Когда я увидел эту карту, я вдруг почувствовал сильный и словно бы сразу узнаваемый толчок в области груди: это он. Тот момент, когда. То чувство, что. Тот момент, когда на изящном журнальном столике возле кровати под балдахином начинает жужжать мобильник с нелепым погонялом «служебный», так резко контрастирующий — метафорически и буквально — с погруженными в приятный полумрак и ничем не напоминающими о службе черноморскими покоями, и когда чей-то напряженный и голос в трубке говорит: «Михал Иваныч, извините, что беспокою в неурочное время, но у нас тут ситуация—»
Момент, когда я пропутешествовал взглядом от готовящегося ко сну желотоокошечного ландшафта моего европейского городишки, мимо прозрачных занавесок, аскетичных икейных шкафчиков и клавиш фортепиано, через всю мою студенческую келью, где я несколько лет назад причалил после моего спешного бегства из потерявшей меня как гражданина большой и несправедливой страны. Когда я, кричавший в декабре 2012-го: «Жулики и воры!», сжимая руку такой же небезразличной и бесстрашной подруги, с которой, я надеялся, у меня все получится, как получится и у тех, кто в тот момент нас тесно окружал и дружно подхватывал: «Пять минут на сборы!» — когда я спустя почти десять лет решил чу-у-ть-чуть сжульничать и нажал на большую красную кнопку «Я иду на митинг», притворившись, будто бы я, Ващук Ян Кортасарович, все еще проживаю по адресу: Москва, проспект Мира 134, квартира 133, 6 этаж, код домофона решетка 133 звездочка, пожалуйста, позвоните, когда будете на лестничной клетке, звонок в квартире не работает.
Иду на митинг, сказал я, принимая условия пользовательского договора, ставя галочку и продолжая пользоваться сайтом, тем самым соглашаясь с использованием технологии «куки». Иду на митинг, зазумил немножко вглубь и увидел во дворе того же дома еще четыре голубых точки — еще четырех людей, только что решивших, как и я, сделать, как бы, маленький, но, типа, очень важный, в принципе, шаг. Они стояли чуть в отдалении от дома, во дворе, там, где — мое воображение начинало доставать из памяти зип-архивы прошлого и распаковывать их перед моим мысленным взором — там, где стоит разграффиченное кирпичное здание электроподстанции, или как там называются эти неказистые будки без окон и дверей, которые можно найти почти в каждом московском дворе между магазином «Продукты 24» и детской площадкой.
Они стояли там, на примятой и еще сырой от недавно сошедшего снега бесцветной прошлогодней траве с проступившими собачьими какашками, полуразложившимися обертками от шоколадок и поколениями бычков из окружающих многоэтажек, стояли, переминаясь с ноги на ногу и время от времени производя негромкий залп нервного смеха, состоявший примерно на три четверти из отчаяния и на одну четверть из подавленного невероятным усилием страха.
Они шутили: интересно, что подумал пресловутый Владимир Владимирович, когда ему принесли распечатку со страницы регистрации на митинг? И, кстати, ему что, приносили новую распечатку каждые несколько часов, чтобы он располагал актуальными данными, или он все-таки в конце концов сам подключился к сети «Интернет» и зашел на сайт Навального? Интересно, продолжали шутить они, все так же стоя на границе бледной зелени и отступающей непрозрачности, а каким браузером он пользуется? Интересно, он смотрит на клавиатуру, когда пальцы нажимают на клавиши — как делали тетьки-бухгалтерши, помнишь, в девяностых? Чтобы набрать одно слово, им часто требовалось до десяти секунд: тык — секунда, тык — секунда — дата рождения? «Двадцать первое июня тысяча девятьсот девяносто—» — так, подождите, мужчина, не так быстро, я в компьютер ввожу данные, вы не видите! Ха-ха, всхохотнул на грани ужаса гражданин, кроющийся за одной из точек, «ввод данных» — ведь была же такая профессия!
Вот так, наверно, и наш Владимир Владимирович, тыкая неуклюжими кагэбешными пальцами, скрупулезно осуществил ввод данных в поисковую систему «Гугл» (или, может быть, все-таки «Спутник»? — ха-ха!). Напечатал: «митинг москва сегодня». Энтер. Сегодня в Москве запланирована целая серия митингов, сообщает какое-то неизвестное издание. По заявлениям организаторов, этот протест должен стать самым масштабным в новейшей истории России, пишет кто-то кучерявый и непричесанный с нижним подчеркиванием и цифрами в имени. Это происходит на наших глазах, пишет кто-то другой, назвавшийся совсем уже нечитаемым набором символов. Здесь столько людей, и у всех такие радостные, вдохновенные лица. Наэлектризованные, взволнованные, пишет кто-то еще более непричесанный и свободомыслящий, текущие / рекой / по Якиманке, речетативит кто-то третий, безнадежно заросший и неисправимо высокохудожественный. Мы не видели такого с две тысячи двенадцатого, возбужденно тараторит какая-то женщина в съехавшей набок медицинской маске, мы с вами продолжаем наше прямое включение, ее волосы продолжают лететь и развиваться на хулиганском и бесцеремонном московском ветру, свободно проникающем за ограждения и под забрала шлемов, в служебные машины и на срочные заседания, проходящие за закрытыми дверями и задернутыми шторами, опущенными веками и нахмуренными лбами.
«что делать если пришло больше 500 тысяч», — наверно, печатает он сейчас, нервно шутит кто-то в джинсах и толстовке, окончательно проступивший за анонимной синей точкой на карте. Или «что делать если тебя свергают 2021», — вставляет второй, оказавшийся вовсе не вторым, а высокой девчонкой в авиационном бомбере и шапке, из-под которой торчат не желавшие слушаться пряди рыжих волос. И в этот момент кто-то бесцеремонно открывает дверь его кабинета и зовет: «Володя! А ну давай есть! Сколько раз я звать буду! Ужин стынет, выключай свой тик-ток щас же, что это такое!!!» — вставляет третий участник эффектный панчлайн, и вся компания в очередной раз взрывается нежно-мальчишечьим, смело-девичьим, запуганно-меньшинским, настояще-человеческим смехом.
Я уменьшил масштаб карты, чтобы еще раз посмотреть на общую картину и пережить это необычное чувство, так отчетливо уколовшее меня в самом начале. Моя точка тут же потерялась и слилась в большую кляксу с четырьмя соседними, затем с дюжиной из окружающих дворов, с сотней из соседних районов, с тысячами московских, слилась в один жирный шар с впечатляющей цифрой в несколько сотен тысяч. Я продолжил скороллить, пока карта не остановилась, затем оторвался от монитора и встал из-за стола, на какое-то время застыв в нерешительности. Был поздний пятничный вечер середины марта, несколько освещенных окошек продолжали барражировать снаружи, пересеченные абажурами и силуэтами жильцов; сквозь жидкие, еще безлиственные, но уже покрытые набухшими почками ветки цедился лунный свет и оседающая в нем дневная пыль. Из центра города катился, медленно наполняя близлежащие кварталы, звон колокола ратуши, возвещающий полночь, возвещающий окончание дня, возвещающий продолжение жизни, возвещающий наступление будущего. Я сделал несколько глотков успевшего остыть чая, после чего оставил чашку на столе и быстро надел бомбер и кроссовки. Несмотря на поздний час и необходимость рано вставать на пробежку, мне было очень нужно выйти на свежий воздух.