Сказ о Василии Васюганском

СКАЗ О ВАСИЛИИ ВАСЮГАНСКОМ И ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ НА НАДУВНОМ ПУЗЫРЕ

1.На Масленицу

Вогуличи* ли чьи? Самоядь** ли ядом  годючьим  стрелы смазывала? Мамонт ли бивнем из вечной мерзлоты  лез, бодаясь? В те поры, топорик за кушачок сунув, наладился я шляться по Саян-океяну каменному. Что ни гора – валом накатывает, булыгами осыпат. Что  ни межгорье долиною-бурная, река из коей хариус рыбью харю кажет, стерлядь крючок на дне стережёт, штобы угодить в котёл и зажелтить уху жиром. А по лесам хвойным, черневым – зверья прорва! Белка-рыжуха по ветке скачет. Горностай – кажет хитрую мордочку с глазками бусинами и ушками торчком. Бери-не хочу. Пока порох есть в пороховнице- и куницу, и соболя. Всего –невпроворот. Жирует белка на склонах саянских и плодится на кедровых орехах. Соболям поживы, чтобы мех лунным светом сиял, переливаясь – сколь хошь. Но вот грех! Увязался за мной вогульского князька сынок  Енько – наскучило ему по Обской губе  шлындать, олешков гонять, полешки пилить, ложки, плошки, зверей из берёзы да вогульских идолов из мамонтова зуба резать. Захотелось пареньку силу спытать, поблукать по Саяну-океяну. Но как? Мы- то здеся в Мангазеевом остроге, а Саян –каменный океян –вона где! И што нас ждёт тамока?

Повстречал я на Масленицу на меновой площади литвина-ума половина, он из войска ливонского в полон попал –да и запропал в Зауралье из-за девки –маркитантки, што воеводу прирезала в его шатре –и за то в Сибирь была спроважена. На меняй-точке ухо востро держать надоть. Того гляди облопошат. Один траченную молью шкурку  за звонкую монету подсовыват. Другой норовит протухлого осетра всучить. Но не на того напали! Я за каких-то пяток собольих шкурок выторговал у белобрысого, синь-выпучеными глазенями на меня зыркавшего купчишки, еграфическу карту Сибири и чертёж воздухолётного пузыря.
   
 Ударили по рукам как раз в те поры, как спроворенное из берёзового  прута да пихтового лапника чучело Масленицы занялось пламечком, - и пустились  промышленники-добытчики пушнины с жонками в пляс. Литвин назвался Мартинусом, сунул мне свитки кожаны с картою да чертежами – и нырнул в колготню ярмарочную, где и запропал, мелькнув кривой рожей в бочине огромадного самовара с  нахлобученным на трубу сапогом.Морочь да и тока! А я, отведав блинов да прикупив на пятиалтынный баранок, сел  у выхода из острога на запряженные олешком нарты и отправился к сынку князя вагульского своим  приобретением хвастать. Мчался  на нартах, щекоча, осиновой жердиной бок олешка, любуясь сверкающими на солнце заснеженными увалами. И мстилось- по над парчовой плащаницей сверкающего  снеголепия всё ещё мангазейский люд хороводит. Бородаты мужики в бабьих сарафанах, молодки с чертячьими хвостами из вервия-подпояска на талии поверх куньих шубок, затейники с дудками и рогатыми колпаками на головах. Тут–шут рожи корчит, там – шаман в там-там тарахтит, дале хант***  с кисточкой волосяной, измазанной красной краской на палке обок с ряженым в остяка**** мужиком с бусами из моржового зуба в виде человечьих черепов прыгат. Двое, вывернув наизнанку шерстистый  тулуп, выставив хоботом обмочалок корабельного каната и вывалившихся из суглинистого обрыва Таз-реки два бивенька,-  мамантёнка спроворили. Один , встав на ходули и нацепив рога на башку,  тунгусского***** духа изображат. Потеха!

С Енько мы на том же базаре побратались. Он мне – резанного из мамонтовой кости идола да нож с ручкой из берёзового капа в берестяных ножнах, я ему - пороху полпуда.  Он мне – узорные онучи , я ему - пищаль.
Когда же я показал Енько карту с крестиками, где соболя да горностаи – в несметных количествах водятся  и нарисованный на бычьей шкуре воздухолётный пузырь,-засверкали у него глазёнки-щёлочки. Что тот агат-камень в перстне у меня на пальце одесной.
- Строим, Васятка ,сей пузырь! Я у отца оленьих шкур, на чумы запасенных, истребую. За тобой – пенька, корзина из ивового прута, вяленое мясо  на прокорм, порох и пули. Ты ж боярский сын, а не какой-нибудь  беглый варнак!
 И в сам дель, снаряжая меня за земли Строгоновские,  не пожалела маманя злата-серебра, хоть и строгая.Не в остроге ж за лихоимство седеть, а служить воеводе, добывая снедь! «Отец бы тобою гордился!» - перекрестила она меня на дорожку, утирая слезу. А уж тутока я и поохотился чуток. И неплохо. За меткие выстрелы в сумерках –когда мелькал быстрой тенью рябчик между соснами, добытчики и вогулы прозвали меня Совиным Глазом. Так што в мой сундучок куда больше притекало, чем из него расходовалось.


2.Воздухоплавательный пузырь

За строительство пузыря мы принялись тот час же. Пеньковый канат – из лавки , торгующей оснасткой для  кочей, стругов и кораблей иноземных, прибывающих как по рекам, так и из Баренцева  моря через Малоземельский волок; ивового прута – с берега  Таз-реки, над коей высились пять глав соборных и четыре крепостных башни нашего града; шкур оленьих натащили  на проплешь промеж чумов и начали кроить да шить. Бабы –вогулки – иголка к иголке - спроворили мешок надувной, закрайки шкуры протыкая с наговорами да песнопениями, оленьими жилами сушёными  стягивая прорехи. Всем становищем корзину плели. Шаман на доске с дыркой  наигрывал, теребя пальцем жильны струны, как  тетиву на луке. Девы и жёны пели песни про вагульских богатырей. Солнце выше стало гулять  над тундрой. Гагара на гнездо села – высиживать птенцов. У молодых олешков рога бархатистыми отростками проклёвываться зачали. Рогачи губошлёпы, линяя, щипали обнажившийся из-под снега ягель. Сугробы клочьями шкуры белого медведя серели по лощинам и оврагам .
 
 И вот возлежал масленичным блином на сковороде летательный пузырь, расстеленный на поляне посередь чумов, корзина высилась – и по ней карабкались, играя, вогульские ребятишки. Теперь предстояло надуть творение рук наших. В свитке, доставшемся от  литвина Мартинуса, в углу коего красовался рыцарский герб с выпустившим когти львом на задних лапах и перевёрнутый на манер козлиной головы пентакль, был рисунок горелки для наполнения пузыря тёплым воздухом, а такоже приписка на ихнем  языке готическими закорюками. О чём говорилось в той приписке –  токмо тому  пленнику ливонского побоища ведомо было. И нужон был толмачь. И он подвернулся тогда ещё на, базаре- дьячок Лука-проворна рука. Трындычил чужеземец –не то лях, не то немец што-то про надобность сотворения ритуала, магии и алхимии, што необходимы для ровного полёта –хоть в зиму хоть посередь лета, но где ж было сыскать тут, в тундре, магов-чародеев и алхимиков, а литвина-то и след простыл.

- Ты не грусти, Вася! – успокоил меня сын вагульского княжича. – Горелку нам кузнец Пэрки, что стрелы для луков куёт, изладит. Он к кузнецким  шорцам в дальние края кочевал – учился у них кузнечному делу.  Наполним бурдюки болотной вонью-она ой как горит!- и поднимемся ввысь, аки рыба, котору её пузырь наверх  со дна ташшыт, а то и как птица- гагара-и вознесёмси в небеси навроде пара над котлом со стерляжьей ухою да налимьей требухою!
 И стал он мне показывать-как и что получится у нас с тем улётом- на игрушке. Теперь уж мальцы в стойбище позабрасывали своих деревянных болванчиков –кукол, уточек да медвежат, а игрались в самодельны воздухоплавы. К высушенному рыбьему пузырю приделывались тоненькие ниточки из конского волосу. К ним подвешивался  сплетённый из тонюсеньких веточек и травинок туесок. В него сажались две куклы- подобья меня и моего закадычного дружка. Всё это зачем –то изготавливал шаман Ойка. Смотрел я на те игрушки и думал: ой, чо-та Ойка затеват! А чо-не мог докумекать. Больно уж хитёр шаман был. Смотрит глазами шшолками из сетки морщинистой щёк и лба, ноздрями плюсна носа дым от трубки туда-сюда гонят, а сам в иных мирах витат!

3. В кузне и на болоте

В чуме кузнеца-вогулича Пэрки, куда мы приволокли купленный за десять соболей медный ярмарочный самовар, пыхал огнь в печи.
-Выкую я вам, однако, горелку из этого котла! – сказал Пэрки.
 И я отдал ему задатком два соболя.
 Доспехом сбитого с коня в бою лыцаря ливонского ордена сиял, блистая отсветами огней кузнечного горна, самоварище. Из кучи хлама кузнец вынул одну, вторую , третью трубчатые железины.
-Откуда такие? –недоумевал я.
-У ливонца Мартинуса купил, –ответил Пэрки. –Это он всё из за Урал-камня сюды приташшыл.
И стал примерять трубчатые колена одно к другому. Тем временем в полумраке чума предо мной явился лыцарь в доспехах с мечом в руце, на него он опирался, как на посох, в шлеме с опущенным забралом и султаном из белых перьев. Зыбкое видение возникло, соткавшись из отсветов от самовара, поножей, наручей и наплечников, кои примерял кузнец к недавнему вместилищу ярморочного кипятка. Шурудя в горне, Пэрки шевелил губами, произнося заклинания на вогульском. И ой как огонёк всплясывал на угольях, волосатясь космами поверху , понизу мерцая на манер северного сияния, будто подол наряда вогульской красавицы!
-Это он молится Най-экве — богине огня! –  склонившись к моему уху, шепнул Енька.- Без обращения к ней, он не начинает ковать…

…Дело было за бурдюками для болотной вони, мешочками, куда для противовеса  ребятня помогала нагребать нам речного песка, за съестными припасами, порохом и пулями. Тётушка Энны, старая, тёмнокожая, как приболотный пень,  вогулка, напрочно сшивала края бурдюков, а мы с моим побратимом промазывали швы клеем, вываренным из оленьих копыт.
- Будете болотный смрад тревожить, попросите прощения у  духов нижнего мира. Злой дух Кынь-Лунк – травяниста борода – руки –коряги может в трясину уташшыть, глазом не моргнёшь, паря!- предупредила тётушка Энны.
-Хорошо, Энн-эква! – кивал Енька.

Набирать  болотной вони позвали мы шамана Ойку. За то я отвалил ему три соболей шкурки. Стал он на берегу Вонючего болота бить в бубен да прыгать. Пошли пузыри промеж зелёной  ряски, лягухи изумрудны головки повысовывали. Закивали жёлтыми венчиками калужницы, ивы – пушистыми комочками распускающихся почек кивали, ужик -оранжевы пятнышки на головке- прополз. То было уже  опосля Пасхи. На Вербное Воскресение  здесь жонки мангазейски ивовы веточки резали, пока колоколен звон из крепости накатывал, чтобы потом украшать ими свои светёлки из тесового кедра да сосновых бревёшек. Да псалмы распевали, да крестились на образа- Семеона Верхотурского, Божьей Матери Владимирской, Спаса Нерукотворного, што   смотрели из углов, обрамлённые сверкучими окладами.
 
 Прыгат шаман по берегу, пущат  дымы из колдовских трав по ветру из кадила, зыкает да гыкает - шкурки отрабатыват. А мне мстится будто то сам дух Кынь –Лунк  трясёт травяной бородой, руки –коряги к нам тянет, заграбастать норовит…
Вынул я кошель, пошарил в ём наугад – бросил десятиалтынный туда  где булькало…Затихло.
В это место по наущению шамана мы и сунули хобот из шкур сшитый , берёзовой берестой укреплённый. И тут же стал надуваться один бурдюк. Потом второй, третий. И так пяток штук, кои могли вместиться в оснастку корзины нашего летательного пузыря, паря!

4.В кабаке –всё на языке

…На Ямале оленей верёвками имали, притягивая их за рога, штобы освежевать. Юраки*****  оттудова в Мангазею оленятину и шкуры везли. По всей Югре манси то и дело не ладили с хантами, хотя и обменивались женихами и невестами.Юраки с тунгусами тоже случалось сшибались стенка на стенку и меж собой за пастбища оленьи и с ханами-мансями, за рыболовные и охотничьи урочища.Все супротив всех.Было где остяцко-самоедским батырам доблесть проявить хоть друг дружку буцкая, хоть противостоя русским конквистадорам, што на манер гишпанцев - в Америке шли в Сибирь за добычей и ясаком. Все купно или поврозь местные племена могли и на русских воевод ополчиться. Но и воеводы от Тобольска до Мангазеи не токмо ясак с остяков драли, но и где словом , где силою склоняли оных к замирению.Не принуждали никого вместо того, штоб в бубны бить и идолам поклоняться , молиться на православны иконы. Ну а кто уж сам воцерковлялси - тому не препятствовали.

 Гулом гудела вечна мерзлота, сколько оленей пригнал отец моего дружка, вогульский князь Айи, вождь мансийский, к берегу Таза – реки и встал становищем на обозрение мангазейских стрельцов, бдящих в дозоре на крепостной стене. Но уже юраки,всё ещё самоядью звавшиеся за их свирепый обычай варить  в котлах и есть пленных******, чтоб силу их взять, теснили прикочевавших на их исконные земли – им не по сердцу было –што чужаки тут присоседились. Да и самим им хотелось на меновой площади соболей и песцов на порох и ружья обменивать. Вырвался князь Айги со своим племенем из цепких клешней юрачьих. Да немало волос срезавших вострыми ножами  с макушек мансийских воинов осталось у входов в чумы врагов на ветру колыхаться, злых духов отгонять*******. Но из огня –да в полымя.Шли под защиту воеводину, кому справно ясак платили соболями, куницами да моржовым зубом, а тут как тут самоядь  с котлами для варки человечины. Уже и шаманы вогульские - из рода Пор , и рода Мось давно те котлы в болотах поутопили, строго настрого наказав забыть про людоедский ритуал. Уже не увидишь в стойбищах мирных рыбаков-охотников-оленеводов человеческой кожи с пучками волос, а ножи, коими срезали те трофеи с голов поверженных, истлели от ржи на дне Васюгана, и вдруг какой-нибудь вождь снова вознамерится призывать духов-пособников с помощью кровавой магии.  Невольно у мангазейских  защиты искать станешь!  Вот и встал князь Айги  лагерем на расстоянии пушечного выстрела от острога. Зимой на ту сторону на лыжах или нартах перемахнуть –нема делов. А летом на каяк садись, греби веслом через реку Таз.
 
…Льются меды по ковшам в кабаке. Гомонит мангазейский народец на разных языцех и наречиях. Шкипер – голландец, што ташшыл свой вельбот по волоку, натирая шею пенькой, пыхает трубкой, мусоля в пальцах гульден. Англичанин просмоленной косищей торчит на краю стола, упав щекой в блюдо с обглоданными костьми, выпустив из намозоленной корабельным штурвалом ладони последний пенс. Лиходей приблудный, по коему слаженная из неотёсанных бревёшек мангазейска каталажка плачет, притворяясь самим агнцем Божиим,  режет с шнурка кошель заезжего странника, пока тот болтат. Архангелегородцы ватажкой  справных кафтанов – власы горшком стрижены, голубы глаза, малиновы губы, жемчужны зубы- за дальним столом песни про синь-море распевают. Грустен казак, у коего не осталось за душой ни соболя, ни куницы, поникнув чубом -  тискат в кулачище  кубок. А чуть в стороне – мечут игральну кость две хмельные рожи. Другие двое склонились над чёрно-белыми квадратиками шахматной доски. Резаные из моржового зуба фигурки – на пьедестале кедровом в шашечку –точ в точ  град Мангазея. Туры –башни крепостны по углам-  Давыдовска, Ратиловска, Успенска, Зубцовска. Слоны –четыре, крытые лемехом осиновым  вершины приделов  крестовидной соборной церкви с королём центрального порталу и ферзёй колоколенки чуть на отшибе. Пешки – люд мангазейский, кони –олешки да лошадки в человечьей толчее.
 
«Всё пошти што  как в Московии, хоть и сам-то я из Псковии.» «Для помора здесь умора. Для воеводы –вой вод моря Карского!» «Пушна зверья по тайге окрест – огрести –вот мы  сюда и  прём, как лососи на нересте.»  «Карско море- кара поморья, сквозь льды невпротык, у бортов белы медведи шастают , моржи норовят клыком борт прободать. Вмёрз  коч во льды- ни туды , ни сюды. Вставай на лыжи –ступай к Мангазее ближе.» «Эй , паря, ты с какого пара в бане бока хлестал берёзовым веником, будто метель-вьюга бедолагу скитальца по северным морям? Скока твоих дружков обок с мамонтами  в  мерзлоте лежат! Скока лодок затонуло, хлебнув от перегруза мехами бортом! Скока сабелек блескучих, как нельмы, кривых, казачьих  на дне Обской губы – песком – илом затянуло? Тех самых , што секли и литвина в Ревеле, так што ревели бабы, и татарина в Казани – так што-враг в тар тарары- и летели по Красной площади сани с победным гиканьем. И вылущивался из бугра прикремлёвкого главами-булавами храм Василия Блаженного. Блажен , кто жён спознал северных, кто сперва огрел Давлет –Гирея, в Крым  спровадив охальника, а потом отдался на волю ветра и паруса, паря!» "Да тутока не Крым, а Нарым! И нет Давлет Гирея, а есть паруса, торбаса да корабельная рея!"
 
5.Шайтан-Стрела
 
"Было дело ,было, ревел олень, ржала кобыла. Да кабы не Кобылин -князь, угодить бы рожей в грязь. Хрясь кулаком по столу- по сто гривен на круг -буду сказ вести баюном -апостолом! "А так вышло дышло, што  казачки-ясачники вместо шкурок от юраков шайтан-стрелу принесли. Ту стрелу юраки от чума к чуму  передавали.  Стрела от злюч-вострого железного наконечника до оперения из перьев полярной совы чудными чертами  да резами была изузорена. Шаман Ойка расшифровал разрисованное-адресованное послание всем самодийцам- двигать войной на мангазейского воеводу. И уже шёл с полным стрелами колчаном  вождь тунгузский - гусиная гузка Ябтоне -на войне, как на войне-, а с ним юрак - Хоникан -Всепобеждающий  попал в тот капкан преграждающий, и хант Юхур -петух среди кур, чтобы вернуть всё , как было при бухарце Кучуме, когда с чума по соболю брали да и то не всегда, да! Засеки супротив боевых олешков казачки да стрельцы ставили, пущали юраки в той драке стрельцам стрелы  промеж лопаток супротив их пищалей. "Кучума пусть вернут!Кучума!"- катилось от чума у чуму. Чумели батыры от голландского табака и аглицкой огненной воды, слушая смутьянов. И пошли дружинники рассеять доблестных оленеводов на Ямал да на Таймыр, - и запропали там, как вещал в кабаке Петька Хмырь. Вместя с Шайтан - Стрелой сгинули -канули, жертвы Каиновы. То ли их птица Минглай в своих стальных когтях уташшыла? То ли злой дух Нга заморозил? То ли хозяин молнии и грома Агды поразил? Никто не знает. Даже Ойка. Знает тока мансийский шаман, што перешаманил весь тот шалман: били колдуны-шаманы в бубны, прыгали козлами у костров, трясли оберегами, ленточками цветными на балахонах реяли по ветру. Ведал и то, што - кружили хороводами самодийски племена у ритуальных идолов из мамонтова бивня. Верили самодийцы-выйдут из вечной мерзлоты живущие под землёй в своих ледовых пещерах мохнатые чудовища и,двигаясь впереди самодийского войска, потопчут стрельцов с казачками да ратниками, поразят их своими несокрушимыми гнутыми клыками. Бо нет на Москве за Большим камнем   подлинного царя.Всё самозванцы да воры -оборванцы! Да  тока не верталось то войско до крепости, скока ни ставили жинки во храме свечек за здравие. В каких льдах -торосах вморожены казачки со своими папахами да сабельками?- нет вопросов. То ль белый медведь догрызает Ивана Бури кости,  то ль песцы полакомиться явились в гости? А у стрельца Кирьяна - ни хмельна не пьяна-не сова ль полярна глаза выклевала, што зыркала даве на меня из темноты? И зрит он в даль пустыми глазницами.И што тамока видит? Потрошила баба налима да выташшыла заветно колечко, что надевала суженому-ряженому Несокрушимому Илюхе Громобою пред налоем во время венчания.И на дне какого притока Обской губы обсосало водное чудище косточки богатыря? И вроде почитай все батыры по чумам потырились, но снова вспыхивала в кабаке драка самоеда и варнака. И опять от Шорских гор до Таймыра возникал в песнях кайчи  под топшур, в горловом пении и зудении хоммузов призрак шайтан-стрелы...

 Кабак мангезейский –што новгородско вече во хмелю. Каких тут токо баек  не понаслушашся! Небылицы с былью мешаются, как хмельно вино с  опохмельным рассолом. Отварная оленина сама в рот просится, осетрины шмат  на тарелку так и плывёт.Струганина кучерявится тонкими колечками. Блины, што золоты монеты –навалом –в рот лезут. Оленье молоко –в крынках-буздай скока хошь. А в туесах – брусница , клюква, морошка – рубиновой россыпью. Ешь, пей - не хочу. Разговляйся после поста да истовых молитв!
 Другорядь столкнулся я за тем кабацким столом с литвином Мартинусом. А  трапезничали мы сам третей с  дьяком церквы мангазейской Лукой, што каждение творил во храме, и с юраком –охотником по прозвищу Пушной король. А настоящего- то  имени того Пушного короля никто и не знал. Ходил тот юрак- совсем не дурак - в кухлянке, носил для стрел змеиный яд в склянке на поясе в туесе, было у него ружжо  ляха самозванского войска Лжедимитрия , бляха на прикладе – што серебро в окладе, лук  с тетивою, стрелы в колчане , што колы в чане, коль кастрюков мороженых туда напихать. Власы чёрны до плеч веником, взгляд чёрен глаз-два бурава, нос плюсен –во рту зубов орава, губы ухмыльчивы –бородёнка истёртым о спину в бане мочалом. И всё молчал он. И токо выглядывающее из-под лисьей шапки рваное его ухо говорило само за себя.Но никто не замечал того уха, поскоку, явясь из тайги с тюками пушнины,сторговав её купчишкам-лабазникам, угощал Пушной король всех на широку руку... 

- Ну што , построил летательный пузырь? – спросил литвин по-своему, а толмачил знавший ихней грамоте лукавый дьячок Лука-горе луковое.
- Дело к завершению идёт! – отозвался я.
На што литвин – надут , как павлин, блин –в рот, не понять правду бает аль врёт? – и отвечат. Мол, я грил те – спроворить шар летательный-полдела. И даже горелка на болотной вони не поможет, ежели не прибегнуть к магии с алхимией. Надоть, дескать, знать секретный ритуал ливонского ордена, с помочью коего лишь и можно вознестись на небеси, как Христос то сделал…
 - Не слушай еретика – веропомрачителя, - в паузах промеж поеданием осетрины и закусыванием её олениной , толмача, вставлял дьяк. – Во грех введёт, бесами оморочит…
  По жиденькой бородке Луки- в две реки  текли, смешиваясь, рыбий жир с оленьим салом, как Бия с Катунью у истоков Оби баламутятся. Разговлялся дьячок и телесами, и словесами.
Пушной король , молча, тянул медовуху из ковша.


6. Ярмарочный балаган

В ярмарочной толчее затейники шпектакль казали. От рядов с мехами, лавок с выделанными из берёзы да кедрача ложками, плошками, туесами из бересты; лабазов с блистающей чешуёй , острящейся стерляжьими и осетринными головами рыбою; прилавков с резаною костью, лавок с котлами, сковородами и ножами для разделки оленины или нарезки струганины гомонящий люд мангазейский прихлынул к балагану.
- Гиштория про Отрепьего Григория!- блажил балаганщик.- Про жену его Марину Мнишек да про Тушинских воришек. Зарядили в Зарядье пушку пеплом расстриги - полетел он ажно до самой Риги. Опустился топор на дубову плаху , прогнали мы из Московии зловредного ляха. То теперь уж не глад – не великий мор, то от сабельки вострой помер Тушинский вор…
В вертепе являлись куклы Отрепьева, Марины Мнишек , игрушечная пушечка. Стрельцы секли самозванца секирами, москвитяне терзали и жгли ошмётки беглого растриги… В дуло запихивали остатки и стреляли –пепел летел по ветру под смех ярморочников. Только лях, прибывший в Мангазею для закупа соболей для мантии королевской особы, был хмур и невесел. Стоял в стороне – в шитом чекмене, играл сабелькой на боку. Да голландец задумчиво оглаживал бородку, попыхивая трубочкой из моржового зуба. Дело уж на Троицу было. На колокольне звонарь в малые колокола тренькал. Гнус донимал. Народ из собора опосля заутрени валил валом.
-Зер гут! Ошень карашо! –отгонял дымком комарье и мошек голландец.
Покатывалась со смеху вперемешку с мансийскими ребятишками мангазейская ребятня. Черные как смоль головёнки отливали синевою воронова крыла среди жёлтой соломы русых головок.
- Вчерась англичанин, што на Паску скупал куниц, бобров и рыбий зуб в кабаке, баял, - шептал мне на ухо дьяк Лука, стряхивая пепел с жёлтых волос- Не трёхлетний глад причина –из-за которой Годунов отравился, не преследующая его тень царевича Димитрия, в Угличе убиенного, а черная тоска, што нелюб он народу. Не могут ему голода простить. А те неурожай, холод да мор случились из-за того, што за тридевять земель в Перу вулкан ожил и посеял в небе серны язвы, дым да пепел. Всё , как у Ионна Богослова про света конец. Ангел язвы льёт из чаши. Гнев божий –на головы гишпанцев, доплывших до Америки. Ну и на наши тожеть…
Он истово перекрестился на раёк. В оконце балагана появились Минин и Пожарский в кольчугах с мечами и щитами. Один огрел мечом по голове ляха, другой обратился к московитянам…
-Люди московские , псковские , тверские, будем жить миром , как при Щёке , Хориве и Кие, -блажил раёшник. - без плутовства, лихоимства обмана, взошёл на трон Михаил Романов…
- Ведомо ль тебе , што в Пскове и третий самозванец являлся-да быстро ему шею свернули, -продолжал шептать дьячок.- И не токмо лже-Дмитрии нас морочат. Теперь кажин –рядится под кого надумает…Все стали лже…И все самозванцы. Намедни шел я мимо дома, где литвин пленный со своей шоблой остановился. Вижу свет яркий- припал к окну…Ба! Зрю сквозь шшолку промеж штор из снятого с мачты коча паруса-цела картодельна мастерская…Кожи выскабливают, да карты и чертежи малюют. А почему я подглядывать стал? Потому што опять он на ярманке этими картами да чертежами воздухолёта торговал. И брали простофили!
-Постой! Так ты ж тогда толмачил, пока он мне те карту с чертежом сторговывал…
-Толмачил, потому как мзду получил…Никакой он не пленный литвин. Тем паче не лыцарь ливонского ордену! Сам в ум возьми- с ливонцами война была опосля того, как Иван Великай Казань-град взял…А теперь уж Михаила , сына преподобного Феофана, страстотерпца в плену у ляхов томившегося, на трон который год как возвели!
- Так ты в обмане соучаствовал!
-Грешен. Зело грешен. Каюсь!
-А доспехи , из коих мы горелку спроворили?
-То ж не доспехи, а трубы для отводу кала и мочи из воеводина домины…
-Ах ты!-схватил я дьячка за бороденьку и потянул его к себе за крест на цепи.
-Не гневись, Васятка, не бери греха на душу. Правду баю…
-А говорил он по-каковски, когда ты толмачил?
-Околесицу нёс. Слово на немецком, слово на аглицком. Вобчем белиберда…
Гнев накатил новою волною:
- Так што же наш воздухоплавательный пузырь не полетит?
- Хто сказал, што не полетит, Вася! Крякутной вон с колоколенки сигал же. Леанард Давинчи во Флоренции, соотечественник Фиораванти, Архимед греческий, спаситель Сиракуз, огнём солнечным в зерцалах медных отраженных, корабли вражески жёг…И вы взлетите!
-А заклинания?
-Магия, грех. Но чем чёрт не шутит. Ведь шаманы же летают на бубнах. А в Европе ведьмы на метёлках. В Гишпании, Голландии, Германии , Франции на шабашы шлындают. Вона скока баб пожгли анквизиторы! Ан нет-всё одно летают.Может, и вы взлетите. Ежели лукавый вознёсёт на рогах, то никака молитва не остановит…


7.Застолье воеводино.

Отстояв обедню, пошёл я отобедать к воеводе Давыду Забелину. Сидит воевода за столом, што сам царь в грановитой палате – пальцы в перстнях, кафтан парчов. Борода по цепи золотой шоркается, надраиват до блеска двуглава орла. Сед волос на голове серебром прошит. Глаза из -под сдвинутых бровей голубеют всепрощающе. Губы червлёны смочены заморским вином. Подъял он серебрян кубок и глаголет, што тот поп с амвона:
- Садись, Васятка, за стол, пировать будем…Мы с твоим отцом и Отрепьева, и Марину –полячку с её выродком из кремлёвских палат да из Тушина вышибали, и вот этими руками я придавил бы Годуновского сынка, да меня опередили. Да и Ивашку полячкину , што повесили на Серпуховских воротах на одну б ладошку положил, другой прихлопнул. Бо то семя атамана Замойского!Не смотри, што нарекли они вы****ка в честь самого Иоанна Васильевича и тем хотели втереться в династию Рюриковичей...   Давай помянем твово батю, Вася! Мы с им и Гришку Отрепьева- не треплюсь-и Тушинского вора порешили –да сразила честна боярина варначья пуля. Ведь Московию - то окаянный Хлопок зорил, то Болотников, набравшись уму разуму в войне с ливонцами да в услужении генуэзцам, подступал к самым стенам кремлёвским с чернью.Стенали мы за теми стенами. Но поделом всем им –кому пика, кому, сабля в бок, кому плаха, кому петля –на стенах тех болтаться. Пережили мы и лжеДмитриев , и Годунова , и Шуйского, теперь всё позади! Чуй -с кого новая династия попрёт, и кого желат весь народ! А то голодомор для помора да недород, но перешли мы ту беду вброд. Где конными, где пешими, где со икономи, где с лешими...

Поднёс я чару с вином к губам, озираюсь – посередь стола доставленный бухарскими купцами с надрезом вроде раны на шее убиенного в Угличе царевича арбуз круглится. И «тычка», на какую напоролся, играя в ножички престолонаследник, тут же. Далее – осётр –«весь» в доспехах жучков –уральским хребтом –на блюде серебряном. Ещё далее – Обской губой во льду - свиной студень, корабликами судки с белорыбицей. Заяц-драной кошкой на подносе. А по ту сторону вазона со сливами – глядит на меня глазами с синь поволокой Марфутка –проказница, с коей мы гуляли по сходням к реке Тазу, пугая гусей. Губы алы лыбятся, бела ликом моя белорыбица! Висюли жемчуговы оголовья поверх златокудряных волос, носик тоненький смехом морщит.

–Пей , Васятка, да закусывай! –гремит воевода. -Чо озирашся, как тот варнак што резал кошельки на базаре, да усадил я его в тюрьму. Повязали уж лиходея, так он ешшо красного петуха пущать грозился! Честному люду избавление от напасти, облегчение власти! Так и охальников –беспошленников казнить будем нещадно! А то наловчились помимо таможенных постов –через волок туды-сюды шастать – в свои Лондоны и Амстердамы. А вот я задам им!На зады в бархатных штанах присядут-щучьи зубы!

Припал я к чаре- потекло тепло внутрь, как Обь в губу, запершило в зобу. Дык губа Обска и есть желудок, а сама Обь –пищевод. Кто куницу, чернобуру лисицу , зайца, бобра, аль соболя ошкуривал – знат, как всё то устроено.
Осушил я чашу заздравно - заупокойную, а воевода ешшо подливат из кувшина с китайскими драконами.
- А теперь за вас с Марфонькой выпьем! Даст Бог на Покров свадебку отгулеваним! Вспыхнул румянец на щеках девы заобскими зорями. Потупила стыдлив взгляд.
- Ничаво, не стесняйсь!- проиерихонил воевода. -Тутока все свои…Даже воевода , мой соратник и во всех делах спомошник Левонтий Конюхов. Што прибыл вчерась ко мне на подмогу. Вот кто крестником вашим чадам будет! А то зазря што ль я для молодых дом из кочь да окрестного леса повелел поставить! На матицу - киль, на стены шпангоуты с бортами, на пол-доски с палубы. Под крыльцо велел я обереги-закладки вложить. В кажном берестяном туесочке –пёрышко , ракушечка, корешок одолень -травы. Штоб дом крепко стоял на том месте, штоб ни молния его не поразила, ни вода не затопила. На окна –переплёты из цветного голландского стекла. На печь –изразцы с птицами-Гамаюнами…На ложе – столбики , точёны из красна дерева, перины из гагачьего пуху, покрывалы китайского шолку. Штоб спалось младеньким сладенько –и зачали они мне продолжателей мово рода…
Совсем зарделась Марфа – и, вскочив с резна стула, выбежала из-за стола , хлестнув себя по бокам червонными косами, аки плетьми. И скрылась в дальние комнаты-только каблучки по половицам застучали.
– От, стеснюха!- рассмеялся воевода.
– Хороша девка, в поре! Я бы сам на такой женилси! - хрупнул рыжиком на вилочке воевода Конюхов.
-Куды те! Старому греховоднику! Иди вон – ганзейских маркитанток в кабаке шшупай, да самоядских принцесс в чумах.
-Это я так. К слову…Больно лепа!
-А слово –то не воробей! Не ты ли Марфутку крестил в Василия Блаженного храме, куманёк!
–Ох, грехи наши тяжкие, кум! –поднимал кубок Левонтий Конюхов, сдвигая его с кубками мангазейских и посадских богатеев, што скупали у охотников –промысловиков, хантов, манси, юраков меха за полушку, а продавали за алтын. Тын кубков соединился в одно, сойдясь как злато –зерно на гумно. Встали все из-за стола воздать здравие молодому царю Михаилу Романову.

8. Пожар

Проснулся я посередь ночи от шума и трезвона великого, поелику какой сон, когда тарарам перепонки рвёт. Выскочил в исподнем с постояла двора-мать честна-чо творится! Воеводин терем горит! Бросился в горенку, сгрёб в охапку одежонку, денжонки кой-каки, суму с еграфической картой и чертежом летательна пузыря. Сундучок с монетами-то я давно в чум княжеского сынка перенёс, а боле меня тут ничо и не держало. Хозяин постоялого двора в посконной рубахе, всклокоченный, прохрипел:
-Горим! Тушить надоть!
Ко мне у него претензиев быть не могло, я ему алтынных вперёд до Покрова отвалил, бо шкурками он не брал. И вот я шапку в охапку- и на выход.

...Бежал я к воеводину двору по бродням дощатым, распугивая несущихся навстречь с кудахтаньем и визгом курей и свиней, полы кафтана под кушак упихивая, представлял как мечется моя Марфонька в огне, что княжна в окружении самозваного войска.
-Ах, ты Васятка!- кинулась мне на шею моя зазнобушка , одета почитай што в чём мать родила. Прижалась ко мне. Обвила шею руками. Вся дрожит.
-Эх! Всё прахом пошло!- тряс воздетыми кулаками воевода Забелин, пока рушились матицы, пыхая искрами. – Сделал то, чем грозил супостат-рвана ноздря, пустил красна петуха! Побросавшие бесполезные вёдра с водой стрельцы сновались туда- сюда. Двое волокли мужика –косматика с завернутыми к лопаткам руками.
-От он, подкоп под стену тюрьмы дружки-варнаки прорыли –и вместях сотворили это лиходейство…
- Ну што Ирод-рад? –сверкал очами воевода – борода что твоя подвода с бочкой воды, а уж теперь то куды? – Тока не отпирайся сучий выродок, тя у лабазов с огнивом и пучками сушоного моха застукали…
-А я и не отпираюсь, боярин! – отвечал варнак , чёрен зрак. В зрачках его глаз плясали огни пожарища. –Бо много ты, боярин, люда посёк –погубил за то, што сбивались в ватажки Хлопка-атамана. А што нам оставалося? Бо мы с голоду дохли, когда вы носили соболёвы дохи. У бояр амбары от снеди ломились, а мы за корочку хлебца Христа ради молились! Лебеду жрали, да гужи жевали с подпругами с женой –подругою, деток схоронив. А иные и деток деткам скармливали. Я сам чуть с голоду не помёр –вот и стал помор. Сел на корапь в Архангельске –и вот я здеся-зри лик мой ангельский! Знай –я Басманова , посланного усмирять Хлопка, прикончил , саблей по шее огрев за то, што бояре сгоняли холопьев со дворов на голодну смерть- смерди, мол, смерд! Как урожаи дождём повымочило да заморозком посекло-хлебы ой как подорожали! Да кабы токмо хлебы!
- Казнить холопа! –взревел боярин.
Тут же явилась чурка – и стрелец, тюкнув секирою, уронил голову разбойника в лужу, через котору с оглашенным блеянием прыгнул козёл.

…Схватив Марфу за руку, бежал я за реку. Она , как ангел на крыльях неприбранных волос в ночной рубахе за мной парила- и слетели мы под крутояр к пристани. Пока отвязывал я лодку , -она уже вёсла в уключины ставила. Тем временем на пристань валили погорельцы. За их спинами разгорался пожар. Пламя волосатилось над соборными главами. Лепестки алого шёлка вылущивались, расправляясь из короткостебельных бутонов крепостных башен. Детинец весь уж был охвачен дымом и пламенем. По речной мёртвой зыби плясали зловещие отсветы. Пламя переметнулось и на посад. Ахнул вулканом, выбросив столб огня и дыма, пороховой склад.
- Возьмите меня с собой!- крикнул с причала дьячок Лука.
За его спиной стояли несколько женщин с детьми. Я выскочил из лодки- и , пропустив вперёд женщин, стал принимать детей.
-Греби! – крикнул я дьячку.
-А ты?
-Отвезёшь и вертайси! Людей спасать надоть!
И переполненная лодка заскользила по хорошо освещённой реке. От другого берега вогулы гнали уже к пристани свои юркие обласки.
Толпа погорельцев нахлёстывала валом. Напиравших на пришвартованный вельбот отгонял короткобородый голландец с бритыми щеками и без усов. Он размахивал рукой с потухшей трубкой в кулаке, указывая её концом - куда грузить тюки « с рухлядью». Тюки с соболями, куницами и чернобурками скрывались в трюме. Туда-сюда сновали сгорбленные от ноши фигурки матросов.

Английский бриг уже расправлял паруса. Матросы суетились на палубе и на реях.
Трап был убран –и прыгающие со сходен причала прямо в воду мужики –мангазейцы напрасно пытались ухватиться за склизкие борта судна-оно уже отчаливало, подхватываемое крепчавшим ветерком-разогретый пожарищем воздух наполнял паруса.
Отдали швартовы и голландцы. Матросы обеих судов плескали водою на палубу и паруса, куда сыпались искры. Не помогало.На вельботе вдруг задымило из трюма. Видать, искры попали на пушнину. Не успел я другорядь усадить ребятишек и баб в вернувшуюся лодку и подоспевшие обласки мансей, на одном из которых работал веслом Енько, как голландский корабль занялся огнём. Матросы ныряли с борта в воду. Купец метался по палубе.
Следом вспыхнули паруса аглицского брига. Напрасно срубленная мачта превратилась в факел, запаливший весь корабль…
Последних погорельцев мы снимали с уже пылающей пристани. Среди них был и весь в саже, обожженный, с опалённой бородой воевода Забелин.




9. Погорельщина. Бой

Оба воеводы - Давыд Забелин и Левонтий Конюхов- держали совет в обществе вогульского князя Айи, сидя на нартах у входа в его чум.
-Ну што , куманёк! Будем по-новой град отстраивать? -вопрошал Левонтий задумчиво.
- Спроворимся! Лесу в тайге – немеряно. Топоры мужики из пожара вынесли. Гвоздей, шкворней да замков новых в кузне вогульской накуём!
-Беда, однако!-прицокивал языком вогульский князь. –Но дело поправимо. Пока в чумах моих поживёте.

Переправляясь через Таз-реку, народ нёс с пожарища, -кто что отыщет на пепелище. Кто в золе рылся , становился чумаз, как чёрт. Но что-то да отыскивали.
Кто - котёл жёлезный, кто - глиняный горошок, кто - топор без топорища, кто ухват без черена, кто - чёрен чугунок. Иной и монету в карман прятал, оттерев её от копоти. Всё выгорело кроме стоявшего на реке ещё не прошедшего разгрузку коча вновь прибывшего воеводы Конюхова. На том берегу ещё дымилось.
Настоятель сгоревшего крепостного храма в одном подряснике на босо тело толковал о чём -то с шаманом, изъясняясь больше на пальцах, чем на словах. Идущие вереницей сваливали к ногам приходского священника церковную утварь, обгоревшие оклады икон. Настоятель хмуро смотрел на то, как подьячий с пономарём перебирали жалкие остатки былого великолепия.

У входа в другой чум  возлежал на нартах моржом, весь обгорелый, чудом спасшийся голландец. Когда отважный мореход сиганул за борт горящего вельбота, ему удалось ухватиться за край проплывавшей мимо лодки, а то плыть бы ему по течению до самого Карского моря и вмёрзнуть там в лёд на поживу белым медведям. Купца обмазывала гусиным салом старая вогулка. Он постанывал, приговаривая:
-Зер гут!
Обгорелых было много и у каждого чума шло врачевание.
Я , Енько и Марфонька в мансийских одеждах сидели за княжьим чумом на тюке с оленьими шкурами и толковали. На коленях у Енько лежал -его постоянный спутник для памятных пометок -моржовый клык. Склонясь над ним он резал на нём ножом сцену героической битвы мансей с хантами.
- Теперь папенька вот што удумал! –говорила моя невеста, пока я разглядывал вырезанные в белой кости детали баталии. – Потому как из нашего добра остался лишь спёкшиеся в грязный шмат слиток серебра сплавившегося с золотом, а жемчуга да драгоценны каменья челядь расташшыла по карманам, решил он меня за Левонтия Конюхова выдать!
-За крёстного-то отца! Грех же…Да и стар он.В отцы тебе годится.
-Стар –то стар. Да на его коче добра- казна великая! Папинька как говорит: «Не грех, коль ты богат, аки грек, грешнее раз в тыщи, когда ты нищий.» И хочет этой свадьбой дела свои поправить. Мол, кум большое приданное обешшат. А я не хочу! Возьми меня , Васятка, в свой полёт на надувном пузыре!
И о чудо! Наше с Енько творение зашевелилось и начало надуваться даже без горелки. Видать, идущий от пожарища горячий воздух и оттаивающая вечная мерзлота тому были причиной.
- Не горюй, Марфонька! – сдул Енько стружку с барельефа. – Возьмём мы тя с собой…
Только промолвил княжий сын те слова, как раздался крик подьячего Луки:
-Живёхонька мироточица!
И мы увидели, как он поднял над головой нисколь не закоптившийся образ Богородицы. С песнопениями по становищу двинулся крёстный ход. К небу взметнулась невредимо вынесенная из огня хоругвь. Следом за Лукой шествовали ризничий, пономарь и двое псаломщиков. К ним присоединялись женщины, дети, мужики.
Внезапно со стуком в образ вонзилась самоедская стрела…

- Юраки! – раздался знакомый голос Пушного короля, до этого с ухмылкой на губах наблюдавшего за процессией.- Юраки -жаждут драки!Да сам их князь буй тур-Юхтур,охоч  до самодийских дур.Сватался к мансийской прынцессе, да получил от ворот поворот. Был мне кровным братом, стал кровным врагом. Бо перешёл я ему дорогу в том сватовстве. Да и вождь обратил его из батыра в вошь тем отказом, потакая дочерним проказам. Вот он и затеял войну-ну... 
- К оружию! –зыкнул нисколь не пострадавший от пожара Мартинус – и наставив пищаль в сторону юракских воинов, стал ждать, когда они приблизятся. Следом за ним то же сделала и его бедовая-чернобровая подруга из ганзейских маркитанток. Пока что были видны выстраивающиеся в круг оленьи упряжки со скользящими по ягелю нартами. Увидел я и Юхтура.Того самого, што как видно, не черты и резы, а чертей резвых с призывами свергнуть мангазейского воеводу на стреле нацарапал.  Корча свирепые рожи, вождь царственно восседал на пегом коне и потрясал украшенным волосяной бахромой копьём.Были ли то снятые с голов врагов скальпы, аль пучки какой-то шерсти -не ведаю... 

Пушной король, целя в Юхтура, пустил в  сторону юраков ответную стрелу, но та не достигла цели. Тогда он сорвал с плеча своё верное оружие и, сыпанув в ствол пищали пороха из рога,стал забивать шомполом  в дуло пыж и  пулю. Англичанин и его матросы со сгоревшего брига заряжали спасённую на шлюпе пушечку. Мы с Енько тоже схватились за свои ружья. Словно, сошедшие с резного моржового бивня , мансийские войны, натягивали тетивы луков. Кузнец Пэрки изготовился наносить удары увесистой кувалдой. Образовался круг для обороны. Готовился отражать нападение и шаман.
 Его действия меня особенно заинтересовали. К вящему изумлению настоятеля он расставил на земле деревянные фигурки запряжённых в нарты оленей с сидящими на них куклами селькупских ездаков. Пока самоеды с гиканьем смыкали подвижное кольцо из оленей и нарт, такое же вращающееся коло выстроил у своих ног и шаман. И как только он начал тыкать в кукол стрелой – в нападающих полетели стрелы и пули.
Сквозь сгустившийся дым громовых выстрелов я увидел, как вонзилась меж лопаток стрела в спину приподнявшегося с нартов голландца. И, как обмякнув, и выпучив глаза , он рухнул.
-Бежим! – схватил я за руку Марфоньку, и в дыму сражения, перепрыгнул через англичанина с торчащей в груди оперённой стрелой. Я, Енько, Марфонька и диакон Лука направлялись в сторону всё более надувающегося от жара пожарища и порохового дыма летательного пузыря. Припасы были в корзине. Там же поджидал и мой сундучок с монетами для противовесу.

10. Полёт

Может и впрямь чёрт в том подсунутом мне мошенником чертеже сидел, да тока стоило нам запалить горелку и донадуть пузырь горячим воздухом – и стала приподыматься корзина. Ударил шаман в бубен- и взвились мы в той корзине с бурдюками, съестными припасами и картою с отметинами –где пушнины прорва, потому как она, не пуганная, скачет по веткам круглый год, зимами на паволоковом снегу строчки следов метит- и ни от кого не прячется …
Рванулся  воздухоплав ввысь. Но в суете я забыл отвязать швартовый канат от кола ,к коему он был привязан. Не стоило нам спешить и потому, что Марфонька замешкалась –и я тянул её за руки , чтобы перетащить через край корзины. Но тут повис у неё на ногах папенька.
-Не пушшу! –орал.-А вырвишьси, прокляну!
И разжала пальчики Марфонька- и выскользнули её ладошки из моих рук. Тока перстенёк с агатовым камушком у меня в кулаке остался. Ага!
-Прощевай, милай!-крикнула виновато моя наречённая– и свалилась на руки воеводины.
А шар-то тащило вверх, натягивая пеньковый канат. Но оставался он на привязи.
Пришлось дьячку Луке на манер ярмарочного акробата спускаться по верёвке вниз, отвязывать. Хотел было по верёвке в корзину вернуться, но пролетев немного над чумами , болтая ногами, рухнул.
 Нас несло по кругу, следом за вращающимся кольцом селькупских воинов. Продолжая хороводить вокруг становища, они отгоняли от него оленье стадо. Казалось мы парим, чуть –чуть не задевая рога тех оленей. Я стал высыпать песок из мешков. На что селькупы тока хохотали, скалясь. Они даже не хотели тратить на нас стрелы. Надо было подняться выше-и,захватив горсть монет, – я швырнул их вниз. Это произвело должное действие. Побросав нарты, оставив пленных вогулов и захваченных оленей, самоеды кинулись хватать сыплющиеся с неба монеты. И опять нас несло над чумами и погорельцами. Я сыпанул злата серебра и им-на обзаведение. Когда нас снова мотануло в строну селькупов, ползающих по моху в поисках монет, я запустил в них моим опустевшим сундучком. Но те, что лежали внизу уж не могли ответить стрелою, сражённые. Видно было-у иных сжаты, кулаки, у других в разжатой длани поблескивали монеты.
Нас с Енько тащило ввысь. Мы снова зависли над становищем. Марфинька , уливаясь слезами, махала рукою. Погорельцы, кричали, благодаря. Пушной король натягивал тетиву. Засвистела одна стрела, другая. Отпрянул Енько от края корзины, но уже торчало оперённое вороновым пером орудие смерти из плеча моего сотоварища. Упал Енько мне на руки.
-Знай , паря! – не княжичь я, а княжна-прынцесса из рода Мось, чья покровительница – дева Калташ, предстающая в обликах гусыни, зайчихи и бабочки. Воспитал меня отец, как воина, шибко хотел сына, а мама родила дочь. Никто в становище не знал, что не мальчик родился у князя, а девочка явилась на свет. А когда пришла пора заневеститься, полюбила я молодца из рода Пор, чей покровитель –Медведь. Но погиб он в бою с хантами.Ссора из за меня вышла. Вырезала я его облик на моржовом зубе. И теперь дух его вместе с духами других воинов гонит юраков от становища. Знал про то, што я не мужчина Пушной король. И почал лапать меня при случае. Я ему - по мордам, тогда свататься стал. А он и не селькуп даже , а варнак ряженый. Дружок того пожогщика, што помог злодею вырыть подкоп под тюремною стеною. Пушной король с  Юхтуром, хозяином несметных стад оленьих, были вначале не разлей вода. Но с тех пор, как Юхтур сватался ко мне, стали лютыми врагами. Юхтур ревновал меня даже к рогачу в стаде. И вот пошёл на нас войной, штобы взять меня силой. Но не люб он мне. Он и с пожогшиком сговорилси. То был сигнал к нападению...  А полюбила я тебя, Васенька, –и хотела улететь с тобой в Саян-океян, где и открылась бы. Да видать не судьба мне! Отомстил вражина за отказ…
Молвила те слова вогульска прынцесса – и угасла. И выпали из под скатившейся набок, отороченной соболем златоверхой шапки чёрны косы, и увидел я- то в сам дель переодетая в мужское вогульска красавица. Губы алей брусницы-черны ресницы густой хвоей, брови -хвосты куньи. А сверкавшие токо што агатами глаза навек закрылись веками. Глянул я за край корзины-высоко вознёс меня воздухолётный пузырь!
Вот уже чумы становья стали похожи на напёрстки рукодельницы в светёлке, где обещала ждать меня воеводина дщерь Марфа Давыдовна. Вот уже пепелище сгоревшего града съёжилось до распяленной для просушки чернобурки – лапки –рухнувшие башенки детинца, хвост-посад. И взлетел я выше облацы. И не стало видно земли. Тока облачны валы подо мной.

11. С мертвою вогульской прынцессой в небесах


Несло меня-куда –неведомо. Склонился я над мансийской прынцессой Енькой, выдернул стрелу из плеча ея. Вытекло крови чуток – рубиновой капелюшечкой. Рана совсем пустяковая. И не отправился бы дух прынцессин гулять по облацы, ежели бы не была та стрела отравлена. Не даром Пушной король ловил гадюк на болоте и нацеживал с их зубов яд в склянку, котору носил на поясе. В неё обмакивал он наконечники стрел. Оттого и во время боя с селькупами от его стрел полегло немало батыров самоедских. Первый залп из мансийского становища был больше для острастки произведён– и из ружей, и из пушки стреляли выше голов. И только лже-юрак сразу бил наверняка. И даже если-стрела оцарапывала нападавшего-смерть была неизбежна. Вначале манси хотели только попугать юраков: знали и шаман Ойка и князь вогуличей Айи, што те больше ради куражу , штоб покрасоваться –похвастаться силою да лихостью напали, што и олешки то им особь не нужны были-вон скоко их по тундре колобродит! Но когда уж манси , озлясь, стали бить наверняка – разгорелась нешутейная битва. А всё из-за подлого варнака с его отравленными стрелами, што плёл сеть интриг. Из-за ревности Юхтура, чей лазутчик помог резальщику кошельков крепость подпалить.

Покачивало меня в корзине , как мальца в колыбельке. Подложил я под голову образ Богородицы и уснул. Снилось мне будто магистр ливонского ордена на крылах плаща летит за мною, подъяв меч. Толь грезил я, толь переносился во времени, но было мне видение: сижу я в кабаке с Мартинусом, а он мне через толмача Луку растолковыват тайные знаки в углу карты. Глянул я на те знаки – и занялся огнём перевёрнутый в виде козлиной головы пентакль.
- Этот пентакль –печать Князя тьмы. – толмачил Лука из кабака, не стоко литвина переводя, сколько от себя прибавляя.- Гореть Мангазее граду пять раз! А потом совсем захиреть через 70 лет. На новом месте Мангазея заново возродиться из таёжной заимки. И быть там монастырю и кудесам дивным исцеления от раки праведника , убиенного по наговору оглашённым купчиной. Но через 300 с лишком лет в том монастыре склад устроит власть, чей знак будет – пентакль –козлина голова перевёрнутая. И пробудет та власть 70 лет , и падёт – и станут из тех краёв качать болотну вонь и гнать её по трубам навродь рыцарских доспехов потомкам тех рыцарей за звонку монету! И мир изменится. Железны птицы по небу полетят. Люди будут передвигаться в жужелицах из металлу, потому как вместе с болотной вонью пустят из -под глыби чёрну земну кровь…
Смотрел я на тот пентакль, а видел голову бодливого козла , сигающего через отрублену башку учинившего пожар варнака, посылающего небесам проклятия синеющими губами. И вроде как на голове казненного тожеть торчали рога и поперечны зрачки глаз пылали отражённым кровавым пламенем.
Сплю –не сплю –Бога о милости молю. Вдруг корзину трясти начало, мотать вихрем. И вроде не корзина то, а игральна кость швыряемая на кабацкий стол. И мы с мёртвой прынцессой вогульской внутри той кости. Хватаю я её, штоб она из корзины не вывалилась. И вижу- шаман опять своими игрушками балует. Кидат игрушечный воздухоплав из рыбьего пузыря ввысь да вниз, кукол трясёт, как горох в трещотке.
- Он мстит мне за то, што я на его бубне образы батыров из рода Пор нарисовала! И с тех пор!-разомкнула губы мёртвая прынцесса и поднялась колом, шаря шамана по углам корзины и среди путаницы верёвок. Да не дурак шаман-то. Тут же нырнул в облако и был таков…Ойка, Ойка! Ой как хитёр!
- Не хочу замуж за Махтура!Кривоногий он! -вскрикнула мертвячка и рухнула на дно корзины.
Продрал я глаза. Вижу -лежит Енько как и была с моржовым клыком на животе, что вложил я ей в руки. Тот резной рог она при себе, как записну книжицу носила, перебросив его за плечи на сыромятном ремешке. Тут вся жись Еньки и ея рода Мось была как на ладошке. И то, как оленей табунили, и как воевали с хантами, и как она со мной по мангазейским ярмаркам шлялась, и как строили мы надувной пузырь.
Расступились облацы. Глянул я на еграфическу карту. Стал искать места, крестиками отмеченные, но , увы мне!-то была совсем иная страна. Ни гор, ни черневой тайги с кипенью соболей и горностаев. Одни болота да острова меж их, будто мои пожелтевшие от голоду и холоду щёки.


12.Отшельник на острове

Листочки ли желтяки с берёзовых веток осыпались, сыпались ли золоты монеты из моего сундучка под ноги погорельцев мангазейских - дело уже к Покрову шло. Снежинки витали гагачьим пухом. Последний бурдюк с болотной вонью выгорел. Стал опускаться вниз пузырь. И вижу я – круглый остров , окружённый стылой водой. И бухаюсь я на тот остров. Схоронил я вогульску прынцэссу Еньку под ёлкой. Начал тюкать топориком, - зимовье ставить. Да на зимовьё –то времени уж не было. Спроворил чум из берёзовых жердей и летательна пузыря, распоров оленьи шкуры по швам. Знатный чум вышел. Не хуже , чем у вогульского князя. Прилёг я вздремнуть.
И снится мне- лежу я в раке-во сыром буераке. А над гробом моим народ колготится, церкву ставит, святого Василия славит. Неуж тот святой-я? Идут вереницей калеки, слепые, падучей бесноватые, а уходят –здоровёхоньки , прозревши с просветлёнными ликами.

Проснулся я - и давай в чуме иконницу для Богородицы из осинова корья ладить. Под иконку Марфинькин перстенёк с камушком положил. А сбоку повесил на сучок жердины моржовый зуб с резаной Енько летописью.

 Снег лёг парчовой плащаницей на хрусталь льда. Встав на самоступы, петли на зайцев ставил я по соседним островам, рыбу имал в лунках на ивовы вентери-самоставы. Постился я и разговлялся. Молился истово, читая по Евангелию снежных страниц кириллицу звериных троп. Молитвослов моих снов уносил меня в края Иерусалимские. И на рождество образ Богородицы мироточить стал. Собирал я то миро в плошки из нарытой под берегом обожжённой глины. Приковыляла сорока с надломленным крылом –смазал- и она упорхнула, весело стрекоча. Прихромала лисица с повреждённой лапой, прыснул миром- побежала стремглав. Приползал на брюхе волчишка с драным бочишкой – и его исцелило чудодейственное миро.
И вот – весна стала тяготить мокрым снегом да хрустальными сосульками еловы ветки. Сорока, стрекотала на пару с другой, слепляя гнездо на осине, лисица нору для лисят недалечь от чума вырыла, волк стерёг чум вернее собаки.
Снится –не снится-прилетала в апреле синица. Натенькала о том, что не пошла Марфинька замуж за богатея Ляксея Конюхова, а сбёгла в дальний монастырь. Тырь-не тырь грусть –печаль свою в каждодневны радения, а печаль-тоска по зазнобе и вогулськой прынцессе душу томит. Подойду к ёлке над бугорком , где её схоронил, а по ветке белочка скачет –она! Приплывал по половодью медвежонок на бревне – и узнал я в ём батыра племени Пор, прекрасного юношу Ваньхо с косторезного бивня, што сложил голову за любовь свою к Енько. С тех пор много кудес было явлено. Стал я  прикармливать медвежонка. И подружились. Куда я –туда он. Прилетала гусыня, вила гнездо у воды синей, прискакивала зайчиха – от лисьего лиха и играли её зайчата с лисятами, и никто друг дружку не забижал. Прилетала бабочка - узорны крылышки и переливалась всеми цветами на подоле бредущей по поляне в медунках, жарках и колокольцах подснежников лесной девы Калташ.И выползла на солнышко погреться узорчата гадюка- и узнал я в ней Пушного короля, што признался на дыбе-он и юраков взбаломутил, и шайтан-стрелу разрисовану подговорил сделать в картодельной мастерской Мартинуса, и пожогщику кресало передал. Хотя изначально брехал беглый варнак Стёпка Рвано Ухо, самонаречённый Пушным королём, што всю эту войну с поджогом учинил новый воевода Левонтий Конюхов, штобы сместить старого. Потому как не могёт быть два медведя в одной берлоге. Так трёкал дьяк-писарь в мангазейском кабаке.
 Глядел я на сверкающую в малахите травы, испещрённую знаками живую стрелу, слушал звон тишины, што пение спущенной тетивы,- и видел, как летит она далече, пронзая дали из времён стародавних...   

13.На прощание

Затарахтел, зарокотал вертолётный мотор. Завершилась наша археологическая экспедиция в устье реки Таз. Лежали упакованные в ящики и тщательно пронумерованные образцы. Чашки, ложки, изъеденные ржавчиной кованые гвозди, детские обутки из оленьей кожи, женский гребень, монеты, позеленевший от времени медный крестик и хорошо сохранившиеся в мерзлоте деревянные куклы. Были упакованы в целлофан моржовый клык с вырезанными на нём жанровыми сценками, шахматные тура и конь из мамонтова бивня, игральная кость с крапинами точек на боках, колечко с камушком, обгорелая по краям карта с начертанием Обской губы и впадавших в неё речушек. Всем этим экспонатам предстояло красоваться за стеклом витрины в музее Ханты- Мансийска, как какой -нибудь погребальной маске Тутанхамона в Каире.
Мы покидали нашу сибирскую Трою. Нам предстоял полет с дозаправками в Новом Уренгое и Надыме. И уже были куплены билеты в аэропорту Салехарда, где мы должны были сдать все свои драгоценности в багаж. Вертолёт оторвался от земли и начал набирать высоту над охваченным пожаром осеннего золота лесом. Взглянув вниз, я увидел черные прямоугольники раскопов. Чётко вырисовывались очертания детинца и посада. Это был наш пятый полевой сезон -и мы хорошо поработали. Вертолёт покачивало - и, придремывая, я мог созерцать в иллюминаторе зыбкий призрак древнерусского города. Я стал вглядываться, всё предстало, как на ладони - и снующий по площади люд, и передвигающиеся вереницей по дощатому причалу ,сгорбленные под тюками пушнины матросы, и пришвартованные суда с присборенными парусами, и чумы мансийского становища на другом берегу реки.
- Проснитесь, Василий! Прилетели, однако!- услышал я весёлый голос сотрудницы Ханты-Мансийского исторического музея Янки Ивановны Вогулиной.

__________________________________

*Вогулы или вогуличи – народ угро-финской языковой группы, родственный обским остякам,мадьярам, венграм.(Остяки("истяк") - было названием башкир у соседних ногайских татар, потому никогда самими сибиряками не употреблялось и стало лишь экзонимом, сначала "остяками" называли башкир, в устье Камы, но по мере продвижения на Восток, этот термин стал нарицательным для сибирских татар, а за Иртышом для разнообразных туземцев Сибири.)
**самоядь, самоеды-самодийский народ - группа тесно связанных народов, говорящих на самодийских языках. Представляют собой языковую, этническую и культурную группу, объединённую общими традициями. Название происходит от устаревшего термина "самоед", использовавшегося в России для обозначения некоторых коренных народов Сибири.
***ханты - коренной финно-угорский народ севера Западной Сибири.

****остяки("истяк" - было названием башкир у соседних ногайских татар, потому никогда самими сибиряками не употреблялось и стало лишь экзонимом.)- сначала "остяками" называли башкир, в устье Камы, но по мере продвижения на Восток, этот термин стал нарицательным для сибирских татар, а за Иртышом для разнообразных туземцев Сибири.


***** тунгусы- старое название эвенков,северной народности оленеводов-охотников.
остяки("истяк" - было названием башкир у соседних ногайских татар, потому никогда самими сибиряками не употреблялось и стало лишь экзонимом.)- сначала "остяками" называли башкир, в устье Камы, но по мере продвижения на Восток, этот термин стал нарицательным для сибирских татар, а за Иртышом для разнообразных туземцев Сибири.


******юраки- то же что "самоеды"- устаревшее название эвенков.

*******манси — малочисленный финно-угорский народ в России, коренное население Ханты-Мансийского автономного округа — Югры. Ближайшие языковые родственники хантов.
******** людоедские обычаи народов Сибирского севера носят полулегендарный характер, первоисточники этнографов  противоречивы и неясны.
********* существует версия утверждающая, что у аборигенов Сибири, как и у североамериканских  индейцев, бытовал обычай снятия скальпов.
 
 КОНЕЦ****