На Невском проспекте я был облапошен одним уличным менялой. У Леди было немного долларов, которые надо было поменять, чтобы сходить в ресторан. Сумма была не такая уж и большая. А чёрный курс был значительно выше официального. И на Невском было много таких молодых персонажей, которые подбегали к зарубежным гостям с предложением поменять валюту по выгодному курсу. Ну, и к нам тоже подошёл такой вот крендель, и я как-то неосторожно сглупил. Он мне подсунул так называемую «куклу». При мне он пересчитал деньги, а потом эту пачку рублей ловко поменял на пачку с нарезанной бумагой. И тут же убежал со своим напарником. Мне даже стало как-то смешно. И тут главное, меня они приняли за иностранца и заговорили со мной по-английски, и я не стал их расстраивать, и не стал переходить на наш родной язык. Тем более, они меня называли сэром, что мне было очень приятно. «Сэр не хотите поменять доллары, - сделать, так сказать, чендж. Ну и я, что-то там, в ответ закивал головой, ну, и меня быстро развели как последнего лоха. Приятно когда тебя называют сэром, и тут же умственно расслабляешься. Леди немного расстроилась. Хотя, сумма там была небольшая, поэтому она не стала меня называть нехорошими словами, и унижать моё мужское достоинство. Я бы вообще этот случай и не стал бы вспоминать, так как что тут такого страшного? В СССР тогда было, примерно как в итальянских послевоенных фильмах. Вспомните фильм «Похитители велосипедов» или «Полицейские и воры». И Невский проспект был таким вот весёлым полукриминальным местом, где это всё происходило постоянно. И мне не надо было из себя разыгрывать иностранца.
У сестры Леди Марины был в этой американской съёмочной группе, поклонник или как говорится, бой-френд. Звали его Байерд. Примерно так, и я, почему-то, его имя запомнил. Не Бил и не Браен, не Боб и не Брюс. Он работал звукорежиссёром, и был очень ярким персонажем. По его словам, он сотрудничал со многими известными американскими режиссёрами. И годиков ему было уже за сорок. Вроде бы не молодой, а вёл себя крайне раскованно, и был похож на настоящего янки. А как себя ведут настоящие янки? Им совершенно наплевать, что про них кто-то там подумает. Байерд был довольно симпатичным человеком и в его образе был даже какой-то трагизм. Он жил в штате Нью-Мексико, в городке Санта-Фе. Это мне тоже врезалось в память. И ещё он был холостяк. Байерд ходил в ковбойской шляпе и в тёмных очках. Курил «Сamel» без фильтра. Был бледен и чёрноволос. Невысокого ниже меня роста и слегка полноват. Часто выпивал. Разговаривал на таком английском, который нам в школе не преподавали, и я практически его не понимал. Именно тогда я понял, что с большим трудом что-то там понимаю из речи американцев, особенно когда они общаются между собой. И одно дело что-то там несложное читать, и совсем другое - это понимать и разговаривать. И, кроме того, чувствовалась огромная культурная пропасть. До этого я с американцами вообще не общался и, можно сказать, впервые попал в такой вот непосредственный контакт. Я задавал ему какие-то глупые вопросы, а Леди вежливо меня переводила. Байерд пару раз приезжал в наше Купчино, ведь он был сильно увлечён Мариной. Леди ему, конечно же, тоже нравилась. Байерд вообще был женолюб и жизнелюб. И он был человеком правильной половой ориентации.
До Байерда был, правда, ещё один американец, с которым я немного пообщался. Он, где-то осенью 1988 года, приобрёл у меня на Арбате штук десять моих графических работ. И он хотел со мной дружить, а не просто был любителем сувениров. Я тогда жил с художницей и ведьмой Элен, той самой которая меня лишила девственности. Американец был откуда-то из-под Сан-Франциско и имел хипповатую богемную внешность. С ним ещё была наша барышня, которая переводила, и улыбалась белозубой улыбкой и была очень красивой. Американец был высокий, худой и немного не от мира сего. Мы обменялись адресами, и он потом даже мне прислал письмо с фотографиями своих работ. Элен сильно заинтересовалась этих американцем, и явно захотела с ним тоже дружить. Она потом сама ему писала письма в Калифорнию, и он ей вежливо отвечал. Я тогда, правда, с ней уже не жил, хотя немного поддерживал телефонные отношения. Помню, она меня попросила ей помочь и написать ему письмо от своего имени. Типа, как он ей понравился и что она ночами не спит от безумной любви к нему. Ну и я, дурачок, написал, какая она хорошая женщина и прекрасный художник. Что было абсолютной неправдой. Какое-то глупое письмо, за которое мне потом было стыдно, под её диктовку. У них там ничего не получилось, и к нему она так и не уехала. На американцев у нас тогда многие девушки охотились. Американцы увозили наших девушек в свои далёкие края, и они там пропадали. Образовывались такие вот интернациональные семьи. Браки такие редко бывали счастливые и гармоничные. Многие наши девушки попадали даже в рабство. Не в буквально смысле слова, конечно же, а том смысле, что они оказывались в совершенно чужом мире, где царили совершенно чужие отношения, и где надо было терпеть своего мужа Била или Тома, пока не получишь долгожданное американское гражданство. У многих таких американцев было криминальное прошлое, и не все они были законопослушными налогоплательщиками. А какой нормальный американец поедет в далёкий СССР за женой?.. Это надо быть с большим приветом или с какими-то сексуальными проблемами. К сожалению, с тем симпатичным американцем, живущим где-то под Сан-Франциско я больше не общался. И даже не помню, как его звали…
Вспоминать эти все далёкие во времени встречи с разными людьми довольно печально. Я не умел поддерживать международные отношения и писать дипломатические письма. Тот американец был, на мой взгляд, неплохим человеком и к тому же - художником… Конечно же, я не был девушкой, мечтающей выйти замуж за иностранца. А иностранок, которые бы приезжали в СССР с целью найти себе какого-нибудь мужа-художника, таких иностранок было очень мало. Если они вообще были. Хотя, как я уже писал, у моего друга художника Валеры была американка, которая хотела даже выйти за него замуж. И звали её Лори, и жила она на Аляске, и была довольно симпатичной девушкой. Но это было исключение из правил. За нашими девушками охотились странные американцы. С кучей разных проблем, и с головой и с жизненной целью. Нормальный американец никогда не поедет в далёкую и очень загадочную страну с целью найти себе там жену. Другое дело, если наша барышня, окажется, каким-то образом, в Америке, то у неё будут очень большие шансы найти своего ковбоя и даже – адвоката. Приедет туда, скажем, учиться в какой-нибудь колледж, и будет ходить по вечерам в бары. У нас тогда, только-только, начали кое-какие молодые люди ездить туда на учёбу, и получать там, необходимые для жизни при капитализме, навыки. Это были какие-то очень одарённые студенты. Как тот же супруг Леди, который оказался в том же Сан-Франциско, и куда она вскоре собиралась вернуться, чтобы покинуть наш СССР навсегда. Про то, что это будет навсегда, она тогда ещё не знала. Если, конечно же, не считать двух-трёх поездок обратно на свою историческую родину, в ностальгических целях. Именно это меня тогда и сильно печалило, что Леди вскоре покинет советское пространство и улетит в далёкую даль.
Что мы тогда вообще знали про эту Америку?.. Лично я воображал её совсем другой, чем Она на самом деле была, и в этом воображении я был не одинок. И американцы мне тогда казались жизнерадостными и открытыми людьми, в отличие от нас, грустных и немного потерянных товарищей и граждан. Мы, конечно же, бывали и в радости; но радость эта была какая-то нервная и быстротечная, и не было ней постоянства и уверенности. Мы редко улыбались. Про это говорили и писали все иностранцы. У нас были серьёзные лица, и тот же мой друг архитектор Коля, был ярким представителем такого вот хомо советикуса. Лицо его всегда было слегка грустным и задумчивым, и если он и смеялся, то очень сдержанно и немного как-то по-волчьи. Американцы мне тогда казались представителями инопланетной цивилизации, что было не так далеко от правды. Они всегда, проходя весёлой толпой по тому же Арбату, оставляли за собой какой-то аромат нездешней Свободы. И тут, в Ленинграде, я это тоже почувствовал... Я ещё был с ними в ресторане, который находился в Доме Архитекторов, и там сидела съёмочная группа; и там даже был сам главный актёр. В общем, там их сидело за большим столом человек десять или пятнадцать. Ну и среди них были и Марина, и Леди. Нас, опять же, пригласил туда Байэрд, который что-то там отмечал, и он за всё щедро платил. Скорей всего, это был его день рождения. Американцы громко, как это у них принято, смеялись и болтали. Я чувствовал себя не в своей тарелке, и плохо понимал их шутки, и просто молча и скромно сидел. Почему-то, мне запомнилась эта атмосфера, и то, что мне тогда было как-то невесело. Я почувствовал себя бедным родственником. Что было недалеко от истины. Мне было грустно от того, что вот они снимают кино, и зарабатывают деньги, и уверены в завтрашнем дне. А я же тут оказался, только потому, что я друг этой Леди, и нахожусь как-бы при ней. Никто на меня особо не обращал внимания, и они все ели и пили, и вели себя довольно громковато. Честно говоря, я никогда не любил ресторанов и всегда вёл себя там скованно. А американцы же, чувствовалось, постоянно обедали в разных ленинградских ресторанах, и для них это была совершенно естественная среда обитания, как для меня советская пельменная…
Откуда мне было тогда знать, что это всё совсем не так. Это всё обманчивая видимость. Это всё красивые декорации и глянцевая бутафория. И американцы никакие не такие уж счастливые и свободные, как мы тогда думали про них. Хотя, конечно же, они были значительно свободней нас. В смысле передвижения и в смысле всякого рода комплексов и чувств собственной важности. Опять же, я видел особую касту белых американцев, которые могли себе финансово позволить путешествия по Земному Шару. Про то, что остальные тихо живут у себя в городке, и редко покидают даже свой штат – мы не особо знали. И вовсе не потому что у них там есть, как у нас, суровые законы о прописке. Где прописан – там живи и работай. Для американца этот наш жутковатый закон был настолько непонятен, что они с большим недоумением про это слышали и поражались, как такое может быть. У них тоже было когда-то давно в отсталых южных штатах рабство, где чёрный раб не мог покинуть своего белого господина. Про это всё мы знали, и в СССР нам про это постоянно говорили. И моей любимой книгой был роман Марка Твена о приключениях юного бродяги Гека Финна и беглого раба Джима... И в каком-то смысле, этот роман меня в детстве сильно зацепил, как и многих советских детей. Гек Финн мог жить свободно и плыть на плоту по огромной реке Миссисипи. И с ним происходили разные неожиданные события и приключения. Гек Финн не мечтал стать адвокатом, банкиром или врачом, и он не мечтал о больших деньгах и о Славе. И Гек Финн был очень честным и порядочным мальчиком. В СССР у нас тоже писали для детей разные произведения, но они не были такими убедительными, и в них чувствовалось враньё и отсутствие настоящей Свободы.
Советские дети были, можно сказать, собственностью государства и оно всё контролировало; и наше детство было пронизано каким-то непонятным стремлением поскорее стать взрослым. Само детство не считалось чем-то таким уж важным и самодостаточным. И эта мрачноватая, лишённая мистики, идеология осуждала лентяев, трусов и фантазёров. Человек рождён для работы и для какого-то малопонятного счастья. Это, конечно же, было везде, и тут наш социализм мало чем отличался от капитализма. И таких персонажей, как Гек Финн потом ничего хорошего во взрослой жизни не ждёт. А хитроватый Том Сойер станет каким-нибудь сенатором или губернатором. А Гек Финн же сопьётся, как его замечательный папаша. Потому что если бы он был хоть чуточку аморальней, то непременно стал бы бандитом. В Америке все те, кто хотел полной свободы становились бандитами. Жизнь у бандитов была красивая и короткая, и мало кто доживал до пенсионного возраста. Как, к примеру, замечательный Джон Диллинджер, который прожив тридцать один годик, и был убит в прекрасном городе Чикаго, где бандитом был каждый десятый житель города. Джон не захотел быть простым добропорядочным американцем, и он начал грабить банки и убивать полицейских. Простой американский народ его сильно уважал.
И про всех этих бандитов снимали многочисленные фильмы, которые потом очень полюбили смотреть у нас, когда наступило время Открытости и умирающая советская цензура уже ничего не запрещала смотреть. Сам я не особо любил все эти голливудские фильмы, и предпочитал духовное европейское кино. Видимо, моя тонкая ранимая психика не могла всё это переварить и, можно сказать, американское кино меня не сильно зацепило. Хотя, практически все шедевры Голливуда я всё-таки впоследствии пересмотрел, потому что серьёзное европейское кино, довольно скучное и депрессивное. Американское же, никогда не хотело воспитывать зрителя и давать ему какую-то там духовную пищу. Если американец хочет подумать о Боге, то пусть идёт в церковь. А кино должно приносить радость или страх, ужас или громкий смех. К нам в СССР привозили и серьёзные американские фильмы, в которых коварное ЦРУ что-то там замышляло. Я хорошо помню их. «Три дня Кондора» к примеру, режиссёра Сидни Поллака. И комедии, тоже привозили, как тот же фильм «Тутси». И наш народ на эти американские фильмы валил толпами. Огромные очереди стояли на фильм «Золото Маккенны». Или на «Генералы песчаных карьеров», который лично на меня произвёл неизгладимое впечатление, ибо я его посмотрел в очень раннем возрасте, когда мне было чуть ли не восемь лет. Фильм этот был очень печален. И там показывалась жизнь бездомных подонков Рио де Жанейро, которые не вписались в жестокий капиталистический мир, где человек человеку совсем не брат. И всем управляют жадные богатеи при помощи армии и полиции. Разумеется, такие фильмы наш СССР покупал и показывал своим наивным гражданам, чтобы они не думали, что жизнь на Западе – это Рай. Про то, как тяжело жить без крыши над головой и без постоянной работы, и где всем на тебя глубоко наплевать, - мы не очень догадывались.
И, конечно же, нам показали фильм «Пролетая над гнездом кукушки» про страшную американскую клинику для душевнобольных. И главный актёр, которого звали Джек Николсон, очень полюбился советскому зрителю. В том числе и мне, и я думаю, что это был мой самый любимый американский актёр; и широкая улыбка его, слегка циничная, мне чем-то напоминала мою. И, к тому же, Николсон имел залысину, что тоже мне, рано начавшему лысеть со лба, очень нравилось… А к остальным американским актёрам я относился без особой симпатии. Разве что ещё мне нравились Роберт де Ниро, Дастин Хоффман, Кевин Спейси и Клинт Иствуд. А по поводу любимых актрис, я, к сожалению, мало чего могу сказать. Ну, разве что, очень красивая актриса с умным лицом – Кэтрин Хепбёрн. Или моя ровесница – Николь Кидман, которая, я думаю, вызывала сильные эротические желания у многих мужчин. И ещё могу сказать, что я никогда не любил смотреть серьёзные фильмы про Любовь. Про Клеопатру и про её отношения с Марком Антонием. И всё такое прочее. А в американском кино такое сплошь и рядом. Красивые актёры и актрисы друг в друга влюбляются и начинаются какие-то страсти, истерики и выяснения отношений. Мне больше нравились американские фильмы про космические путешествия. И поэтому один из моих любимых фильмов это – «Космическая одиссея 2001 года» Стенли Кубрика. И этот фильм, у нас в СССР, не показывали, и я его увидел уже находясь во взрослом состоянии. Только американцы умели снимать про Космос и про Будущее. Наш Тарковский тоже снял прекрасный фильм «Солярис», и он мне тоже очень нравится. А так, в СССР, про Будущее не особо снимали, а если и снимали, то это были фильмы для детей. Кроме шедеврального фильма «Кин-дза-дза!», который можно всё время пересматривать, наслаждаясь игрой актёров. Как жаль, что таких фильмов у нас было снято так ничтожно мало. И кто бы мог подумать, что это будет чуть ли не последний хороший советский фильм, а потом наступит полная культурная катастрофа. И все мы будем поглощать американские триллеры и боевики, и наша, так сказать, Советская Духовность будет неуклонно снижаться, и мы превратимся в полностью потерявших ориентиры, циничных, агрессивных и жадных до денег «хомо-постсоветикус».