спустя много лет в этот же день эти оковы были сняты. Я хочу поздравить вас с тем, что в нашей жизни нет места насилию. Мы победили деспотизм. Мы победили жестокость. Мы стали независимы. И никто и никогда уже не сможет заковать нас обратно. Почти три века мы живем в согласии с самими собой и друг с другом. Так не нарушим же это!
После этих слов люди начали хлопать и что-то кричать. Кто-то уже разливал напитки. Кто-то обнимался со всеми и вел оживленную беседу. В то время как Джордж изо всех сил пытался отыскать только один взгляд во всей этой толпе.
Выслушав нескладную речь мэра, Ари отошла в сторону для того, чтобы закурить первую сигарету из пачки. Она вдыхала дым, выдыхая его кольцами. Она сразу почувствовала прикосновения Джорджа. Это были те руки, которые она ни с чем бы не спутала.
— Что такое? — спросил он, когда Ари обернулась к нему. — Не похоже, что ты празднуешь со всеми.
— Ты же знаешь, этот праздник хоть и любят все вокруг, мне же до него нет дела.
— Знаю, но твоего мнения не разделяю.
— Я знаю. Поэтому стараюсь не обсуждать с тобой подобное.
— Вот именно. Мы никогда не обсуждали это.
— Знаешь, я действительно очень рада, что почти триста лет люди в Долине не совершали самоубийств. И почти триста лет люди умирают от старости. Но каждый раз в этот день я чувствую себя беспокойно. Меня одолевает какая-то тревога и… я не знаю. Какие-то сомнения, что ли.
— Какие?
Ари пожала плечами.
— Я чувствую себя одинокой в этот день. Я знаю, ты всегда со мной, ты рядом. Но именно в этот день даже твое присутствие не помогает.
— Сегодня утром я почувствовал то же самое, — недолго помолчав, сказал Джордж. — Я лежал и ждал чего-то или кого-то. Мне казалось, что кто-то должен войти в мою комнату, но это не мама или папа и не сестра с братом. Но все же это кто-то такой же родной или даже роднее.
— Это странно, но я чувствую то же самое. Каждый раз, когда мне одиноко. Такое чувство, как будто я потеряла кого-то очень важного.
— Но ты не помнишь кого, как бы ни пытался, — закончил за нее Джордж.
— Это словно тонуть, не видя шансов на спасение. Но в какой-то момент чья-то рука вытаскивает тебя на берег и исчезает. А ты лежишь без сознания. Когда очнешься, ты поймешь, что тебя спасли, но кто, тебе уже не узнать.
— Это странно, что мы оба чувствуем одно и то же, — попытался улыбнуться Джордж. — Наверное, эта невидимая рука и свела нас.
— Наверное, — улыбнулась Ари, и они слились в нежных объятиях.
— Вот что еще странно, — проговорил Джордж.
— Что?
— Почему близнецы так странно на нас смотрят.
Ари повернулась в сторону, где стояли близнецы-альбиносы.
— Они смотрят не на нас — они смотрят на меня, — прошептала она.
По ее телу пробежали мурашки. Их взгляд буквально застыл на ней. Они смотрели не моргая. Ари стало жутко. Сердце забилось чаще.
— Да, они смотрят на тебя, — поправился Джордж. — И мне это не нравится.
Он осторожно потянул ее к себе. Когда Ари отводила от них взгляд, ей показалось, что они улыбнулись, но проверять, так ли это, она не хотела. Эти люди не умели улыбаться доброжелательно.
Джордж продолжал что-то говорить, но она его не слушала. В голове звучало имя из четырех букв. Стен.
— Кто такой Стен? — произнесла она вслух.
— Стен? — переспросил Джордж. — Не знаю. В городе нет ни одного человека с таким именем. А вон мои родители, не хочешь поздороваться?
Зловещий взгляд и никому не известное имя еще долго крутились в ее голове, но после и это забылось, как все, что ей было дорого. Одни воспоминания сменились другими, и она уже никогда не вспомнит о своей прошлой жизни. Как не вспомнит о вчерашнем дне и вся Долина Бессмертия.