То, что из меня спортсмена не получится, стало ясно еще в начальной школе, когда Сережа Гаврилов, глядя на меня сверху вниз, с презрением процедил: «Голова у тебя работает, а тело – хилое».
Так и оказалось: по физкультуре я был в классе на одном из последних мест; я не играл ни в футбол, ни в волейбол, и совсем не дрался. Самым же позорным фактом было неумение плавать. Несколько раз мама пыталась меня научить, используя метод, некогда примененный к ней ее отцом: она сталкивала меня в воду на глубоком месте, но, в отличие от нее, я, не барахтаясь нисколько, сразу камнем опускался на дно, и маме приходилось оттуда меня вытаскивать.
Поэтому не удивительно, что сдача норм ГТО ("Готов к труду и обороне!"), обязательная для учеников старших классов, создала для меня большие проблемы. Правда, к тому времени был преодолен главный недостаток - в 15 лет на речной запруде меня научил плавать деревенский парень. «Зайди в воду по самый подбородок» - скомандовал он таким тоном, что ослушаться было невозможно. Медленно и с большой опаской я это проделал, и сразу заметил, что вода держит, и поплыл по-собачьи.
Гордый своим новым уменьем, я явился на стадион в Лужниках, где ученикам нашего класса предстояло проплыть стометровку – такова была норма ГТО. Так как мне уже приходилось плавать и на большее расстояние, я в себе был уверен. В раздевалке я вошел в узкий канал, и по нему доплыл до бассейна, но тут оказалось, что из канала попасть на дорожку можно только одним способом: нырнув на глубину один метр, а этому меня не учили. Что было делать: я нырнул, как сумел; в результате вода попала в легкие, и я проплыл всю стометровку, натужно откашливаясь, и отчаянно хватая воздух ртом, так сбил себе дыхание; все это время меня по суше сопровождал наш преподаватель физкультуры нацмен Гусейнов, внимательно отслеживая момент, когда я начну тонуть. Но я не утонул, и, проплыв положенные 100 метров, на последнем дыхании вылез из бассейна.
Тем не менее, трудности с ГТО этим не ограничивались – как я ни старался, мне никак не удавалось метнуть гранату. Как только я после мощного размаха разжимал ладонь, граната, вместо того, чтобы, воспарив, пролететь 35 метров, всякий раз приземлялась у меня под ногами, ударяясь о почву с такою силой, что выбивала искры из подвернувшихся камней. В конечном итоге, видимо, сочтя, что я морально готов к подвигу самоподрыва, если меня окружат враги, метание гранаты мне все же зачли.
К концу десятилетки я освоил две спортивные дисциплины, но они были мне нужны не сами по себе, а ради предоставляемых ими возможностей: коньки – чтобы на катке знакомиться с девушками; лыжи – чтобы совершать с ними прогулки по зимнему лесу.
Мое отношение к спорту поменялось с поступлением в Университет в связи с царившим в нем спортивным духом. Там у меня обнаружились задатки к спринтерскому бегу, но меня влекла экзотика, и я пришел записываться в секцию мотокросса.
Меня встретили два мелких мужичка простецкого вида. Когда я им объяснил, зачем пришел, один из них, сверля меня взглядом, сказал:
- Вот и пополним недостачу; у нас как раз позавчера один разбился насмерть, и вот уж ему подоспела замена.
Увидев, что я не испугался, мужичок сказал: приноси медицинскую справку, и мы тебя запишем.
Чтобы пройти медкомиссию, пришлось отстоять двухчасовую очередь, и вот нужный документ получен, и я с ним явился в секцию.
- Ты что принес? – меня спросили, глянув в справку.
- Что-нибудь не так?
- Еще бы! Здесь написано: годен к управлению автомобилем без ограничения тоннажа.
- А что должно быть? Разве управление автомобилем, да еще без ограничения тоннажа не предъявляет самые высокие требования к здоровью водителя? – недоумевал я.
- Не умничай: должно быть написано: годен к управлению мотоциклом.
Сочтя этот конфуз дурным предзнаменованием, я не стал искушать судьбу, и решил записаться в секцию парусного спорта, который мне представлялся не менее экзотичным, чем мотокросс, тем более, что его окружал флер аристократизма.
В обывательском представлении плаванье на яхте – это плавное скольжение по водной синеве, под умиротворяющее журчание водных струй; - перемещение в пространстве, пронизанном ярким светом, льющимся не только от высоко стоящего солнца, но и отраженным от белоснежных парусов, в пространстве, где овевает прохладою легкий ветерок. Именно таких представлений придерживались две эффектных девицы, напросившихся как-то в пассажиры на нашу «Синицу» - швертбот класса «М». Так как погода была отменной, девицы разоблачились, дабы продемонстрировать свои соблазнительные формы, подчеркнутые модными купальниками, тем самым утвердить свою власть над тремя парнями – рулевым Эльмаром и двумя матросами – Юрой и вашим покорным слугой.
Так и проходило наше приятное плаванье по Клязьминскому водохранилищу, пока мы не заметили, как на горизонте начали сгущаться тучи, но нас это особенно не встревожило: мы уже были привычны к феномену: летняя гроза на акватории. Наши же пассажирки были морально не подготовлены к тому, что их ожидало.
Ситуация развивалась стремительно; как только солнце скрылось, налетел грозовой шквал; мы его встретили, двигаясь курсом фордевинд, когда ветер дует сзади, а оба паруса – грот и стаксель – располагаются в плоскости, перпендикулярной продольной оси судна, по обе стороны от мачты. Упираясь в паруса с такою силою, что мачта от ужаса отчаянно скрипела, шквал погнал яхту с умопомрачительной скоростью, так, что за ее кормой клокотали буруны. Когда ветер достигал максимальной силы, лодка зарывалась носом в воду, и по ее палубе устремлялся водный поток, грозивший, поднявшись над комингсами, яхту затопить. Эльмар, сидевший на румпеле, изо всех сил старался держать «Синицу» на курсе, избегая самопроизвольного поворота «фордевинд», который бы неминуемо закончился тем, что яхта бы «легла». Мы с Юрой стояли на палубе: я поддерживал грот, чтобы он со свистом не перемахнул на противоположную сторону, грозя проломить гиком чей-нибудь череп. Юра же держал за угол стаксель, чтобы он не бился на ветру. Наших пассажирок не было видно: с лицами, позеленевшими от страха, они лежали ничком на дне лодки. Наша команда этот шквал выдюжила; яхта не легла. Когда мы подошли к бону, наши пассажирки вылезли из лодки с невероятной поспешностью, видимо, еще не веря, что спаслись.
Вот именно это умение укрощать стихии воды и ветра настолько привлекло меня к парусному спорту, что в годы учебы в университете все выходные дни каждого сезона (с мая по октябрь) я проводил на Клязьминском водохранилище, став настоящим, ну, не «морским», а «водохранилищным волком». Я привык к водному простору, мне нравилось в ветреную погоду, в потоке брызг, срывающихся с носа лодки, упершись ногами в скулу борта, и откинувшись назад всем телом, висеть на трапеции, создавая противовес силе ветра, кренящей яхту. Мне нравилась эта «жизнь на воде» с опорой на утлое суденышко. То, что эти плаванья проходили в рамках парусных гонок, было для меня несущественно. Каким придет к финишу наш экипаж, каково его место в турнирной таблице, интересовало рулевого, но не меня; поэтому не удивительно, что я не старался стать гоночным рулевым, да и получение мною к концу пребывания в секции (он совпал с окончанием Университета) Первого (матросского) разряда по парусному спорту оставило меня равнодушным.
На этом моя спортивная карьера закончилась; я больше не пытался ее продолжить; для занятий спортом в моем характере не хватило самого главного: азарта, - стремления сорвать куш; я ведь и в карты никогда не играл на деньги.
В отсутствии азарта, возможно, лежит одна из причин, по которым, как Достоевский, мне никогда ничего не написать!
Ноябрь 2020 г.