Три судьбы
Хочу рассказать о судьбах трёх семей, одна из которых – моя; точнее, семья, в которой начиналась моя жизнь, где я провёл детство и юность. Немного расскажу о местности, в которой всё происходило.
Видимо, вся история поселений начиналась около рек или озер, потому что в древние времена получить воду издалека было почти невозможно. Так было и здесь. Мы жили на берегу степной речки, протекающей через самый центр города. В этом месте речка делала крутой изгиб, образующий петлю. Это было огромным благом с одной стороны и злом с другой. По-видимому, в этом месте люди селились очень давно и, можно сказать, отсюда и начался наш город; получалось, что мы жили в самом центре довольно большого горняцкого города в центральной части Украины.
Почему петля речки была и злом и благом? Посудите сами - все дома, участки с огородами, сады - всё было близко от реки. В те времена, когда не было водопроводов, это было очень удобно. Можно было брать воду прямо из реки, a вода нужна всегда. Ещё вода очень важна для полива; поливной огород всегда давал хороший угрожай, а это означает изобилие и благополучие.
Территория этой так называемой петли, на которой мы жили, была самым плодородным участком во всей округе. Это объяснялось весенним разливом, когда талые воды подымали уровень реки и вода устремлялась не по старому петлеобразному руслу, а проходила прямо, заливая всё территорию петли. Из – за высокого напора вода очень быстро шла по местности, где мы жили, и сносила все дома, сараи, уничтожала все постройки и затапливала всё, что можно. Паводок был огромной опасностью - за считанные часы можно было лишиться дома, домашней скотины, всех вещей, да и самой жизни…Выстоять могли только большие деревья, которые часто становились прибежищем для спасающихся от наводнения людей и животных.
Вместе с тем наводнение приносило огромную пользу. Поднимающийся из реки ил был прекрасным удобрением, которое река щедро наносила на землю и прекрасно удобряла огороды, сады и поля.
Конечно, после этого приходилось строить всё заново, но, с другой стороны, вода приносила то, что давало прекрасный урожай, поэтому мало кто отсюда переезжал.
Вот в этом благодатном месте и прошло моё детство, здесь жили мои родители, бабушка и дедушка. Двор был большой, но он был общий, потому что на усадьбе находилось три дома, стоящие рядом, стенка к стенке, практически под одной крышей. Возможно, что когда-то это был один дом, но затем его разделили и там поселились разные семьи; что-то достраивалось, перестраивалось, делались отдельные входы.
После сильных наводнений дом или, если хотите, три дома под одной крышей, заново отстраивался, по словам моей мамы, много раз. В годы моего детства сильных наводнений уже не было, вода стояла в огородах, но к дому не подходила. В те времена уже научились регулировать уровень воды в реке, для этого за городом было построено водохранилище, позволявшее накапливать большой объём воды и избегать сильных паводков.
Итак, здесь проживали три семьи.
В довоенное время жизнь проходила без особых потрясений и конфликтов. Ничего особенного в жизни наших соседей не происходило.
И только война, страшная война 1941 - 1945 годов раскрыла качества людей, проживающих в этом дворе и показала - кто есть кто.
Война - это рубеж, перейдя который можно увидеть истинное лицо не только отдельного человека, но всей семьи и даже целого народа - обнаруживаются все хорошие черты, но также явственно раскрываются и плохие. Вот это и произошло с тремя семьями, которые жили через стенку в одном дворе.
Первая из этих семей - моя: бабушка, дедушка и моя мама, тогда ещё ребёнок, в 1941 году ей было 12 лет.
Вторая семья - муж и жена по фамилии Носенко, у которых был сын Лёня, примерно такого же возраста, как и моя мама.
Третья семья - семейная пара по фамилии Бербровер, у них был сын Александр, сверстник моей мамы.
Мой дедушка был родом из крестьянской украинской семьи, работал счетоводом, потом бухгалтером. Бабушка была дочерью священника, наполовину русская, наполовину украинка, ещё была какая-то доля польской крови. Бабушка работала учительницей младших классов, разговаривали в семье как на русском, так и на украинском языках.
Носенко были украинцами, но не местными, они приехали из другой области. Он работал швейцаром в привокзальном ресторане, а его жена была домохозяйкой.
Берброверы были еврейской семьей; не могу припомнить, чем они занимались. Его звали Самуил Яковлевич, а её - Фаня Иосифовна. Разговаривали они на русском языке, очень хорошо знали украинский, а ещё я слышал, как они говорили на языке, похожем на немецкий; думаю, это был идиш. На столе у них всегда лежал Талмуд, они посещали синагогу; поговаривали, что их предки были богачами, у них работала целая ватага извозчиков. Не знаю, как им удалось избежать погромов во время революции, но в те годы, о которых я говорю, они жили довольно скромно.
Наша семья дружила с Берброверами, а вот с Носенко дружба не ладилась. Все здоровались, но что-то не давало взрослым сблизиться, дети же играли вместе.
Страшная война, которая началась летом 1941, поставила всё на свои места, показала истинную цену дружбы, честности и благородства;
вместе с тем обнажила такие качества, как подлость, жадность, жестокость и многое другое.
Дедушку призвали в армию ещё в 1940 году, он участвовал в финской войне и в 1941, конечно, был в армии. Бабушка с мамой попытались эвакуироваться самостоятельно, они пешком ушли на восток, прочь от наступающих немецких войск, но попали в окружение и вынуждены были вернуться домой.
Жили как придётся, сильно выручал сад и огород, да почти все тогда жили так - случайными заработками, голодали… Когда немцы вошли в город, начались расстрелы и погромы - ловили партийных работников, советских руководителей; особенно жёстко немцы обходились с евреями. Большую группу евреев в первые дни после захвата города расстреляли, а трупы бросили в заброшенные шахтные стволы.
Надо сказать, что эсэсовцев в городе было совсем немного, город заняла пехотная армейская воинская часть, солдат и офицеров разместили по домам; какое-то время немцы жили в нашем доме.
По рассказу мамы, это были простые люди – рабочие, служащие, фермеры, которых призвали в армию и послали на восточный фронт. Вели себя вполне пристойно, даже делились некоторыми продуктами с нашими детьми. Рассказывали, что когда немецкие солдаты видели эсэсовцев, то сами их избегали, называя сумасшедшими. Через некоторое время немецкие части пошли дальше на восток, в городе осталась немецкая администрация, которая начала создавать полицию из местных жителей.
Вот здесь-то наш сосед Носенко и показал себя во всей красе - он пошёл служить полицаем. При всех ужасах оккупации надо сказать честно, что немцы умели наводить порядок и пытались как-то обустроить жизнь мирного населения. Грабежи и погромы, которые имели место в самом начале оккупации, были быстро прекращены. Немцы без всякой жалости расстреливали мародеров, грабителей и насильников, они могли показательно повесить какого-нибудь уголовника прямо на площади и это сильно действовало на людей.
Одно дело немцы, совсем другое дело – полицаи. Полицаев боялись больше, чем немцев, потому что они, пользуясь своим положением, сводили счёты с другими людьми и вообще вели себя недостойно. Ради справедливости надо сказать, что не все, кто служил в полиции, вели себя таким образом. Некоторые из них вели себя достойно и даже геройски: поддерживали порядок, старались помочь людям, часто при этом рискуя своей жизнью…
У меня нет документальных сведений о том, каким полицаем был Носенко. Всё, что я знаю – из воспоминаний бабушки и мамы, которые были свидетелями происходящих тогда событий. Так вот, наш сосед участвовал в арестах евреев, конфискации имущества и участвовал в расстрелах. Ещё ходили слухи о том, что он отбирал деньги, золото и драгоценности у этих несчастных и прятал всё это где-то у нас во дворе. Не знаю, насколько правдивы были эти слухи, но, забегая наперед, скажу, что после освобождения города он был осужден за свою службу в полиции и провёл 10 лет в сибирских лагерях.
Однако самыми страшными людьми для местного населения были калмыки. Не знаю - были ли они этническими калмыками или их просто так называли; это были граждане Советского Союза, которые разговаривали на русском языке, хотя и с сильным акцентом. Они образовали целое конное подразделение, нечто вроде жандармерии. Калмыки отличались исключительной жестокостью и ненавистью к нашим людям, они преданно служили немцам в качестве зондер – команд, участвовали в расстрелах населения. Калмыку ничего не стоило ударить плёткой любого человека, идущего по улице, они насиловали женщин и убивали ... При виде калмыков все прятались по домам… Самое обидное было то, что это были не немцы, а наши, советские люди. Мама рассказывала, что при освобождении города партизаны повесили несколько калмыков на самом видном месте города и их трупы висели там некоторое время с распоротыми внутренностями, набитыми зерном. Это было очень жестоко, но это было ответом на те жестокости, которые эти люди проявляли к местным жителям. Надо сказать, что немцы относились к калмыкам плохо, они просто использовали их для грязной работы – арестов, охраны пленных, расстрелов и тому подобного ...
Рассказывали, что калмыков запускали в город или село только после того, как оттуда уйдут немецкие части; это делали для того, чтобы люди не воспринимали немцев и калмыков как союзников. Очевидно, немцам было стыдно за то, что им приходится сотрудничать с такими негодяями.
Конечно, это не говорит о том, что все калмыки мерзавцы и негодяи, однако в памяти населения, пережившего войну, именно так всё и осталось – калмыки, значит предатели и звери ...
Время от времени в городе проводились облавы. Происходило это так - внезапно появлялись группы полицаев вместе с калмыками, которые обычно передвигались на лошадях. Они окружали какую-то улицу, базарную площадь или квартал и прочёсывали дом за домом, помещение за помещением, отлавливая подозрительных с их точки зрения людей. Территорию окружали так, чтобы никто не мог оттуда сбежать; прежде всего искали партизан, раненых красноармейцев, очень активно искали евреев. Особенно много искали подростков, которых немцы отлавливали для отправки в Германию. Обыскивали всех и всё, что могли - искали оружие, запрещенную литературу и так далее. Могли что-то украсть или просто отобрать, особенно часто отбирали продукты, что означало голод и вызывало ненависть по отношению к полицаям и немцам.
Однажды во время одной из таких облав мои бабушка и мама чуть не поплатились своей жизнью. Они прятали наших соседей – Берброверов, всех троих, то есть мужа, жену и их сына. Прятали в погребе; надо сказать что у нас было два погреба - один был на улице, другой в сарае. Таких погребов, как на улице, тогда было множество, в каждом доме, да и сейчас их осталось много, особенно в сёлах. Вход закрывался дверью, вниз вели ступеньки, в самом низу была камера, где хранились различные продукты. Стены и потолок были выложены из камней, сверху насыпали землю для утепления.
Такие погреба были у всех, был такой и у Берброверов. Однако прятаться туда не имело никакого смысла, потому что вход был на виду и спрятавшихся сразу бы обнаружили. Поэтому соседи попросили убежища, зная, что у нас есть второй погреб, в малозаметном месте, в сарае. Этим погребом пользовались редко и мало кому о нём было известно. Такие погреба были редкостью. Вход в подпол был устроен в виде люка, который был незаметен из-за хлама, обычно хранящегося в сарае.
Забегая наперёд скажу, что таких тайников по-видимому, было немало. Через много лет после войны мне приходилось на развалинах старых домов видеть провалившиеся места. Это означало только одно - там были тайники, а не погреба для хранения продуктов. Видимо, многие поступали так же, как моя бабушка - спасали людей.
Соседей прятали во втором погребе, который был в сарае.
Надо сказать что что весть об облаве мгновенно распространялась по всему городу. Не знаю, как это происходило, но все моментально узнавали о начале облавы и успевали прятать людей и вещи. Иногда о том, когда будет облава, знали заранее. По всей видимости, в полиции служили честные люди, которые предупреждали население.
Все облавы заканчивались жестокими расправами. Все знали, что если найдут евреев, то их расстреляют; расстреляют также и тех, кто их прятал. Так что мои бабушка и мама хорошо знали, что их ждёт.
Во время одной из таких облав к нам во двор вломились двое полицаев и стали бесцеремонно рыться в доме, потом зашли в летнюю кухню, потом полезли в погреб на улице. Никого не обнаружив, пошли осматривать сарай. При этом они простукивали стены и пол, искали потайные места. Полицаи медленно приближались к тому месту, где был люк погреба, заставленный для маскировки каким-то хламом. Ещё немного, и они нашли бы потайной вход, и тогда всё – конец. Бабушка уже мысленно попрощалась со своей жизнью … и тут произошло чудо. На улице за двором послышались гортанные крики калмыков, выстрелы, кто -то кричал на улице, вызывая подмогу. Полицаи остановили обыск и выбежали со двора.
Когда закончилась облава, бабушка выпустила еле живых от страха наших бедных соседей; все сильно перепугались, женщины плакали. Казалось, их спасла случайность - ведь они были на волосок от смерти…
Я же думаю, что это была не случайность, а Господня воля. Отец моей бабушки был приходским священником и, как говорили, очень хорошим человеком, которого все любили и уважали. В тридцатых годах его замучили чекисты…
Несмотря на сильный испуг, бабушка не перестала помогать Берброверам. Они придумали, как сделать новое убежище, где можно было спрятаться и о котором бы никто не знал. Тайком, по ночам, очень тихо они втроём выкопали небольшую яму за туалетом. В то время туалет представлял собой деревянный ящик с дверцей; внизу была яма для сбора нечистот. Обычно за туалетом находилась так называемая помойка – открытая яма, в которую сливали помои. Обычно там плохо пахло и валялся всякий ненужный хлам; никто туда без нужды не ходил. Разумеется, это место было неприятным и вот именно там, между помойной ямой и туалетом и выкопали это небольшое убежище. Оно было неглубоким и нешироким, ровно таким, чтобы можно было спрятаться трем людям и сидеть там, скорчившись, какое-то время. Рядом был огород, они разбрасывали землю на грядках так, чтобы это можно было принять за обычную работу в огороде. Стены ямы кое-как укрепили старыми досками. Сверху положили несколько досок, оставив небольшое входное отверстие. Доски засыпали землей и забросали всё это место мусором. На входное отверстие поставили старую полуразвалившуюся бочку, которая и раньше там стояла. Вокруг набросали всякого хлама; всё было похоже на обычную свалку. Бочку можно было отставить в сторону и в этой яме могли поместиться три человека. Решено было прятать соседей именно там, потому что об этом тайнике никто не знал.
Впоследствии эта яма несколько раз спасала наших соседей от смерти. Особенно опасно было пользоваться ею зимой, когда на снегу оставались следы. Для того, чтобы замаскировать следы, бабушка протаптывала дорожку в снегу так, чтобы имитировать следы подхода к помойной яме, а следы от бочки маскировала каким-то хламом…
Так, в страхе и лишениях прошли тяжелые, страшные годы оккупации. Когда Красная Армия освободила город, все очень радовались. Немцы отступали с тяжёлыми боями, освобождение города далось нелегко, было много убитых и раненых; все помогали как могли нашим бойцам и командирам, помогали раненым. Бои шли прямо на нашей улице. Я помню, что в соседском дворе ещё в годы моего детства, то есть через 20 лет после войны, всё ещё лежал ржавый остов не то танка, не то самоходки. Эта старая, еще со времен войны ржавая железяка так и оставалась там долгие годы.
Вместе с немцами ушли почти все калмыки; после того, что они натворили в городе, оставшихся, конечно же, не пощадили. Некоторые полицаи тоже ушли, а вот Носенко остался. Его осудили на 10 лет, которые он провёл в лагерях.
Говорили, что у него есть награбленные ценности и спрятаны они где-то у нас во дворе; их пробовали искать, но не нашли. Забегая наперёд скажу, что, когда он вернулся, то больше нигде не работал, но жили они при этом достаточно хорошо по сравнению с другими семьями в те голодные послевоенные годы. Не знаю, грабил ли он во время службы в полиции или нет - Бог ему судья. Но после войны отношение к нему стало совсем плохим - ни моя семья, ни Берброверы с Носенко больше не общались, даже не здоровались.
Я уверен, что Господь дает всем людям по заслугам; так и должно быть, должна быть справедливость на Земле. Правда, часто она запаздывает и наказание за грехи родителей несут дети, внуки и другие родственники. Так случилось и с нашими семьями.
После войны жизнь Берброверов сложилась довольно удачно. Их сын Саша стал фотографом, женился, у них родилось двое детей. Моя семья и семья Берброверов продолжали дружить и только впоследствии, когда наши дома снесли и все разъехались, связь между семьями как-то сама собой прервалась. Впоследствии мы узнали, что вся семья Берброверов выехала в Израиль на постоянное место жительства.
Жизнь Носенко сложилась плохо. Его жена вскоре после войны умерла, он жил сам, почти ни с кем не общаясь. Их сын Леонид женился, у них родился сын Иван. Однако и Леонид и его жена стали пить и свою жизнь окончили плохо. Их сын Иван также стал пьющим человеком.
Мой дедушка вернулся с войны и они душа в душу прожили с моей бабушкой долгие годы. Я жил у них до самой их смерти. Мои родители также прожили долгую счастливую жизнь в почете и уважении.
Горжусь тем, что мои предки в тяжёлые времена показали себя настоящими людьми, да и всегда они вели достойную жизнь.
Вечная им память.
Март 2021