Так это было и я это помню...
Своей Родиной я считаю деревню Немойта, которая находится в 8 километрах к югу от районного центра – города Сенно. Здесь прошло мое детство, школьные годы и времена юности, когда я постоянно приезжал к родителям на каникулы из ЛМУ и в отпуск из Мурманска, во время моей работы в Мурманском морском пароходстве. Длилось это до мая 1985 года, пока был жив отец. После смерти папы, родной дом был продан колхозу. Мама переехала жить, сначала к Люде в Витебск, а потом к Тане – в Ивню, где и умерла 7 февраля 2001 года. В Немойте из близких мне людей осталась только наша соседка - Таня (её мать и моя первая учительница - Анна Григорьевна Дубовец и её муж Василий Мванович жили в этом доме до смерти), да ещё несколько друзей детства. К сожалению, с каждым годом, знакомых и друзей становится все меньше и меньше. Последний раз, я был в своей деревне в августе 2010 года. Ездил туда на машине с женой Леной и сестрой Людой. Народу знакомого почти не встречали. Выросла молодежь, которую я не знаю. Много приезжего люду, который появился здесь после распада СССР. Правда, я встретил в магазине двух своих знакомых - Васю Петровского и Люду Цивинскую. Вася с женой Валей пригласили нас в гости, что мы с удовольствием и сделали – побывали в хате Пятрока и Яди, посидели за столом, вспоминая нашу молодость и наших общих друзей...
Во времена моего детства в Немойте было около 100 домов. В каждом доме проживало от 2-х до 8-ми человек, а в среднем, видимо, по 4-5 человек. В целом, в деревне насчитывалось 500-550 жителей, включая обитателей детского дома. По памяти помню названия улиц: Сенненская - на Сенно; Ряснянская - на Рясно; Розмысловская – на Розмыслово; Морозовская – на Морозовку; эти четыре основные улицы были, так называемые, улицы-направления. Также была улица Свинячая, которая свое название получила за непролазную грязь. Была еще и улица Коммуны, ведшая к детдому и названная в честь первых коммунаров Немойты. И, наконец, самая маленькая улица, а вернее – переулок, соединяющий колхозную конюшню с улицей Розмысловской, и шедший вдоль деревенского кладбища. Назовем ее Конюшенной или Колхозной, так как в конце этой улицы находилась колхозная конюшня с лошадьми, зерноток и зерновые амбары. Основная улица - Сенненско-Ряснянская, была центральной улицей Немойты. Со стороны Сенно до моста через реку Немойтянку – Сенненская, а от моста и до конца деревни в сторону Рясно – Ряснянская.
Речка Немойтянка (теперь - Брус) разделяла деревню на две части, но на левой реки стороне жителей было больше, в основном за счет расположенного там детского дома. Детский дом, как я уже отмечал ранее, располагался в бывшей усадьбе польской помещицы. Не знаю, что было в усадьбе до войны, но детдом был организован 1946 году, сразу после войны, и просуществовал в Немойте лет двадцать. Первым директором детдома (при мне) был Козыревский Иван Герасимович. Четыре многоквартирных дома около самого детского дома были построены для директора, воспитателей, поваров и прочей детдомовской челяди. В детдоме было свое подсобное хозяйство с коровами, лошадьми и свиньями. Был свой огород, сад, мастерские, гараж, спортивные сооружения. Больше всего мне, до сих пор, помнятся «гигантские шаги», карусели, футбольное поле и волейбольная площадка. Деревенских ребят туда особо не пускали, но мы всегда находили способ попасть на территорию детдома, которая была ограждена забором со всех сторон. Нам, всем деревенским ребятам, хотелось покататься на этих «гигантских шагах» и каруселях, которых в деревне не было. Чтобы попасть на территорию детдома старшие ребята договаривались с воспитателями и устраивали соревнования по футболу и волейболу между командами деревни и детдома. Был в детдоме также и свой клуб, где для воспитанников крутили бесплатные кинофильмы и ставили спектакли. Но детдомовцев было много и мест для всех не хватало, поэтому попасть в клуб было трудновато. Но меня, как сына директора школы, пропускали всегда. Там у меня завелись хорошие друзья – Иван Ковалев, Коля Овсянкин и Петька, с которым мы мечтали стать геологами. Потом жизнь нас разбросала по нашей большой стране, и я с ними уже не встречались никогда. Знаю, что Иван стал моряком, как и я. Работал он в Прибалтике, в ЛМП или в ЭМП. Петька стал геологом и осел в Киеве, а Коля остался где-то в Белоруссии. Ну, а я стал почти коренным мурманчанином, прожив и проработав на Севере 42 года. Там я заработал почетные звания -«Ветеран Мурманской области» и «Ветеран Мурманского морского пароходства» и множество различных наград и почётных грамот.
Мне, спустя 45-50 лет, прошедших от времени моего детства, пришлось восстанавливать фамилии и имена жителей Немойты, прибегая к помощи сестёр Тани и Люды и ее подруги Гали, а также Нины Большаковой и Тамары Аникиевич. Вот так и получился у меня список всех жителей нашей деревни, которые проживали во времена 50-х – 80-х годов прошлого века.
Возможно, я пропустил еще какой-нибудь дом или чью-то семью, но память не все может вобрать в себя. Если кто-то из моих односельчан будет когда-либо читать эти строки, прошу не обижаться, что в своем повествовании, я указал их или же их родителей деревенскими кличками. Но из песни слово не выкинешь. Возможно, кому-то это не понравиться или что-то еще – прошу не обижаться и простить меня. У моряка-судоводителя есть такая морская поговорка: «Пишу то, что вижу, а чего не вижу – не пишу». Это морской закон – писать в судовой журнал только то, что видишь и наблюдаешь. Так и я теперь стараюсь писать то, что видел в детстве, в юности и в жизни своими глазами и слышал своими ушами.
Я насчитал, что в Немойте во времена моего детства и школы было 99 домов, где жили семьи наших сельчан. Чтобы был круглый счет, укажу еще одно знаменитое в деревне здание – это трехэтажная, сделанная из красного кирпича, старинная дореволюционная мельница. С этой мельницей связаны многие мои воспоминания, о которых я уже писал и еще напишу в следующих главах. Надеюсь, что многие ребята из моего детства всегда с удовольствием вспоминали нашу мельницу, где мы проводили очень много времени в наших детских играх. Сейчас, к сожалению, от мельницы не осталось и следа. Такова жизнь – все течет и все меняется. Да и нас когда-то не станет на этой земле. А эти воспоминания разойдутся по родным, друзьям и близким. Говорят, что интернет бессмертен, и в интернете храниться всё, что когда-то было там написано и оставлено... Я хотел бы, чтобы мои мемуарные записи не затерялись, а передавались моими родными и близким людям из поколения в поколение. Чтобы внуки и правнуки помнили, что был на свет такой вот дед – дед Слава.
Горжусь, что вырос я в деревне,
Где улица уходит в лес,
Где дух витает светлый, древний
От всей земли и до небес.
Здесь солнце счастье излучает,
Чтоб стало радостней, светлей.
Здесь ветер с волнами играет
На море золотых полей.
Луга дурманят разнотравьем;
Я бегаю сюда босой,
Чтоб ради святости и здравья
Умыться утренней росой.
Герани, иван-чай, ромашки
Влекут неброской красотой.
А как заливисты здесь пташки!
На сердце – благостный покой.
Вот земляника на полянке.
Орехи и грибы – в лесу.
Здесь дивный голос коноплянки…
Не описать мне всю красу!
Я вскормлен был любовью, хлебом,
И напоён святой водой,
Душа укрыта чистым небом,
Согрета красотой земной.
Закалена самой природой -
В воде крепчают ведь дубы.
Хочу я счастья для народа -
Не ведаю иной судьбы.
Горжусь, что вырос я в деревне:
Познал я на земле свой рай!
И пусть нелёгок труд здесь древний,
Люблю тебя, родимый край!
Мои две родные сестры – Таня и Люда находятся далеко от меня. Таня – в Белгородской области в поселке Ивня, а Люда – в Витебске, в республике Беларусь. Жизнь сложилась у нас у всех по-разному. Я – моряк. Таня – воспитатель детского сада, а Люда – бухгалтер. Сейчас мы уже все являемся пенсионерами. Я ушел на пенсию с 01.01.2009 года, Таня – в 2011 году, а Люда, хотя уже тоже пенсионерка, но до сих пор работает бухгалтером. Личная жизнь у каждого из нас шла также по-разному. Было и хорошее и плохое, были радости, но были и печали. Но хуже всего, конечно, досталось моей младшей любимой сестричке – Людочке. Схоронила она двух мужей – Семена и Андрея, терпела всяческие лишения во времена перестройки, да и сейчас ей не сладко… Но от судьбы, видимо, не уйдешь. А Таня выбрала мамину судьбу – это точно. Сама мама говорила: «Таня повторяет мою судьбу». Мама имела в виду тяготы деревенской жизни – хозяйство, огород, живность. Все, что пришлось тянуть маме, теперь повторяет Таня, хотя разница есть. Тане Володя во многом помогал по хозяйству (умер летом 2020 г. от такой напасти, как коронавирус).
У нас папа в основном был организатором и руководителем, а не тягловой силой. Тягловой силой в доме была мама и мы – дети. Вода, коровы, свиньи, кролики, куры, гуси, утки, индюки, заготовка дров, сена, уборка бульбы и овощей с огорода, работы в огороде и по дому – все это в разной степени ложилось и на нас – детей: меня, Таню и Люду. А папа, обычно, бегал рядом и «руководил». Но я его за это не осуждаю, так как ему досталось хлебнуть своего горя предостаточно. Он требовал от нас, детей, одного - учиться, учиться и еще раз учиться, постоянно показывая нам, что без получения должного образования нам придется всю жизнь тяжело работать, работать и еще раз работать. В этом он был, конечно, прав…
В 1955 году я пошел в первый класс Немойтовской семилетней школы, директором которой, как я уже упоминал выше, был мой отец – Кисляков Василий Анисимович. В школе также работала учительницей химии, ботаники и зоологии моя мама. Моя первая учительница, Анна Григорьевна Дубовец, наша соседка по дому, отличала меня, как я помню, большим старанием и прилежанием в учебе, а также любовью к книгам и страстью к чтению. Во многих деревенских семьях колхозников это, в общем-то, не очень поощрялось. Родителям-колхозникам нужна была другая наука и страсть – любовь к земле и к домашнему хозяйству. Дома я не отказывался никогда от любой домашней работы, помогая маме по хозяйству. Наша хатка, куда мы переехали в 1952 году, была скромной и маленькой. Хатка состояла из прихожей с русской печкой и второй половины - зала со спальней. Прихожая, от так называемого зала, была отделена фанерной перегородкой, которая не доходила до потолка сантиметров на тридцать. В зале, слева у окна, стоял папин стол, вечно заваленный его книгами и тетрадками, рядом - этажерка, тоже с книгами, а у самой перегородки стояла родительская железная кровать. За этим столом папа и мама писали вечерами свои ежедневные планы школьных уроков. Вся наша хата была меньше тридцати квадратных метров. Мы, дети спали или на печи, или в закутке, между русской печкой и так называемым щитом (грубкой), который топили во время сильных зимних морозов, когда не хватало тепла от одной только русской печки.
В тесной передней комнате (2,5х 4 метра), большую часть которой занимала русская печь, вечно было многолюдно и оживленно, особенно по вечерам, когда к нам приходили папины друзья и соседи. За кухонным столом у окна они играли в карты, лото, курили и до хрипоты спорили, а по выходным и праздникам пили самогон, вино, закусывали и обсуждали деревенские и общегосударственные новости и проблемы, будто за этим столом они могли их разрешить. А мы дети сидели на печи и слушали их застольные разговоры. На печке у нас стояла небольшая керосиновая лампа. При ее свете я делал на печке уроки и читал запоем книги. А в углу стрекотал сверчок или таракан. Долго я слушал это стрекотание, вперемежку с разговорами взрослых, а потом, как-то незаметно, засыпал. Тогда приходила мама и тушила лампу, убирая ее с печи…
К нашему старому дому в 1961 году был пристроен так называемый трёхстенок, затем оба дома были обиты шалевочной доской, которую я покрасил судовой краской, а крышу мы покрыли шифером. Еще позже – уже в 80-х годах дом обложили белым кирпичом. После смерти отца – наш дом мама продала колхозу. Сейчас там живет сын нашего соседа - Игорь. Перед домом я в 1962 году посадил два каштана, которые выросли в большие деревья, они очень красиво цвели весной и хорошо плодоносили осенью. Справа от дома был построен гараж, где стояла машина отца – ВАЗ-2101.
В нашей семье ощущался дух благопристойности и взаимопомощи, душевной свободы, хотя отец по дому особо ничего и не делал. Он был в основном добытчиком для семьи и организатором. По хозяйству дома работала мама, наша нянька Улюта и я, а когда я уехал на учебу в Ленинград – сестры Таня и Люда. Во многом это семейное благополучие было поставлено благодаря маме, которая, несмотря на свою огромную занятость на школьной работе и по домашнему хозяйству, всегда интересовалась моими школьными и домашними делами. В глубине души мама была интеллигентным человеком, тонко чувствующим мир и людей. Моя любимая и глубокоуважаемая мама, часто, когда я уже работал капитаном в Мурманском морском пароходстве, с сомнением и некоторым недоумением качала головой и говорила мне: «Разве могла я подумать, сынок, что ты достигнешь в жизни такого положения? Из белорусской деревни, из таких трудностей!.. И вот ты капитан!». Она очень гордилась мною, а отец – еще больше. Всегда всем друзьям и знакомым он подчеркивал, что сын сам нашел в газете объявление о мореходном училище в Ленинграде, сам заработал в колхозе денег на дорогу и сам уехал в большой город. Еще больше папа гордился тем, что я позже закончил еще университет и морскую академию.
Деревенька моя, ты частенько мне снишься ночами,
Хоть в пространстве моем ты совсем островок небольшой.
Сколько б ни было встреч и разлук за моими плечами,
Но, встречаясь с тобой, я всегда оживаю душой.
Прислонивши дома с огородами к самой опушке,
Ты раскинула улицы так, что тебе тут привольно самой
И живут в тех домах одинокие мамы-старушки,
Те, что ждут с нетерпением нас на побывку домой.
В непогожие дни, когда серый туман нависает,
Когда, вдруг, опрокинувшись, небо прольется дождем,
И в июльскую пору, когда от жары раскисает
Деревенский "асфальт", ты мила мне - ведь здесь я рожден.
Может память, а может года тому стали виною,
Только тянет меня хоть на день, хоть на час погостить –
Погулять под дождем, задохнуться от жаркого зноя
И, щекой прикоснувшись, сказать: - за разлуку прости!
Оглянуться, вдохнуть этот воздух, пропитанный прошлым -
Растворились в нем детство и юность шальная моя.
И хоть в прошлое, знаю, вернуться никак невозможно,
Всё же буду пытаться, как мальчишка, надежду тая.
Понесут меня ноги по улицам и переулкам,
Где увижу свой дом, с покосившимся набок крыльцом…
Мне до боли нужна запоздалая эта прогулка
По местам, где с друзьями бродил босоногим мальцом.
Я опять не узнАю своей деревеньки при встрече.
Вроде здесь я стоял, а напротив стояла она,
Неодета, набросив пальтишко на голые плечи…
А в твоих палисадах сиренью кипела весна)
Память пламенем жжет, как ножом полосует по сердцу,
Разрывает на части, пытаясь отбросить года.
Но от прожитых лет, от судьбы никуда мне не деться –
Я с деревней прощаюсь, как видно, уже навсегда…
Еще сколько судьбой нам отмерено - кто нам расскажет…
Как бы нам неуспетое в этот отрезок вместить:
Поклониться деревне, заросшим могилкам и даже
Позабытых соседей и старых друзей навестить…
Я прощаюсь с деревней, как с самым родным человеком,
Без стесненья прилюдно платком вытираю глаза -
Мы, наверно, не виделись с ней больше четверти века,
А с родными надолго никак расставаться нельзя.
Ты живи, деревенька, твой срок в скрижалях не указан
Пока люди живут, будешь жить, хорошеть и цвести
Ну а я без тебя - и хоть этим уже я наказан,
Но опять повторю: ты меня за разлуку прости…
Сегодня я думаю, что как раз в таких условиях, закаляющих душу и тело, и мог быть воспитан настоящий человек. Ведь изнеженные, избалованные с детства, не знающие бед и трудностей дети - слабы! И не всегда такие дети стремились достигнуть своих целей.
Светлой и яркой отдушиной в моей жизни были встречи с природой. В деревне она, казалось бы, была повсюду, вокруг. Для крестьянина это обычная, повседневная, привычная картина, как для горожанина вид из окна на соседний дом. И все же так, да не так... Нет в мире человека, которому не свойственно было бы ощущение Родины, знакомой с детства, любимой природы, родительского гнезда. Оно начинается с младенчества, с первых детских впечатлений, растет и укрепляется вместе с человеком и умирает, когда придет срок, вместе с ним. Родная природа, как и мать, бывает только в единственном числе. Все красоты мира не заменят вид из окна родительского дома, какого-нибудь пригорка с растущим на нем дубом или березкой, с которой связаны самые лучшие, светлые воспоминания. Еще дороже и милее становятся родные места, в которые вложен труд, где пролит пот, набивались мозолями руки. Где каждая пядь земли знакома на ощупь: здесь я косил траву когда-то росным июньским утром, когда еще был жив отец. И косу, что висит в пахнущем старым, пыльным сеном хлеву, еще не побила ржавчина; а вот здесь я проходил землю плугом или окучником; а под этим деревцем я провожал с любимой зарю...
Живописность пейзажей не свойственна сейчас Немойте. Когда-то красивая, тихая и незаметная речушка Немойтянка (сейчас почему-то р. Брус) была в 1970-х обезображена – она потеряла и живописность, и воду, в результате чересчур активных действий мелиораторов. С востока от Немойты был хороший (Морозовский) и с юга (Котово) лес, но и он стал давно уже не тот - вырубки, подсочки, антропогенное воздействие сделали свое дело. Не стало даже кустов, что тянулись за дорогой, напротив нашего дома.
К вечеру, когда стихал накал работы, у островков кустарников, то тут, то там загорались костры, которые разжигали мы, ребятня. Дымок от костров, перемешиваясь с вечерним туманом, стлался над полем, тянулся к реке. Солнце к этому времени уже садилось за далекую кромку леса, отсвечивая золотом затухающего дня - работа на лугу в страду не может быть оставлена, пока светло... Что может быть красивее, лучше, более волнующе, чем такие часы в родном краю? Дороги и памятны мне летние вечера созерцанием окрестностей и самого себя, беседами с бывалыми, старшими по возрасту и опыту ребятами, отрешенностью от хлопот, забот и проблем, полным слиянием, гармонией с природой. Никогда не забуду ночлеги у костра на охапке травы или на сеновале, на свежем, душистом, убранном в погоду сене, вобравшем все запахи луговых растений и цветов, все ароматы лета. Это уже навсегда, это теперь навечно...
Только в таких живописных местах милых уголков Родины пробуждается и зацветает душа, способная разрешиться моим писательским творчеством или стихом. Этот простой наш быт 50-х – 60-х годов, крестьянский труд на лугу и в поле, который был нам не в тягость, а в радость, подстать молодой силе, энергии, ищущей выхода. Все это, слава Богу, было, есть и, хочется надеяться, будет, пока мы живы, и после нас - пока под мирным небом будет жить родная Беларусь…
Деревенские тропки, трава под ногами…
Босоногую молодость вспомнил сейчас!
Где мы всей ребятнёй, под луной, вечерами,
Убегали к реке от родительских глаз.
Разжигали костры, запекали картошку…
С луком, солью, так жадно съедали её.
Безмятежная жизнь, нежно пела гармошка…
Полевая рапсодия – детство моё!
Так всю ночь, до зари. И домой с петухами,
Возвращались под утро, сшибая росу.
Сколько раз эти тропы измерил шагами
И вовек, не забыть мне лугов красоту!
Где туманы седые плывут облаками,
А в прибрежных кустах так поют соловьи!
Ну, какими ещё описать мне словами,
Эту детскую сказку тепла и любви?
И стакан молока, что нальёт мне бабуля,
Вкус парного нектара – благое тепло!
И вожжёй вдоль спины перетянет дедуля…
Ну а если проспит - значит мне, повезло.
Помню старый сарай, запах свежего сена
И осиные гнёзда на стыке стропил…
Ничего мне не надо. Всё это бесценно!
Я, в свои шестьдесят, ничего не забыл.
Я глубинку России люблю, как и прежде!
И всегда вспоминаю о детстве своём.
Надоел мне Мурманск... Очень тянет в деревню,
Где на зорьке вечерней так пахнет жнивьём.