За домашними хлопотами Щербаковы не заметили, как настал тревожный 1917-й год, изменивший жизнь каждого жителя России, в том числе и деревни Васильево. Первая Мировая по-прежнему терзала и без того измученное кровопролитием государство, еже-дневно унося жизни русских солдат, измотанных боями, ранениями и сидением в окопах.
Февральские события в Петрограде, запустившие необратимые процессы во всех слоях общества, не смогли остаться незамеченными – о них знали не только в каждом горо-де теперь уже бывшей Российской Империи, но и за рубежом. Слухи об этом докатились и до Подмосковья, разделив людей даже в самых его отдалённых уголках на сторонников и противников петроградского бунта. Под лозунгами о «свободе», «равенстве» и «власти» начиналась эпоха полной несвободы, абсолютного неравенства и тотального безвластия. К этому добавлялся, с каждым днём приобретавший всё более чёткие и зловещие очертания, голод в городах, ставший закономерным следствием разрушения «старых основ». Беско-нечные забастовки, стачки, ежедневный террор революционно настроенных масс и откро-венный бандитизм разнузданной черни на улицах Петрограда смели то, что хоть как-то удерживало Россию, увязшую в Первой Мировой войне, от окончательного падения в про-пасть.
Первый тревожный «звонок» случился 22-го февраля в Петрограде в день отъезда Императора Николая II в Ставку в Могилёв, где ему предстояло закончить подготовку опе-ративных распоряжений по сосредоточению войск на Юго-Западном фронте. В этот день к руководителю думской фракции «трудовиков» Александру Керенскому пришла группа представителей рабочих оборонного Путиловского завода, находившегося в Нарвском рай-оне и имевшего стратегическое значение для находившейся в состоянии войны с Германией России. Поводом для визита стало массовое увольнение рабочих на Путиловском заводе.
За несколько дней до этого, 18-го февраля, рабочие лафетно-штамповочного цеха, угрожая забастовкой, стали требовать у администрации завода невероятного повышения жалованья на 50 процентов в связи с повышением цен на хлеб. Кроме того, рабочие устали от 14-ти часового рабочего дня и холодных цехов, работать в которых было тяжело. Адми-нистрация завода пошла навстречу рабочим, но частично, согласившись на повышение зар-платы только на 20 процентов при условии немедленного возвращения к работе. Делегаты от рабочих попросили администрацию разрешить приступить к работе со следующего дня, но согласия на это не получили, и 21-го февраля лафетно-штамповочный цех был закрыт.
Тогда в поддержку бастовавших начали останавливать работу и другие цеха. В каче-стве ответной меры 22-го февраля администрацией завода был издан приказ об увольнении всех рабочих бастовавшего цеха и закрытии завода на неопределённый срок. Крупнейший артиллерийский завод страны и Петрограда прекратил свою работу. В итоге, 36 000 чело-век, которым неминуемо грозил призыв в армию, в один миг оказались без заработка и жи-лья.
О происшествии делегаты немедленно сообщили Керенскому и думцу-социалисту Николаю Чхеидзе. На следующий день после обращения Керенского к Правительству уво-ленных рабочих восстановили, но с огромным трудом – голосование было тяжёлым: 117 против 111-ти голосов.
В пылу переговоров и голосований мало кто обратит внимание на тот факт, что Председатель правления «Общества Путиловских заводов» А.И. Путилов был членом ма-сонской ложи и самым тесным образом был связан с Бродвейским банкирским сообщест-вом, у которого были свои интересы в закулисной политической игре против Николая II. Действия Путилова, решившегося на увольнение практически всего рабочего состава обо-ронного артиллерийского завода, имевшего для страны стратегическое значение, и его вре-менное закрытие, удивительным образом вписывались в картину Февральского переворота 1917-го года, в которой забастовка путиловцев была одним из важных пусковых механиз-мов.
На это не обратят внимания, возможно, потому, что масонами тогда были многие - видные политические деятели России и Петрограда, представители полиции и жандарме-рии, некоторые банкиры. Масонами также была значительная часть руководителей оппози-ционного блока Правительства Российской Империи, в том числе Керенский и Чхеидзе, ко-торые, спустя несколько дней, в спешном порядке учредят в Таврическом Дворце времен-ный Исполком Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Чхеидзе будет на-значен Председателем Исполкома, Керенский – одним из его соратников. Свою роль масо-ны Керенский и Чхеидзе сыграют и в работе Временного Правительства…
Но масонами были не только представители элиты российского общества. В их чис-ло входили представители буржуазии и купечества, дворянской земской оппозиции, члены военно-полевых судов, эсеры, либералы-кадеты, меньшевики, трудовики, большевики и ок-тябристы, лидеры конституционных демократов, социал-революционеров и социал-демократов. На первый взгляд, масоны были вполне безобидными представителями модно-го по тем временам тайного сообщества. Вроде бы, они никому не причиняли явного, ося-заемого зла, но и добра особого не делали. Между тем, они были тихими убийцами Само-державия и христианства, понемногу захватывая власть, и день за днём ослабляя Россию. Кто-то выносил смягчающие приговоры террористам, которым следовало дать максималь-ное наказание. Кто-то «сливал» за границу секретные документы и сведения о тайных со-вещаниях Государя, имея доступ к ним на самом верху. Кто-то принимал гибельные законы и проводил такие же гибельные реформы. Кто-то просто тихо вредил, искусственно созда-вая очаги социальной напряжённости то в одном месте, то в другом…
Масоны не стремились расширяться количественно, противопоставив количеству качество работы. Они планировали захват власти с помощью руководящих должностей и захвата ключевых постов в партиях и важнейших структурах государства.
Этих тихих убийц было немного, – к 1917-му году в России было всего около 300 масонов, – но тем сложнее было поймать их за руку. У них не было ни масонских одеяний, ни соответствующих украшений и знаков отличия. Большинство масонских лож вело край-не конспиративную деятельность, как правило, не ведя никакой документации и протоко-лов заседаний. Со стороны собрание масонов выглядело как встреча обычных людей, – коллег по работе, давних друзей и однокашников, – ничем не привлекавших к себе внима-ния полиции. Доказать причастность того или иного лица к масонам было крайне сложно. Единственным отличием от прочих собраний было то, что масоны называли друг друга ис-ключительно на «ты» и «братьями»…
Незадолго до Февральской революции масонство, как явление, вышло из тени, в ко-торой оно находилось ещё со времени царствования Екатерины II и Александра I. К момен-ту восхождения на трон Николая II масонство испытало настоящий расцвет. В России уже существовало несколько масонских лож, печатались масонские журналы вроде «Изиды», «Теософского Вестника» и «Ребуса». Масонство существовало и не существовало одновре-менно. С одной стороны, оно было под постоянным немеркнущим оком полиции и силовых структур Российской Империи, где прекрасно понимали, с чем имеют дело. В 1904-1905 годах в сообщениях главы заграничной агентуры Л.А. Ратаева Заграничному бюро Охран-ного отделения значилось: «Причиной ненависти масонства к России является то, что её считают самым надёжным оплотом христианства. Ведь рассматривая деятель-ность масонов, никогда не надо упускать из виду, что, прежде всего, это не просто безбожники, это – сектанты».
Участием масонов в оппозиционном движении был серьёзно обеспокоен сам Импе-ратор Николай II, с 1905-го года имевший контакты через доверенных лиц с «Assotiation Antima;onique « («Антимасонским обществом»), возникшим в 1893-м году во Франции под руководством аббата Ж. Турмантена. Император поручает начальнику Департамента поли-ции А.В. Герасимову «представить исчерпывающий доклад о русских и заграничных масонах».
С другой стороны, масонов никто не мог поймать – у них везде были свои люди, да-же в охранке.
Учитывая самую непосредственную роль масонов в свержении Самодержавия в Рос-сии в феврале 1917-го года, появление на Путиловском заводе защитника рабочих Алек-сандра Керенского, являвшегося попутно генеральным секретарём парамасонской органи-зации «Верховного совета Великого востока народов России», созданной накануне Первой Мировой войны в 1913-м году, было абсолютно закономерным событием. Разыгрывался кровавый спектакль, в котором Керенскому была отведена своя, пожалуй, главная роль. От рождения обладавший незаурядными актёрскими способностями, Керенский, как практи-ковавший адвокат, не раз добивался оправдательных приговоров для преступников с по-мощью великолепно поставленного голоса и умения воздействовать на окружающих…
На следующий день после забастовки путиловцев около девяти часов утра с лозун-гами «Долой голод!» и «Хлеба» на улицы Петрограда выйдут тысячи женщин. Вскоре в толпе, на лицах которой, по свидетельствам очевидцев, не было и тени скорби, начнёт раз-даваться заунывное: «Хлеба! Хлеба!»
Какое-то время демонстранты будут вести себя спокойно, но уже к полудню на ули-цах начнутся беспорядки. На Васильевском острове и Невском проспекте беднота примется брать приступом булочные. Мятежи вспыхнут на Нарвском тракте и Выборгской стороне, где хлеба будут требовать толпы недовольных, основную массу которых будут составлять представители хлебных «хвостов» – рабочие. В течение нескольких часов беспорядки и волнения охватят весь Выборгский район. Толпа будет громить трамваи, избивать полицей-ских и бить витрины, прорываясь в центр Петрограда.
Уже к концу дня в столице будет бастовать 49 предприятий, а акции протеста собе-рут 128 388 человек – 32,6% от общего числа рабочих Петрограда. 24-го февраля в забас-товках, угрожавших перерасти в массовый голодный бунт, примут участие уже 160 000 ра-бочих. На усмирение бунтующих будет отправлен отдельный казачий полк, но свою задачу он так и не выполнит – скажется не только неумение казаков действовать против толпы и неприученность лошадей к городу, но и элементарное отсутствие у казаков нагаек, которые немедленно прикажет закупить Главнокомандующий войсками Петроградского военного округа генерал Хабалов…
Через сутки в столице прольётся первая кровь. 25-го февраля на Знаменской площа-ди демонстрантами будет убит пристав Александровской части Михаил Крылов, а на углу Нижегородской улицы и Финского переулка рабочие изобьют полицмейстера Шалфеева и двух конных городовых. Круша лавки и магазины, демонстранты начнут открытый террор в отношении полицейских, жандармов и офицеров, успевая мародёрствовать и грабить.
О беспорядках в Петрограде Император Николай II узнает лишь 25-го февраля, спустя пятьдесят часов после их начала. В тот же день Государь отправит генералу Хабало-ву срочную телеграмму: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, не-допустимые в тяжёлое время войны с Германией и Австрией». Однако генерал, не имеющий опыта подавления бунтов и плохо представлявший себя в роли палача, не риск-нёт подавить восстание митингующих, побоявшись реакции союзников и иностранных ди-пломатов на заваленный трупами Невский проспект, который мог произвести на них «ужасное впечатление».
Между тем, события в Петрограде, в котором начинался уже неуправляемый хаос, лишь набирали обороты. С окраин столицы на Невский проспект хлынули потоки демонст-рантов, требовавших уже не хлеба, а свержения царя. Только теперь властям стало понятно, что это уже не «стихийные» митинги, а чётко спланированная акция, пахнущая государст-венным переворотом. В ночь на 26-е февраля в городе пройдут повальные обыски, и поли-ция арестует более ста членов революционных организаций. Днём на Знаменской площади полиция откроет огонь по митингующим. В тот же день Председатель Совета министров князь Голицын издаст указ за подписью Николая II о прерывании заседаний Государствен-ной Думы до апреля 1917-го года.
Россию сталкивали в яму, из которой ей было уже не выбраться. Это было понятно по телеграммам, телефонным разговорам, по тому, как разворачивались события в Петро-граде. Император понимал, что власть он уже не удержит. Словно предчувствуя предатель-ство и скорую мученическую кончину, Государь напишет Супруге: «Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся ; часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было, но потом оно появилось и прошло сразу, ко-гда я встал на колени перед образом Пречистой Девы».
Император сделает последнюю безуспешную попытку исправить ситуацию, прика-зав генерал-адъютанту Николаю Иванову, назначенному Командующим войсками Петро-градского военного округа, выдвинуться по направлению к Петрограду с воинским отрядом Георгиевских кавалеров. Но будет слишком поздно – на окраинах Петрограда начнутся массовые убийства полицейских и офицеров гарнизона, которые нередко будут сопровож-даться особой жестокостью. Мученической смертью в собственной квартире погибнет пре-подаватель Николаевского кавалерийского училища полковник Георгий Левенец – вос-ставшие солдаты заколют его штыками. Ещё страшнее погибнет генерал от инфантерии Александр Чарторыйский – ему мятежники отрежут голову…
Позже противники царского режима будут сваливать вину за беспорядки в Петер-бурге исключительно на Николая II. Одни будут обвинять его в «нерешительности» и «сла-бохарактерности», другие в «жестокости», забывая о том, что Государь действовал так, как было положено действовать в условиях начинавшейся смуты, с которой царь пытался спра-виться ещё в 1905-м году. Из пространного письма императора Николая II вдовствующей императрице Марии Фёдоровне в Копенгаген от 19-го октября 1905-го года становится по-нятен масштаб тех событий, которые в итоге привели к восстанию в 1917-м году:
«Моя милая, дорогая мама. Я не знаю, как начать это письмо. Мне кажется, что я написал тебе последний раз – год тому назад, столько мы пережили тяжёлых и не-бывалых впечатлений. Ты, конечно, помнишь январские дни, которые мы провели вме-сте в Царском – они были неприятны – неправда ли? Но они ничто в сравнении с тепе-решними днями!
Постараюсь вкратце объяснить тебе здешнюю обстановку. Вчера было ровно месяц, что мы вернулись из Транзунда. Первые две недели было сравнительно спокойно. В это время, как ты помнишь, случилась история с Кириллом. В Москве были разные съезды, которые, неизвестно почему, были разрешены Дурново. Они там подготовляли всё для забастовок железных дорог, которые и начались вокруг Москвы и затем сразу охватили всю Россию.
Петербург и Москва оказались отрезанными от внутренних губерний. Сегодня неделя, что Балтийская дорога не действует. Единственное сообщение с городом мо-рем – как это удобно в такое время года? После железных дорог стачка перешла на фабрики и заводы, а потом даже в городские учреждения и в департамент железн. до-рог и мин. путей сообщения. Подумай, какой стыд! Бедный маленький Хилков в отчая-нии, но он даже не может справиться со своими служащими…
Тошно стало читать агентские телеграммы, только и были сведения о забас-товках в учебных заведениях, аптеках и пр., об убийствах городовых, казаков и солдат, о разных беспорядках, волнениях и возмущениях. А господа министры, как мокрые кури-цы, собирались и рассуждали о том, как сделать объединение всех министерств, вме-сто того, чтобы действовать решительно.
Когда на «митингах» (новое модное слово) было открыто решение начать воо-ружённое восстание, и я об этом узнал, тотчас же Трепову были подчинены все войска петербург. гарнизона, я ему предложил разделить город на участки, с отдельным на-чальником в каждом участке. В случае нападения на войска было предписано действо-вать немедленно оружием. Только это остановило движение или революцию, потому что Трепов предупредил жителей объявлениями, что всякий беспорядок будет беспо-щадно подавлен – и, конечно, все поверили этому.
Наступили грозные тихие дни, именно тихие, потому что на улицах был полный порядок, а каждый знал, что готовится что-то – войска ждали сигнала, а те не начи-нали. Чувство было, как бывает летом перед сильной грозой! Нервы у всех были натя-нуты до невозможности, и, конечно, такое положение не могло продолжаться долго. В течение этих ужасных дней я виделся с Витте постоянно, наши разговоры начинались утром и кончались вечером при темноте. Представлялось избрать один из двух путей: назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться раздавить крамолу; затем была бы передышка и снова пришлось бы через несколько месяцев дей-ствовать силою; но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы неми-нуемо к теперешнему положению, т.е. авторитет власти был бы показан, но резуль-тат оставался бы тот же самый и реформы вперёд не могли осуществляться бы.
Другой путь, предоставление гражданских прав населению – свободы слова, пе-чати, собраний и союзов и неприкосновение личности; кроме того, обязательство про-водить всякий законопроект через Госуд. Думу – это, в сущности, и есть конституция. Витте горячо отстаивал этот путь, говоря, что хотя он и рискованный, тем не ме-нее единственный в настоящий момент. Почти все, к кому я ни обращался с вопросом, отвечали мне так же, как Витте, и находили, что другого выхода кроме этого, нет. Он прямо объявил, что если я хочу его назначить председателем Совета Министров, то надо согласиться с его программой и не мешать ему действовать. Манифест был со-ставлен им и Алексеем Оболенским. Мы обсуждали его два дня и, наконец, помолив-шись, я его подписал. Милая моя мама, сколько я перемучился до этого, ты себе пред-ставить не можешь! Я не мог телеграммою объяснить тебе все обстоятельства, приведшие меня к этому страшному решению, которое, тем не менее, я принял совер-шенно сознательно. Со всей России только об этом и кричали и писали и просили. Во-круг меня от многих, очень многих, я слышал то же самое, ни на кого я не мог опереть-ся, кроме честного Трепова – исхода другого не оставалось, как перекреститься и дать то, что все просят. Единственное утешение – это надежда, что такова воля божья, что это тяжёлое решение выведет дорогую Россию из того невыносимого хаотиче-ского состояния, в каком она находится почти год.
Хотя теперь я получаю массу самых трогательных заявлений благодарности и чувств, положение всё ещё очень серьёзное. Люди сделались совсем сумасшедшими, многие от радости, другие от недовольства. Власти на местах тоже не знают, как им применять новые правила – ничего ещё не выработано, всё на честном слове. Вит-те на другой день увидел, какую задачу он взял на себя. Многие, к кому он обращался за-нять то или другое место, теперь отказываются.
Старик Победоносцев ушёл, на его место будет назначен Алексей Оболенский; Глазов тоже удалился, а преемника ему ещё нет. Все министры уйдут и надо будет их заменить другими, но это – дело Витте. При этом необходимо поддержать порядок в городах, где происходят двоякого рода демонстрации – сочувственные и враждебные, и между ними происходят кровавые столкновения. Мы находимся в полной революции при дезорганизации всего управления страною; в этом главная опасность.
Но милосердный бог нам поможет; я чувствую в себе его поддержку и какую-то силу, которая меня подбадривает и не даёт пасть духом! Уверяю тебя, что мы про-жили здесь года, а не дни, столько было мучений, сомнений, борьбы!
…От всей души благодарю тебя, дорогая мама. Я знаю, что ты молишься о тво-ём бедном Ники…»
«Бедный Ники» даже не предполагал, чем обернётся Манифест, и теперь, спустя 12 лет, он сожалел о том, что выбрал путь «свобод» и уступок…
Каждый час приносил новые тревожные вести. 26-го февраля под влиянием агитато-ров на сторону демонстрантов перешли солдаты Павловского полка, а утром 27-го февраля – Литовский и Волынский полки, к которым примкнула часть офицеров, восстал и 1-й за-пасной пулемётный полк. Ночью по пути к Петрограду к восставшим присоединились 2-й пулемётный полк в Стрельне и войска Петергофа. Против 60-ти тысяч человек, вооружён-ных более чем тысячей пулемётов, несколькими броневиками и тяжёлой артиллерией, пра-вительственные войска были бессильны. К концу дня на стороне бунтующих была почти половина столичного гарнизона. Это был уже вооружённый мятеж.
В тот же день в Петрограде начнутся погромы, вызванные слухами о стрельбе с ко-локолен храмов и монастырей. Восставшие повредят несколько храмов, в числе которых окажется церковь, располагавшаяся в Доме предварительного заключения на Шпалерной улице – его представители пролетариата разгромят и сожгут вместе с метрическими, обы-скными и богослужебными книгами, разбив мраморный престол и вынеся всё, что можно будет продать или растащить по домам. Благодаря надзирателю тюрьмы Филиппу Егорову спасти удастся лишь напрестольное евангелие, священный антиминс, чашу и дискос.
В полдень 27-го февраля революционно настроенная толпа из 30 000 человек запол-нит площадь перед Таврическим Дворцом, в котором в это время будет заседать Государст-венная Дума. В считанные часы мятежники, убив начальника караула и заняв Дворец, пре-вратят его в Революционный Штаб. Большинство депутатов сбегут из Дворца задними хо-дами, а уже ближе к вечеру во Дворце начнёт работу Петроградский Совет, издавший но-чью первый приказ – блокировать во Дворце сторонников самодержавия…
Тем временем, охваченные революционным психозом народные массы уже громили и жгли склады, магазины, суды и полицейские участки, начав кровавую охоту на полицей-ских и городовых, которых казнили прямо на улицах под крики: «Смерть фараонам!» – Од-них расстреливали, сбрасывая в Обводной канал, других сжигали, третьих забивали при-кладами ружей и ногами. Большая часть полицейских пострадала в ночь с 27-го на 28-е февраля во время революционных «экспедиций» по поиску приверженцев царского режи-ма.
Охота на полицейских шла всю ночь и весь последующий день. Их выслеживали на чердаках, отлавливали в подъездах и дворах, стреляя по окнам квартир, в которых укрыва-лись жертвы Февральской Революции. В те дни многих городовых спасли милосердные пе-тербуржцы и монахи, укрывая их в домах и храмах.
1-го марта охота на «фараонов» продолжится, а расправы над ними станут ещё более жестокими. На улицах появились листовки с фотографиями «малиновых» (городовых) и надписью: «Вот, кто пил нашу кровь…». Городовых начнут убивать уже десятками, спус-кая под лёд в Неву. Некоторых будут сжигать на кострах, привязав к спинкам железных кроватей. Жалеть не будут никого – ни жандармов, ни полицейских, ни офицеров, расправа с которыми быстро примет форму чудовищного соревнования. В те дни убивать начнут да-же мальчишки, которым стрельба по «фараонам» будет представляться чем-то забавным.
О тех страшных днях позже в своём дневнике напишет полковник Российской Им-ператорской Гвардии, шталмейстер Высочайшего Двора, Фёдор Винберг: «Этим зверям петербургское население в массах своих деятельно помогало: мальчишки, остервене-лые революционные мегеры, разные буржуазного вида молодые люди, бежали впри-прыжку вокруг каждой охотящейся группы убийц и, подлаживаясь под «господ това-рищей», указывали им, где и в каком направлении следует искать последних скрываю-щихся полицейских»…
Читая одну за другой телеграммы, приходившие из Петрограда, Государь уже ниче-го не мог изменить ни в судьбе Петрограда, ни в судьбе России, ни в собственной судьбе – вскоре Николая предаст его же ближайшее окружение из мятежных генералов и министров. Оставшийся в одиночестве и вынужденный наблюдать за гибелью Империи, Николай II за-пишет в своём дневнике: «Кругом измена, и трусость, и обман!!»
Николай понимал, что это конец, но сделать уже ничего не мог. Он ещё не знал, что вскоре, во время следования императорского поезда в Царицыно, он будет захвачен мятеж-ными генералами в Пскове.
План мятежников был прост – закамуфлировать свержение Государя под восстание в Петрограде. Поводом должны были стать голодные бунты, вызванные «нехваткой хлеба», хотя хлеб в столице был – в сутки в Петроград будут прибывать, в среднем, по 25 поездов с мукой. В те дни многие будут гадать, почему продовольствие, которое было на складах, пусть и не в избыточных количествах, поступало населению с огромными трудностями, по-рождая длинные очереди за хлебом, который тут же раскупался на сухари. Пользуясь си-туацией, булочники начнут отправлять муку в провинцию, где та будет уходить на чёрном рынке по завышенным ценам. Но с этим уже никто не будет разбираться…
Через считанные часы Государь, у которого генерал Рузский будет буквально выби-вать Манифест об отречении от престола, положив руку на кобуру с пистолетом, окажется в руках мятежников. Однако, взяв в заложники Государя, Рузский горько просчитается, как и многие в те дни. Пройдёт совсем немного времени, и генерал сам окажется заложником, только уже у красных комиссаров. Это случится летом 1917-го, когда Рузского, в мае уе-хавшего лечиться в Кисловодск, отрежет от Центральной части России Гражданская война, развалившая Кавказский фронт. Довольно скоро Рузский прозреет и многое поймёт, но бу-дет уже поздно. В своих воспоминаниях генерал Михаил Бонч-Бруевич, перешедший на сторону большевиков, напишет о том, что Рузский совершенно растеряется: свержение го-сударя не только не успокоило народные массы, а лишь до предела усугубило ситуацию...
После вынужденного отъезда в Пятигорск генерала вместе с прочими бывшими служителями царского режима взяли в заложники чекисты, обещая казнить их в случае не-подчинения местного населения советской власти. Заложников поместили в гостинице «Новоевропейской», которую чекисты превратили в тюрьму, обнеся её колючей проволо-кой. Ночью узники спали на холодном полу, а днём выполняли самую чёрную работу: мы-ли полы, чистили туалеты, пилили дрова, работали прислугой у чекистов. Сам Рузский не раз убирался на квартире военного коменданта после пьяных гулянок матросов.
За любую провинность заложников сажали в «яму» - холодный подвал дома, в кото-ром когда-то находился ледник ресторана для продуктов. В ледяной воде ждали своей уча-сти десятки заложников. Их судьбу в любой момент мог решить комендант «товарищ Скрябин», очень любивший до смерти забивать бывших офицеров и полицейских.
За отказ сотрудничать с Красной армией в «яме» побывал и генерал Рузский. Через месяц после объявления большевиками красного террора, 64-летнего Рузского внесут в расстрельный список, но умрёт он не от пули.
После попытки военного переворота в Пятигорске чекисты решат казнить 59 быв-ших офицеров русской императорской армии. Вместе с прочими узниками тюрьмы, разде-тыми до исподнего, генерала Рузского ночью отведут на кладбище Пятигорска со связан-ными за спиной руками к заранее вырытой братской могиле. А дальше начнётся настоящий кошмар – в свете луны заложников по очереди будут рубить шашками, экономя патроны. Рубить будут неумело и оттого озлобленно и неистово, попадая в темноте шашками куда попало – по головам, плечам, рукам…
Генерала Рузского зарежет бывший студент юридического факультета МГУ, предсе-датель Чрезвычайной комиссии Пятигорска по борьбе с контрреволюцией, товарищ Геворк Атарбекян, известный как Георгий Атарбеков. Именно по вине «восточного царька», не-редко казнившего даже коммунистов и сослуживцев, в 1918-м году Астрахань превратится в город без людей – одни сбегут, другие попрячутся. Перед казнью Атарбеков весело спро-сит генерала:
– Ну что, господин генерал, вы довольны нашей великой российской революцией?
– Я не вижу революции, я вижу лишь один великий разбой, – ответит генерал. – За-помните, за мою смерть вам отомстят русские.
После этого генерал склонит голову и скажет:
– Рубите.
Генерал Рузский скончается после пятого удара черкесским кинжалом, не издав при этом ни единого стона. Позже Атарбеков будет хвастать убийством генерала:
– Рузского я зарубил сам после того, как он на мой вопрос, признаёт ли он теперь великую российскую революцию, ответил: «Я вижу лишь один великий разбой». – Я уда-рил Рузского вот этим самым кинжалом по руке, а вторым ударом – по шее.
О чём думал в последние секунды своей жизни мятежный генерал, этот, по выраже-нию З. Гиппиус, «невинный болтун с палочкой», никто никогда не узнает, но не вспомнить преданного Императора он не мог…
В феврале 1917-го мятежный Петроград станет кровавой колыбелью всякой мерзо-сти и человеконенавистничества, которые, как тиф, в считанные дни подхватит русский на-род. Рушилась, уходя в прошлое, старая Россия. В ней уже не было места тем, у кого на груди не было красного банта, а на боку маузера, кто не подходил под революционные ле-кала из-за своего сословного отличия, вмиг превратившись для троцких, лениных, свердло-вых и лацисов в «классовых врагов», которых надлежало уничтожить только за классо-вость.
Отныне властью в России будет обладать тот, у кого будет кожанка, оружие и ман-дат Совнаркома…
Позже советские историки будут писать о «бескровной» февральской революции 1917-го года, но вот что напишет о событиях в Кронштадте капитан 1-го ранга Б.П. Дудо-ров в письме адмиралу А.В. Колчаку 10-го марта 1917-го года: «Там убито свыше 100 офицеров… На площади перед собором, говорят, стояли ящики, в которые свалива-лись тела, и рассказывают, что когда один ящик оказался неполон, кто-то крикнул: «Здесь ещё для двоих место есть, ловите кого-нибудь». Поймали какого-то прохо-дившего прапорщика и тут же, убив, бросили в ящик. Офицеры все арестованы».
Будет ли думать адмирал Непенин о том, что его жизнь однажды оборвёт пуля пре-дателя, который выстрелит ему в спину. Благодаря воспоминаниям штабс-капитана Н.М. Таранцева станет известно о последних минутах жизни адмирала: «Непенин остановился, вынул золотой портсигар, закурил, повернувшись лицом к толпе и, глядя на неё, произ-нёс как всегда, негромким голосом: «Кончайте же ваше грязное дело!» Никто не ше-вельнулся. Но, когда он опять пошёл, ему выстрелили в спину. И он упал. Тотчас же к телу бросился штатский и стал шарить в карманах. В толпе раздался крик «шпион!». Тут же ждал расхлябанный, серый грузовик. Тело покойного сейчас же было отвезено в морг. Там оно было поставлено на ноги, подпёрто брёвнами и в рот была воткнута трубка».
Адмирал Непенин станет одним из первых, кто погибнет от рук восставших матро-сов и солдат. 3-го марта в Кронштадте самым зверским образом будут замучены 200 кадро-вых моряков. Убийство офицеров, совершённое с какой-то кровожадной, патологической жестокостью и необычайным цинизмом, позже назовут ничем необъяснимой «резнёй» с явными признаками психической ненормальности. О том восстании станет известно из не-опубликованных воспоминаний бывшего члена Центробалта матроса Николая Ховрина, которые после его смерти попадут в один из районных музеев:
«Вечером 3-го марта, уже после спуска флага, часть нашей команды находилась на баке и перекликалась с командой рядом стоящего корабля «Андрей Первозванный». В это время на баке появился старший офицер Яновский, ненавистный всем без исклю-чения за свой жестокий характер. Что ему было надо, ему, который всегда и везде шпионил за командой? На корабле «Андрей Первозванный» закричали что-то, у нас под-хватили, не то «ура», не то что-то вроде этого. Старший офицер бросился бежать в жилую палубу, матросы за ним. В жилой палубе его схватили и повалили, но он был очень сильный и всё вырывался. Тогда кто-то из кочегаров схватил из стоящей рядом пожарной пирамиды кувалду и ударил ею Яновского по голове. С этого всё и началось.
Связанная между собою уже не словами, а делом, команда не могла остановить-ся на этом, но она не знала, что же ей предпринять дальше.
Нервы взвинчены. Кто-то предложил открыть карцер. Потребовали карауль-ного офицера и обратились к нему с требованием открыть карцер. Караульный офи-цер лейтенант Славинский отказался сделать это, заявляя что-то вроде того, что только через мой труп и т. д. Это дало новую пищу возбуждённой команде. Сзади его чем-то ударили. Он упал и встал на четвереньки, говоря: «Ой, позовите скорую по-мощь». Но тут явилось уже испытанное средство – кувалда, и лейтенант Славинский упал замертво.
Часть корабля взяла его наверх, с тем, чтобы сбросить за борт корабля на лёд. Когда стали выносить тело на верхнюю палубу, то, чтобы отдохнуть, отпустили его и положили. В это время он открыл глаза (вероятно, это была уже агония). Кто-то закричал: «Он жив ещё, жив!». Тогда двое взяли двухпудовый чугунный балласт и с раз-маху бросили его ему на голову. Затем бросили тело за борт…
После расправы со старшим и караульным офицерами, команда бросилась к винтовкам, стоящим в пирамидах в караульном помещении и, захватив винтовки, по-бежала на шканцы. Навстречу выбежавшим матросам выскакивает из своей рубки в валенках, маленького роста вахтенный начальник, мичман Булич. Растопырив руки, он кричит: «Куда вы, сволочи?». Раздаётся выстрел, и мичман Булич падает убитым...
Войдя в помещение офицеров, матросы направились к каюте ненавистного из-верга, командира 2-й роты, лейтенанта Шаманского. Каюта заперта. Постучали. Ни звука. Оттуда раздались револьверные выстрелы, в ответ началась стрельба по каюте. После непродолжительного времени взломали дверь. Шиманский был ещё жив и пытался сопротивляться. Тогда один из матросов воткнул ему в горло японский штык...».
Дальше будет самая длинная ночь из всех, что видели жители Кронштадта. В ту ночь разъярённые банды, состоявшие из матросов, солдат и черни, зверски убьют многих офицеров, продолжив казни на следующий день. У памятника адмиралу Макарову мятеж-ники убьют начальник штаба порта контр-адмирал А.Г. Бутакова, командира 1-го Балтий-ского флотского экипажа генерал-майора Н.В. Стронского и командира учебного корабля «Император Александр II» капитана I ранга Н.И. Повалишина. Старшего лейтенанта Н.Н. Ивкова живым спустят под лёд. Людей будут заживо сжигать, облив керосином и предва-рительно обложив сеном. Кого-то живыми заколотят в гробы вместе с расстрелянными, а кого-то расстреляют на глазах сыновей...
Если в Кронштадте убивали десятками и сотнями, то в Петрограде счёт убитых шёл на тысячи. В феврале-марте 1917-го года в северной столице восставшей чернью было уби-то до 1,5 тысяч человек, из которых первыми жертвами стали представители правопорядка, офицеры, известные чиновники-монархисты и члены их семей. В ночь на 28-е февраля про-изошло повсеместное избиение полицейских, из которых, по некоторым свидетельствам, погибла почти половина. Барон Н.Е. Врангель позже вспоминал: «Во дворе нашего дома жил околоточный; его дома толпа не нашла, только жену; её убили, да кстати и двух её ребят. Меньшего грудного – ударом каблука в темя».
Генерал К.И. Глобачёв будет подтверждать слова Врангеля и многих других очевид-цев страшных событий февраля 1917-го года: «Те зверства, которые совершались взбун-товавшейся чернью в февральские дни по отношению к чинам полиции, корпуса жан-дармов и даже строевых офицеров, не поддаются описанию. Они нисколько не уступа-ют тому, что проделывали над своими жертвами большевики в своих чрезвычайках».
Очевидец творившегося беззакония Фёдор Винберг так опишет охоту на представи-телей правопорядка: «Солдаты и рабочие рыскали по всему городу, разыскивая злосча-стных городовых и околоточных, выражали бурный восторг, найдя новую жертву для утоления своей жажды невинной крови, и не было издевательств, глумлений, оскорб-лений и истязаний, которых не испробовали подлые звери над беззащитными своими жертвами»…
А потом будет отречение Николая II от престола, которое закончится жестоким и беспощадным убийством всей Царской Семьи. Позже вину за это спишут на масонов с ев-реями, но вина русского народа за убийство Царской Семьи от этого меньше не станет. О народе, предавшем своего царя, очень точно и честно напишет в своих записках «В плену у обезьян» русский офицер, дворянин, полковник Российской Императорской Гвардии, шталмейстер Высочайшего Двора, публицист и деятель Союза Михаила Архангела Фёдор Винберг, которого «почётный конвой» революционной власти заключит в камеру № 57 Пе-тропавловской крепости Трубецкого бастиона: «Многие упрямые народники всё хотят свалить на темноту народную, отсутствие школ и просвещения, на грехи старого режима, благо с ним не стесняются и каждый, во что горазд, все вины, и свои и чужие на него сбрасывает. Но это неверно. Итальянцы, турки, испанцы в отношении просве-щённости стоят приблизительно на одном уровне с нами, а у них не найдёте такого общего отсутствия морального чутья, такой общей низости, нечестности, нелояль-ности; такого отчуждения от чувства Отечества. Раньше народ наш был гораздо темнее умственно, а между тем умел крепко любить свою Родину и понимать свя-тость долга защиты её. Притом же народ наш теперь оказался тёмен только для всего светлого, высокого, благородного, одухотворённого; а там, где дело касается личного расчёта, личной выгоды, он тонко умеет всё рассчитать, оценить, и сообраз-но действовать. Дело тут не в темноте умственной, а в какой-то грозной и опасной, чисто скотской аморальности, признаки которой указывают на какую-то сложную, повальную душевную болезнь всего народа…
Меня всё ещё продолжает удивлять и поражать та неблагодарность, которая является отличительным свойством нашего народа. Я заметил, что за добро, кото-рое ему делается, он с особливо злорадным упоением платит вам каким-нибудь злом, какой-нибудь гнусностью. У других народов этого нет; сильнее скажу – у многих, наи-более развитых животных, у слона, у собаки и других, живёт чувство благодарности; а у русского мужика его совсем нет…
И как же мы над этим умилялись. И как спешили помогать и усердствовать для милого, доброго мужичка нашего. Мужичок долго молчал, а вот теперь и показал себя: церковь разрушил, священника выгнал, крест свой растоптал, помещика, где мог, раз-громил и разграбил, а «Рассею-матушку» единым духом, не моргнув, предал и продал…
Бедный, глупый, одураченный и одурманенный народ. Но злой, но бездушный, но бесчувственный, но совершенно бесчестный народ! Какие муки голода тебе придётся испытать, чтобы заплатить за все твои безумные выходки! Сколько крови твоей прольётся в возмездие за все твои злодеяния!»
К ужасу русского народа, полковник Винберг окажется прав, и его слова полностью сбудутся уже через четыре года, когда Россию под самый дых костлявым кулаком ударит ужасный голод…
О «торжестве Революции» в 1917-1918-м годах будет много говорить известная рус-ская поэтесса и писательница Зинаида Гиппиус, не принявшая идеологию большевиков. В её дневниках останутся записи, проливающие свет на состояние общества в дни всеобщего революционного помешательства.
7-е января: «Надо утвердить, что сейчас никаких большевиков, кроме дейст-вующей кучки воротил, – нет. Матросы уж не большевики ли? Как бы не так! Озверев-шие, с кровавыми глазами и матерным ругательством – мужики, ндраву которых не ставят препятствий, а его поощряют. Где ндраву разгуляться – туда они и прут. По-ка – ими никто не владеет. Но ими непременно завладеет, и только ХИТРАЯ СИЛА. Ес-ли этой хитрой силой окажутся большевики – тем хуже».
11-е января: «Амалия звонила, что арестовали Минора. Неизвестно, где он. А во-обще столько этих арестов, разгромов, обысков, расстрелов, убийств, грабежей-реквизиций, грабежей-обысков, грабежей просто, что – неразумно их перечислять…. Любопытно: сейчас верны «правительству» и действуют активно главным образом матросы и мальчишки-красногвардейцы, вместе с той уймой оружия и орудий, в кото-рой они увязли. Солдаты торгуют на улицах, сидят в казармах или бурно танцуют с «барышнями» на бесконечных «балах». (Всюду объявления об этих солдатских балах.)
Относительно политики пришли в полумаразм. Солдат Басов, что «светил лампочкой» матросам, когда те убивали Шингарёва и Кокошкина, – дезертир, явив-шийся с фронта и немедленно записавшийся в красную гвардию. Он, по выражению следственного левого эсера Штейнберга, «дитя природы», а по всем видимостям – аб-солютный кретин, та «горилла», которая и делает всю «большевистскую массу».
Матросы, в благодарность, что «посветил», подарили ему кожаную куртку с тут же убитого Шингарёва. Её горилла понесла в деревню Волынкину, – переделывать для себя».
24-е января: «Погромы, убийства и грабежи, сегодня особенно на Вознесенском, продолжаются без перерыва. Убитых скидывают в Мойку, в канал, или складывают (винных утопленников), как поленницы дров. Батюшкова ограбили, стреляли в него, оставили на льду без сознания. Артистку Вольф-Израэль ни с того ни с сего проходя-щий солдат хватил в глаз; упала, обливаясь кровью».
17-е марта: «Вчера на минуту кольнуло известие о звероподобном разгроме Ми-хайловского и Тригорского (исторических имений Пушкина). Но ведь уничтожили и усадьбу Тургенева. Осквернили могилу Толстого. А в Киеве убили 1200 офицеров, у тру-пов отрубали ноги, унося сапоги. В Ростове убивали детей, кадетов (думая, что это и есть «кадеты», объявленные «вне закона»).
У России не было истории. И то, что сейчас происходит, – не история. Это забу-дется, как неизвестные зверства неоткрытых племён на незнаемом острове. Ка-нет…»
Словно подтверждая слова Винберга и Гиппиус, своё слово оставит в «Окаянных днях» русский писатель Иван Бунин, выдержки из дневника которого дают возможность увидеть глазами писателя, что творилось в дни Революции в Петрограде:
«Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом – Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа, – и дубина, и ико-на», – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сер-гий Радонежский или Емелька Пугачёв…»
«Опять какая-то манифестация, знамёна, плакаты, музыка – и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток:
– Вставай, подымайся, рабочай народ!
Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у муж-чин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские...»
«Грузинскому рассказывал в трамвае солдат: Хожу без работы, пошёл в Совет депутатов просить места – мест, говорят, нету, а вот тебе два ордера на право обы-ска, можешь отлично поживиться. Я их послал куда подале, я честный человек…»
«Против наших окон стоит босяк с винтовкой на верёвке через плечо, – «крас-ный милиционер». И вся улица трепещет его так, как не трепетала бы прежде при ви-де тысячи самых свирепых городовых. Вообще, что же это такое случилось? Пришло человек шестьсот каких-то «григорьевцев», кривоногих мальчишек во главе с кучкой каторжников и жуликов, кои и взяли в полон миллионный, богатейший город! Все по-мертвели от страха, прижукнулись. Где, например, все те, которые так громили ме-сяц тому назад добровольцев?...»
«Как они одинаковы, все эти революции! Во время французской революции тоже сразу была создана целая бездна новых административных учреждений, хлынул целый потоп декретов, циркуляров, число комиссаров – непременно почему-то комиссаров – и вообще всяческих властей стало несметно, комитеты, союзы, партии росли, как гри-бы, и все «пожирали друг друга», образовался совсем новый, особый язык, «сплошь со-стоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании…» Всё это повторяется потому пре-жде всего, что одна из самых отличительных черт революций – бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна…»
Неразбериха, бардак и вседозволенность, которые принесли с собой петроградские события и «обезьяны» революции, сказались на всём укладе жизни народа, теперь уже не знавшего, где добро, а где зло, потому что в одно мгновение зло превратилось в добро. Привычная жизнь менялась буквально на глазах, сокрушая вековые устои и традиции. Ка-ждый день приносил жителям России какие-то новые известия, непонятные простому наро-ду декреты и законы. В один миг начало рушиться то, что казалось незыблемым и вечным. Отречение от престола Императора Николая II рассекло народ от верху до самого низу. Уже в самом скором времени вчерашние братья и сёстры, коллеги, соседи и родственники будут рубить друг друга на куски, сражаясь под разными знамёнами. Кто-то под этими знамёнами будет умирать за Россию, кто-то – за возможность под звуки Марсельезы за-лезть в чужой карман, кто-то – за гибель одной из самых мощных, загадочных и никем не покорённых держав мира…
Не успели в Петрограде утихнуть события кровавого февраля, только по официаль-ным данным унесшего более 1300 жизней, как летом 1917-го года в России началась затяж-ная Гражданская война, в которой обычным людям ежедневно приходилось выбирать, на чью сторону встать. Крестьян, составлявших 80 % населения России, на свою сторону нач-нут перетягивать все, кому будут нужны боевые штыки: «красные», в число которых будут входить большевики и эсеры, «белые», вобравшие в себя представителей самых разных по-литических взглядов монархического толка. В боевых штыках будут остро нуждаться «зе-лёные», состоявшие из обычных преступников, получивших от новой власти свободу по амнистии, и дезертиров, прятавшихся в лесах. Эта разношёрстная публика, которую народ быстро назовёт «крысами войны», занималась, преимущественно грабежом мирного насе-ления.
Часто невозможно было понять, где «красные», а где «белые», потому что и те и другие использовали фактически одни и те же методы борьбы друг с другом. Одним из ме-тодов, который получит самое широкое распространение, станет практика взятия в залож-ники. Словно соревнуясь между собой в умении убивать, «герои» Гражданской войны пе-реплюнут своими зверствами средневековых инквизиторов, самым мучительным способом убивая мирных людей – вешая, зарубая шашками, сжигая в банях, снимая наживую кожу, топя в реках и озёрах, засекая до смерти нагайками и шомполами.
Вся вина жертв революции была только в том, что многие из них оставались ней-тральными или просто сочувствовавшими тем или другим – лишь бы остаться в живых в кровавой мясорубке. Главной целью многих белых и красных командиров, среди которых будет немало действительно идейных сынов Отечества, искренне убеждённых в своей пра-воте, станет вовсе не «спасение России», а элементарная жажда беспрепятственной наживы с помощью вседозволенности, грубой силы, запугивания и убийств.
Уже через какой-то год-полтора в Новосибирске, без суда и следствия убивая боль-шевиков, будет восстанавливать историческую справедливость предводитель Белого дви-жения России вице-адмирал Александр Колчак, которого в феврале 1920-го года у проруби на Ангаре расстреляют без суда и следствия уже сами большевики. В Киеве будет орудо-вать бывший подполковник царской армии левый эсер А.С. Муравьёв, получивший за свои злодеяния прозвище «кровавого человека». Именно Муравьёв зимой 1918-го года прикажет выпустить по Киеву 15 000 снарядов, в результате чего будет убито много мирных граждан. Три дня солдаты Муравьёва будут грабить столицу Украины, убивая всех, кто будет иметь более-менее «приличный вид». Только за неделю силами «красного Бонапарта» будет уничтожено около 5000 киевлян, из которых около 3000 будут офицеры.
О том, что Муравьёв, был минимум, не в себе, будут говорить его поступки. Оче-видцы рассказывали, как Муравьёв лично застрелил шофёра, у которого сломалась машина, а одного железнодорожного рабочего «кровавый человек» распорядился расстрелять лишь за то, что тот позволил себе похлопать командующего по плечу. Начальник штаба 2-й рево-люционной армии В. Фейербенд скажет о Муравьёве буквально следующее: «Все его жес-ты, мимика, страшная возбуждённость вызывали у меня ощущение, что передо мной ненормальный человек».
И таких как Муравьёв – неуравновешенных, жестоких, с явными признаками психи-ческого расстройства, в те роковые для России дни будет немало…
В мае 1921-го года на Украине будет орудовать 162 банды общей численностью около 35 000 человек. Пользуясь возможностью половить рыбку в мутной воде, начнёт «озоровать» и советская милиция, грабя тех, чей покой она должна будет охранять…
С приходом к власти пролетариата произошёл невиданный скачок преступности. В одной только Москве весной 1917-го года будет зарегистрировано свыше 20 000 преступ-лений, а тех, что не удастся внести в журналы регистрации, будет намного больше. В 10 раз вырастет и количество убийств, раскрываемость которых будет равняться практически ну-лю.
В те дни особо прославились московские воровские семейства Полежаевых и Сафо-новых. За два революционных года банда Николая Сафонова, прозванная в народе бандой «чёрных мстителей», на совести которой было 16 убитых милиционеров, и в которую вхо-дило 34 человека, смогла награбить денег и ценностей на сумму свыше 4,5 миллионов руб-лей…
Через каких-то пару лет на москвичей будет наводить ужас ещё одна банда из 18-ти головорезов. Принадлежать та банда будет сыну каторжника, осуждённого за разбойные нападения, обладателю 10-ти судимостей Яшке Кошелькову. Известен Яшка будет не толь-ко тем, что сбежит из-под конвоя, убив из револьвера, спрятанного в буханке хлеба, двух конвоиров. 19-го января 1919-го года на Сокольническом шоссе близ Краснохолмского моста Яшке Кошелькову попадётся сам Владимир Ульянов-Ленин, на тот момент Предсе-датель Совнаркома. Яшка, не зная, какая крупная рыба ему попалась, лично разоружит бу-дущего «вождя мирового пролетариата», отобрав у него документы. Отпустив на все четы-ре стороны Ленина, его сестру Марию Ильиничну и водителя, Кошельков укатит в неиз-вестном направлении на захваченном автомобиле.
И таких как Яшка в ближайшие несколько лет будет очень много. В одной только Москве до 1920-го года будут ликвидированы банды Гусева, Прокофьева, Константинова, Румянцева, Бондарева, банда латышей под предводительством Донатыча и банда «шофё-ров», занимавшаяся разбоем. В октябре 1920-го года банда похитит астрономическую по тем временам сумму в 287 миллионов рублей, напав на автомобиль Народного банка…
А пока, по России, по щиколотку в крови, шёл 1917-й год. Запустив кровавый меха-низм, Февральская революция расчистила дорогу большевикам и черни, заставив власть дрогнуть перед её натиском. Вскоре в Петрограде произойдёт Октябрьский государствен-ный переворот, о котором в те дни также никто ничего не будет знать доподлинно. Как все-гда, будет много слухов и страхов. И то и другое в своём большинстве в те дни будет на-гнетаться большевиками искусственно, начавшись со слухов о несуществующих перебоях с поставками продовольствия в Петроград.
За две недели до переворота 10-го октября в Петрограде состоялось заседание ЦК партии большевиков, в рядах которых уже не было прежнего единодушия, да и откуда ему было взяться. Да, влияние большевиков в Советах, в армии и на флоте значительно усили-лось. Согласно отчёту товарища Свердлова, «рост партии достиг гигантских размеров»:
– Можно считать, что теперь она объединяет не меньше 400 000…
Но, боевой пыл своих соратников остудил товарищ Бокий, заявив, что прежнего боевого настроения в массах нет, но боевая подготовка ведётся:
– В случае наступления массы поддержат, находят, что начать должны верхи.
Краткий анализ товарища Бокия показал членам ЦК обстановку в массах:
«I-й городск. район. Настроение трудно учесть, красн. гвардия есть.
2-й « ». Настроение лучше.
Московск. район. Настроение бесшабашное, выйдут по призыву Совета, но
не партии.
Нарвский район. Стремления выступить нет, но упадка авторитета
партии нет. На Путиловском заводе усиливаются
анархисты.
Невский район. Настроение круто повернулось в нашу пользу.
За Советом пойдут все.
Охтенский район. Дело плохо.
Петербургск. р. Настроение выжидательное.
Рожд. район. Тоже; сомнение, выступят ли. Усиление влияния
анархистов.
Порох. район. Настроение улучшилось в нашу пользу.
Шлиссельб. Настроение в нашу пользу.
Однако следующие выступления членов ЦК показали резкое расхождение в оценке настроений в массах накануне Революции. Товарищ Крыленко сообщил:
– Личные наблюдения приводят к тому, что настроение в полках поголовно наше; но сведения от т.т., работа в наших районах, расходятся, говорят, что для выступления нужно, чтобы что-нибудь их решительно задело, а именно: вывод войск. Бюро полагает, что на-строение падает. Большая часть Бюро полагает, что не нужно заострять вопроса практиче-ски, а меньшинство думает, что можно взять на себя инициативу.
Понять, каковы же были действительные настроения в массах, спустя десятилетия, историкам поможет доклад о заседании ЦК:
«т. Степ. от Окр. Орг-ции. В Сестрорецке, Колпине рабочие вооружаются. На-строение боевое. Готовятся к выступлению. В Колпине наблюдается анархистское настроение. В Нарве настроение тяжёлое, в виду расчётов. 3000 уже расчитаны. Что касается гарнизонов, то там настроение угнетённое, но большевистское влияние очень сильно. /2 пулемётн.полк/.
В Н. Петергофе работа в полку сильно пала, полк дезорганизован.
Красное Село. 176 полк – абсол. большевистск., 172 полк – почти, но кроме того там кавалерия.
Луга – 30.000 гарнизон. Совет оборонческий. Настроение большевистское; будут перевыборы.
В Гдове – полк большевистский.
Т. Бокий в дополнение сообщает, что по имеющимся у него сведениям в Кр. Селе дело не так хорошо. В Кронштадте настроение пало и в боевом смысле тамошний гарнизон никуда не годится.
Т. Володарский от Совета. Общее впечатление, что на улицу никто не рвётся, но по призыву Совета все явятся.
Т. Равич подтверждает это и добавляет, что некот. указали, что и по призыву партии.
Т. Шмидт от проф. союза. Общее число организованных свыше 500 тысяч. Влия-ние нашей партии преобладающее, но в союзах более ремесленных наше влияние слабо /особенно у конторщиков / и печатников /, но и там начинает возрастать, особенно ввиду недовольства тарифными ставками. Настроение таково, что активных вы-ступлений ждать не приходится, особенно ввиду боязни расчётов. До известной сте-пени это является сдерживающим элементом. Ввиду опред. эконом. условий можно ожидать в ближайшее время колоссальной безработицы, в связи с этим и настроение выжидательное. Все признают, что вне борьбы за власть нет выхода из положения: требуют всей власти Советам.»
Т. Милютин. Считает, что на основании всех докладов нужно более конкрети-зировать резолюцию. Полагает, что лозунг: «вся власть советам» уже вполне назрел, особенно в провинции, где местами власть фактически в руках Советов. Вопрос действ. не идёт об агитации, нужны уже дела, а не слова. Вопрос решается не на-строениями, не бюллетенями, а организованными силами. Либо мы делаем первый шаг, либо этот шаг будет сделан нашими врагами.»
Главный менеджер Революции Ульянов (Ленин) поставил вопрос о перевороте реб-ром: «…с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании. Между тем это недопустимо, если мы серьёзно ставим вопрос о захвате власти со-ветами. Поэтому давно уже надо обратить внимание на техническую сторону вопро-са. Теперь же, повидимому, время значительно упущено.
Тем не менее вопрос стоит очень остро, и решительный момент близок. Меж-дународное положение таково, что инициатива должна быть за нами. То, что зате-вается со сдачей Нарвы и сдачей Питера, ещё больше вынуждает нас к решительным действиям. Политическое положение также внушительно действует в эту сторону. 3-5 июля решительные действия с нашей стороны разбились бы о то, что за нами не было большинства. С тех пор наш подъём идёт гигантскими шагами. Абсентеизм и равнодушие масс можно объяснить тем, что массы утомились от слов и резолюций. Большинство теперь за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода вла-сти.
Аграрное движение также идёт в эту сторону, ибо ясно, что нужны героиче-ские силы, чтобы притушить это движение. Лозунг перехода всей земли стал общим лозунгом крестьян.
Политическая обстановка, таким образом, готова. Надо говорить о техниче-ской стороне. В этом всё дело. Между тем мы вслед за оборонцами склонны система-тическую подготовку восстания считать чем-то вроде политического греха. Ждать до Учредительного Собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу…»
Ленин переживал и торопился не напрасно. Переворот должен был начаться не поз-же открытия Учредительного собрания, потому что «хлеба только на день». Об этом Ле-нин будет говорить на следующем заседании 16-го октября, выразив озабоченность по по-воду того, что большевики рискуют не удержать власть. Одного желания взять власть в свои руки было мало – большевикам, как воздух, нужно было оружие, а его у рабочих на момент проведения заседания было крайне мало – лишь 40 000 винтовок. Ленин спешил. Ему нужно было захватить власть как можно скорее. 24-го октября он напишет письмо чле-нам ЦК РСДРП(б):
«Товарищи, я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно. Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь всё висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съез-дами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооружённых масс… Нель-зя ждать!! Можно потерять всё!! История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять всё. Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия. Было бы гибелью или формальностью ждать колеблю-щегося голосования 25 октября, народ вправе, и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой.
Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало! Промедле-ние в выступлении смерти подобно!»
И всё-таки пессимизма у членов ЦК не было. Ни у товарища Рахия, сказавшего: «Массы ждут лозунга и оружия. Массы высыпят на улицу, ибо их ждёт голод»… Ни у товарища Каменева, подошедшего к вопросу государственного переворота философски: «Мы недостаточно сильны, чтобы с уверенностью в победе итти на восстание, но мы достаточно сильны, чтобы не допускать крайних проявлений реакции. Здесь борются две тактики: тактика заговора и тактика веры в силы русской революции». Ни у то-варища Сталина, убеждённого в том, что день для восстания должен быть выбран целесо-образно и проговорившегося о методах «нападения»: «Можно говорить, что нужно за-держать нападение, но надо понимать, что такое нападение. Повышение цен на хлеб, посылка казаков в Донской район и т.п. – всё это уже нападение. До каких пор ждать, если не будет военного нападения?..»
Государственный большевистский переворот, позже получивший название Великой Октябрьской социалистической Революции, случится почти тихо и практически незамечен-ным основной массой петербуржцев – для многих из них 25-е октября был самым обычным днём, разве что на этот день будет намечено открытие II Всероссийского Съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. Всё произойдёт так стремительно, что никто ничего не поймёт.
Утром 25-го октября в Исполком Московского Совета поступит «телефонограмма Ногина», в которой будет несколько скупых строк о ночных событиях в Петрограде:
«ТЕЛЕФОНОГРАММА ИЗ ПЕТРОГРАДА
Передана НОГИНЫМ и МИЛЮТИНЫМ
Сегодня ночью военно-революционный комитет занял вокзалы, Государствен-ный банк, телеграф, почту. Теперь занимает Зимний дворец. Правительство будет низложено.
Сегодня в 5 час. открывается съезд Советов. Ногин сегодня ночью выезжает. Переворот произошёл совершенно спокойно. Ни одной капли крови не было пролито, все войска на стороне военно-революционного комитета.
Принял телефонограмму Розенгольц.
11 час. 45 мин. утра 25-го окт. 1917 года».
На следующий день, 26-го октября, на соединённом заседании исполнительных ко-митетов Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов руководитель Военно-Революционного Комитета Виктор Ногин «дал подробную информацию о тех событиях, которые произошли в Петрограде…»:
«В ночь на 25-е октября был занят телеграф, телефон, Государственный Банк. Вокруг Зимнего Дворца стояли броневики, поставленные Временным Правительст-вом, большинство из которых выразило готовность подчиниться действиям Петро-градского Совета. Были получены сведения: из всех действий Временного Правитель-ства было видно, что на Петроградский Совет было сделано покушение, и потому Во-енно-Революционным Комитетом были приняты все меры к тому, чтобы не было раз-гона Петроградских Советов, а также Съезда Советов. К утру власть была в руках Петроградского Совета без пролития единой капли крови. Были произведены некото-рые аресты среди товарищей Министров, которые были вскоре освобождены. Так, бы-ли арестованы Прокопович и Гвоздев, которых решено было после допроса совершенно освободить. В 5 часов должен был собраться Съезд Советов, к Президиуму которого Военно-Революционный Комитет и должен был передать власть».
Позже в 8-ю армию уйдёт телеграмма Петроградского Военно-Революционного Ко-митета:
«Петроградский гарнизон и пролетариат низверг Правительство Керенского, восставшее против революции.
Петроградский Совет Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов торже-ственно приветствовал большевистский переворот и признал впредь до создания Пра-вительства Советов власть Военно-Революционного Комитета. Оповещая об этом армию на фронте и в тылу, Военно-Революционный Комитет призывает Революцион-ных солдат бдительно следить за поведением командного состава. Офицеры, которые прямо и открыто не присоединились к совершившейся Революции, должны быть аре-стованы как враги.
Программу новой власти Петроградский Совет видит в немедленном предло-жении демократического мира, в немедленной передаче помещичьих земель крестья-нам, передаче всей власти Советам и честном созыве Учредительного Собрания. На-родная Революционна Армия должна не допустить отправку с фронта ненадёжных войсковых частей на Петроград. Действовать словом и убеждением, тогда помогут препятствовать отправке беспощадным применением силы.
Настоящий приказ немедленно огласить перед воинскими частями всех родов оружия. Неисполнение такого приказа от солдатских масс равно сильно тягчайшему преступлению перед Революцией и будет караться по всей строгости Революционного закона.
Солдаты! За мир, за хлеб, за землю, за народную власть.
Военно-Революционный Комитет».
Переворот расколол общество и армию надвое. Как и предполагалось членами Во-енно-Революционного Комитета, не все офицеры приняли Революцию. Из донесения ко-миссара Стефашкина и члена ВРК А. Кулешова:
«Доносим, что 29-го октября группа офицеров 190-го собравшись в каличестве 40 чел. проезжая на ст. Лосино-Островская без всякого повода со стороны нашего по-труля открыли огонь ибросились в разныя стороны нашеми ловарищеми в разное вре-мя пойманы 7 человек и содержатся под орестом просим распоряжения. остальное всё благополучно…»
Но, к радости членов Военно-Революционного Комитета, на сторону большевиков и рабочих перешли многие матросы. Из резолюции команды линейного корабля «Три Святи-теля», принятой на общем собрании 30-го октября 1917-го года:
«Мы противопоставим организации капиталистов организованность рабочих, а если будет нужно, то подержим товарищей-рабочих всеми имеющимися у нас сред-ствами вплоть до применения оружия…»
В той же Резолюции найдёт своё отражение позиция команды линейного корабля «Борец за свободу»:
«Мы команда линейнаго коробля «БОРЕЦ ЗА СВОБОДУ» на общем сборе выслуша-ли резолюцию вынесенную Вами с протестом против тех наглых промышленников которые благодоря поддержке со стороны министерства попрежнему притесняют наших братьев рабочих выносящих на своих плечах непосильный труд. Мы команда ли-нейнаго коробля «БОРЕЦ ЗА СВОБОДУ» горячо протестуем против тех жадных при-теснителей и приминителей старорежимных циркуляров, которые нарушают право демократии и ведут промышленность к полной разрухе. Категорически заявляем, что поведение таковых не допустимо и мы требуем немедленного устранения лиц кои тормозят процветанию русской промышленности и посягающих на честный труд нашего-брата рабочаго. Вполне присоединяемся к вынесенной резолюции командой л.к. «ТРИ СВЯТИТЕЛЯ» и ещё раз категорически заявляем, что для поддержки прав и тре-бований рабочих употребим последнии свои силы вплоть до оружия».
Но и среди матросов было немало тех, кто не принял Революции, став для больше-виков врагами, в отношении которых Председатель Военно-Революционого Комитета Дзержинский издал приказ от 28-го октября 1917-го года:
«В революционный морской комитет
Военно-Революционным Комитетом предписывается Революционному Мор-скому Комитету членов бывшаго «центрофлота» нежелающих помогать в работе ук-репления и спасения Русской революции, отправить немедленно в Кронштадт до вы-яснения политического положения страны.»
Между тем, в окрестностях Петрограда уже через сутки после Октябрьской Револю-ции начнутся бои. Начиналось то, о чём вскоре будут жалеть даже идейные сторонники Ле-нина – кровь. Из приказа сводному отряду от 27-го октября 1917-го года:
«Казаки с артиллерией заняли станцию ГАТЧИНО. Военно-Революционный Ко-митет приказывает отобрать станцию обратно и отбросить противника…»
Согласно приказу ВРК, будет истребовано 4 броневика, 1 батальон кронштадтцев с 4-мя пулемётами, 1 батальон гельсингфорцев с 4-мя пулемётами, 1 выборгская батарея с 6-ю орудиями. Отряду будет приказано сделать посадку на Балтийском вокзале, «кроме бро-невиков, которым особо указано». Броневому отряду на 4-х броневиках будет приказано двигаться по шоссе на Красное Село, поступив в распоряжение Красносельского Совета, ожидая дальнейших приказаний. Согласно приказа, батальон и пулемётные команды долж-ны были иметь «достаточное количество патронов, по 120 и более».
Одновременно с октябрьскими событиями в Петрограде начались волнения и в Мо-скве, где юнкера встали на защиту Временного Правительства.
26-го октября красногвардейцы товарища Страхова проникли в Кремль – одни на грузовиках через ворота, другие через стену со стороны гостиницы «Метрополь», впущен-ные внутрь часовыми 56-го полка. Попав в Кремль, красногвардейцы, заинтересованные в захвате хранившегося в его подвалах оружейного арсенала для нужд Красной гвардии, про-вели митинг, убеждая части, охранявшие Кремль, перейти на сторону большевиков, на сто-роне которых в тот день была фортуна и рота 193-го полка, «обработанного» прапорщиком Малиновским.
27-го октября от калужских разведчиков-самокатчиков в Кремль поступило сообще-ние о выдвижении юнкеров по Воздвиженке к Манежу и Кремлю. Загрузив грузовики ору-жием, красногвардейцы разоружили находившихся в казармах офицеров, после чего строем вывели их за ворота Кремля. Вывезти оружие за пределы Кремля в тот день красногвардей-цам не удастся - к тому времени ворота уже были заперты на замки снаружи и изнутри, а за воротами была выставлена цепь из казаков и юнкеров. В этот момент «двинцы» откроют стрельбу, уложив 6 юнкеров.
Так начнётся осада Кремля, который в течение нескольких дней будет переходить из рук большевиков в руки юнкеров и обратно.
В какой-то момент многим покажется, что большевики, сдавшие Московский Кремль, дрогнули, и по всей России разлетится сообщение Ставки: «Из Москвы получены сведения, что Кремль ... ныне в руках правительственных войск, равно как и весь центр города, причём после взятия Кремля движение большевиков стало быстро вырож-даться в буйство пьяных толп.
Стрельба в некоторых частях города продолжается, причём стреляют с крыш. В течение дня лидеры московских большевиков, Ногин и Ломов, явились в Комитет Спасения Революции в качестве парламентёров и предъявили следующие условия: «Роспуск как Военно-Революционною Комитета (большевистского), так и Комитета Спасения Революции и образование единого коалиционною комитета». Предложение было отклонено, и членам комитета лишь с большим трудом удалось гарантировать делегатам безопасность».
Но радость сторонников самодержавия была недолгой. Большевикам удалось стя-нуть к Москве и Кремлю значительные силы. 27-го октября 1917-го года в Московский склад крепостной артиллерии уйдёт записка: «Военно-Революционный Комитет Совета Рабочих и Солдатских депутатов настоящим предлагает Московскому складу Крепо-стной Артиллерии выдать в распоряжение Военно-Революционного Комитета нахо-дящиеся там в количестве около 2 тысяч револьверов системы «НОГАНА» остающие-ся на сегодняшний день, а также и патроны к ним».
Несмотря на имевшиеся у верных Временному правительству войск около 300 пу-лемётов, 10 000 револьверов, 120 000 винтовок, множество ручных гранат, включая огнемё-ты, миномёты и бомбомёты, а также несколько орудий и бронемашин, сдержать натиск большевиков юнкера и белогвардейцы, засевшие в Московском Кремле, так и не смогли. Этому помешали, в том числе, перебои с поставками оружия. 28-го октября под Гжатском, руководимый товарищем Маленковым, отряд Красной гвардии перехватил и доставил в Москву 39 вагонов с винтовками, которые были предназначены для белых.
В результате, Пятидневная война в Москве окончилась полной победой большеви-ков, в тот же день отбивших радиотелеграмму:
«Всем воинским частям и Советам Рабочих и Солдатских, Крестьянских и Ка-зацких Депутатов.
В Москве восстали против народного правительства юнкера, офицеры и бур-жуазные белогвардейцы. Уличные бои велись около 5 суток. Ни один казак, ни один сол-дат не присоединился к бунтовщикам. 2 ноября юнкера и офицеры подписали договор о сдаче, совершается их разоружение. Вся власть в Москве перешла в руки Военно-Революционного Комитета. Комитет Безопасности распускается.»
Информация о победе большевиков нашла мгновенное отражение в Манифесте Во-енно-Революционного Комитета Московских Советов Рабочих и Солдатских Депутатов:
«Ко всем гражданам Москвы.
Товарищи и граждане.
После пятидневного кровавого боя враги народа, поднявшие вооружённую руку против революции, разбиты на голову: они сдались и обезоружены. Ценою крови муже-ственных борцов – солдат и рабочих была достигнута победа. В Москве отныне ут-верждается народная власть – власть Советов Рабочих и Солдатских Депутатов…»
С первых же дней новая власть начала устанавливать в России новые порядки, раз-вязав руки тем, кто понимал свободу как возможность делать то, что хочется. Отныне име-нем Военно-Революционного Комитета «для нужд Революции» большевики и те, кто при-крывался их именем и статусом, начали брать, реквизировать, а, по сути, изымать у граж-дан и организаций любое имущество, оружие, продовольствие, недвижимость, лекарства, технику, одежду, деньги и драгоценности.
Теперь можно было решать отдельные проблемы гораздо быстрее – что-то получить вне очереди, что-то взять первыми, что-то просто взять. Хуже всего было то, что именем Военно-Революционного Комитета революционеры стали прикрывать и самые обычные преступления. На улицах Москвы и Петрограда начались погромы, убийства, грабежи, обыски и повальное пьянство. Их будет так много, что Военно-Революционному Комитету потребуются отдельные манифесты и обращения, адресованные своим малообразованным, а порой и вовсе разнузданным собратьям по оружию, опьянённым долгожданной свободой.
Позже партийные историки будут старательно замалчивать эти факты, называя их «непроверенными слухами», но хранившиеся в государственных архивах документы той поры будут молчаливо свидетельствовать о бесчинии, творившемся в первые дни после Ок-тябрьской Революции. 29-го октября 1917-го года Замоскворецкий Военно-Революционный Комитет распечатает объявление о том, «что будут подавляться самыми беспощадными мерами
1) Продажа водки
2) Погромы
3) Стрельба из домов
4) Черносотенная агитация.
Все нарушители порядка, все появляющиеся в нетрезвом виде, все ченящие наси-лие и грабежи враги народа и революции, и с ними будет поступлено со всею строго-стью революционного времени.
Ношение и хранение оружия допускается только с разрешения Военно-Революционного Комитета.»
30-го октября Московский Совет Рабочих Депутатов издаст сразу два приказа:
1. «Военно-Революционный Комитет Совета Рабочих и Солдатских Депутатов ввиду необходимости немедленного прекращения всяких попыток к погромам поста-новил: всех погромщиков пойманных на месте преступления – подвергать немедлен-ному на месте преступления расстрелу».
2. «Военно-Революционный Комитет приказывает принять решительные меры к прекращению погромного движения».
31-го октября Замоскворецкий Военно-Революционный Комитет обнародует ещё одно объявление: «Все обыски и реквизиция производятся только комиссаром назна-ченным комитетом или по его ордеру. Все разрешения, выданные до 1 ноября, счита-ются недействительными».
Но эти постановления не смогут остановить волну грабежей, мародёрства и обысков со стороны большевиков, для которых винтовка и наган станут пропуском в мир револю-ционной вседозволенности, как не смогут остановить и повального пьянства, захлестнув-шего ряды революционеров, принявшихся громить винные склады и погреба Зимнего Дворца. Реакцией на винные погромы станет приказ по Комендатуре Красной Гвардии и Полковым Комитетам Петрограда:
«1. Немедленно арестовывать всех пьяных и лиц, про которых имеется основа-ние полагать, что они участвовали в хищении из Виннаго Склада Зимняго Дворца. Пол-ковым Комитетам проверять роты и задержать всех участников разгрома Виннаго Склада.
2. Немедленно при районных Комендатурах Красной Гвардии и Полковых Коми-тетах образовать временные революционные суды.
3. Предать немедленно всех пьяниц и лиц участвовавших в хищении, временным революционным судам и немедленно судить их.
4. Временным революционным судам выносить приговоры до шести месяцев общественных работ.
5. Предать Военно-Революционному суду и судить полной мерой всех чинов нес-ших Караул при Зимнем Дворце и неисполнивших свой гражданский долг.
6. Немедленно сообщить о всех арестованных и вынесенных приговорах в Воен-но-Революционный Комитет.»
Борьбой с пьянством большевики займутся параллельно со взятием Зимнего Дворца. Однако уничтожать винные запасы большевики спешить не будут. Уже в первые дни пере-ворота ВРК, назначив комиссаром по борьбе с пьянством Ивана Быдзана, предложит «всем Районным Советам Рабочих и Солдатских Депутатов, Штабам Красной Гвардии и Ко-миссариатам не уничтожать спиртные напитки», обследуя места нахождения погре-бов с вином, о чём предписывалось сообщить в течение суток в ВРК.
Пить революционеры будут даже во время несения службы. Из приказа Штаба Во-енно-Революционного Комитета при Московском Совете Рабочих и Солдатских Депутатов от 4-го ноября 1917-го года: «…товарищу Алексею Нилову отправится в гостиницу ДРЕЗДЕН с отрядом 25-ть человек для смены пьянаго караула».
Вскоре, ситуация с пьянством и разгулом большевиков в Зимнем Дворце достигнет таких масштабов, что ею займётся сам Народный Комиссар по просвещению и ведомству дворцов Российской Республики товарищ Луначарский, 13-го ноября 1917-го года напи-савший в Кронштадтский Совет Рабочих и Солдатских депутатов:
«В целях ограждения от уничтожения народных художественно-исторических сокровищ Эрмитажа и Зимняго Дворца, необходимо удалить из дворцоваго виннаго по-греба огромные запасы вин, водок и чистаго спирта.
Вполне уверенный, что с Вашей стороны я встречу поддержку и помощь в же-лательном разрешении этого вопроса, я командирую к Вам помощника моего по ведом-ству дворцов Российской Республики тов. Игнатова, для доклада Вам по данному делу и совместной с Вами выработки плана вывоза вина, водок и спирта из дворцоваго погре-ба в Кронштадт на сохранение, под ответственность Крон. Сов. Рабоч. и Солдатских Депутатов».
В те дни, полные неразберихи, даже образованные люди не могли сразу разобраться, что к чему, не говоря о простых людях, далёких от политики, живущих в глубинке. В итоге, появятся леденящие кровь слухи о «четырёхдневном» погроме в Петрограде, учинённом бандами гопников под руководством большевиков, после которого мёртвый город будет завален трупами, огромное число которых поплывёт по Неве. В условиях недостатка ин-формации слухи будут множиться, обрастая всё новыми подробностями, заставляя людей прятать нажитое ими или уезжать, куда глаза глядят.
Октябрьская Революция, о которой много лет спустя будет снят не один десяток ге-роических фильмов и написаны сотни таких же героических книг, на самом деле, будет да-леко не героической, скорее, вакханально-животной. Свобода, которой так заманивали к себе народ большевики, окажется лишь призрачным маревом и обманом. Из постановления заседания Военно-Революционного Комитета от 6-го ноября 1917-го года:
«Начиная со среды 8-го ноября в Москве могут безпрепятственно появляться все органы печати без различия направлений под условием оплаты рабочих и служа-щих за прогульное время с 28-го октября по день открытия газеты.
Восстановляя свободу политической печати, Комитет считает долгом преду-предить что никакия воззвания, призывающия к возстанию против Советов, допуще-ны не будут. Органы печати, где появятся подобныя воззвания, будут конфискованы, авторы же их будут преданы революционному суду…»
То, в чём революционеры гневно обвиняли представителей царского режима, защи-щавшего себя указами и постановлениями, коснулось и самих революционеров. Свобода, справиться с которой лениным, троцким и свердловым оказалась не под силу, стала тем камнем, о который разбились мечты «угнетённых». Впрочем, политика двойных стандартов нисколько не смущала представителей новой власти. Главное они уже сделали – свергли власть старую.
О тех днях 18-го октября 1917-го года напишет в своих дневниках сотрудник архива Московского Министерства Георгий Князев:
«Внутри России – анархия, в Петрограде – убийства, грабежи. За одну сегодняш-нюю ночь 77 разгромов. На днях в Лесном вырезана целая семья. Заподозрены милицио-неры. Толпа неистовствует третий день, требуя выдачи заподозренных милиционе-ров. Сейчас, поистине, милиционеры – сплошной ужас петроградцев. Никакой ниоткуда защиты. На днях группа солдат со своими «знакомыми» сняли со встретившейся им девушки на Лиговке понравившиеся им сапожки и отпустили насмерть перепуганную девушку в одних чулках. Стояла мокрая, гнилая погода… Заступиться было некому. Ху-лиганство на каждому шагу и нет ни над кем никакой управы.
Я иногда не могу спокойно смотреть на некоторые лица. Я чувствую, как какое-то презрение поднимается во мне, что я ненавижу людей. Боже прости меня… Но я не могу забыть тех ужасов, что были на Абовском мосту в Выборге, на «Петропавлов-ске», в Тарнополе…
А когда прохожу мимо афиш «Товарищ (крупными буквами) Луначарский…» или «Товарищ Каменев» прочтёт лекции, мне делается физически больно, словно кто меня вытянул по душе грязным бичом… Стыдно и больно. До чего дошла ложь и демагогия этих людей. Какая-то страшная зараза разнесена ими, и усыплено всё, и ум («Разум Народа»), и совесть. Мы всё потеряли и даже честь…
Тяжело жить в такое время… Законы Истории… «Болезнь народа»… «Револю-ция»… «Всё это переживали»… Всё это так, но то в истории, а это наша жизнь.
И ведь никому другому, а нам выпало пережить это...»
Как-то раз, будучи в начале ноября в Верее по делам, Тимофей Щербаков, ехавший на телеге за покупками, заметил с полсотни мужиков, шумевших возле трактира у новень-кого «Опеля». Среди них выделялся один – тот, что был выше и бойчее других – в кожанке, кепке, в сапогах с двумя медными заклёпками, с офицерским наганом на боку и светло се-рыми, почти «рыбьими» глазами, в которых было что-то пугающе холодное. Это был пред-ставитель Военно-революционного комитета Московского совета рабочих и солдатских де-путатов Иван Кузьмин. По доносившимся до Тимофея голосам и жестам было видно, что там идёт какой-то нешуточный разговор.
– Интересно, – подумал, Тимофей, – что это у них там происходит.
Тимофей остановил Зорьку и спрыгнул с телеги. Подойдя к собравшимся, он ти-хонько встал позади них и стал слушать. В это время высокий, тряся над головой какой-то бумагой, громко говорил:
– Мы долго терпели гнёт капиталистов, помещиков и буржуев! Но 3-го ноября сего года в Москве к власти пришли рабочие и солдаты! Прежняя власть сброшена! Буржуазная гидра раздавлена сапогом революции! Настаёт наша власть, народная! В Петрограде рабо-чие с матросами скинули царя! Зимний Дворец наш!
– Во дела! – шумели мужики. На их лицах было и удивление, и беспокойство, и страх одновременно. Среди мужиков не было учёного люда, – тут были извозчики, рабочие, крестьяне, лотошники, ремесленники, – но это не мешало им понимать, что новая власть всегда метёт по-новому, и не всегда так, как хотелось бы. Царя они лично не знали, но при нём жили, и жили неплохо. У каждого, кто был не из тунеядцев, в хозяйстве имелось не-сколько коровёнок с лошадьми, был кусок земли, а столы не были пустыми даже в самые худые годы. А кто знает, что ждёт народ с приходом новой власти с наганом на боку? До Вереи временами докатывались слухи о причудах пролетариев, успевших отличиться не только как погромщики, но и как безбожники. То там, то тут «дети Революции» поджигали храмы, жгли иконы, чего отродясь на Руси не было, а порой и били священников…
Выступавший повернул к мужикам большой лист с крупными буквами. Это было обращение Ленина к народу, написанное им 25-го октября от имени Военно-Революционного Комитета во время штурма Зимнего дворца в Смольном, где в 22 часа 40 минут начался II Съезд советов рабочих и солдатских депутатов.
– Вот это, мужики, – загудел высокий, высоко подняв бумагу над головой, – не про-сто бумага, а обращение Военно-Революционного Комитета к народу, то есть, к каждому из вас!
Мужики загудели:
– Ну, раз к нам, читай, давай, чего тянешь!
Высокий взял лист двумя руками и начал читать:
«От Военно-Революционного Комитета при Петроградском Совете Рабочих и Солдатских депутатов.
К Гражданам России.
Временное Правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов Военно-Революционного Комитета, стоящего во главе Петроградского пролетариата и гар-низона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производ-ством, создание Советскаго Правительства – это дело обезпечено.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ РАБОЧИХ, СОЛДАТ И КРЕСТЬЯН!
Военно-Революционный Комитет при Петроградском Совете Рабочих и Солдат-ских Депутатов.
25 октября 1917 г. 10 ч. утра.»
Дочитав обращение, высокий сложил лист напополам и убрал его в полевую сумку, висевшую у него на плече, но тут же вытащил уже другой лист бумаги.
– А это, товарищи, Манифест Военно-революционного Комитета Московского Со-вета рабочих и солдатских депутатов, который написан ко всем гражданам Москвы, и к вам, значит!
Высокий развернул бумагу и, прокашлявшись, стал громко читать текст Манифеста:
– После пятидневного кровавого боя враги народа, поднявшие вооружённую руку против революции, разбиты на голову! Они сдались и обезоружены! Ценою крови мужест-венных борцов – солдат и рабочих – была достигнута победа! В Москве отныне утвержда-ется народная власть – власть Советов рабочих и солдатских депутатов! Московская побе…
– Ну, эт ясно, – перебив высокого, вдруг, сказал пожилой бородатый мужик с внима-тельными серо-голубыми глазами, которого звали Матвеичем. – А дальше-то чего будет?
– Дальше? – растерявшись от неожиданности, переспросил высокий. – А дальше, граждане мужики, мы заживём!
Высокий с горячей убеждённостью похлопал Матвеича по плечу.
– Хватит! Поездили проклятые буржуи на нашей шее! Сам товарищ Ленин вам обе-щает землю и свободу!
– Эт кто ж такой? Чевой-то мы о таком не слыхали! – послышался голос сбоку от высокого.
Высокий хмыкнул, повернувшись на голос:
– Да как же это вы товарища Ленина не знаете? Тогда как с вами советскую власть строить?
– Так мы и тебя, мил человек, не знаем, – подхватил мнение земляка Матвеич. – Вот ты, например, хто такой будешь? Не провокатор, часом?
Высокий сконфузился, но, быстро взяв себя в руки, ответил:
– Фамилия моя Кузьмин. Звать Иваном. Солдат бывшей царской армии. Сейчас – представитель Военно-революционного Комитета Московского Совета рабочих и солдат-ских депутатов. Направлен к вам для агитационной работы среди народа.
Высокий достал удостоверение и показал его Матвеичу, который тут же отмахнулся:
– Да, я, мил человек, грамоте не обученный!
Мужик, стоявший слева от Матвеича, потянул голову к удостоверению и начал чи-тать:
– Удо-стове-рени-е за нумером триста шейсят пять… Предъяви-тель сего есть член Москов-ско-го Испол-нитель-ного Сове-та рабочих и сол-датских де-пута-тов Иван Кузь-мин.
Мужик повернулся к Матвеичу:
– Вроде, сходится.
Высокий убрал удостоверение во внутренний карман куртки, недобро поглядев на мужиков, никак не желавших вставать на сторону Революции.
Матвеич сдвинул шапку на затылок.
– Солдат, значит… И присягу, небось, давал?
– Мне скрывать нечего – давал. Был такой грех, – ответил высокий. – Не разобрался поначалу. А потом растолковали умные люди, что почём и кто в России враг, тогда глаза и открылись. Теперь вот вам приехал открывать.
– Вона как, – усмехнулся Матвеич, погладив седую бороду. – Ну, открывай, коли за-икнулся.
Высокий обвёл взглядом мужиков и продолжил:
– Перво наперво, войну с Германией закончим и мир заключим. Потом всё старое сломаем и новое будем строить.
– Вот эт правильно! Эт мне подходит! – снова перебил высокого Матвеич. – У меня, слышь, старая стайка во дворе покосилась, того гляди, коровёнку мою задавит. Так, можа, всем кагалом вы мне новую стайку поставите? А?
Мужики засмеялись:
– Ну, Матвеич, ты даёшь!
Высокий поспешил заверить мужика:
– Да революционная власть тебе двадцать таких стаек построит! Ты вот спрашива-ешь, дальше чего будет, а я тебе так скажу – теперь не будет ни богатых, ни бедных! У всех всё будет поровну.
Мужик прищурил глаза, в которых сверкнул огонёк недоверия.
– Эт как так?
– На всех поровну поделим! – заверил Матвеича высокий.
Матвеич оглянулся и посмотрел на мужиков, на лицах которых тоже было недоуме-ние.
– Дай-ка, мил человек, сообразить. Вот у меня, к примеру, корова есть. А у соседа нету. По-твоему выходит, мою корову на две половины рубить придётся?
Высокий в сердцах сплюнул:
– Вот ведь темнота! Я ж так говорю, чтобы понятнее было.
– А-а, вона как...
Матвеич с явным восхищением уже несколько минут внимательно разглядывал ко-жанку товарища Кузьмина, представляя себя в комиссарской одёже. Кожанка у комиссара была, действительно, отличная – новьё. Любовь большевиков к кожанкам, как и мода на них, были далеко не случайными. Во-первых, во-вторых, и в-третьих, это была самая на-дёжная, прочная и не знавшая сносу одежда. Кожанки начали пользоваться спросом ещё в Императорской России, тогда в них ходили офицеры русского флота и назывались они в то время «шведскими» куртками.
Упоминания о кожаных куртках и плащах остались в реестрах обмундирования 1860-х годов. Впрочем, морские офицеры не особо любили кожанки, поскольку от влажно-го климата те быстро «обрастали грибком», а иногда и гнили…
Но то было на море. На суше кожанки быстро приобрели популярность среди офи-церов, принимавших участие в Русско-турецкой войне 1877-1878 годов. Кожанки, как ни-какая другая одежда, прекрасно справлялись с ветрами и холодом. В тулупах и «шведских» куртках, полученных из отряда Красного Креста цесаревны Марии Фёдоровны, русские войска легко преодолевали снежные перевалы.
К 1910-му году «шведские» куртки полюбили лётчики, автомобилисты и инженеры. Кожанки идеально подходили под «грязную» (техническую) работу. Они не промокали, в них было тепло даже на большой высоте, да и чистить их было одно удовольствие. Если лётчики носили двубортные кожанки из чёрной лайки с отложным суконным воротником, то автомобилисты одевались в коричневые кожанки с небольшим стоячим воротником.
Новый пик популярности кожанки получили с началом Первой мировой войны. То-гда их носили все - от гвардейских кавалеристов до докторов и сестёр милосердия. С нача-лом Революции кожанка стала отличным способом скрыть своё социальное положение – в кожанках ходили как матросы с офицерами, так и простые рабочие. В Красной гвардии ко-жанки появятся весной 1917-го года, когда революционные массы захватят склады с кожа-ным обмундированием, закупленным ещё царским правительством…
Кожанка станет настолько любима советской властью, что ей даже будут посвящать стихи. В 1936-м году поэт Иосиф Уткин напишет о кожанке стихотворение «Маруся».
Гремят батареи, гудят переправы,
строчит пулемёт, как швея.
Винтовка и лошадь, да звёзды, а справа,
Маруся, кожанка твоя!
Мы близкие люди,
мы дети предместий,
и ты говоришь мне сквозь гром:
«Мы вместе играли,
мы выросли вместе
и вместе, наверно, умрём».
А враг не сдаётся.
А пуля не дремлет,
строчит пулемёт, как швея!
И ты покачнулась, и тихо на землю
упала кожанка твоя!
Щурясь от солнца, Матвеич с поддёвкой спросил высокого, ткнув пальцем в кожан-ку:
– Слышь, а мне такую же одёжу справишь? Моя-то, вишь, прохудилась, а твоя сразу видать – сносу нет.
Высокий засмеялся:
– Справим, коли надо.
– И сапоги?
– И сапоги… У советской власти всего много.
– И пукалку выдашь? – указал пальцем на наган Матвеич.
– И пукалку, – голосом, не оставляющим сомнений, сказал высокий, и улыбнулся. – Советская власть всем всё даст, а тех, кто будет народ грабить, покарает железной рукой!
Высокий вытащил из полевой сумки какой-то помятый листок.
– Это, товарищи мужики, постановление Военно-Революционного Комитета всем честным гражданам! Вот слушайте, что в приказе прописано:
«Всем честным гражданам! Военно-Революционный Комитет постановляет:
Хищники, мародёры, спекулянты объявляются врагами народа. Лица, виновные в этих тягчайших преступлениях, будут немедленно арестовываться по специальным ордерам Военно-Революционного Комитета и отправляться в Кронштадтские тюрьмы впредь до предания их Военно-Революционому суду.
Всем общественным организациям, всем честным гражданам Военно-Революционный Комитет предлагает: обо всех известных случаях хищения, мародёр-ства, спекуляции немедленно доводить до сведения Военно-Революционного Комите-та.
Борьба с этим злом – общее дело всех честных людей. Военно-революционный Комитет ждёт поддержки от тех, кому дороги интересы народа. В преследовании спекулянтов и мародёров Военно-Революционный Комитет будет беспощаден».
Высокий дочитал постановление до конца и убрал листок в полевую сумку, вызвав у Матвеича очередную порцию недоверия.
– Красиво говоришь, мил человек. Вроде, оно всё правильно. Мы тоже против маро-дёров со спекулянтами и тоже ждём поддержки. Только всё одно – непонятно оно как-то. Сапоги с одёжей у тебя справные – спорить не буду, в хозяйстве завсегда пригодятся, а ос-тальное… У нас, вишь, и земля, и свобода есть. Хошь, туды идём, хошь, сюды. И никто нам не указ. Мне что старая власть, что новая поле не вспашет и лапти за меня не сплетёт. Пока, акромя обещаний, никаких выгод от вашей власти нету.
– Как нету? – послышалось с задних рядов. – А листовки ихние? Хорошая растопка.
Мужики зашлись в дружном хохоте, держась за животы…
Высокий завёлся:
– Тёмный же вы народ! Пользы своей не видите. У вас сейчас по сколько земли? Хрен да маленько.
Высокий показал кончик мизинца с грязным ногтем.
– А революционная власть вам в сто раз больше даст.
– А на что нам в сто раз больше, ежели нам и этого хватает? – возразил Матвеич.
Высокий достал из кармана куртки красивый серебряный портсигар и, вытащив из него папиросу, закурил.
– Вот видишь этот портсигар, – высокий поднёс портсигар к лицу Матвеича, выдох-нув ему в лицо облачко вонючего дыма. – Этот портсигар мне дала революционная власть. Как и вот этот наган с кожаной курткой. А знаешь, зачем?
Стерпев обиду, Матвеич внимательно и не мигая смотрел в глаза высокому.
– Затем, чтобы такие вот неопределившиеся граждане как ты, правильно момент по-нимали. Раньше этот портсигар у кого был? Я тебе скажу, у кого. У буржуя. А теперь он мой, потому как это справедливо. И так со всем остальным будет. Была земля помещичья, буржуйская, теперь наша будет – народная! И фабрики будут наши, и заводы, и банки с оружием. А ты мне про непонятности… Темнота ты деревенская!
Высокий убрал портсигар обратно в куртку.
– В общем, думайте, граждане мужики. Скоро власть солдат, рабочих и крестьян бу-дет везде. Теперь всё от вас будет зависеть. Хотите хорошо жить – берите власть в свои ру-ки и присоединяйтесь к Военно-Революционному Комитету. Нет – ваша воля, но тогда не взыщите. Кто не с нами…
Высокий, сплюнув, сделал небольшую паузу, после чего закончил фразу:
– Тот против нас.
Раздвинув мужиков, высокий пошёл к «Опелю», в котором сидело ещё двое его со-ратников, всё это время внимательно наблюдавших за происходящим. Загудев, «Опель» быстро набрал скорость и укатил, скрывшись в конце улицы. После отъезда странного гос-тя в кожанке мужики ещё долго не расходились, обсуждая услышанное – им было о чём поговорить вечером и с домашними.
Было о чём поговорить и Тимофею с Евдокией. Всю дорогу он ехал домой, обдумы-вая услышанное под стук копыт Зорьки. Перед глазами всё стоял товарищ в кожанке с на-ганом. Что-то было в его глазах, словах и голосе такое, что пугало и отталкивало – эта ка-кая-то особая напористость, нервность, горящие странным огнём глаза. Тимофей уже слы-шал про нравы новой власти, которая в Верее пока только набирала силу, и было в этой власти много злобного, жестокого и чуждого русскому духу.
Иван Кузьмин не обманет мужиков – уже в январе 1918-го года для установления в Верейском уезде советской власти в Верею с мандатом ВЦИК прибудет большевик Фёдор Павлов. В Верее Павлов организует и возглавит Верейский исполнительный комитет, а 15-го февраля 1918-го года на 1-м уездном съезде Советов после избрания станет его уездным председателем…
Тимофей приехал домой поздно вечером уже по первым звёздам. Быстро распряг Зорьку, дал ей сена с водой и вошёл в дом. Евдокия крутила пряжу, когда увидела мужа. Бросив пряслице, она поднялась ему навстречу:
– Ну, наконец-то! А я уж заждалась.
Тут к Тимофею подбежала Маня, обняв его. Подхватив дочку, он поднял её высоко к потолку:
– Ну-к, глянь.. Москву не видать?
Звонко засмеявшись, Маня мотнула головой:
– Неа.
Тимофей поднял Маню ещё выше, так, что она упёрлась головой в потолок избы:
– А щас?
– Неа! – Маня залилась смехом.
– Неа-неа, – передразнил Тимофей дочку, опустив её на пол. – Всё у неё неа…
– Ты где так долго был? – спросила мужа Евдокия. – Мы тут с Маней уж пирогов напекли, а тебя всё нет и нет. Щи будешь?
– Буду… Полей-ка мне лучше на руки.
Взяв у мужа кафтан, Евдокия помогла супругу умыться и подала полотенце:
– Ну, садись за стол.
– А где отец с матерью? – вытирая руки, спросил Тимофей, оглядывая пустую избу.
– Так к Мироновым в гости ушли.
– Ну, пущай развеются…
Помолившись, Щербаковы сели за стол. Маня хлюпалась в своей плошке, особо не вслушиваясь в разговор супругов, и втихаря подкидывала под стол коту маленькие кусочки хлеба. Тимофей молча ел щи, а Евдокия терпеливо ждала. Наконец, не выдержала:
– Ты какой-то неразговорчивый сегодня.
Положив ложку, Тимофей вытер усы и взял руку Евдокии.
– Даже не знаю, что тебе сказать… Время настаёт невесёлое. Вот и думаю.
– Да что случилось-то? – встревожилась Евдокия.
И Тимофей начал рассказ про то, как стал свидетелем беседы верейцев с гостем из Москвы, про Манифест, про то, что в Петрограде царя скинули, а в Москве власть взяли рабочие с солдатами. Рассказывал Тимофей с какой-то сердечной болью, неодобрительно покачивая головой и временами до боли сжимая руку жены, которая уловила в словах мужа предчувствие беды. Не зря соседи поговаривали, что неладное творится в Москве и Петро-граде. Видать, правда это. Уехать бы подальше, да куда? Только зажили как люди. Дочка появилась, тятя с мамой прям сияют – Маня для них теперь свет в окошке…
Тревога змеёй вползла в сердце Евдокии. Чуяла она – ничем хорошим визит москов-ского гостя с наганом для Вереи не кончится. А там, гляди, и для Васильево… Где начина-ется разрушение, попрание святого, крики про разделение, там жди беды.
Евдокия долго не могла заснуть – всё думала о рассказанном Тимофеем. «Ой, худо это, – думала она. - Что-то неладное будет. Матерь Божья, защити нас…»
Евдокия перекрестилась в темноте, перечитав по памяти несколько молитв. Пред-чувствие не обманет её. Вскоре в Верее начнутся события, которые навсегда изменят жизнь верейцев…
За ежедневными домашними хлопотами, полными мелкой, но необходимой работы, незаметно мелькнёт зима, напоследок поведя по земле своим пушистым белым подолом, уступив место зеленоглазой весне, полной уже своих забот. Жизнь в деревянном доме осо-бенная – вода, дрова, скотина, уборка во дворе, подготовка огорода и поля, дальше посев-ная. Некогда лежать. Щербаковы всё время были заняты работой, в которой находилось ме-сто и уже подросшей Мане, понемногу становившейся маленькой хозяйкой. А там и лето пришло. Всё бы ничего, да только, как и предчувствовала Евдокия, вскоре в их местах на-чалось неладное.
16-го августа 1918-го года Тимофею снова понадобилось съездить в Верею по делам – купить верёвку да кое-что по мелочи. Домой вернулся сам не свой, непохожий на себя – злой и раздражённый. Нервно бросив дорожный мешок в угол, он разделся и бухнулся на лавку.
Сидевшие за столом домашние вечеряли.
– Чего там у тебя случилось? – спросил дед Устин, ткнув рукой сидевшую рядом Евдокию. – Положи картохи мужу.
– Не до картохи, тятя, – отмахнулся Тимофей. – Беда в Верее. Там большевики мощи генерала Дорохова осквернили.
– Это те, что в храме Рождества? – переспросил дед Устин, вытирая руки о полотен-це и мрачнея на глазах.
– Они самые.
– Ох, ты, Господи! – испуганно перекрестилась бабка Авдотья. – Вот же бесы лю-тые! И Бога не боятся.
– Да помолчи ты! – шумнул на супругу дед Устин.
Пока Евдокия ставила на стол плошку с картохой и резала свежий хлеб, Тимофей начал свой невесёлый рассказ.
В этот день на городской площади Вереи состоялся торжественный митинг, посвя-щённый отбытию войск на борьбу с белочехами. Кругом развевались красные знамёна и хлопали на ветру транспаранты с лозунгами. Тимофей уже купил всё необходимое и ради интереса подъехал к площади, где уже гудела огромная толпа. Тут были мужики, бабы с ребятишками, старики, солдаты с винтовками и какие-то явно пришлые люди, которые стояли на деревянной трибуне выше всех и что-то громко говорили в толпу, но что, Тимо-фей не мог разобрать из-за шума. Он подошёл поближе, встав у забора поближе к трибуне. Атмосфера на митинге была буквально электрической – сам воздух был напитан разгоря-чёнными словами людей и призывами защитить советскую власть. Стоявшие на трибуне гости говорили об угрозе, нависшей над советской Россией, о белочехах, которые в марте заняли станцию Бахмач, захватив 52 паровоза и 849 вагонов, а в мае заняли Челябинск, рас-стреляв всех членов местного Совета.
Много говорили выступавшие и о том, что остатки царского режима должны быть беспощадно сметены советской властью. В это время кто-то из гостей вспомнил про памят-ник герою войны 1812-го года царскому генералу Ивану Дорохову, спасшему Верею от за-хвата французами. Лиха беда начало! Памятник генералу тут же причислили к остаткам царского режима. Причислили и постановили немедленно снести.
Тимофей не поверил своим ушам. Чем большевикам помешал исторический памят-ник, в тот момент никто не поймёт, да и не захочет понять. К моменту митинга большая часть горожан смотрела в рот новой власти, хотя среди них были и сомневающиеся, и про-сто те, кто принимал новую власть лишь затем, чтобы не быть ею уничтоженным. Были и те, кому новая власть будет не по нутру, но сделать было уже ничего нельзя…
Сразу после окончания митинга мимо Тимофея по направлению к собору Рождества Христова уверенным шагом направилась вооружённая группа людей в армейской форме, в руках которых были винтовки, револьверы и гранаты. Недобро зыркнув на Тимофея глаза-ми, в которых бушевало и плескалось революционное пламя, один из участников митинга зло сплюнул на землю.
Дальше события развивались по стремительному сценарию.
В собор гости вошли дерзко и нагло, никого не опасаясь. Сразу спустились в под-клет, где покоилось тело легендарного генерала. Целью вооружённой группы были «сокро-вища», якобы, запрятанные в гробу генерала – золотая сабля с алмазами и фамильный пер-стень генерала Дорохова.
Грубым порывистым движением была отодвинута и сброшена на пол тяжёлая над-гробная плита, обнажившая глубокую погребальную нишу в кирпичном полу. На дне ниши показался гроб, который подняли с помощью верёвок. Вскрыв его крышку, большевики оцепенели от неожиданности – в гробу лежал человек, который, казалось, просто спал. Но никто и не подумал уходить – классовый враг, по их мнению, должен быть уничтожен даже в могиле.
Кто-то решил отстегнуть золотой эполет с мундира покойного, однако после доступа кислорода и первого же прикосновения к одежде генерала высохшие ткани тела мгновенно рассыпались в пыль. Большевики начали ворошить останки – искали драгоценную саблю, нательный золотой крестик, ордена и перстень. Орденов не оказалось, но среди костей на-шли перстень и нательный крестик. Нашли и саблю. К разочарованию вандалов, она оказа-лась не наградной, а боевой. Золотую же саблю, украшенную драгоценными камнями, с надписью на рукоятке «За освобождение Вереи», генерал Дорохов так и не получит, а когда он умрёт, по просьбе его жены ей будет вручено вместо сабли 3800 рублей…
С останками «царского генерала» решили не церемониться, а поступить по закону советского времени. Прах Ивана Дорохова вынесли из подклета и выбросили с высокого откоса над рекой Протвой, а бронзовый памятник, стоявший на валу, тут же обстреляли и снесли. Тимофей тихо стоял в стороне, молча наблюдая за происходящим, и молился. Впервые в жизни он, вдруг, ощутил животный страх перед новыми «хозяевами жизни». Сердце Тимофея колотилось где-то в горле. Когда вандалы ушли, он ещё долго стоял чуть поодаль от разрушенного памятника, не смея сдвинуться с места. И впервые в жизни здоро-венный старообрядец презирал себя за свою трусость и слабовольность. Но, что бы дала его слабая попытка вмешаться в беззаконие! С обрыва святотатцы выкинули бы уже его тело.
Через час Тимофей будет гнать Зорьку по дороге, не в силах избавиться от заполз-шего под кожу ледяного страха, мечтая поскорее оказаться дома рядом с Евдокией и роди-телями. Ему всё будет казаться, что за ним кто-то едет. В тишине на пустой дороге это ощущение только усиливалось. Несколько раз Тимофей будет оглядываться, начав читать все молитвы, какие только знал. Перед ним всё-то будет пылать страшный и не исчезаю-щий взгляд прошедшего мимо него красноармейца…
На небе уже покажется белый серп луны, а в Верее всё-то не будут расходиться уча-стники торжественного митинга. Кто-то будет неподдельно радоваться бесплатному пред-ставлению, а кто-то сыпанёт про себя проклятьями в адрес «краснопузых». Ночью две по-жилых жительницы Вереи соберут останки праха генерала Дорохова и тайно перезахоро-нят. На месте снесённого памятника советская власть установит большой и высокий поста-мент из огромного куска скального гранита. Наверху постамента будет установлена боль-шая гипсовая голова Карла Маркса. На граните выбьют слова из «Манифеста» Маркса: «Рабочим нечего терять кроме своих цепей, а завоюют весь мир».
Но памятник простоит недолго. Он будет разрушен 12-го октября 1941-го года при наступлении на Верею немецких дивизий. Ударной волной от взрыва не то снаряда, не то авиабомбы постамент Марксу будет опрокинут, а гипсовую голову осколками разнесёт на мелкие куски. Восстановят памятник с бронзовой скульптурой генерала Дорохова в 1957-м году силами патриота Вереи Сергея Александровича Поспелова…
…Увиденное в Верее до глубины души потрясло Тимофея. Уже находясь дома в кругу близких, он всё-то мысленно будет там – у собора Рождества Христова. Он по-прежнему будет корить себя за трусость и беспомощность.
Впрочем, Тимофей был не один, кто презирал себя за это в тот вечер. Взрослые мужчины ничего не смогли сделать с обезумевшими красноармейцами, озверевшими от не-нависти ко всему, что ещё вчера связывало их с Россией и с Вереёй, из которой в 1812-м году генерал Дорохов выбивал солдат Наполеона, жертвуя своей жизнью и жизнью русских солдат, в том числе, и ради тех, кто через 106 лет будет дробить его останки. Именно за ту спецоперацию генерал будет награждён золотой саблей, но в тот момент он будет думать не о наградах, а о своём священном воинском долге перед Родиной. История сохранит все детали того подвига.
…За несколько дней до взятия Вереи силами генерала Дорохова, французские сол-даты, занявшие город, создали в нём хорошо укреплённый опорный пункт, затруднявший передвижение партизанских отрядов на юго-западном направлении от Москвы. С помощью согнанных крестьян и горожан крепость была значительно укреплена приподнятым земля-ным валом и новым дубовым палисадом. Вдобавок был отремонтирован подземный ход, который вёл к берегу Протвы.
Ночью 29-го сентября 1812-го года отряд генерала Дорохова подошёл к берегу реки. В подчинении генерала было четыре эскадрона Елисаветградского гусарского полка, два казачьих полка, по два батальона Полоцкого и Вильманстрандского пехотных полков, ба-тальон 19-го егерского полка и восемь орудий. Задача генерала была непростой – под по-кровом темноты скрытно подойти к Верее. В условиях ночи и плохого знания местности сделать это было практически невозможно. Тогда на помощь Дорохову пришли четверо ве-рейских мещан – Гречишкин, Прокудин, Жуков и Шушукин, рассказавшие Дорохову, как скрытно подойти к городу.
Первыми на сколоченных плотах были переправлены пушки. За ними реку перешли люди и лошади. Численность отряда составляла 1300 сабель, штыков и пик, но этих сил ге-нералу Дорохову было явно недостаточно, чтобы атаковать 1-й батальон 6-го линейного пехотного полка из корпуса Жюно, насчитывавший, по данным разведки, семьсот закалён-ных в боях гренадёров. Генералу не хватало, минимум, 800 штыков и сабель. Надежда была лишь на внезапность и прекрасную боевую выучку русских солдат.
К Верее отряд генерала Дорохова, нейтрализовав передовое охранение и секреты вестфальцев силами разведчиков, приблизился к 4-м утра. Атаку нужно было начать до рассвета. Перекрестившись, генерал отдал приказ о наступлении.
Крепость брали тихо – без стрельбы, стараясь не шуметь. Несмотря на внезапность атаки, противник оказал упорное сопротивление, встретив русских шквальным огнём из ружей с вала и из укреплений крепости. Всё решили героические действия третьей колонны русских, состоявшей из солдат Вильманстрандского полка, среди которых особо отличился физически крепкий рядовой Старостенко, виртуозно владевший приёмами штыкового боя. В итоге, теряя одного за другим своих солдат, противник начал отступать. В этот момент в расположение опорного пункта на Верейском городище въехал генерал Дорохов. Вскоре неприятель сложил оружие, выбросив белый флаг…
В 5 часов 30 минут утра Верея оказалась в руках отряда генерала Дорохова. В плен было взято 14 офицеров и более 350-ти рядовых неприятеля вместе с командиром гарнизо-на полковником Ля Рюэлем, получившим сабельное ранение в колено. Потери неприятеля составили 318 гренадёров и 2 инженерных офицера. Потери отряда Дорохова были не более 30-ти человек.
Это был лучший штыковой бой 1812-го года. В качестве заслуженных трофеев сол-даты генерала Дорохова получат свыше 500 ружей неприятеля и большие запасы муки, отобранной противником у крестьян, которых тут же вооружат. Даже мимолётного взгляда любого историка достаточно, чтобы понять, как сильно отличались от воинов генерала До-рохова солдаты пролетарской Революции. Спустя год с небольшим после прихода к власти в Петрограде и Москве, последователи Ленина будут отбирать у жителей Советской России не только муку, но и всё, что сочтут нужным, с лёгкостью записывая в ряды «контры» лю-бого, кто откажется отдавать пролетариям своё имущество…
Тяжко было Тимофею видеть, как средь бела дня те, кто ещё вчера лоб крестил и был крещён, собственными руками творили то, за что во все времена предавали анафеме, а то и лишали жизни. Обычно малоразговорчивый, в этот вечер Тимофей, которого все до-машние слушали молча, не проронив ни звука, говорил много и горячо. Лишь бабка Авдо-тья временами вздыхала, крестясь…
Тимофей договорил и уставился в дальний угол избы в одну точку. Слов уже не бы-ло. Была какая-то опустошённость и растерянность. Дослушав зятя, дед Устин положил ру-ки на стол и опустил голову. Потом тихо сказал:
– За святотатство и за то, что позволили безбожникам мощи воина потревожить, Бог накажет Верею, и кара эта будет страшной.
– Ну, что же вы так пужаете-то, тятя, – всплеснула руками Евдокия. – Жизнь итак тяжкая, да ещё вы…
Дед Устин метнул на Евдокию грозный взгляд, ответив ей, впрочем, на удивление спокойно:
– А я тебя не пужаю, дочка. Скоро сама всё увидишь...
Дед Устин внимательно посмотрел на Тимофея и Евдокию, и твёрдо, с каким-то пророческим оттенком в голосе, сказал:
– Запомните, зло всегда камнем падает на тех, кто его творит. Так было, есть и будет во веки веков. Аминь! Все, кто против Бога шёл, ноги себе переломали, а кровь генерала ещё возопиет к Господу сил!
…Слова деда Устина не останутся незамеченными всеми Щербаковыми. Вскоре за осквернением могилы генерала Дорохова последовали более страшные события, о которых заговорили уже во всём Верейском уезде и в деревне Васильево. Уже к началу 1918-го года веровать в Бога в России будет просто опасно для жизни. Священнослужители и верующие, как класс, чуждый идеям Революции, на который большевики обрушат всю свою нена-висть, представляли для пролетариев прямую угрозу.
14-го января из-под пера заместителя наркома государственных имуществ Ю.Н. Флаксермана выйдет постановление об упразднении института придворного духовенства и конфискации помещений и имущества придворных храмов. 16-го января будет издан при-каз Наркомата по военным делам, согласно которому со службы будут уволены военные священнослужители всех исповеданий, ведомство военного духовенства упразднится, а де-нежные средства и имущество войсковых храмов будет конфисковано.
Наконец, 23-го января Совет народных комиссаров РСФСР издаст Декрет об отде-лении церкви от государства, за которым последует волна кровавого террора по отношению к священнослужителям и верующим. Отныне классовым врагом пролетариата будет вся-кий, кто будет носить христианский крест, рясу, кто будет проповедовать, и в чьём доме будут находиться иконы. В стороне от похода против верующих не останется ни один уезд, ни один город, ни одно село, ни один хутор и деревня. «Попов» и им «сочувствующих» бу-дут «хлопать» десятками, а потом сотнями. Для ареста и расстрела будет достаточно лишь принадлежности к верующим или отдельного «сигнала» революционно настроенных граж-дан.
Первомучеником русского духовенства станет царскосельский протоиерей Иоанн Кочуров. 8-го ноября 1917-го года во время молебна об умиротворении России его убьют революционные матросы. Сначала отца Иоанна изобьют, а затем, полуживого, поволокут по железнодорожным шпалам, отчего отец Иоанн и скончается.
За веру большевики будут убивать и обычных людей. В слободке Великий Бурлук Волчанского уезда Харьковской губернии большевики расстреляют всю семью князя Вад-больского из девяти человек. В число убитых войдут бонна-англичанка и две 80-летние женщины. Приговорённых к казни разденут догола и поведут за домовую церковь. Затем, поставят на колени и заставят молиться с зажжёнными свечами. А дальше под свист и улю-люканье начнут отрезать «контре» уши, нанося людям удары шашками. Когда жертвы нач-нут терять сознание, их будут добивать из огнестрельного оружия.
Впрочем, зачастую убивать «контру» приверженцы Революции будут из-за элемен-тарной жажды наживы, полагая, что у священников много денег. Убийства «попов» ради материальной выгоды начнутся задолго до указа Ленина о преследовании верующих. Вече-ром 25-го января 1918-го года в Киеве, под предлогом обыска, группа людей в солдатских шинелях вломится в покои Митрополита Киевского Владимира. Из сейфа, принадлежавше-го Владыке, грабители вытащат наличные деньги, процентные бумаги и денежные доку-менты. После этого Владыку выведут за стены Лавры и в девятом часу расстреляют как «классового врага», да и просто как нежелательного свидетеля грабежа.
Были ли те убийцы красноармейцами, или это была просто банда разбойников, пе-реодетых в солдатскую одежду, история так и не выяснит, но таких случаев будут десят-ки…
В Верейском уезде классовая борьба большевиков с «сектантами» начнётся 14-го ноября 1918-го года. Именно в тот день в деревянной Ризоположенской церкви села Выше-город Верейского уезда, построенной в 1791-м году графиней Екатериной Головиной, ве-рующие отмечали престольный праздник – память чудотворцев и бессребреников Космы и Дамиана. На торжество съехалось большое количество духовенства и мирян со всей округи. Среди духовенства был и 43-летний настоятель Крестовоздвиженского храма Вышегорода иерей Александр Смирнов. За трепетное отношение к службе, а также неукоснительное ис-полнение Церковного Устава отца Александра уважали и любили не только православные, но и старообрядцы.
После молебна и общей трапезы верующие разъехались по домам. Отец Александр пребывал в приподнятом настроении, одно не давало покоя батюшке – его до крайности осложнившиеся отношения с новой властью, требовавшей от него перестать ходить по селу в рясе и остричь волосы. По совету старца-духовника, отец Александр не пошёл на требо-вание властей, хотя понимал, что, рано или поздно, от него потребуют выбрать – крест или жизнь.
Ближе к вечеру в деревню Новая Борисовка, расположенную недалеко от села Вы-шегород, въехал вооружённый отряд латышей. Появление латышей было вызвано громким происшествием в уезде, когда местные крестьяне самосудом убили милиционера Мазурова, отличавшегося особой жестокостью и не дававшего крестьянам никакой жизни. Поступок крестьян был ужасным, но вынужденным – местные власти не желали реагировать на их многочисленные жалобы, которыми были завалены исполкомы и соседних уездов.
Ноябрь 1918-го года затронет не только Вышегород. В огне народных бунтов «запы-лают» в Калужской губернии Медынский и Боровский уезды, в Смоленской – Гжатский и Вяземский, в Тверской – Ржевский. Через некоторое время восстание перекинется на Ве-рейский и Наро-Фоминский уезды Московской губернии.
Верейский бунт, в котором примут участие около тысячи восставших крестьян, по-давит отряд верейских красногвардейцев под командованием председателя Вышегородско-го исполкома Арсения Графова. Уже на следующий день на помощь Графову из Дорохово прибудет кавалерийский отряд латышских стрелков, позже проследовавший через Верею в Вышегород, где к тому времени уже вовсю шли крестьянские волнения.
Беспорядки в Вышегороде начались с разгона середняками, взявшими власть в горо-де в свои руки, комитета бедноты. Этим дело не закончилось, и дальше разъярённые кре-стьяне, доведённые до отчаяния произволом и самоуправством милиционера Мазурова, лишили того жизни. Причиной бунта стал конфликт крестьян с комитетами бедноты, кото-рые слишком рьяно начали выполнять постановление советской власти о реквизиции коров и лошадей для нужд Красной Армии. Позже сотрудники ВЧК установят, что председатели сельских комбедов не раз будут злоупотреблять своими полномочиями, занимаясь взяточ-ничеством и вымогательствами, получая деньги и продукты в обмен на разрешение оста-вить скот и лошадей во дворах.
Узнав об убийстве милиционера, Москва направила в уезд карательный отряд чис-лом в 50 всадников, задачей которых было устрашение крестьян путём жестокой расправы над виновными. Это были те самые латышские кавалеристы, которые сутками ранее рубили верейских крестьян.
Первым от рук карателей пал церковный сторож – латыши зарубили его шашками просто за то, что он повстречался им на дороге. Дальше каратели начали убивать крестьян. Убивали «контру» без разбору, за одно только подозрение в убийстве милиционера. Попут-но за «просто так» было решено убить и местных священников.
Отец Александр Смирнов был дома вместе с семьёй – женой и детьми. В это время в дверь постучали. Батюшка открыл. На пороге стояла местная фельдшерица. Осмотрев дом, она как-то странно сказала:
– Вас в сельсовет вызывают.
– Зачем я пойду? – ответил отец Александр, – я перед властью ни в чём не виноват.
– Как хотите, – с ноткой угрозы в голосе бросила фельдшерица и ушла.
Чтобы узнать, что происходит, супруга отца Александра со старшей дочерью Еленой решили сходить в сельсовет. В доме остались батюшка и его четырёхлетний сын Алек-сандр. Через несколько минут в дверь громко постучали. Это были латыши. Принудив отца Александра оставить маленького сына дома, каратели вывели батюшку на улицу под пред-логом похода к начальнику в сельсовет. Однако вместо сельсовета священника повели по дороге на Новую Борисовку.
По пути попался, идущий под конвоем, отец Феодор – молодой настоятель Ризопо-ложенской церкви. В этот момент священникам объявили, что их казнят. Перед смертью начальник карательного отряда разрешил отцу Александру помолиться. Встав на колени, священники стали молиться Богу. Через непродолжительное время отец Александр сказал убийцам:
– Я готов. Теперь делайте со мной, что хотите, но знайте, что все вы вскоре погибне-те.
В следующую секунду шашка латыша обрушилась священнику на голову, разрубив её от правого виска до темени. К удивлению палачей, священник не умер, а поднял руку для крестного знамения. Палач ударил шашкой отца Александра второй раз, но тот по-прежнему был жив. Один из латышей выругался и выстрелил священнику в голову и в шею. Затем ему дважды проткнули живот штыком до спины и единожды поперек от бока до бока. Но священник всё-то был жив. Тогда один из латышей нанёс отцу Александру по-следний удар, воткнув штык ему в сердце.
Оставив отца Александра, каратели взялись за отца Феодора, начавшего обличать их в жестокости. Избив священника, один из палачей повалил его на землю и дважды выстре-лил в него. Каратели не стали добивать батюшку, поспешив скрыться с места казни.
Пророчество отца Александра исполнится спустя несколько дней, когда у села Бала-баново весь отряд латышских карателей будет уничтожен восставшими крестьянами…
Жестокое убийство латышским отрядом священников и крестьян, совершённое в рамках «красного террора» большевиков, положило начало нового периода в судьбе жите-лей Верейского уезда. Теперь у многих открылись глаза на советскую власть, только не так, как того хотел представитель Военно-Революционного Комитета Московского Совета ра-бочих и солдатских депутатов Иван Кузьмин, а по-настоящему. Народ понял, какие людо-еды сбросили царя и взяли в руки оружие. Из дома в дом во всех селениях Верейского уезда начали передаваться подробности ужасного убийства священников, просто попавшие под горячую руку карателям. С этого момента люди поняли, что лишить жизни новая власть может без всякой вины абсолютно любого.
Щербаковы узнали о преступлении латышских карателей от соседей. К вечеру об этом жестоком убийстве говорило всё село, а уже через три дня об этом знал весь Верей-ский уезд.
– Что ж это за время такое антихристово наступило, – вздыхала Евдокия, вытирая слёзы. – Чем этим зверям священники помешали? Как жить-то теперь? Ходи и бойся…
А вскоре уезд облетела другая, не менее страшная новость. В одном из сёл Верей-ского уезда в дом зажиточного крестьянина Иванова нагрянула группа приверженцев Рево-люции в шинелях с винтовками, заявив, что они пришли сделать обыск. Некоторые из них были в нетрезвом состоянии. Не предъявив никаких документов, они начали обыскивать дом, выворачивая вещи из комода и шкафа, а затем потребовали от хозяина денег. Хозяин отдал им то, что у него было, но гостям показалось этого мало, тогда они выволокли его из дома, где стали бить и снова требовать денег «на нужды революции».
Находившиеся рядом жена и дочь крестьянина стали умолять бандитов прекратить избиение, после чего те начали избивать уже их. Когда хозяин попытался защитить жену и дочь, озверевшие грабители закололи его штыками. После этого они застрелили сначала жену хозяина, а потом и его дочь, после чего со смехом ушли, напоследок застрелив соба-ку. Чудом осталась жива только десятилетняя дочка убитых крестьян, видевшая всё это из огорода, где она играла в высокой траве…
Через несколько дней об ужасном преступлении знал уже весь уезд, а в дом, где бы-ло совершено убийство, нагрянула специальная комиссия, начавшая расследование. Жите-ли села собрали сход и потребовали от местной власти защитить их от произвола распоя-савшихся сторонников революции. Несмотря на работу следственной комиссии, жители села прекрасно понимали, что виновных, скорее всего, не найдут – наступило время полной анархии.
Когда в Васильево узнали о страшном убийстве в соседнем селе, мужики собрались и решили создать что-то вроде народной дружины – у всех были жёны и дети, которых кроме их мужей от «воинов революции» защитить не мог уже никто. Среди собравшихся был и Тимофей. Даже он, верующий до мозга костей человек, мухи напрасно в своей жизни не обидевший, жалевший каждую курицу, которую пускал на еду и каждую пойманную рыбку, сейчас был готов взять в руки оружие, чтобы уничтожать «красную сволочь». Ещё совсем недавно то, что вытворяли эти выродки, даже представить было невозможно, а здесь средь бела дня, не боясь ни Бога, ни людей, творилось беззаконие, которое требовало от-мщения.
И так думал не только он. Все мужики, с которыми Тимофею довелось поговорить после этого жуткого случая, сходились в одном – пора давать обнаглевшим большевикам отпор. Дома Тимофей расскажет о сходе жителей Васильево домашним:
– В общем, такие дела… Будем дежурство нести по очереди, пока всё не утихоми-рится.
– А ты думаешь, всё разом возьмёт и утихомирится? – недоверчиво спросил дед Ус-тин. – Сомневаюсь я чего-то. Сначала мощи осквернили, потом священников убили, теперь этот случай… Что-то мне не верится. Дежурство – это хорошо, это правильно, только не вышло бы вам боком это дежурство. За что священников в Вышегороде угробили, забыл? А я тебе напомню. Их угробили за то, что крестьяне милиционера Мазурова убили. Ты дума-ешь, власть не знала, какие этот самый Мазуров дела в уезде творил? Знала. Я тебе, Тимоха, больше скажу – знала и помогала творить, потому как они из одного теста слеплены, и там таких «мазуровых» – тьма. Вот и тут – тронете кого из красных, всех и убьют, да ишшо вас же и завиноватят.
– Так что ж ты, тятя, предлагаешь? Сидеть и ждать, пока нас вот так же, как Ивано-вых, в расход, как они выражаются, пустят? – завёлся Тимофей. – Ты погляди, они ж нико-го, слышь, никого не боятся! Чисто звери! Да и звери такими не бывают, как они… Эх, жаль, пулемёта у меня нет!
– Пулемёт ему! А ишшо чего тебе? Ты хоть раз с него пулял?
– Ничё, – буркнул Тимофей. – Надо будет, научусь.
– И чего ты этим пулемётом добьёшься, стрелок? – в свою очередь завёлся уже дед Устин. – Сидеть, сложа руки, это, конечно, дело никудышнее, я и сам готов с вами в дежур-ство пойти, а насчёт пулемёта забудь, дурень. Время такое, за пулемёт чисто шкуру спус-тят, просолят да на заборе сохнуть повесят.
– Да какое вам дежурство, тятя! У вас же хвори! – влезла в разговор мужиков Евдо-кия.
– Цыц! – прикрикнул на Евдокию дед Устин. – Будешь мне ишшо указывать!
Обидевшись, Евдокия замолчала и пошла чистить картошку. Дед Устин нахмурил седые брови.
– Вы, конечно, мужиками это верно решили про дежурство, это я поддерживаю… Дело хорошее, но с умом надо, Тимофей. Понимаешь меня? С умом! Главно дело, дров не наломайте. Хотя…
Дед Устин слабо махнул рукой:
– Сами решайте. Моё дело стариковское – подсказать. Мне ведь всё одно – скоро так и так домовина, а жить-то дальше вам. Лучше подумай, кто Маню ростить будет, ежели вас красные в земельку вобьют.
Маня, слушая Тимофея и деда Устина, испуганно глядела на мужиков, сидя за сто-лом. Заметив это, дед Устин обнял внучку, поцеловав её в щёку:
– Не боись, Манька, мы тебя в обиду не дадим. Ты знашь чего, лучше налей-ка нам с батькой молочка.
Маня спрыгнула с лавки и пошла выполнять дедов наказ. Тимофей же слушал деда Устина и думал. С одной стороны, тот был прав – красные за одного своего сотню чужих в гроб положат в оправдание «красного террора», а с другой стороны, нужно было как-то за-щищаться. Но самое ближайшее время даст Тимофею возможность понять, что защититься от советской власти будет уже невозможно ни молитвой, ни пулемётом…
Официально «красный террор» был «вынужденной мерой» и ответом Советской власти на два громких теракта, совершённых 30-го августа 1918-го года. Первым стало по-кушение эсерки Фейги Ротблат, известной как Фанни Каплан, на председателя Совнаркома Владимира Ульянова-Ленина, а вторым – убийство еврейским поэтом и эсером Леонидом Канегисером председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого. Уже 1-го сентября в «Красной газете» будет опубликовано громкое и страшное воззвание:
«За кровь Ленина и Урицкого пусть прольются потоки крови – больше крови, столько, сколько возможно». 2-го сентября председатель ВЦИК Яков Свердлов объявит о начале «красного террора», а 5-го сентября выйдет Постановление Совета народных комис-саров, дающее право убивать всех, кто будет против Советской власти. Постановление гла-сило:
«Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Чрезвычайной Ко-миссии по борьбе с контр-революцией о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации, обезпечение тыла путём террора, является прямой необходимо-стью;
что для усиления деятельности Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и внесе-ния в неё большей планомерности необходимо направить туда возможно большее чис-ло ответственных партийных товарищей;
что необходимо обезпечить Советскую Республику от классовых врагов путём изолирования их в концентрационных лагерях.
Подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организаци-ям, заговорам и мятежам;
что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры».
О том, что творилось после покушения на Ленина и убийства Урицкого, в своих дневниках напишет Зинаида Гиппиус:
«Большевики на это ответили тем, что арестовали 10 000 человек. Наполнили 38 тюрем и Шлиссельбург (в Петропавловке и в Кронштадте – верхом). Арестовывали под рядовку, не разбирая. С первого разу расстреляли 512, с официальным объявлением и списком имён. Затем расстреляли ещё 500 без объявления. Не претендуют брать и расстреливать виноватых, нет, они так и говорят, что берут «заложников», с тем, чтобы, убивая их косяками, устрашать количеством убиваемых. Объявили уже имена очередных пятисот, кого убьют вскоре.
Дошло до того, что консулы нейтральных держав, плюс германский консул, явились к большевикам с протестом «культурных стран» против этих гиперболиче-ских убийств. Большевики, конечно, не повели и ухом. Только, благодаря уже совсем не-человеческому приказу Петровского, террор перекинулся в провинцию, где сейчас и бу-шует.
Нет ни одной, буквально, семьи, где бы не было схваченных, увезённых, совсем пропавших. (Красный Крест наш давно разогнан, к арестованным никто не допускает-ся, но и пищи им не даётся.) Арестована О. Л. Керенская, её мать и два сына, дети 8 и 13 лет…»
Неофициально «красный террор» начался ещё в феврале 1917-го, когда революци-онно настроенные массы стали сносить полицейские заслоны, убивать жандармов и солдат, когда «врагом народа» объявлялся любой, кто был верен старой власти, честно работал и отличался от трудящихся по классовому признаку. Тогда преследование и убийство «врагов Революции» носило спонтанный и незапланированный характер, но с принятием Декрета о «красном терроре» размах репрессий большевиков против всех несогласных принял ужа-сающие размеры, при этом, большевиков уже не интересовали причины, по которым следо-вало лишить классового врага жизни.
Спустя некоторое время после принятия Декрета о терроре в чекистском еженедель-нике «Красный террор» будет опубликовано печатное указание члена коллегии ВЧК Лаци-са (Судрабса): «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспи-тания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обви-няемого. В этом смысл и сущность красного террора».
На указание Лациса и Декрет о терроре «ответственные партийные товарищи» от-кликнутся со всей революционной ответственностью, расстреляв в Петрограде сотни «классовых врагов» – профессоров, военных, царских чиновников, аристократов… В тра-диционную практику, очень скоро ставшей привычным методом «административной рабо-ты» большевиков, быстро войдёт система заложников из числа гражданского населения. После каждого убийства большевика заложников будут «хлопать» десятками и сотнями.
Вскоре «хлопать» будут даже за невыполнение общегородских работ. Так, 15-го февраля 1919-го года Совет обороны прикажет «взять заложников из крестьян с тем, что если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны»...
В сочетании с Декретом о восстановлении смертной казни, принятом 13-го июня 1918-го года, Декрет о «красном терроре» приобретал ещё более зловещие очертания. Те-перь убивать будет не только можно, но и непременно нужно для окончательной «победы Революции». С этого времени по всей России начнутся массовые убийства людей больше-виками.
О том, сколько всего будет убито противников советской власти, никто точно так и не узнает. Пулемётные очереди и ружейные залпы будут стучать месяцами во всех губер-ниях Советской России, обросшей целой сетью «чрезвычаек» (чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и саботажем). Чекисты будут не просто убивать. Их жертвы бу-дут умирать долго и мучительно, а формы казней превзойдут фантазию даже средневеко-вых инквизиторов.
Особо будут «отличаться» чрезвычайки Харькова. Тамошние палачи не только вы-полняли, но и перевыполняли зловещие планы по истреблению «контры», подходя к про-цессу убийства жертв исключительно «творчески». По свидетельствам очевидцев, в Харь-кове, во время пребывания у власти большевиков, царил такой ужасающий террор, что многие люди сходили с ума от увиденного и пережитого.
Самые лютые зверства вытворял бывший каторжник и дезертир, комиссар Саенко, по прозвищу «комендант смерти», которому советская власть даровала титул «рыцаря ре-волюции». Молва народная запомнит его фразу: «Из всех яблок я люблю только глазные… И заказные».
Этот низкорослый нелюдь с блестящими белками глаз и нервно подёргивающимся лицом маньяка входил в десятку самых кровожадных палачей периода репрессий наряду с Атарбековым, Евгенией Бош и Михаилом Кедровым. В Харькове Саенко был начальником одного из первых энкавэдэшных концлагерей, находившихся по печально известному адре-су ул. Чайковского, д. № 5. Именно там лютовал комендантский взвод из 37-ми нелюдей под началом Саенко, выполнявшего роль главного палача.
Помощников Саенко набрал из бывших военнопленных, китайцев и уголовников. Своих жертв «комендант смерти», которого боялся даже легендарный Махно, убивал мед-ленно. Так, чтобы смерть показалась для них манной небесной. Степень садизма и крово-жадности Саенко невозможно передать словами. Людей скальпировали, сдирали с живых кожу, распинали, тяжёлыми бетонными блоками расплющивали их головы, выворачивали суставы и закапывали живьем. Особо любили палачи Саенко снимать с кистей рук своих жертв кожу. О жутких «перчатках» Саенко все, как один, будут рассказывать харьковские анархисты, которых позже привезут в Бутырскую тюрьму…»
У Саенко был любимый способ пытки допрашиваемых – он втыкал кинжал на сан-тиметр в тело, а затем поворачивал его в ране. Часто Саенко убивал, будучи пьяным или накокаиненным. В эти моменты он рубил заключённых шашкой и колол кинжалом, начи-ная с нижней части тела и постепенно поднимаясь выше. Как правило, Саенко лично рас-стреливал тех, кто был приговорён к смертной казни, но не отказывал себе в удовольствии и лично порубить на куски приговорённых…
То, что делали боевики Саенко, было далеко за гранью даже не человеческого – па-лаческого. Это был апофеоз садизма, возведённого в абсолют. Однако жестокие убийства людей не имели к делу революции абсолютно никакого отношения. Здесь не было суда и возмездия. Здесь были просто зверства ради самого зверства. Это была садистическая вак-ханалия. Советским палачам просто нравилось мучить и убивать, они буквально упивались безнаказанностью, неограниченной властью и возможностью видеть кровь и невыразимые муки своих жертв, многие из которых седели за считанные часы. Любой нормальный чело-век, видя то, что делал комендантский взвод Саенко, просто сошёл бы с ума или надолго бы заболел…
О зверствах Саенко стало известно благодаря комиссии, созданной Главнокоман-дующим Вооружёнными Силами Юга России, белым генералом Деникиным после занятия Харькова его войсками. Эксгумация братских могил позволила задокументировать престу-пления «коменданта смерти», сфотографировав останки жертв красных палачей и подробно описав состояние, в котором находились трупы.
Большинство жертв Саенко погибнет от сабельных ударов. Судя по характеру ран, жертв предварительно сильно избивали, пытая раскалёнными предметами и выжигая на спине полосы. У многих убитых фиксировались переломы голеней и рёбер, у отдельных были снесены черепа, отрублены кисти, ступни и пальцы. Были найдены отрубленные го-ловы, которые держались только на остатках кожи. Некоторые трупы были в таком жутком состоянии, что так и остались загадкой для комиссии, проводившей эксгумацию – даже врачи не могли понять, что с ними делали палачи Саенко…
По горькой иронии судьбы, Саенко не будет казнён справедливым судом, а доживёт до старости, заработав славу «доблестного героя-подпольщика» и «борца с немецко-фашистскими захватчиками». Доживать свой век красный палач будет тихо и незаметно, получив от партии за свои «заслуги» орден Ленина. Даже будет писать стихи…
Персональный пенсионер союзного значения умрёт в 1973-м году. В память о по-чившем товарищи «коменданта смерти» даже некролог составят: «Саенко – борец за уста-новление Советской власти, отдавал работе всю свою кипучую энергию и организа-торские способности. Светлая память о нём навсегда останется в сердцах всех, кто знал его и работал вместе с ним».
Похоронят «борца за установление Советской власти» на 2-м городском кладбище Харькова в могиле № 54 с надписью: «Спи спокойно, дорогой Стёпочка»…
И таких, как Саенко, будет немало. В Екатеринославе будет наводить «революцион-ный порядок» Валявка, любивший стрелять по «контре» во дворе, как в тире. В Керчи – матрос Ховрин, заживо кремировавший людей в ноябре-декабре 1917-го. В Петрограде бу-дет наводить ужас начальник чрезвычайки латыш Петерс. После вступления в должность «начальника внутренней обороны», Петерс немедленно расстреляет свыше 1000 человек, трупы которых прикажет бросить в Неву. Туда же будут сбрасывать и тела офицеров, рас-стрелянных Петерсом в Петропавловской крепости.
Когда Петерса переведут в Москву, которую он буквально зальёт кровью своих жертв, его главной помощницей станет латышка Краузе. Садизм этой женщины-зверя, на-водившей на своих жертв ужас одним своим видом, не поддаётся описанию. Страшные ра-нения, которые Краузе наносила своим жертвам, находились преимущественно в области половых органов. Её жертвами становились, в основном, юноши. Кровавые операции, ко-торые проводила Краузе, длились многими часами, до тех пор, пока окровавленные жертвы Краузе не умирали с полными ужаса глазами.
В Киеве, где было полсотни чрезвычаек со своими «методами работы» с заключён-ными, «развлекался» латыш Лацис, помощниками которого были печально известные «то-варищ Вера», Роза Шварц и Авдохин, отличавшиеся от своих прочих «коллег по работе» наибольшей жестокостью. Они не просто убивали, а превращали убийство в кровавый спектакль на подмостках подобия театра, устроенного в одном из подвалов чрезвычайки. Для удобства любителей садистских зрелищ, наблюдавших из «зала» за казнью арестован-ных на «сцене», в подвале были расставлены кресла. После каждого удачного выстрела раздавались крики «бис» и «браво», а палачам подносились бокалы шампанского. Красный палач Роза Шварц лично убила несколько сотен арестованных, помещённых в тесный ящик с отверстием для головы.
Но стрельба по головам была банальна. Публика требовала чего-нибудь поинтерес-нее, и Роза с «товарищ Верой» всегда шли навстречу своим поклонникам, забивая под ног-ти жертвам тонкие гвозди и выкалывая им иглами глаза или выжигая их папиросами…
В Крыму действовали венгерский революционер и журналист Бела Кун (он же Арон Коган) и революционерка Розалия Залкинд, известная под псевдонимом Землячка, специ-ально присланные из Москвы в Крым для проведения красного террора. В 1920-м году Зал-кинд лично вызовется очистить Крым от 300 000 «белогвардейских элементов», которые не будут давать покоя самому Ленину. 6-го декабря 1920-го года, на совещании московского партийного актива, Владимир Ильич скажет: «Сейчас в Крыму 300 тысяч буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмём их, распределим, подчиним, переварим».
Чистку Крыма под руководством Залкинд начнут с расстрелов офицеров-врангелевцев и членов их семей, а также сдавшихся в плен революционерам солдат, кото-рые поверили Командующему Южным фронтом Михаилу Фрунзе, лично пообещавшему всем сдавшимся в плен жизнь и свободу. Кроме того, чистке подвергнутся представители дворянства, интеллигенции и зажиточные крымчане. Но трату патронов на врагов револю-ции в трудное для Советской России время Залкинд посчитает недопустимой роскошью, а потому вскоре «контрреволюционеров», с лёгкой руки Залкинд, начнут топить в море – ко-го с привязанными к ногам камнями, а кого на баржах.
Под руководством Дагина, Михельсона, Тольмаца, Зеликмана, Удриса и Реденса помогать Землячке будут Крымская чрезвычайная комиссия, уездные ЧК, МорЧК и ТрансЧК…
В период пребывания Залкинд и Бела Куна в Крыму творилось ужасное. Воздух на окраинах Симферополя был полон зловония от разлагающихся трупов расстрелянных – их даже не закапывали в землю. Трупами были заполнены ямы за Воронцовским садом и оранжереи в имении Крымтаева, которые палачи слегка присыпали землей. По свидетель-ствам очевидцев тех страшных событий, курсанты кавалерийской школы специально езди-ли за полторы версты от школы к местам казни за золотыми зубами, которые будущие красные комиссары выбивали изо рта расстрелянных камнями – охота за золотом мертве-цов всегда была прибыльным делом.
За первую зиму из всего 800-тысячного населения Крыма чекисты расстреляют 96 000 человек. Расстрелы будут идти на территории всего Крыма, а пулемёты будут строчить день и ночь. По свидетельствам писателя Ивана Шмелёва, жертвами Залкинд станут 120 000 человек. В 1921-м году «за заслуги в деле политического воспитания и повышения бое-способности частей Красной Армии» Розалию Семёновну наградят орденом Красного Зна-мени…
В Евпатории же во время «Варфоломеевской ночи» будут зверствовать красные матросы. Трагические события в Евпатории начнутся с противостояния между Советом Народных Представителей (СНП) и Севастопольским ревкомом, потребовавшим от СНП передать всю власть в Евпатории ревкому и Совету солдатских и рабочих депутатов. В то время власть в Евпатории делили между собой ревкомы, советы и остатки городской думы с представителями татарской общины. На безапелляционное требование Севастопольского ревкома СНП ответил жёстким отказом, объяснив своё решение тем, что в военном отно-шении власть на всей территории Крыма принадлежит Штабу крымских войск, сформиро-ванному СНП.
Между тем, разоружению силами офицерской дружины Евпатории подверглись рас-положенные в городе воинские части и сформированные отряды Красной гвардии. Дружи-на столкнулась с противодействием. В результате было расстреляно несколько арестован-ных красногвардейцев. События совпали с жестоким убийством 13-го января неизвестными председателя Совета Евпатории – после пыток он был живым закопан в пляжный песок. Труп председателя обнаружил проезжавший на велосипеде почтальон. Как только об этом стало известно, в Севастополь с евпаторийским большевиком была передана срочная ин-формация о том, что в городе началось избиение революционеров. Для подавления контр-революции власти попросили прислать вооружённые силы.
Уже на следующий день 14-го января в Евпаторию на буксирах «Геркулес» и «Да-най», а также на гидрокрейсере «Румыния» и транспортном судне «Трувор» из Севастополя прибудет полуторатысячный отряд революционных красногвардейцев и матросов. Перед высадкой на берег десанта примерно в 1000 бойцов город около сорока минут будет об-стреливаться из орудий гидрокрейсера. Как только раздадутся первые выстрелы, эскадрон-цы и офицеры покинут Евпаторию, после чего город перейдёт под контроль местных боль-шевиков и севастопольского отряда.
А дальше начнётся ужас.
В городе пойдут повальные аресты. Матросы будут вламываться в дома и выносить всё ценное, попутно ища оружие. Тех, кто будет предпринимать хоть какую-то попытку со-противления, тут же будут убивать. Бесчинства матросов будут происходить, несмотря на протесты представителей севастопольского руководства Ю.П. Гавена и Н.А. Пожарова. Но их никто не услышит. Зато матросы услышат Председателя ЦИК Республики Таврида Ж.А. Миллера, который потребует ужесточения террора в городе. Миллера поддержат и евпато-рийские революционные активисты – организатор «Красной Варфоломеевской ночи» пред-седатель исполкома Евпатории Николай Дёмышев, его заместитель Христофор Кебабьянц по кличке «кровавый» и члены семьи Немич – сёстры Варвара, Антонина, Юлия со своим мужем и сожитель Антонины. Это были дети евпаторийского полицейского урядника Пав-ла Немича, который повесится в 1919-м году. Все они впоследствии будут казнены белы-ми…
С 15-го по 18-е января 1918-го года в Евпатории карателями будет арестовано свыше 800 человек, идеально подходивших под «контру» по классовому признаку. В число аре-стованных, вся вина которых была лишь в их сословном происхождении и профессиональ-ном отличии от «пролетариев», прежде всего, попали офицеры Царской армии, воевавшие в Первой Мировой войне и находившиеся в санатории на излечении после ранений, а также офицеры барона Врангеля. Тут же были дворяне, домохозяйки и купцы из числа зажиточ-ного класса, юристы, учителя, врачи и инженеры. Многие арестованные стали жертвами доносчиков из числа тех, кто воспользовался случаем, чтобы свести личные счёты.
Местом сбора арестованных стало здание Русского общества пароходства и торгов-ли у причала. После непродолжительного опроса арестованных перевозили на «Трувор» и «Румынию». Как только допросы были окончены, суда отчалили подальше от берега.
Убивать арестованных начали днём, когда ярко светило солнце и с берега плачущие родственники арестованных, столпившиеся на пристани, могли прекрасно видеть всё про-исходящее. На борту «Румынии» приговорённых к расстрелу убивали следующим образом – выводили на верхнюю палубу и начинали избивать. После издевательств «контру» при-стреливали и бросали за борт. Ради разнообразия и развлечения за борт бросали и живых, предварительно связав жертве руки за спиной у кистей и локтей, и привязав к связанным в нескольких местах ногам тяжёлый балласт, в качестве которого обычно брали колосники. Позже во время митинга в Евпатории матрос Куликов будет говорить, что «собственно-ручно сбросил за борт в море 60 человек».
На судне «Трувор» казнили иначе и изощрённее. На «Труворе» была создана специ-альная «судебная комиссия», в которую вошли члены семьи Немич и которую возглавил командир «Румынии» матрос Федосеенко, любивший повторять: «Все с чина подпоручика до полковника – будут уничтожены».
На палубе был выстроен длинный ряд вооружённых красноармейцев. Перед казнью матросы подходили к открытому люку и по фамилии вызывали на палубу приговорённого к смерти. Под конвоем жертву проводили через всю палубу и вели на «лобное место», где жертву тут же окружали со всех сторон красноармейские матросы. Сначала с казнимого до нижнего белья срывали одежду. Затем верёвками связывали руки и ноги и укладывали на палубу, после чего изуверы отрезали жертве нос, губы, уши, половые органы, а иногда и руки. И только после этого изуродованное тело бросали в воду, тут же смывая кровь с па-лубы. Выполнял эту изуверскую миссию, отрезая кинжалом у жертв части тела, неустанов-ленный «севастопольский рыбак Павка».
Самую ужасную смерть матросы придумали для штабного ротмистра Новацкого. Раненого и избитого, ротмистра связали и бросили в топку транспорта. С берега за издева-тельством над ротмистром наблюдали его жена и 12-летний дико вывший сын, которому она закрывала глаза…
Казни продолжались всю ночь, при этом на одно убийство отводилось не больше 15-20 минут. Чтобы находящиеся в трюмах не слышали нечеловеческих криков казнимых, убийцы запустили двигатели машинного отделения, отогнав «Трувор» от берегов Евпато-рии подальше от берега.
Всё время, пока продолжалась расправа над «классовым врагом», на берегу плакали и кричали родственники казнимых – дети, жёны, матери… Они молили матросов пощадить приговорённых к казни, но в ответ слышали только циничный смех. На пирсе в полном со-ставе на коленях стояла семья полковника Сеславина, моля о его пощаде. Но это не изме-нило его печальной судьбы – полковника отправили на дно моря с пулей, которую в него с борта судна выпустил матрос.
За три дня с 15-го по 17-е января 1920-го года на транспорте «Трувор» и на гидро-крейсере «Румыния» было зверски убито, замучено и утоплено не менее 300 человек, аре-стованных в Евпатории.
Закончит карательную спецоперацию по наведению революционного порядка в Ев-патории и всём Крыму начальник особого отдела красноармейского Южного фронта Ефим Евдокимов. Он лично будет руководить кровавой расправой над офицерами Белой армии Врангеля, отправив на тот свет 12 000 «белогвардейского элемента». В это число войдут 150 генералов, 30 губернаторов и более 300 полковников. За эту спецоперацию по борьбе с врагами революции Евдокимова представит к ордену Красного Знамени сам Михаил Фрун-зе.
Помимо пьяных матросов в Евпатории в январе 1918-го года будут зверствовать красные комиссарши. На первый взгляд, это были самые обычные женщины, но они были таковыми только по внешнему облику, но отнюдь не по тому, что эти ошибки природы вы-творяли со своими жертвами. В Севастополе, а также на палубах судов «Трувор» и «Румы-ния» руководила казнями «худенькая стриженая дамочка». Это была еврейская учительни-ца Надежда Островская, правая рука Розалии Залкинд. Островская будет расстреляна в 1937-м году в урочище Сандармох. Через много лет её именем будет названа улица в Евпа-тории…
О преступлениях чекистов в Севастополе станет известно через несколько лет из книги Аркадия Чикина «Севастопольская Голгофа: жизнь и смерть офицерского корпуса императорской России». Ссылаясь на документы и свидетельства очевидцев, Чикин напи-шет:
«29 ноября 1920 г. в Севастополе на страницах издания «Известия временного Севастопольского ревкома» был обнародован первый список казнённых людей. Их число составило 1634 человека (278 женщин). 30 ноября опубликован второй список – 1202 казнённых человека (88 женщин). По данным издания «Последние новости» (№ 198), только за первую неделю после освобождения Севастополя расстреляно более 8000 человек. Общее же число казнённых в Севастополе и в Балаклаве составляет около 29 тыс. человек. Среди этих несчастных были не только военные чины, но и чиновники, а также большое количество людей, имевших высокий социальный статус. Их не только расстреливали, но и топили в севастопольских бухтах, привязав к ногам камни».
В книге Чикина будут воспоминания очевидца севастопольского кошмара: «Нахи-мовский проспект увешан трупами офицеров, солдат и гражданских лиц, арестован-ных на улице и тут же наспех казнённых без суда. Город вымер, население прячется в погребах, на чердаках. Все заборы, стены домов, телеграфные и телефонные столбы, витрины магазинов, вывески – оклеены плакатами «смерть предателям...». Офицеров вешали обязательно с погонами. Гражданские большей частью болтались полуразде-тыми. Расстреливали больных и раненых, молоденьких гимназисток – сестёр мило-сердия и сотрудников Красного Креста, земских деятелей и журналистов, купцов и чи-новников. В Севастополе казнили около 500 портовых рабочих за то, что они при эва-куации обеспечивали погрузку на корабли врангелевских войск».
Ещё одно свидетельство Севастопольской Голгофы, вошедшее в книгу Аркадия Чикина, будет опубликовано в православном вестнике «Сергиев Посад»:
«...В Севастополе жертв связывали группами, наносили им саблями и револьве-рами тяжкие раны и полуживыми бросали в море. В Севастопольском порту есть ме-сто, куда водолазы отказывались спускаться: двое из них после того, как побывали на дне моря, сошли с ума. Когда третий решился прыгнуть в воду, то, выйдя, заявил, что видел целую толпу утопленников, привязанных ногами к большим камням. Течением воды их руки приводились в движение, волосы были растрёпаны. Среди этих трупов священник в рясе с широкими рукавами поднимал руки, как будто произносил ужасную речь».
В Петрограде лютовала глава местной чрезвычайки Варвара Яковлева, убившая не-сколько сотен «врагов народа». В Унече на пограничном контрольно-пропускном пункте зверствовала комиссарша, имевшая обыкновение ходить с двумя револьверами и шашкой. Всех выезжающих беженцев комиссарша «фильтровала» лично, решая, кого пропустить, а кого расстрелять. При этом имела репутацию идейной и честной, не бравшей взяток, усту-павшей подчинённым вещи убитых, которых убивала сама. В той комиссарше писательни-ца Тэффи узнала некогда тихую и забитую деревенскую бабу-судомойку, всегда вызывав-шуюся помогать повару резать цыплят.
В Пензе, поражая своей ненормальной жестокостью, «врагов Революции» убивала Евгения Богдановна (Готлибовна) Бош, ещё во время войны признанная врачами половой психопаткой, а потому убранная с революционной работы. В Одессе резала своим жертвам уши, вырывала волосы, отрубала пальцы и конечности двадцатилетняя «товарищ Дора», известная тем, что лично расстреляла 400 человек, а по некоторым данным, 700. Жертвами Доры, которой помогала 18-летняя проститутка Александра, становились, в основном офи-церы, дворяне и зажиточные мещане.
В Вологде орудовала кровавая парочка – Ревекка Майзель под псевдонимом Пла-стинина и её муж, глава особого отдела ЧК, Михаил Кедров. Обычно подозреваемых Май-зель и Кедров допрашивали в железнодорожном вагоне рядом со станцией, а расстреливали в 50-ти метрах от вагона. В Вологде Айзель убьёт около ста человек, ещё несколько десят-ков «контрреволюционеров» из числа белогвардейцев и мирных жителей Майзель убьёт в Архангельске, о чём 25-го марта 1922-го года будет написано в газете «Голос России»:
«После торжественных похорон пустых красных гробов началась расправа Ре-веки Пластининой со старыми партийными врагами. Она была большевичка. Эта бе-зумная женщина, на голову которой сотни обездоленных матерей и жён шлют своё проклятие, в своей злобе превзошла всех мужчин Всероссийской чрезвычайной комис-сии. Она вспомнила все маленькие обиды семьи мужа и буквально распяла эту семью, а кто остался не убитым, тот убит морально. Жестокая, истеричная, безумная, она придумала, что её белые офицеры хотели привязать к хвосту кобылы и пустить ло-шадь вскачь, уверовала в свой вымысел, едет в Соловецкий монастырь и там руково-дит расправой вместе со своим новым мужем Кедровым. Дальше она настаивает на возвращении всех арестованных комиссией Эйдука из Москвы, и их по частям увозят на пароходе в Холмогоры, усыпальницу русской молодёжи, где, раздевши, убивают их на баржах и топят в море. Целое лето город стонал под гнётом террора».
Кроме того, по приказу Айзель чекисты утопят 500 человек, которые будут нахо-диться на борту баржи…
В Киеве за самовольные казни была арестована венгерская половая извращенка Ре-мовер. В поле зрения своих коллег по кровавому цеху Ремовер попала за то, что без какого-либо приказа отбирала в ЧК понравившихся ей подозреваемых, а также свидетелей, затем уводила их в подвал, где сначала раздевала, а потом убивала. Ремовер признали душевно-больной только после того, как она успела убить 80 человек.
Перечислять список выродков Революции можно долго, но удивительнее всего было то, что большая часть красных комиссаров и комиссарш будут евреями. Было ли это совпа-дением? Вряд ли. Скорее, тенденцией. В своих воспоминаниях «Записки. Из истории рос-сийского внешнеполитического ведомства, 1914-1920» дипломат Г.Н. Михайловский вспо-минает о разговоре с молодой чекисткою: «...эта девятнадцатилетняя еврейка, которая всё устроила, с откровенностью объяснила, почему все чрезвычайки находятся в руках евреев. «Эти русские – мягкотелые славяне и постоянно говорят о прекращении тер-рора и чрезвычаек», – говорила она мне: «Если только их допустить в чрезвычайки на видные посты, то всё рухнет, начнётся мягкотелость, славянское разгильдяйство и от террора ничего не останется. Мы, евреи, не дадим пощады и знаем: как только пре-кратится террор, от коммунизма и коммунистов никакого следа не останется. Вот почему мы допускаем русских на какие угодно места, только не в чрезвычайку...» При всём моральном отвращении ... я не мог с ней не согласиться, что не только русские девушки, но и русские мужчины – военные не смогли бы сравниться с нею в её кровавом ремесле. Еврейская, вернее, общесемитская ассировавилонская жестокость была стержнем советского террора...»
Развязанный большевиками «красный террор» привёл к тому, что смерть для огром-ного числа людей в России стала самым рядовым явлением, настолько рядовым, что о смерти очень часто большевистские газеты будут писать в презрительно-ироничном тоне. Массовые убийства людей породят даже отдельную большевистскую «феню». Большевики будут не убивать, а «пускать в расход», «шлёпать», «хлопать», «разменивать», «цокать», «отправлять в штаб Духонина», «отправлять на Машук – фиалки нюхать».
Большинство палачей будут совершать казни в состоянии алкогольного или нарко-тического опьянения – так будет легче переносить то, чего обычный человек в нормальном состоянии перенести просто не мог. Свидетели казней, которым удастся выжить, в голос будут говорить о том, что чекисты, совершавшие убийства, были психически нездоровыми людьми с явными отклонениями и чертами вырождения, расположенные к садизму и полу-чавшие удовольствие от вида крови и мук жертв.
Одна из сестёр Киевского Красного Креста позже напишет: «Когда я вспоминаю лица членов Чека: Авдохина, Терехова, Асмолова, Никифорова, Угарова, Абнавера или Гу-сига, я уверена, что это были люди ненормальные, садисты, кокаинисты – люди, ли-шённые образа человеческого».
Но и у палачей временами просыпалась совесть или её ошмётки, которые были в их обезображенных душах. В 20-30-е годы XX века в психиатрических больницах России поя-вилась новая болезнь, которую врачи назвали «болезнью палачей». Заключалась эта бо-лезнь в том, что когда действие наркотиков и алкоголя прекращалось, на убийц навалива-лись чудовищные видения невинно замученных и истерзанных ими жертв. В 1924-м году фиксировались случаи, когда ГПУ избавлялось от сошедших с ума палачей путём расстре-ла. Таким образом некоторые палачи были избавлены от кошмарных галлюцинаций…
Впрочем, среди большевиков находилось немало по-настоящему совестливых лю-дей, сбитых с толку и обманутых лозунгами Ленина и его соратников. Многие из них за-канчивали жизнь самоубийством. По статистике отдела судебной экспертизы Наркомздра-ва, в 1925-м году, когда был зафиксирован всплеск самоубийств, из 6303-х суицидов доля коммунистов была, как минимум, 7 %.
Причинами самоубийств коммунистов были не только пьянство, проблемы в семье, исключение из партии и разочарование в жизни. Было и то, о чём в своём исследовании на-пишет врач И.В. Григорьев, отметивший специфику выявленных у коммунистов нервных заболеваний: «Мне не пришлось зарегистрировать ни одного случая застарелой («хро-нической») неврастении; наоборот, все неврастеники, прошедшие передо мной, есть носители свежих, молодых форм неврастении различной силы и характера, появив-шихся вследствие реактивного перенапряжения нервно-психической сферы и выра-жающие собой непосредственный результат влияний революционной работы и свя-занных с нею биопсихологических мытарств.»
Другими словами, многих коммунистов-самоубийц всё-таки замучила совесть.
В истории Советской России останется самоубийство одного из ревизоров прави-тельственной комиссии по обследованию Госполитуправления Скворцова. 16-го февраля 1923-го года Скворцов покончит с собой в Москве на Никитском бульваре, выстрелив себе в висок. При самоубийце найдут незапечатанный пакет с запиской на имя Президиума Цен-трального Комитета РКП: «Товарищи! Поверхностное знакомство с делопроизводством нашего главного учреждения по охране завоеваний трудового народа, обследование следственного материала и тех приёмов, которые сознательно допускаются нами по укреплению нашего положения, как крайне необходимые в интересах партии, по объяс-нению товарища Уншлихта, вынудили меня уйти навсегда от тех ужасов и гадостей, которые применяются нами во имя высоких принципов коммунизма и в которых я бес-сознательно принимал участие, числясь ответственным работником компартии. Ис-купая смертью свою вину, я шлю вам последнюю просьбу: опомнитесь, пока не поздно, и не позорьте своими приёмами нашего великого учителя Маркса и не отталкивайте массы от социализма»…
Отголоски «красного террора» будут слышны в России ещё много лет, вплоть до на-чала Великой Отечественной войны – в НКВД будут работать всё те же самые советские палачи, унаследовавшие от палачей Революции 1917-го года методы борьбы с «классовым врагом». Несмотря на то, что НКВД ещё долго будет страшным орудием советской дикта-туры, многие чекисты начнут отличать классовую борьбу от обыкновенного садизма под прикрытием борьбы за советскую власть.
В мае 1940-го года военной коллегией Верховного суда СССР в Москве были осуж-дены 11 сотрудников Вологодского УНКВД во главе с начальником управления С.Г. Жупа-хиным. В отношении семерых чекистов был вынесен смертный приговор. Среди осуждён-ных трое – Власов, Воробьёв и Емин – обвинялись в применении «извращённых способов приведения приговоров в исполнение». Свет на «извращённые способы» приговоров прольют материалы комиссии Политбюро ЦК КПСС, которые полностью будут опублико-ваны только в 2003-м году: «…в декабре 37-го работники Белозёрского райотдела НКВД Анисимов, Воробьёв, Овчинников, Антипин и другие вывезли в поле 55 осуждённых и «порубили их топорами». В том же райотделе двух женщин забили до смерти полень-ями.»
Пока большевики будут купаться в крови «классового врага», в России начнётся «чёрный передел» – именно под таким названием в историю войдёт стихийный процесс «социализации земли» крестьянами в 1917-м году. Не дожидаясь «справедливого» раздела «демократической властью», народ начнёт расхватывать земли самовольно. Этот процесс охватит целые губернии, приняв очертания неуправляемого хаоса. Свои куски будут рас-хватывать и в Верейском уезде…
Крестьяне, на краткий исторический миг ставшие господами, подойдут к аграрному вопросу практично – надо брать, пока можно. И побольше. Делить землю начнут сразу же после октябрьского переворота в Петрограде, а где и за полгода до него после февральской революции – где честно, а где не очень. Летом и осенью 1917-го года, к моменту опублико-вания Декрета о земле, по крестьянским общинам будут растащены огромные площади, война за которые будет нешуточная. В одних местах будут брать тихо, в других – с помо-щью грубой силы, отбивая у помещиков, а нередко и друг у друга, вилами и кольями луч-шие пахотные куски с заливными лугами, лесные массивы, сады и огороды, попутно решая вопрос с дровами для собственных изб.
Лес будут рубить повсеместно и в больших количествах, поодиночке и коллективно, с помощью крестьян-общинников и наспех создаваемых крестьянских советов, успевая взять лучший лес, в том числе и для собственного строительства. Профессор Московского Университета Михаил Богословский будет негодовать: «Заходил ко мне студент Акаде-мии архитектор Баратов, принёс реферат и жаловался, что у него в имении в Звени-городском уезде крестьяне спилили лесу тысяч на 80. Никаких властей нет; сущест-вующий уездный комиссар совершенно беспомощен».
Вырубят лес и в охраняемом имении Михайловское-Тригорское, учинив расхищение усадьбы, в которой родился поэт Пушкин. Для отопления растащат большие запасы дров, заготовленные на зиму Московским городским самоуправлением, что тут же будет опубли-ковано в московской газете «Трудовая копейка»: «Московским городским самоуправлени-ем сделаны большие запасы дров близ Москвы и в других губерниях. Дрова частью сруб-лены, частью сохранялись лесом. Теперь получаются ежедневные сведения отделом топлива, что городские запасы расхищаются крестьянами. Кроме того, что от этих расхищений город терпит огромные убытки, население Москвы накануне ужасного дровяного голода. А холода ещё только начинаются».
Интеллигенция отреагирует на события дневниковыми и прочими записями. 30 ию-ня 1917-го года писатель Михаил Пришвин напишет: «Имение – рай. Большевики зовут в рай, мужики идут грабить». Словно предчувствуя в событиях 17-го года наступление че-го-то страшного, 10-го августа Пришвин оставит запись: «… смотрите, что это заходит, туча, говоришь, нет, это не туча, а скорбь, что-нибудь уж будет: или роса или… скорбь!»
Захват земель будет сопровождаться народными волнениями, беспорядками и вос-станиями. Летом 1917-го года в Ярославской области вспыхнет 271 крестьянское восста-ние. Самая ожесточённая борьба начнётся в Мологском, Пошехонском и Мышкинском уез-дах – именно там будет располагаться самое крупное помещичье землевладение с огром-ными лесными угодьями, лучшими пахотными землями и прекрасными заливными лугами Волжско-Шекснинской поймы. Бунтовать крестьяне будут, прежде всего, против граби-тельской платы за аренду земли у помещиков, захватывая у особо упорных, не шедших на уступки, сенокосные луга, леса, а также пашни под яровой и озимый сев.
К этому времени с фронтов Первой Мировой в деревни начнут массово возвращать-ся солдаты. Многие будут приходить с оружием. Пользуясь неразберихой в стране, бывшие солдаты Царской армии начнут другую войну, завоёвывая уже российские земли, часто с помощью боевых деревенских ячеек, состоявших из озлобленных крестьян, которых власть горстями бросала в кипящий водоворот истории, оставляя их семьи попросту выживать. Вместе с отходниками солдаты начнут вдохновлять крестьян на решительные действия, а иногда будут выступать в роли организаторов восстаний, борясь против крестьянских отра-боток на помещиков за пользование их землёй.
И так будет по всей России…
На фоне оголтелой народной делёжки земель голову поднимет дикое и неуправляе-мое бунтарское движение, целью которого будет обычный грабёж помещичьего добра.
В Ясной Поляне мужики из соседних сёл, некоторым из которых Лев Толстой без-возмездно отписал 700 десятин лучшей земли, оставив себе только 200, в том числе 45 па-хотной, будут рубить деревья, уничтожать посевы, сады и огороды и чуть не учинят раз-гром усадьбы Льва Толстого, о чём узнают аж в Министерстве внутренних дел. О том про-исшествии Александра Толстая напишет: «Слухи оказались действительностью. Толпы шли ближе, ближе. Запрягали лошадей, мать, Таня с дочкой сидели на уложенных сун-дуках, собираясь бежать… Но вдруг разнеслась весть – яснополянские крестьяне встретили бунтовщиков с топорами, рогачами, вилами и погнали их обратно».
Понять русского мужика было можно. С началом Первой Мировой войны государ-ство серьёзно подкосило деревню, лишив её крепких мужских рук. Только в первый год войны из сельской местности на фронт будет взято 7,5 миллионов человек, 6 миллионов – в последующие два года. Забрав на войну огромное количество сильных мужчин, государст-во оставит деревню без специалистов, съевших в земельном вопросе не одну собаку – это были аграрии от рождения, способные заткнуть за пояс любого профессора земледелия. Место мужиков в деревнях займут бабы, старики и ребятишки. Лишь кое-где помогать па-хать и сеять им будут беженцы и пленные…
Уже с ноября 1914-го года снабжение фронта продовольствием и фуражом будет полностью зависеть от тылового подвоза. На 1-е сентября 1917-го года царская армия по-лучит от крестьянства 3 миллиона 167 тысяч лошадей – 10 % от всего работоспособного поголовья лошадей в России. На фронте лошадь будет первой помощницей – с ней и в ата-ку, и в поход. В особенном почёте будут владимирские тяжеловозы и битюги, позволявшие перемещать огромные тяжести и пушки.
Помимо лошадей деревня лишится и огромного количества крупного рогатого скота – без мяса армия, которой ежедневно требовалась высококалорийная еда, просто не могла воевать нормально. Каждый день русской армии требовалось более 17-ти тысяч голов, все-го же за годы Первой Мировой войны солдаты Российской армии съедят 32 миллиона голов скота. Многим солдатам крестьянские «бурёнки» и «зорьки» дадут возможность элемен-тарно отъесться. По статистике, около 40 % солдат, призванных из числа крестьян на фрон-ты Первой Мировой войны, впервые попробуют мясо только в армии.
Война обескровит деревню и в плане поставок сельскохозяйственных машин и ору-дий, количество которых за годы Первой Мировой значительно сократится, дойдя на треть-ем году войны до ничтожных размеров. Причиной этого станет снижение производства на 173-х заводах, производивших сельхозтехнику, на 75 %...
Всё это спровоцирует резкий упадок сельского хозяйства в России, особенно в юж-ных и западных губерниях, приведя к резкому сокращению посевных площадей. Особенно сильно это сокращение коснётся посевных площадей под картофель, который на Руси все-гда считался вторым хлебом. В итоге, общий недобор хлеба снизится на 15 %.
Впрочем, в 1915-16-м годах у крестьян было запасено избытков зерна в количестве более миллиарда пудов. Однако это не спасёт Россию от надвигающегося голода. Во мно-гом это будет связано с нарушением работы транспортной системы, с первых же дней Пер-вой Мировой войны переключившейся, в основном, на перевозку армейских грузов в ущерб продовольственным грузам, главным образом, хлеба. Это вызовет недопоставку сельскохо-зяйственных продуктов в города и резкий скачок цен, позволив банкирам и крупным хлебо-торговцам зарабатывать огромные состояния…
Пока спекулянты набивали карманы, крестьяне, вдохновлённые общим народным подъёмом, верили в то, что скоро всё наладится и русский мужик, наконец-то, заживёт. Да и Ленин обещал. В Декрете о земле, который давал им права на землю, было чётко пропи-сано: «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выку-па… Помещичьи имения, равно как все земли удельные, монастырские, церковные со всеми их живым и мёртвым инвентарём, усадебными постройками и всеми принад-лежностями, переходят в распоряжение волостных земельных Комитетов и уездных Советов Крестьянских Депутатов впредь до Учредительного Собрания… Земля рядо-вых казаков и крестьян не конфискуется.»
Но Ленин обманет крестьян – обещанная народу земля так и не станет народной. 19-го февраля 1918-го года Всероссийский Исполнительный Центральный Комитет издаст декрет о социализации земли, который упразднит право на землю для народа. В статье пер-вой первого раздела будет сказано: «Всякая собственность на землю, недра, воды, леса и живые силы природы в пределах Российской Федеративной Советской Республики от-меняется навсегда…» Это будет означать полный запрет на любую собственность на зем-лю, в том числе, и народную. С этого времени землёй можно будет пользоваться только на правах аренды у государства, которое будет считать весь хлеб, выращенный крестьянами на государевой земле, также государевым.
Но в тот момент русское крестьянство не узнает о пресловутом декрете о «Социали-зации земли», а потому очень удивится, когда в июне 1918-го года в деревнях появятся вооружённые бойцы продотрядов.
Революция свершилась. Теперь это было ясно уже всем, особенно «классовым вра-гам», от которых советская власть методично избавлялась каждый день. И не было этому конца и края…