24.02.81 Вторник
У нас 7.00. А в Москве – 2.00. Попозже, наверное, в 10.00 у них начнётся XXVI съезд «ума, чести и совести» текущей эпохи. А у нас через пару часов – предпоследний день похода. Чему все активно рады.
Дядь-Юра разбудил меня без пяти семь. Я сел топить печку. А у Отца, оказывается, уже был готов завтрак. Он встал в 6.00. Утренний «героизм» руководителя есть инверсионный продукт вечерней нерешительности. Попытка уравновесить принципиально несовместимое. Но все начальники почему-то искренно думают, что таким образом они выправляют временные потери.
Поэтому в 7.15 народ начал хлебать хлёбово под названием «червячки (так переводится с итальянского «вермишель») с сублиматом». Вторую часть названия мы давно уже выговариваем без префикса. После хлёбова был подан кофий. Когда завтрак закончился все как-то размякли и пока я мыл посуду, народ просто и откровенно балдел. Время утекало, как грязная вода из моих котлов. Сейчас 9.50. Палыч только-только свернул палатку и начал запихивать её в рюкзак. Все остальные стоят и машут конечностями. И верхними, и нижними – зябко. Хотя на «правдюньчике» дядь-Юры всего-то минус 20.
Вышли в 9.55.
12.00. Два часа за спиной. И 6 км. По готовой лыжне. В противном случае, эти 50 км мы бы месили дня 3-4. Уж больно глубоки байкальские снега (см. фото)
Более дивной зимней долины я в жизни не видел! Идём через анфилады поникших рябин. Гроздья промороженных ягод всех оттенков – от бледно-розовых, до тёмно-красных – нависают над лыжнёй. Но рябина – это подлесок, а основой, как-то очень гармонично чередуясь, являются кедры, пихты, ели и берёзы. И все они такие могучие девственно заснеженные – чудо как хорошо! Идётся радостно.
Только что, перед остановкой, Глыба упал на спуске и порвал последний исправный тросик. А запасных нет. Их уже давно «оприходовал» Палыч. Он теперь идёт на верёвочках. И Глыба тоже пойдёт и хлебнёт «удовольствия».
15.15. Перекусили около 14.00 на скверном 14-градусном морозишке. Почему-то иззябли хуже, чем при 30 градусах.
В 14.20 рванули. В 14.55 выскочили к зимовью с двумя аборигенами. Парни из Мурино слегка браконьерят. Зимовьё крохотное, на двоих впритык. Но очень уютное и я бы даже сказал романтичное. Да и вся долина такая же. Будто сошла с зимних картин Верещагина. А таких могучих и свободных в естестве своём снегов, я не видел, пожалуй, никогда. Даже на Камчатке. (Там его просто вульгарный переизбыток).
15.20. Уходим. До следующего зимовья 3 часа ходу. Так сказали парни-«брэки» (сленг). Но это на охотничьих лыжах. Мы-то пролетим быстрее.
19.20. Вот уже час сидим в «нижнем» зимовье. Горит печурка. Тепло. Я упросил всех (впрочем, легко согласившихся) сделать молочную рисовую кашу. Если честно, это «субли-матерное» мясо уже колом стоит по всему организму.
Интересно, что в верхнем зимовье мы были ровно в 10.00 по Москве. Разумеется, никто и не думал, и не помнил о съезде. Кроме Вито – обладателя и носителя радио. Но пока он доставал его, да навешивал антенну, да включал, да настраивал – нам достались только бурные, несмолкаемые овации после объявления об открытии «эпохального» события. Вот она – «цивилизация»! За 8 тысяч вёрст, в байкальской глуши, мы сидели, отдыхали и слушали московский шум-треск-рукоплеск.
Я был первым, когда мы выскочили на поляну с нижней избой. Было 17.53. А ушли из верхней в 15.20. То есть 2 часа 33 минуты непрерывного хода. Всё время шли по матёрому «сусанинскому» лесу. А с небес нас осыпало непрерывной «манкой» высшего сорта.
До Мурино осталось 10 км. Если всё завтра пойдёт штатно, то уже в 12.00 мы сядем в любой проходящий до Иркутска. Все разговоры в группе только о доме и домашних делах.
Два слова о нижнем зимовье. Сруб с первого взгляда поражал мощью кедровых брёвен. Они были до того могучие и упругие на вид, да ещё и такого приятного красноватого цвета, что просто – АХ! – да и только. Девять венцов под двускатной крышей из кедровых плах были засыпаны снегом почти полностью с боков и сзади. К двери был расчищен пологий спуск. На крыше горбиком покоился сугроб высотой около метра. Именно по нему я и узнал, что под снегом с находится избушка. Внутренний объём был не больше стандартного железнодорожного купе, только несколько более протяжённого. Столик между нарами вдоль стен слева и справа был подъёмным, именно как в вагоне. Не хватало разве что вторых полок. Слева от двери притулилась кирпичная печурка. В торцевой стене было прорезано «банное» окошко, показывавшее толщу снега. Как мы уместились в этом «купе» вшестером, ей богу, загадка природы и тайна веков.
(продолжение следует)