Под бескрайним синим небом, в беге облаков, несущихся от неведомых далей Улан-Бургасы до лесистых предгорий Шанатского перевала, степенно несла свои воды Уда, перекатываясь в берегах, питаясь сотнями ручьев, еще недавно бывших талыми водами древних ледников. В ее песне заплетали косы грустным ивам-невестам молодые ветры неведомых степных просторов, в ее голосе таились отзвуки забытых песен.
Мы вышли из таежных урочищ, пыля ботинками по проселку, туда, где упирался в небо причудливыми резными навершиями храмов дацан Гандан Даржалин. Шулутай здесь становился степенным, облагородив свои берега рукотворными каменными доспехами. Перешептывались травы, и спасительная тень береговых деревьев сберегала от вечернего зноя. Мы легли на траву, обратив взоры к небу, затаив дыхание, наблюдая за полетом коршуна Элеэ, а он кружил над гомонящей вдалеке деревней. Его острый взор заметил нас даже сквозь зеленую листву тальника, и радостный клекот предвещал добычу. Сужая круги, он танцевал среди облаков, чтобы камнем упасть на нас, как ему казалось умерших от усталости в дороге. Но стоило нам пошевелиться, и обманутый небесный князь, оскорбившись, уже улетал сторожить нерасторопную домашнюю птицу. Солнце клонилось к закату, и где-то далеко-далеко раздавалась в степи песня табунщика.