20 марта жители и гости Санкт-Петербурга имели возможность посетить театр “Мастерская” и посмотреть спектакль “Утиная охота” в постановке художественного руководителя театра Григория Козлова.
Эссе
Пьеса А.Вампилова “Утиная охота” была написана в 1967 году.
К этому времени хрустальная утопия начала 60-х, принятая в радостной эйфории за примету весеннего обновления, уже успела разлететься на мелкие осколки, которые с шумом сыпались теперь на головы граждан затяжными осенними дождями .
Сквозь этот шум можно было различить мятежные голоса “послеоттепельной” плеяды советских шестидесятников, в которых слышались как непримиримость, так и разочарование. Своим творчеством они сформировали обобщённый культурный портрет эпохи, продолжавшейся почти двадцать лет, начиная со второй половины 60-х годов ХХ века и кончая первой половиной 80-х.
Спектакль “Утиная охота” начинается с того, что, перекрывая шум дождя, в зрительный зал врывается стихия - ураганный голос Владимира Высоцкого. Под звуки песни “Я никогда не верил в миражи” на сцене один за другим появляются портреты художников, запечатлевших время в своих стихах, песнях, фильмах. Вот задумчивое лицо Беллы Ахмадулиной, вот читает свои стихи Андрей Вознесенский, а вот перед нашими глазами встают лица Бродского, Шпаликова, Тарковского, Галича…
Эти портреты и хриплый вокал неугодного барда очень точно передают настроение времени, в котором будут разворачиваться перипетии судьбы главного героя пьесы.
Вскоре музыка смолкает, происходит резкая смена декорации, и мы слышим знакомый (старшему поколению) с детства голос всесоюзного сказочника 60-х, Николая Литвинова. В это время в центре сцены открывается подобие окна, под которым находится кровать с лежащим на ней человеком. Окно напоминает не то экран телевизора, не то сцену кукольного театра, где кровать и человек выполняют роль ширмы, над которой появляются персонажи передачи “Спокойной ночи, малыши”.
После этого звучит колыбельная, и под её аккомпанемент перед нами возникают одетые по моде 19 века персонажи, произносящие цитату из Грибоедова, которая заканчивается строчкой о том, что “люди могут обмануться”. (Это звучит как намёк на какие-то грядущие обстоятельства).
За ними на сцену выезжает гротесковая, почти карикатурная персона партийного лидера, в период руководства которого и разыгрываются события пьесы. Его сумбурную и неразборчивую речь неожиданно перекрывает неприятный гудящий шум, передающий, вероятно, то, как “гудит” в голове у лежащего на кровати человека. И в качестве заключительного аккорда - в окне вместо Хрюши и Степашки, в огненно-красном платье появляется Эдита Пьеха, радостно утверждающая, что всё “это здорово и очень хорошо!”
Яркие картины вступления к спектаклю напоминают комическое зрелище с элементами сатиры, рифмованными прибаутками (их место во вступлении занимает цитата из комедии А.С.Грибоедова), с использованием различных шумовых эффектов. Одним словом, перед нами - затейливая стилизация народного балаганного представления, своеобразный коллаж, состоящий из разножанровых картинок, карикатурных сюжетов и смены декораций, которая каждый раз воспринимается как неожиданный трюк. Таким образом создатели спектакля дают нам понять, что перед нами на сцене разыгрывается некий вариант фольклорного действа.
Содержание пьесы представляет собой воспоминания главного героя. Их сюжеты разворачиваются между двумя не совсем понятными интерлюдиями, являющимися вариантами одной и той же сцены, которую можно назвать сценой “оплакивания”. В спектакле она присутствует два раза, но, в соответствии с ремарками автора, играется по-разному. Участники этой сцены - люди из ближайшего окружения Виктора Зилова (Евгений Шумейко), которые в отместку за его поведение в кафе решили в качестве розыгрыша прислать ему траурный венок. В квартиру Виктора его приносит какой-то незнакомый мальчик (Данил Щипицын). После этого начинается сцена “оплакивания”, которую, по словам самого автора, следует рассматривать как плод воображения главного героя.
В первом действии “плач” по Зилову предваряется траурной музыкой, которая к моменту появления на сцене октета плакальщиков преображается в бодрую, весёлую композицию. В ремарках А.Вампилов указывает на то, что поведение лиц, их разговоры должны выглядеть пародийно, шутовски, но без мрачной иронии. Когда сцена “оплакивания” проходит в начале спектакля, зритель не понимает, что это за люди и о чём они говорят. Перед его глазами возникает некое подобие балагана, участники которого, судя по содержанию разговора, как-то по-клоунски вычурно скорбят об усопшем. В гаерской манере исполнения, по замыслу А.Вампилова, заключается символика розыгрыша.
Подобный способ лицедейства восходит к традиции балаганных зрелищ, истоки которых следует искать в ранних языческих обрядах и первобытных тотемических праздниках. Их участники могли говорить изменёнными голосами, прибегая, например, к фальцету. Иногда использовался пищик - специальное устройство для изменения голоса, который традиционно имелся в арсенале балаганных петрушечных актёров.
В переносном смысле слово “балаган” означает нечто грубое, несерьезное, не соответствующее высокому художественному вкусу. Существует выражение “превратить серьёзное дело в балаган”, что и происходит на сцене: друзья в шутовской манере оплакивают главного героя, зная, что он жив. Это - так называемый “глум” - сатира, характерная для стиля балаганных зрелищ.
Одним из персонажей этих зрелищ является известный русский Петрушка. Пpeдcтaвлeниe в театре Петрушки могло coпpoвoждaться мyзыкaльными вcтaвкaми, носящими пapoдийный характер: нaпpимep, изoбpaжeниe пoxopoн пoд "Kaмapинcкyю”. В спектакле этому может соответствовать смена траурной музыки на весёлую во время сцены “оплакивания” в первом действии. То, что мы видим, напоминает традицию обрядового действа под названием “игра в покойника”, где происходит имитация похорон с последующим воскрешением “усопшего”. Мы можем наблюдать эту традицию в некоторых образцах детского фольклора:
Умер покойник
В среду, во вторник:
Пришли доски тесать,
А он выскочил плясать.
Кроме того, “игра в покойника” была частью послесвадебного этапа русской традиционной свадьбы 19-20 вв. Это была небольшая сценка, которая разыгрывалась на второй день. Причитания, исполняемые над “покойником”, в основном представляли собой вопления и заплачки. Шуточная имитация похорон была одним из развлечений молодёжи. Обычно так развлекались девушки в отсутствии парней. В шутовской форме они разыгрывали оплакивание и отпевание покойника. Формулы отпевания имели, как правило, фарсовый характер.
Именно такой характер носит диалог между Галиной, женой Зилова (Мария Валешная), и Ириной, его новой возлюбленной (Наталья Шулина), которые клянутся друг другу в вечной дружбе; нелепо звучит реплика Веры (Елена Раевская) “он был как Алик из Аликов”; странно смотрится ухмылка официанта (Дмитрий Белякин), предлагающего “скинуться на венок”. (Слово “скинуться” в данном контексте свидетельствует о снижении пафоса высказывания. )
Нужно сказать, что официант - единственный “чужой” в этой компании родственников и сослуживцев. Сквозной темой его реплик является призыв к снижению градуса эмоций. Он наставляет Виктора относительно того, как нужно себя вести на охоте: “будешь мазать до тех пор, пока не успокоишься”, “в охоте главное — это как к ней подходить. Спокойно или нет.”, “Влёт бей быстро, но опять же полное равнодушие… Ну так, вроде бы они летят не в природе, а на картинке.”
Интересно заметить, что в свадебной игре от “покойника” тоже требовалось абсолютное спокойствие. Он не имел права ни двигаться, ни говорить, ни смеяться.
В своих произведениях Вампилов предлагает собственный критерий оценки персонажей, который заключается в их способности (или неспособности) переживать сильные эмоции. Эмоциональная открытость рассматривается им как положительное качество, как счастливая возможность проявления жизни. В этой системе координат официант для А.Вампилова явно отрицательный персонаж: в отличие от других героев пьесы он эмоционально холоден и закрыт. Галина относится к нему с нескрываемой антипатией: «…он ужасный. Один взгляд чего стоит. Я его боюсь».
Официант никогда не меняет своих планов, никогда никуда не спешит, происходящее воспринимает бесстрастно. Он бьёт Зилова по лицу в ответ на оскорбление не потому, что его захлёстывают эмоции, а для порядка, для урока.
Какую же роль играет этот официант в системе персонажей пьесы? Пользуясь театральной терминологией, можно сказать, что он антагонист главного героя, балансирующего в течение всей пьесы между двумя полюсами. Официант является тем персонажем, который толкает Зилова в сторону со знаком минус. В пьесе у него есть имя, Дима, но в перечне действующих лиц оно не упоминается, а указывается его профессия. Это можно объяснить тем, что он не является человеком близким главному герою, хотя формально и входит в его ближний круг. Таким образом А.Вампилов заранее сообщает, причём не прямо, а опосредованно, что этот персонаж стоит особняком в ряду остальных.
Из содержания пьесы мы узнаём, что он, можно сказать, профессиональный охотник. Зилов даже завидует ему: “...видел бы ты его с ружьём. Зверь...Гигант. Полсотни метров влёт - глухо. Что ты! Мне бы так”.
Собираясь на охоту, Дима спрашивает Виктора, где находится его (Зилова) лодка, на что тот отвечает, что лодка у Хромого, и, в случае чего, официант может её забрать себе. Возникает вопрос, кто такой этот Хромой, являющийся хранителем лодки. В комедии древнегреческого драматурга Лукиана (II в. н.;э) “Разговоры в царстве мёртвых” мы читаем о ”хромом перевозчике Хароне”, который переправляет на лодке через реку Стикс души умерших в подземное царство. А.Вампилов, окончивший филологический факультет университета, безусловно, был знаком с этим образцом античной драматургии. В диалоге Зилова и официанта присутствует аллюзия на данный сюжет с намёком на то, что Дима, забирая лодку, сам становится её хранителем, перевозчиком. С этой точки зрения, утиная охота, на которую так упорно зовёт Зилова официант, воспринимается как нечто зловещее, как путешествие в одну сторону.
В пьесе Виктор принимает это предложение, что символизирует если и не физическую его кончину, то духовную точно. По этой причине сцена “оплакивания”, которая звучит во второй раз, в соответствии с ремарками А.Вампилова, сопровождается с начала до конца траурной музыкой и решается в реалистическом ключе, без гротеска и буффонады. Ансамбль персонажей, принимая на себя функцию древнегреческого хора, эзоповым языком излагает зрителю дальнейшую судьбу главного героя. После этого следует сцена неудавшегося самоубийства и истерики Виктора. Заканчивается пьеса репликами Зилова о том, что он “совершенно спокоен” и готов к охоте.
В спектакле, в отличие от пьесы, сцена “оплакивания” играет совершенно другую роль. Его создатели решили не согласиться с подобным финалом и, нужно сказать, совершенно безболезненно для восприятия зрителем логики повествования избавились от сюжетного негатива.
Спектакль заканчивается сценой встречи Виктора со своим детством в лице мальчика, который как лейтмотив искренности, открытости и неискушённости появляется на сцене в моменты, связанные, как ни странно, с темой смерти ( приносит траурный венок и весть о кончине отца). Он как бы говорит, что есть начало и есть конец. А что между этими вехами человеческой жизни? Радуга и аромат мокрой травы или непроглядный удушающий смок? Образ давно забытого детства предлагает главному герою повернуть стрелки часов назад и начать отсчёт нового пути.
С точки зрения такого окончания, “плач по Зилову” стоит рассматривать как драматургический приём, который называется “видимость поражения”. Он применяется в том случае, когда сюжет предполагает позитивный финал.
Частью этого позитивного финала является дождь, который в спектакле, в отличие от пьесы, так и не кончается. Мы слышим его шум почти всё время, а когда не слышим, то декорации, испещрённые косыми линиями ливневых струй, напоминают нам о разверзшихся небесах.
Звуки дождя не прекращаются даже во время антракта. Создаётся впечатление, что нам настойчиво предлагается что- то понять. Может быть то, что иногда события или явления, воспринимаемые нами с сожалением, неожиданно могут обернуться благом, и дождь, стоящий неумолимой прозрачной стеной, на самом деле ”соединяет, разлучённые на век, небо и землю”*, поэтому он не может позволить человеку переступить черту, за которой находится точка невозврата.
По окончании спектакля зритель испытывает чувство благодарности Мастеру и его ученикам за то, что на сцене так и не появится ружьё, а в судьбе главного героя не случится ни циничной забавы под названием “утиная охота”, ни лодки, уносящей его в небытие. Думается, что и автор пьесы ничего не имел бы против такого жизнеутверждающего финала.
*цитата принадлежит Тайто Кубо, создателю японских комиксов и разработчику персонажей для анимэ-версии “Блич” (слова цитаты произносит персонаж по имени Иноуэ Орихимэ)