Варочки.
В деревне Немойта было несколько хат и семей, которые, как бы пребывали в 18 веке. Прежде всего, это семейство двух сестер – Варочек. Так их звали в деревне. На самом деле старшую сестру звали Татьяна, а младшую – Варвара. Мужей у них не было. Возможно, они погибли во время второй мировой войны, а может быть еще и в гражданскую войну. В середине 50-х годов обоим Варочкам было уже лет по 75 или около этого. Жили они очень бедно. Возможно, это была самая бедная семья в Немойте. Их жилище трудно было назвать подобием хаты, а тем более, дома. Помню, что я пару раз по каким-то надобностям, заходил в их полуразвалившуюся хатку. Деревянного пола в хатке не было. Пол был в левом углу застлан соломой и там находились козы. Коз у Варочек всегда было много – пять-семь с козлятами. Их хатка служила им и кухней, и спальней, и хлевом. В сильные морозы они запускали в хату и с десяток кур. Земляной пол убирался видимо пару раз в год. … В их хатке стоял постоянно такой специфический запах, который любого свежего человека мог легко довести до тошноты и вперед не позволит зайти к ним еще раз. Этот запах я помню даже сейчас, спустя 55 лет. Но сами Варочки были весьма непритязательными в домашнем обиходе. Жили ничего не замечая – привыкли, видимо.
Хатка Варочек стояла почти в центре деревни. Была она какой-то приземленной, кривобокой. Двор был огорожен старым, изгнившим ольховым парканом (изгородью). Во дворе поднимались громадные кусты лопухов с колючками, через которые вела узкая тропка к входу в хату. В конце двора стоял полуразвалившийся хлев, обложенный хворостом и дровами, которые использовались для отопления хатки. Видимо в летнее время в этом хлеву Варочки держали кур, коз и поросенка. А когда начинались холода, то вся эта живность перебиралась на постоянное жилье в хатку. Окна в хатке были маленькие, прямо миниатюрные. Светом лампы Варочки вроде бы и не пользовались. У входа, справа от двери, закреплялась лучина, которую они ненадолго зажигали в темное время суток. Возможно, у них был фонарь, но для него ведь нужен был керосин, а денег на это не было. Эта лучина меня очень удивила, так как я ее увидел горящей впервые.
Не помню, чтобы Варочки когда-либо ходили в баню. У двух окон, выходящих на улицу, стояли с двух сторон от стола их две кровати – друг против друга. О чистоте постелей в этой хате можно говорить только относительно. Постелью для Варочек служил мешок набитый ржаной или яровой соломой. Солома эта не менялась годами, в нее набиралась масса пыли и грязи, заводились клопы, вши и блохи. На кроватях почти не было какого-либо постельного белья, лишь на подушках я видел какое-то подобие наволочки. Вместо простыни было рядно - домотканая подстилка, а одеяло не знало никаких пододеяльников. Еще одно маленькое оконце выходило во двор. У стены, около русской печи и у стола стояли деревянные лавки, а у оконца, выходящего во двор, поперек хаты стоял большой сундук, который, как бы отгораживал избу от угла со скотиной. Куры ходили по всей хате, как им вздумается, и их никто в угол не загонял. Вот такой мне запомнилась самая бедная семья Немойты. От них мне досталось и несколько бесценных семейных фотографий. Татьяна и Варвара, несмотря на тяжелейшие условия их жизни, дожили почти до 90 лет. А умерли они, как то в один год – в 1970. Варвара весной, а Татьяна осенью.
Когда я учился в ЛМУ и приехал летом в 1967 году в отпуск, у меня состоялась с Варочками последняя моя встреча. Мне было интересна их жизнь, и я как-то зашел в их хатку, чтобы послушать их последнюю исповедь. Дышать в хате было нечем, такой был спертый воздух, что я попросил их выйти на улицу – на скамеечку перед домом. Мы разговорились быстро. Видимо и Татьяне и Варваре хотелось перед кем-нибудь выговориться. Они ведь практически всю жизнь ни с кем не общались, кроме соседки Марыли, которая жила недалеко от них на Свинячей улице. Марыля жила одна. Ходила с ранней весны до самых заморозков босиком и прожила около ста лет. Вот что я услышал от Татьяны: «Родились мы задолго до революции. Когда? Не помним, так как родители умерли до 1905 года. Жизнь была очень тяжелой. Работали прачками у помещицы в Немойте. Вышли замуж перед революцией, но и мой, и Варькин муж ушли на войну. Больше мы их не видели. Решили жить вместе. Вступили в колхоз. Так случилось, что мужиков нам больше не досталось. Было у меня два сына и у Варвары один. Но они пропали во время войны против Гитлера. Знали мы с Варькой только одного мужика, которого звали – колхозная работа. Мы работали, как ломовые лошади - пахали, сажали, сеяли, жали, пололи, копали, молотили, ухаживали за скотом. Жали серпами рожь, овес, ячмень. Жать ходили на поле. Тащили с собой ведро воды, чтобы попить, а после работы несли домой вязанку травы или сена для коз. Коз мы держали всю жизнь. С ними легче жилось – молоко было у нас всегда, а иногда и мясом козьим баловались.
Другие начинали работать еще раньше. Понимали, что нужно восстанавливать страну после гражданской войны. Не могу сказать, сколько дней мы отдыхали, а сколько работали. Не было у нас тогда ни выходных, ни проходных. Отдыхали мы только на большие религиозные праздники и на Первомай. Война, проклятая, детей наших забрала. После войны было очень тяжело жить одним бабам. Но ведь у многих из деревни родные погибли во время войны… Так что жизнь доставалась всем тяжелая, а не только нам.
Такое время-то было тогда. Требовали с личных хозяйств яйца сдать, шерсть сдать, если есть овцы, ничего не оставалось. Молоко, если держали корову или коз, тоже сдавай. И голодали... Приходил к нам, помню, этот, как его, инспектор по заготовкам... Считал, сколько кур, сколько курица яиц снесла. Считал, сколько чего сдать должны. Прямо наказанье какое-то! Все отдавай государству! А сам – ложись и помирай с голоду».
- Говорит Варвара: «До революции одежду справляли из конопли или льна. Их сажали на краю огорода. Как подрастет, соберем, высушим и мнем на мялке. Как с нее кожица сойдет, считай все готово. Из этой выделки ткали ткань на кроснах, а потом шили одежду. И главное – у всех платья разные. Соберемся вечером на улице и спорим, у кого лучше.
Я в семье вторая была, матери по дому помогала, младших сестер нянчила и с папашей в поле работала. С 13 лет я и на пашне волочусь, и на риге рожь цепом молочу, и глину копаю. Деваться некуда. Мать с отцом, чтобы свести концы с концами, тоже пластались. Мы все понимали. Жили впроголодь. Пошлет мать, бывало, лен полоть, а на весь день с собой даст две вареные свеколки да кувшин воды. Поешь, а сама думаешь: «Скорей бы вечер, чтобы дома поесть. Там ужин ждет: похлебка из свекольной ботвы, а хлебушка – ни кусочка». А хлеб, когда и был, наполовину из лебеды. Однажды, не выдержав голода, мы с подружками пошли побираться по ближайшим деревням в сторону Сенно, но нам никто ничего не подал. Все же кое-как перебивались. А две сестры младшие умерли с голоду.
После войны одежды было мало. Если на юбке появлялась дырка, ставили латку и носили до следующей дырки, потом еще латку... Но никто такой одежды не стеснялся, выбирать-то не приходилось. С обувью тоже были проблемы. Одно время даже шили сами из козьих шкур. Красоваться нам было не в чем. Платья шили из холстины. Старые вещи перешивали, расплетали и вязали заново. До войны у нас было две овцы, так мы пряли пряжу из овечьей шерсти, вязали носки. Из шерсти ткали онучи, плели лапти, в них ходили даже зимой. Валенки начали валять только после войны. После голодовки 1946-1947 гг. еле выжили, но 1948 году жить стало чуть полегче. Все ходили еще в лаптях, т.к. галоши не на что было купить. Вот такая была наша жизнь. Но уже скоро нам надо к Богу прибираться. Через три года обеих Варочек не стало.
Защемило сердце почему- то,
Хочется до боли и до слёз
Хоть на миг попасть, хоть на минуту
В ту деревню – остров моих грёз.
Где друзья, соседи, все родное,
Где тепло в метели и в мороз,
Где вода, как молоко парное,
Где светло от зелени берёз.
Где у школы – тополя до неба,
На завалинке родня сидит…
Как давно на Родине я не был,
А она мне душу бередит.