Наша семья была довольно большой. Кроме родителей – пятеро детей: четыре брата и сестра. Накормить такую «ораву» было, конечно, трудно, особенно в послевоенные годы. Наш отец в своём активе образованности имел четыре класса церковно – приходской школы и это считалось в то время хорошим образованием. Обладая острым умом, быстрой сообразительностью, железной стойкостью в борьбе за справедливость, отец выделялся в станице среди других жителей.
В то время все, кто переселялся в станицу издалека, считался иногородним. К ним довольно долго присматривались и лишь потом принимали в казаки. Основными критериями при приёме были : трудолюбие, благополучие в семье, признание и уважение власти. Быть казаком было не только престижно, но и давало определенные льготы. Семьям казаков выделялись лучшие участки земли для строительства хат (небольших саманных домиков, обычно крытых камышом, благо его на местной реке Сосыке было достаточно для всех ). Казаков принимали в колхоз.
Дед по специальности был краснодеревщиком, а это вершина плотницкого дела. В наследство от него отцу достался хороший плотницкий инструмент, который он бережно использовал и хранил. Отец очень любил работать с деревом, делал эту работу аккуратно и неторопливо. Он старался, чтобы его изделия были не только прочными, но и красивыми и, практически, всегда этого добивался. Его изделия : столы, табуретки, тумбочки, бочки и бочонки, вешалки и шифоньеры, изготовленные вечерами после работы в колхозе и в выходные дни, на тогдашнем рынке шли нарасхват. По мере износа инструмента отец изготавливал его сам, причём не хуже, чем завод.
Отец был призван в действующую армию во время второй мировой войны в 1941 году, а в 1943 году был комиссован из-за ранения правой руки. По прибытию в станицу он решением станичного совета был назначен председателем колхоза имени партийного деятеля Кагановича, в дальнейшем колхоз «Комсомолец». В то время авторитет Райкома партии был непререкаемым . Райком давал указание когда начинать сев, когда начинать обкосы, когда начинать уборку зерновых колосовых. Отец знал в какие сроки производить сельхозработы, чтобы получить высокий урожай, работники райкомов, стараясь выслужиться перед вышестоящим начальством, зачастую давали команду начинать уборку зерновых раньше времени, а, значит, обрекали колхозы на значительные потери урожая.
Отец не выполнял команды райкомовцев и всячески старался оттянуть срок уборки, чтобы дать зерну созреть. Проверяющие писали докладные о невыполнении команд райкома с предложениями наказать. Однако отстающий по срокам уборки колхоз в конце уборки оказывался с наивысшим урожаем по району.
Кроме того отец имел поистине «золотые» руки, особенно, что касается столярных и плотницких работ. Конечно, в этом была большая заслуга моего деда Митрофана, который приехал в станицу из Черниговской губернии Украины.
С малых лет я был худым и сравнительно высоким мальчишкой. В пятилетнем возрасте я заболел, больше года выздоравливал. За время болезни мышцы моих ног настолько ослабели, что я не мог ходить. Отец на плечах носил меня в кино, на сельхозвыставку ( она организовывалась в станице почти каждый год ), на скачки. Особенно он любил посещать скачки, так как сам был казаком. Мероприятие это проходило обычно на площади им. Шевченко ( сейчас там построены школа № 3 и храм ) и включало в себя : скачки на скорость, рубку лозы и джигитовку, то есть традиционную программу праздников казачества. Победителей в номинациях, обычно, награждали молодой живностью ( поросёнок, козлёнок или ягнёнок, бычок ), которую выделяли колхозы. Отцу участвовать в скачках не давали последствия ранения в войну – была перебита правая рука. А вот мой дядя Ваня – старший брат отца – участвовал и почти всегда был в победителях.
В возрасте семи лет я пошёл в школу. Учился я хорошо и особых хлопот родителям не доставлял. Уже с этого времени отец начал потихоньку обучать меня работать с деревом. Вначале учил вырезать фигурки зверей и животных. Особенно хорошо вырезал отец фигурки головы лошади и это понятно – казаку конь, как родной человек. Умел отец, также, мастерить игрушки и некоторые из них не потеряли своей оригинальности и в наши дни. Я очень часто резал пальцы, но с упорством продолжал учиться работе с деревом. К восьмому классу я уже довольно сносно мог строгать доску шерхебелем, распускать доску по длине лучковой пилой. Отец любил меня. Он изготовил специально для меня столярный инструмент меньшего размера, чем обычный, и я им уверенно работал.
В период сенокоса мы с отцом раненько утром шли на место покоса и косили траву на сено. Отец для меня изготовил ручную косу меньше обычной и научил косить. Приятно пахла свежескошенная трава, пели птицы, в утренней дымке всходило солнце. Благодать! Около пяти часов утра мать приносила нам завтрак и мы с отцом, усевшись на валок свежей травы, завтракали. Косили до изнеможения, стараясь скосить побольше до того времени, как солнце припечёт.
Таким образом, отец приучал меня к мужской работе и, особенно, работе с деревом, за что я ему был благодарен, а запах древесной стружки при случае до сих пор приятно щекочет мне нос.
Отец не любил работать на огороде, оставляя эту работу на руки матери, а с ней и на наши плечи. Мы рано научились сажать, полоть, убирать практически все огородные культуры. А это была довольно значительная помощь семейному бюджету. Отец же предпочитал столярничать в своей небольшой мастерской - специально отведенном помещении в тёплом сарае. В этом помещении было одно окно, которое запиралось на «прогоныч». Прогоныч – это металлическое приспособление, предназначенное для запора ставней окна. Фиксировался прогоныч изнутри и разблокировать его снаружи было невозможно. В домах зажиточных казаков прогонычи были неотъемлемой частью охранных запоров. У нас же самыми ценными вещами были инструменты отца. В мастерской отца был установлен верстак на всю длину помещения, имеющий довольно сложное по изготовлению устройство для зажима досок при их продольном распиливании и обработке боковин, упор для строгания досок и другие мелкие приспособления, которые использовались редко, но были также нужны при столярных работах.
Мы очень уважали и боялись отца. За крупные и мелкие детские проделки мы, в первую очередь, выслушивали довольно резкие наставления матери. Обычно на этом воспитательные внушения заканчивались, но, если нет, то мать обещала рассказать о проделке отцу. Отец был немногословен и давал, как он называл «лысака» - и обещал «стукнуть» сильнее, если случай повторится. Лысак - это лёгкий удар ладонью по шее. Было совсем не больно, но очень стыдно, что дело дошло до такого воспитания.
Отец любил читать книги, особенно с содержанием на военные темы. Читал вечерами, сидя на своём месте за трапезным столом, кстати, на это место никто не мог садиться. «Нельзя!» - говорила мать и мы это понимали. Читал при свете керосиновой лампы, подвешенной к потолку на манер люстры только пониже. Читал неторопливо и, видимо, вдумчиво, так как редко переворачивал листы книги. В дальнейшем, когда появилось электричество, а это было гораздо позже, и был приобретён телевизор, отец вначале с большим интересом смотрел все телепередачи, потом – только фильмы про войну, затем вовсе перестал смотреть передачи, сказав о военных фильмах коротко : «Брехня!».
Отец совсем не рассказывал нам о войне. Видимо, как, впрочем, и другие фронтовики, не любил о ней вспоминать. От дяди Ивана я узнал, что отец имел два наградных оружия : казацкую саблю и именной револьвер системы «наган». Однако сразу после возвращения с войны он, по каким – то, до сих пор неведомым мне причинам, отдал на хранение револьвер дяде Ивану, а саблю – одному из своих знакомых Якову Г., которого неизменно звал Яшкой. Дальнейшая судьба этого оружия осталась мне неизвестной.
После того, как у меня появился в личном пользовании автомобиль, отец несколько раз просил меня свозить его к своему однополчанину по фамилии Шакун, проживающему в совхозе «Большевик» Тихорецкого района. Там, конечно, его тепло встречали однополчанин и его жена. Отец с однополчанином садились за стол, стоящий под открытым небом, жена накрывала стол, естественно ставила бутылочку горячительного и удалялась. При первом посещении Шакуна я, в надежде получить хоть какие – нибудь сведения о том, как и где отец воевал, сел с ними за стол, но тут же был «огорошен» словами отца: «А ты куда? Иди в машину! Тебе здесь делать нечего!». Вздохнув, я ушёл в машину, искренне сожалея, что не могу послушать их воспоминания.
История с однополчанином, спустя годы, имела неожиданное продолжение. Работая в Управлении сельского хозяйства, я, по долгу службы, посещал все колхозы и совхозы района с проверками работы служб по механизации животноводства. В тот день я возвращался из колхоза «Страна Советов» При выезде на главную дорогу (это была шоссейная дорога Ростов н/ Д – Краснодар ) я недопустимо близко перестроился влево и был остановлен незнакомым мне работником ГАИ. Оказалось, что он работник ГАИ г. Тихорецка и, представляясь, показал удостоверение с фамилией Шакун! Разговорились. Он тоже помнил фамилию моего отца и знал, что он однополчанин его отца. Он простил мне нарушение и мы доброжелательно расстались. Фронтовое братство переросло в мирное!
Казацкая жилка проявлялась во мне, в отличие от моих братьев, особенно отчётливо. Я очень любил холодное оружие, ( разнообразные ножи, кинжалы, штык – ножи, финки ) и мечтал иметь хоть какое - нибудь огнестрельное оружие. Попытки приобрести ружьё, может даже неисправное, у меня были. Первый раз я выменял за перочинный ножик у младших ребят ржавую берданку. Берданка – это ружьё с затвором. Тщательно вычистив его от ржавчины, смазав затвор, я решил испытать его – не разорвёт ли? Привязав его к дереву в отдалении от домов и протянув шпагат от курка метров на двадцать, я зарядил берданку стандартным патроном шестнадцатого калибра и дёрнул за шпагат. Осечка! Повторно – осечка! И лишь на третий раз произошёл выстрел. Радости моей и присутствующих друзей не было предела. Осталось два патрона. Мы гурьбой пошли на охоту на сов, благо их было на вербах на берегу реки полным – полно. Подкравшись к дереву я вскинул ружьё и, прицелившись, нажал на курок. Осечка! От щелчка затвора часть сов улетела, испугавшись. Повторный прицел и опять осечка! Третий раз и тоже осечка! Все совы улетели. Я понял, что надо ремонтировать затвор – поставить новую пружину. Решил заняться этим завтра. Однако вечером к нам домой пришел дед того мальчишки с кем мы менялись и, возвратив мне ножик, забрал берданку. Благо дома не было отца, он бы мог сурово наказать меня, так как строго следил, чтобы в доме не было оружия.
Вторая попытка была ещё более плачевной. Знакомые ребята принесли мне почти новое одноствольное ружьё, которое, по их словам, нашли на местной свалке. Осмотрев его, я понял, что в ружье отсутствует боёк, то – есть одна из главных рабочих частей ружья. Была суббота и я отправился в ремонтную мастерскую колхоза с целью изготовить боёк. Нашёлся токарь, который мог это сделать. Он выточил деталь за энную цену и предупредил, что её необходимо закалить. Радостный я поспешил домой. Однако радость моя была преждевременной. Я непродуманно оставил ружьё на видном месте. В это время домой с рынка пришёл отец и, заложив ствол ружья в развилку ствола дерева, согнул его. Я чуть не плакал. Однако от отца ко мне перешла не только деловая сноровка, но и упорство в достижении цели. Я закалил боёк и вставил его в механизм ружья. Трёхгранным напильником в течение трёх дней втайне от отца отпилил ствол ружья до неизогнутого места. Вместо разбитого отцом приклада приладил изготовленную из ясеня рукоятку и получил красивый обрез. Настала пора испытания. Спрятавшись в заросли проса, посаженного школьниками на соседнем с нашим огородом пустующем участке, повесив развёрнутую газету на расстоянии примерно десяти метров, я произвёл выстрел. Шуму получилось много, а в газету попали всего две дробинки из полного заряда патрона! Естественно, я не ожидал такого результата и тут же обменял обрез на перочинный ножичек. Вечером отец, будучи очень ответственным в вопросах оружия, был удивлён и обрадован, что я освободился от обреза.
Отец обладал живым умом и хорошей памятью. В житейских делах его было почти невозможно чем – либо удивить, но однажды мне это удалось. В то время практически ежегодно родители выращивали двух свиней и в декабре месяце забивали их. Мясо и сало одной оставляли на пропитание, вторую после разделки упаковывали и вывозили продавать в г. Ростов - на -Дону. Выручку тратили на покупку одежды и обуви для себя, а, в основном, для детей. Обычно перед поездкой мать спрашивала у каждого из нас, что кому купить. Конечно всего купить было невозможно, однако кое – что родители покупали, а мы были рады любой обновке. В то время я неожиданно для себя заинтересовался радиотехникой. Прочитал немногочисленную в то время радио литературу. Быстро понял, что начинать надо с изготовления детекторного приёмника. У старших радиолюбителей приобрёл наушники, обмоточный провод. Изготовил и растянул антенну, сделал заземление. На небольшом кусочке фанеры сложил и спаял приёмник. Однако он молчал. Загвоздка была в том, что детектора или заменяющего его диода у меня не было. Все мои попытки достать эту радиодеталь окончились неудачей. И вот у родителей поездка в г. Ростов. Я заказал детектор, чем немало удивил родителей – они знали, что я очень хотел иметь ботинки. Я написал им название радиодетали и рассказал в каком магазине её купить. И всё - таки родители купили мне ботинки, о чём сказали мне сразу по приезду домой. Я чуть было не заплакал, но отец успокоил меня, дав мне малюсенький свёрточек. В нём был детектор! Я тут же установил его в конструкцию приёмника, отрегулировал и очень чётко принял радиостанцию «Маяк». Я готов был прыгать от радости! Позвав отца, я попросил его одеть наушники. Послушав станцию, он спросил: «А куда ты его подключил?». Узнав, что никуда, так как приёмник работал от энергии передающей станции, он очень удивился и позвал послушать мать. Я видел удивление и радость на лицах родителей. Они были рады, что у меня всё получилось. Отец похвалил меня коротко: «Молодец!».
Станичная жизнь в то время имела свои специфические особенности. Казаки, а их в станице было большинство, были верующими и по большим религиозным праздникам обязательно посещали церковь. Меньшая часть казаков посещали церковь и в воскресные дни. Именно по этим праздникам и по значительным гражданским праздникам, казаки, проживающие на одной улице, собирались у одного из казаков для праздничного общения. На нашей улице - улице Большевистской - казаки почти всегда собирались у дяди Ивана - старшего брата моего отца. Вне двора, за воротами, ставили длинный стол, изготовленный специально для таких случаев и свадеб. Накрывали стол белой скатертью, обычно это была новая простыня, и ставили съестное и выпивку, то есть то, что каждый принёс на праздник. И всегда стол, как говорится в сказках, ломился от яств. Коротко помолившись, приступали к трапезе. Завязывался разговор о том, о сём. У мужчин, естественно, проскальзывали воспоминания о войне и о военных судьбах. Я прятался недалеко и слушал. Именно здесь я узнал, что ещё один мой дядя-дядя Семён - самый старший из братьев - в самом начале войны пропал без вести. Узнал, что дядя Иван служил на фронте фельдъегерем и за свою службу имел медали и орден Красной Звезды. Узнал, что отец служил кавалеристом, то есть рядовым, в четвёртом кавалеристском корпусе в войсковой разведке, и тоже имел медали, но ордена не получил, чем был огорчён и при случае (на гулянках) всегда спрашивал у своего старшего брата Ивана : «Почему так?». Ответа не было. И только после смерти отца орден нашёл - таки его. Это был орден Великой Отечественной Войны первой степени. Отец не дожил до этого дня всего четыре месяца.
Но, самое интересное было тогда, когда за столом начинали звучать песни. Пели красиво, на два голоса. Запевали песню обычно женщины, мужчины дружно подхватывали. Я любил слушать эти, ныне почти забытые, народные казацкие песни. Они меня очаровывали. Сейчас я очень жалею, что не смог записать хотя бы слова этих песен. Звучали так же и военные песни, петь которые особенно любил дядя Иван. Он обычно пел негромко и жестикулировал правой рукой со сжатой в кулак ладонью на манер дирижёра. При этом он смешно выпячивал грудь и наклонял голову. Эти песни, и их исполнение, остались в моей душе на всю жизнь и, возможно, стали первым толчком моей любви к песне и вообще к искусству. Особенно был интересен тот факт, что ни один из поющих не портил общего фона исполнения песни - все пели в одной тональности и чётко попадали в такт или ритм песни. Запевать могла любая из женщин, у всех был и голос, и слух. Засиживались на сходках обычно до наступления темноты, потом, убрав всё со стола и сам стол, расходились по домам, свято помня, что завтра на работу.
Отец обладал музыкальным слухом, это чувствовалось по его манере пения. В некоторых песнях он, даже, пел третью партию песни – это я понял гораздо позже. Ещё в глубоком детстве он смастерил мне игрушечную балалайку, вырезав её форму из сплошной доски, сделав простой механизм натягивания струн, по принципу скрипичного механизма. Конечно, эта, так называемая балалайка, не имела ладов, не имела деки, но, играя (брынькая ) на ней, можно было отрабатывать азы биения пальцем по струнам. Это было подобие музыкального инструмента, единственное на нашей улице. Несколько лет спустя, будучи школьником, я сумел опять - таки, выменять старую - престарую балалайку с отпавшей колковой дощечкой. Благо она просто выпала от плохой склейки с грифом. Отец вклеил её в гриф, натянул струны, изготовленные из трофейного телефонного провода, и, наладив на слух, начал играть. Оказывается, он знал эти главные три аккорда, позволяющие аккомпанировать русские народные песни! Я, естественно, быстро их освоил и начал аккомпанировать песни, которые мы с ребятами пели в то время, в общем не понимая их смысла. Это: «Гоп со смыком», «Ваненский порт», «Кладбищенский двор», «Курочка» и другие блатные и полублатные песни, которые мы слышали от старших ребят. Тогда мы думали, что это тоже старинные казачьи песни. Как эти песни пришли в станицу? Думаю, что их привезли с собой освободившиеся заключённые, которые были посажены по ошибке безвинно или по малолетке. Потом, уже в зрелом возрасте, изучая творчество В. С. Высоцкого, я отметил его точное выражение именно по этому поводу:
Мы оба пострадавшие,
А, значит, обрусевшие
Мои безвестно павшие
Твои безвинно севшие
Среди казаков станицы таких было мало, но были.