С любовью - Люба

               
                = 1 =


    Побывав в очередной раз на приеме у врача-ортопеда Кашенцева, мы с мамой вышли из кабинета. Мама была расстроена. Только что выслушав неутешительное заключение врача, рассматривающего на свету около окна мой рентгеновский снимок позвоночника, она спросила его :
  - А что можно сделать, чтобы не стало хуже? Люба ведь маленькая, может, еще не поздно исправить искривление позвоночника?
  - Конечно, не поздно, - ответил врач. - В будущем Любе придется заниматься лечебной физкультурой каждый день и спать на жестком. А сейчас, в ближайшее время, было бы очень хорошо пройти курс лечения в санатории, который находится недалеко от нашего города. Летом я там работаю главным врачом, и Люба была бы у меня, как говорится, на виду. Соглашайтесь. Не пожалеете.
   И моя мама поступила так, как поступила бы любая мать ради своего ребенка : быстро собрала все необходимые справки и вскоре получила для меня направление "для прохождения лечения в детском санатории".
   Санаторий стоял на возвышенности один-одинешенек, внизу - школа (старая, деревянная, одноэтажная) да озеро, волны которого бились о берег или, скоротечно набегая, оставляли на прибрежном песке пену, напоминающую белых кучерявых барашков. Вдалеке за озером виднелось поселение - со множеством деревянных домиков, бань, тянувшихся вереницей по берегу, и рыбацких лодок, больших и маленьких.
   Санаторий окружал высокий забор, это было двухэтажное деревянное здание. Сестра-хозяйка сразу провела меня в кладовую(считавшуюся "камерой хранения") и велела оставить на полке свой чемоданчик, что я и сделала, забрав только самое необходимое.
   После того как мама заполнила все бумаги, нам сказали попрощаться.
   Я, шестилетний ребенок, единственная в семье, даже в страшном сне не могла представить, что когда-нибудь мне придется долгое время жить среди чужих людей, без мамы и папы. Мама, увидев, что я сейчас расплачусь, и сама еле сдерживая слезы, обняла меня, долго не отпуская от себя, а затем, поцеловав, велела идти в свою палату, которая находилась на втором этаже. И, пообещав, что скоро вернется, пошла якобы к главному врачу. А я, наивная, быстро побежала по деревянной лестнице и как пуля влетела в палату.
   Моя кровать стояла около большого окна, которое было открыто, и теплый июньский ветерок колыхал тонкие белые занавески.
   И тут мой взгляд зацепился за силуэт женщины, которая очень быстро удалялась, я замерла - это была моя мама!...Я не смогла сдержать слез, когда поняла, что меня обманули, отправив в палату. Я глядела вслед самому родному человеку - вот мама подошла уже к калитке, прошла ее, свернула и стала быстро-быстро удаляться из вида. А я все смотрела, уже непонятно куда, напуганная неизвестностью, - с обидой на маму, с жалостью к себе.
     В это время в коридоре послышался какой-то шум. И какого бы вселенского масштаба не было мое горе, любопытство все равно перевесило, и я на время забыла о своих переживаниях. Тихонько вышла из палаты, и то, что увидела, заставило меня прижаться к стене и съежиться в комок.
    По коридору мимо меня проходило много детей разного возраста и с разными телесными отклонениями. Кто-то шел тихо, не спеша, прихрамывая или волоча за собой ногу; кто-то опирался на костыли и, гремя ими, старался не отставать от всех; кто-то был с большим искривлением позвоночника и шел с выпяченным бедром; у кого-то одна нога была намного короче другой, и на этой короткой ножке не было живого места от послеоперационных шрамов.
    От всего увиденного я притихла, оцепенела, как вдруг получила сильный удар в бок, от которого чуть не упала, но, сохранив равновесие, устояла. И тут началось то, что я потом буду долго стараться забыть и никогда не вспоминать.
    Мальчик со сгорбленной спиной и девочка, что прихрамывала, видимо сговорившись, стали меня толкать друг к дружке с нескрываемой злобой и дергать за длинные косы, стараясь сделать побольнее. Я только успевала отлетать от одного к другому. А все остальные дети, наблюдавшие за этой экзекуцией, подбадривали их - наподдавать мне сильнее, чтоб не стояла тут и не таращила на всех глаза.
   Я защищалась - руками держалась за косы, чтобы было не так больно, и еще старалась успеть увернуться от толчка. Но после того как меня в очередной раз толкнули, я неловко налетела на стену и сильно ударилась носом - потекла кровь, я заплакала....
     И вдруг где-то в самом конце длинного коридора послышался звук, напоминающий стук костыля об пол, - и все посмотрели туда, откуда доносился этот звук. В нашу сторону не торопясь шла, неуклюже прихрамывая, высокая полноватая девочка лет пятнадцати. Одна нога ее была короче другой, и она, опираясь на костыль, при каждом шаге с силой ударяла им об пол. С грозным видом, не обещавшим ничего хорошего, она медленно подошла и, заслонив меня собой от всех, сказала детям :
   - Я вижу, у вас тут много смелых развелось?! Кто-то захотел попробовать моего костыля?...В общем так, слушайте сюда - как я узнала, эта девочка будет здесь жить с нами три месяца. Ее зовут Люба и ей шесть лет! Она самая маленькая в нашем санатории, и она не виновата, что ее проблема меньше, чем у некоторых из вас. У нее искривление позвоночника, сколиоз первой степени, еще не так сильно выражен, но ей тоже нужно пройти курс лечения. Это всем понятно?
   - Да-а-а...- прозвучало негромко.
   - Вот то-то! И еще. С сегодняшнего дня я беру эту девочку под свою защиту, и если хоть кто-нибудь попробует обидеть ее - будет иметь дело со мной и с моим костылем! Понятно?! - моя спасительница строго обвела всех взглядом.
   И в ответ опять донеслось :
   - Да-а-а...
   Постояв еще немного, видимо, обдумывая произошедшее, все дети двинулись в столовую.
    Эту девочку, моего Ангела Хранителя, звали Таня Светлова.
    Она, опираясь на костыль, развернулась ко мне и улыбнулась, а я, сделав шаг навстречу, обняла ее и крепко прижалась. В эту минуту я так плакала...и все не могла понять, за что, почему мне пришлось пережить такое унижение? А Таня, достав носовой платок, вытерла мне кровь у носа, слезы, помогла высморкаться. И, как старшая сестра, велела, без всяких там возражений, идти за ней, бросив на ходу :
   - Всегда хотела, чтобы у меня была младшая сестренка.
    Мы вошли в столовую - небольшую, но чистую и светлую, было уже время обеда. И я, которая и в хорошие-то времена плохо кушала, вдруг с таким аппетитом съела и щи, и пюре с котлеткой, и залпом выпила яблочный компотик. Видимо, успокоилась и никого больше не боялась и ничему не удивлялась, ведь теперь у меня есть Таня, и все будет хорошо.

                = 2 =

    На следующий день после завтрака меня отвели к главному врачу Кашенцеву (моему ортопеду). Тот сидел за длинным столом и перебирал "истории болезней". Было велено мне и еще одной девочке (намного старше меня)раздеться до пояса.
    Я, худенькая и шустрая, недолго думая, быстро сбросила с себя летний сарафанчик и в одних трусиках подошла к врачу, а девочка так и осталась стоять, не шелохнувшись и растерянно глядела куда-то в сторону. Врач, проведя пальцами по моему позвоночнику, велел мне потихоньку наклоняться вниз. Потом, еще раз осмотрев, что-то записал и стал расспрашивать о том, как я устроилась на новом месте. Я покраснела, мне было стыдно рассказывать о происшедшем, поэтому только ответила :
   - Все хорошо, - и замолчала.
   Теперь врач переключил свое внимание на девочку, которая почему то не раздевалась, и спросил чего она ждет. Реакция ее была такой, что я даже присела на край стула : она вдруг расплакалась в голос и в знак протеста стала мотать головой. Я видела, что она стесняется, и молодого врача воспринимает как мужчину. Повисла пауза. Я не знала, как мне-то себя вести - то ли встать и тихонько выйти, то ли, замерев, остаться в кабинете : не дышать и не шевелиться и дождаться конца этой щекотливой ситуации.
Кашенцев был неумолим - негромко, но достаточно твердо он повторил : раздеться до пояса и подойти к нему. И девочка, наконец сняв с себя кофточку, а затем и бюстгалтер, со слезами, всхлипывая и прикрывая груди ладонями, подошла к врачу. Тот долго рассматривал ее спину, потом, не обращая внимания на слезы, стал что-то записывать...
Позже, выйдя из кабинета и не взглянув друг на друга, я и девочка пошли в разные стороны, и потом при встрече со мной она всегда будет делать вид, что не знает меня.
    С утра обычно были процедуры. В первый день меня всю обмотали в шерстяную ткань, сырую и горячую, как в кокон. Во второй день обмазали всю спину лечебной грязью и положили в грязевую ванну. И каждый день делали массаж спины, под конец которого я почти засыпала - руки медсестры были такие мягкие и нежные; пальчиками, как веером, она пристукивала поочередно по спине : то с левой стороны, то с правой или легонько хлопала ладошками. Я на всю жизнь запомню эту технику массажа.
    Однажды Таня, дождавшись меня после процедур, повела в здание школы, находившееся на территории санатория. Даже тогда мне, шестилетней, эта школа показалась такой старой! Там был всего один-единственный класс : со старыми партами (столешница - под наклоном, откидная крышка, отделение для портфеля), учительский стол, доска на стене, два книжных шкафа (около задней стены класса), набитые до отказа книгами и картами, на одном - большой глобус.
Воздух здесь был влажным и затхлым, видимо, помещение давно не протапливалось и не проветривалось. И показалось странным, как же дети, которые проходят курс лечения в санатории месяцами, в течение года здесь учатся?
    Но самым чудесным и необыкновенным местом в школе была пристройка - "живой уголок". Там были кролики, большие и маленькие, морские свинки и черепаха-старушка. И дети по очереди ухаживали за ними и не боялись трогать, держать на руках, гладить, кормить и убирать за ними в маленьких вольерах. А когда у кроликов или морских свинок появлялось потомство - детскому счастью не было границ! Только что появившиеся на свет зверята были такие смешные и хорошенькие - еще в пуху, манюсенькие и беспомощные.
Таня любила брать за ушки маленького кролика и, смеясь, вертела его и целовала в розовую мордочку. А после нее я - бережно прижимала его к себе как сокровище.


                = 3 =

     Родителям можно было приезжать в санаторий только один раз в месяц в определенный день, чтобы частыми визитами не травмировать ребенка.
     Первые дни моего пребывания там были такими насыщенными, что даже тосковать по маме и папе не было времени, лишь в тихий час или ночью, уже в кровати, я могла спокойно в тишине погрустить и повспоминать своих родителей.
     Таня не спускала с меня глаз, как и обещала, следила, чтобы никто не обижал. Научила вязать крючком (домой я вернусь с вязанным своими руками беретом), читать и писать печатными буквами (будет проверять мое чтение и письмо : " Привет, Таня..."(слово "здравствуй" было для меня невозможным для написания), помогала красиво рисовать и вырезать ножницами кукол в ярких платьях.
     Одно только Таня упустит - это мое мытье в ванной - понадеется на медсестру. А та, налив в ванну теплой воды столько, что у меня скроются только ступни, еще и подсадит ко мне девочку. Я, понимая, что в таком количестве воды мне не промыть мои длинные волосы, чуть-чуть намочив макушку, особо не стала их намыливать.
    И результат мытья не заставил себя долго ждать. Приехавшая на свидание моя мама заметит, что я часто чешу голову, и, перебирая мои волосы, увидит то, отчего будет долго ругаться, - вшей. После того как состоялся ее разговор на повышенных тонах с главным врачом, мне сразу же отрезали волосы по плечи и затем намазали каким-то карандашом. В дальнейшем Таня теперь уже сама будет промывать мои волосы и, подсохшие, туго заплетать в две косички, завязывая бантики.
    После маминого отъезда мы с Таней сидели на лужайке возле школы и с удовольствием уминали привезенные гостинцы : черешню, ириски, шоколадку, печенье, лимонад "Буратино". На душе было светло и спокойно. Бабочки порхали перед нами, перелетая с цветка на цветок (тот год был "одуванчиковый"), и мы, набрав целую охапку этих цветов, перемазавшись от их молочка, плели пушистые ярко-желтые венки.
Потом, надев веночки, смеясь и напевая какую-то песенку, вернулись в санаторий. Дело уже было к ужину, а ужин - это святое. Да и еще нужно было незаметно набрать в карманы хлеба, потому что ближе ко сну всегда хотелось есть.


                = 4 =

    В санатории жизнь просто бурлила, а со мной каждый раз что-нибудь да приключалось - то в лесу укусил клещ, то сельский фельдшер удалил разболевшийся молочный зубик. То одно, то другое...
    Когда всех детей фотографировали для альбома на память, то врач Кашенцев, стоя в сторонке, смешил меня, показывая на мой курносый носик. А я, заливаясь звонким смехом, так и была сфотографирована - веселая и смешная, в белой панамке и желтом песочнике (шортики на лямочках), поставленная на стул как самая маленькая.
     В августе наш Кашенцев женится, и захочет не просто поставить штамп в паспорте, а сыграть свадьбу, и не где-нибудь, а в нашем санатории. В "красном уголке" будут накрыты столы с угощениями для медперсонала и с конфетами и фруктами - для нас, детей.
Мы сами придумаем смешную сценку про Машу и Медведя и покажем ее перед всеми. Медведя играл мой давний обидчик, а Машу - я, так как была единственная, кто мог влезть в рыбацкий плетеный короб. И этот мальчик, с которым я давно помирилась, унесет из медкабинета пеленку и постелет на дно короба, объяснив всем :
   - Чтобы мяконько было малявке...
   
    В конце августа придет время расставаться со всеми, с кем я жила, дружила, ссорилась и мирилась. Мне уже и не захочется уезжать оттуда, потому что за три месяца я ко всем и ко всему привыкла. Давно были прощены мои обидчики, и я даже была в приятельских отношениях с ними.
    Когда я со своим чемоданчиком подошла к дверям с вывеской "Выход", уже знала - вот сейчас я выйду и больше никогда (никогда!) не вернусь сюда и никогда не увижу этих девочек и мальчиков...А как же мои кролики, морские свинки, черепашка? Как они будут тут поживать без меня? Получается, их я тоже больше не увижу? И я готова была уже расплакаться, но вот подошла Таня, обняла меня и сказала :
    - Ты потом напиши мне сюда письмо, пусть даже и печатными буквами, чтобы я знала, что у тебя все хорошо. А в конце письма - помнишь, как я тебя учила? - напиши : " С любовью - Люба". Твоя мама подпишет конверт, я ее просила. В конце сентября, когда меня выпишут из санатория, я найду тебя в городе и приеду к вам домой, и мы пойдем в кинотеатр на какой-нибудь фильм, и будем гулять в парке....
     Только все это и в самом деле будет позже, а сейчас, открыв дверь, я повернулась и обвела всех взглядом, как бы запоминая, кивнула головой прощаясь и вышла.
     Уезжая, уже из окна автобуса я все смотрела и смотрела в сторону удаляющегося здания санатория, пока оно не исчезло совсем...
     Мысленно я еще долго находилась там, в санатории, даже когда была уже дома; и еще долго помнила распорядок дня, с улыбкой глядя на будильник, стрелки которого показывали время "тихого часа".

       А потом, позже, я пойму, что тО время было для меня чем-то бОльшим, чем я думала, иначе при воспоминании не теребило бы так душу и не появились бы светлая грусть и чувство безмерной жалости - к себе, той маленькой, к детям-калекам, для которых их мирок был за той калиткой, где они все на равных, где никто никого не стеснялся, а жил со своими болями, переживаниями, всплесками детского эгоизма и конечно, любовью - к близким, к друг дружке, к тем, к кому уже привыкли и почти сроднились. Эти дети со временем понимали, что болезнь их всех сблизила, а не оттолкнула, и это дало силы для надежды и веры на выздоровление. Они уже не те, кем были ранее - произошло взросление души, которая когда-то была такая хрупкая и ранимая, а теперь стала как кремень - значит, они многое выдержат и другим помогут.