Abraham Cohan 1860-1952
перевод с идиш на английский Jordan Kutzik
перевод с английского на русский Игорь Клюев
Евреи говорят, что, если ты поменяешь место, где живёшь, то изменишь свою удачу, но, действительно ли это справедливо для Америки? Что стало с моим земляком, Шнуром Жабником здесь в Америке? Я задавал себе эти вопросы, когда был молод. Теперь я прекратил спрашивать.
В стране предыдущего проживания он принадлежал к новым богатым. Шнур уже был с деньгами одиннадцать или двенадцать лет, когда Русско-Турецкая война сделала его ещё богаче. Деньги приносят деньги, успех приносит успех, как говорят американцы. А удача? Что сказать... Удача делает тебя удачливей, это, как кошки плодятся. Любое его дело было благословлено. Есть старая история о человеке с «золотым касанием», всё, чего он касался своим пальцем, превращалось в чистое золото. Даже когда случилось нежно коснулся своей дочери, она окаменела, и от неё осталось холодная золотая фигурка, подобно жене Лота, которая стала соляным столбом. И вправду такие вещи происходят с миллионерами. Чего бы они ни коснулись, увеличивается в тысячу раз, и большинство из этих вещей превращается в безжизненные фигурки.
По своему характеру Шнур был из тех людей, кто любит хорошо проводить время. Он был неплохой человек. Жаловаться, чтобы унизить свою репутацию было не в его характере. Скупые люди получают такое удовольствие от богатства. Это для них, как манна, которую Евреи ели в пустыне. Манна была разная на вкус. Она имела вкус хлеба, мяса, запеканки— всего, что пожелаешь. Для истинного скупца золото служит, как его театр, музыка, гордость, и любовь— оно превыше каждого земного блаженства. Но, Шнур был другим. Искал удовольствия во всём. Ел со вкусом, имел привычку выпить бокал хорошего вина за ужином, был, уважаем везде, куда бы он ни пошёл. Городской Кантор служил в его доме. Шнур любил своих детей, также и нищих, которые отвечали взаимностью. Он находил удовольствие во всём. И это повторялось в делах: если он жертвовал тысячу, то мог получить три тысячи назад. Шнур жертвовал со щедростью и мог пожертвовать сотни на различные благотворительные мероприятия, но с каждой пожертвованной сотней, его сердце могло наполниться гордостью стоящей тысячи рублей.
Образованные люди в городе могли сказать, что он эгоист. Но Шнур имел сердце, и даже эгоистические удовольствия сопровождались искренними чувствами. Как-будто он был наполнен удовольствием; Шнур имел ещё одну душу. Ему можно было гордиться собой, гордиться, что имеет вторую. Так же, как его жена могла восхищаться жемчугами вокруг шеи. Поскольку он уже имел одну душу! И эта вторая не была достижением или чем-то полезным; в действительности это было скорее слабостью, но иметь ещё одну, пускай даже это слабость, лучше, чем не иметь совсем ни одной души.
Великие еврейские грамотеи в городе время от времени собирались в его доме. Последователи движения «Хаскала» могли прийти тоже, чтобы увидеться с ним. Его дети посещали современную русскую школу, и он мог чувствовать, что идёт в ногу со временем, когда образованный молодой человек приходил учить их.
Шнур имел хорошую голову на плечах. Он был не грамотей, и неискренний последователь «Хаскала», и, конечно, необразованный человек. Но Шнур не был вне морали и закона. Слушал каждого, и всё интересовало— частично потому, что ему это подходило. Но, в основном из-за искренней любви изучать то, с чем сталкивался, и у него получалось понимать хорошо. Как результат, он был своим для грамотеев, и большим авторитетом среди последователей «Хаскала». Шнур был спонсор, сторонник учащихся. Он давал деньги бедным юношам, чтобы могли заниматься в старших классах школ, и университетах. Мог платить хорошие деньги за каждую книжку, которую автор приносил ему; поддерживал Ешиву. Такое сочетание вещей большая редкость. Но Шнур Жабник был Шнуром Жабником, и его дом был среди лучших. Люди в результате завидовали. Но они готовы были прятать свою зависть за преданными восхищёнными взглядами.
Были дни, когда он действительно был счастлив. Самое лучшее общество могло собраться у него, и в эти времена чувствовалось, что хорошо воспитанный, чистый дух проплывает через дом. Это приносило внутреннюю удовлетворённость. И с того момента, как Шнур почувствовал доброту в сердце, он стал лучше, и как человек тоже.
Шнур Жабник часто совершал безобразные и жестокие действия обычные для мира бизнеса, но, нередко чистый дух его дома не давал это делать. Однажды ему случилось разрушать дело бедного мелкого бизнесмена, который уже не мог защитить себя, когда Шнура коснулся этот дух.
—Феб, это неправильно,— сказал он.
Шнур отпустил свою жертву, и, даже помог ему. Помогая этому бизнесмену, сердце Шнура переменилось от любви и уважения к себе, к видению доброты и нежности во всём. До этого он мог уважать себя таким же образом, как бедные имели привычку уважать его. Но, как мы сказали, Шнур имел дополнительную душу, и когда он мог делать что-нибудь хорошее, то чувствовал теплоту в руках и ногах, мысли улетали куда-то далеко к более цивилизованным местам. Шнур мог представить разные вещи и потеряться в своих мечтах.
Когда учащийся человек пришёл бы в его дом, и стал толковать главы из Библии, Шнур начал бы слушать со странной улыбкой. Она говорила сразу две вещи.
— Произноси слова Торы, произноси! Я богатый человек, а вы все просители, так, следовательно, мне доступен смысл, потаённый в мелких буквах святого текста,— первое.
— Вы все пустые люди, а я Шнур Жабник, но мой дом открыт для каждого,— было второе значение.
Но понемногу он мог становиться действительно заинтересованным в их дискуссиях, и забыть о своём богатстве. Шнур спрашивал об утверждении, которое понял, и слушал со всем вниманием, с блеском в глазах, порозовевшими щеками,и мечтой о лучшей жизни в сердце.
В эти периоды он мог бы, на короткое время становиться истинным благочестивым, помолиться, поблагодарить Бога за еду на столе с искренней преданностью.
Тоже было правдой, однако, когда образованные еретики собрались в его доме. Он начинал с той же своей улыбкой, но вскоре показывал искренний энтузиазм. В первые пять минут после их ухода, Шнур обдумал снова, что они обсуждали, и верил всем сердцем, что не следует больше позволять верующим людям приносить в дом религиозность, Талмуд, и все другие ловушки веры, которые были не более чем сумасшествие, и темнота, и только один путь, чтобы противостоять им это распространять образование и мудрость. Его враги сказали, что он гипокрит: религиозный человек среди просителей, просвещённый мужчина среди последователей «Хаскала», и безбожник среди еретиков. Они его не понимали.
Реальность была в том— любой, кто приходил к нему, заряжал его праведностью. И эта добродетельность, в свою очередь, помогала усилить успех. Удачливость в делах по бизнесу служила материальной основой удовольствия в жизни, и праведность была душой этого. В своём сердце он разделял удовольствия на две части: одна духовная и другая мудрая. Первая для дней, наполненных духовностью, и другая для оставшейся части недели. Радость, происходящие благодаря богатству, и уважение, которое оно давало, отмщение врагам, вкус обжаренной утки, и вина, удовлетворение, полученное от каждого, кто ему кланялся и крутился перед ним— всё это попадало в часть его сердца отведённого для мудрости. Чувство истинного смирения могло прийти к нему мгновенно, замечательная компания могла вдохновить его на тонкие чувства, сладкие иллюзорные мечты об уважаемой, прекрасной жизни приносило ему удачливость. Мы имеем шесть рабочих дней, и Саббат, который бывает один раз неделю. Это, возможно, как было со счастьем Шнура: шесть частей (или, возможно, шестьсот) эгоистического удовольствия вместе с одной частью святости. Но даже мельчайший уголок его второй души было лучше, чем ничего.
Всё это выглядело, как простое буржуазное счастье. Но буржуазная жизнь везде разная. Посмотрим, что случилось удачливостью Шнура в Америке! Он тоже богат здесь, и всё, что удаётся коснуться, также успешно. Его звезда блистает ярко, может быть даже ярче, чем в России. Но, посмотрим чуть ближе: ваше сердце заноет, когда увидите, что стало со Шнуром Жабником.
Его жена умерла. Он вступил в брак с красивой девушкой, и снова почувствовал себя молодым. Но сразу после этого, однако, его колесо удачи начало поворачиваться назад.
Множество новых торговцев поселились в городе, где жил Шнур, после того, как евреи были вытеснены из Москвы и Санкт-Петербурга. Они родились в городе, Шнур жил, но многие годы провели в Санкт-Петербурге и Москве, и, вследствие этого, имели деньги и умение в делах. Конкуренция стала жестокой, и экономические трудности росли так широко, что немалое число бизнесов закрывалось в еврейских городах.
Многие должники Шнура обанкротились. Он потерял почти половину своего богатства, и другая часть стала уменьшаться. Недоумение охватило многих. Приехавшие недавно торговцы из Москвы и Санкт Петербурга не только запутали мир бизнеса, но и изменили его стиль. Новые бизнесмены, привыкшие к московским порядкам, занимались всеми деталями управления; они требовали от кучера совершенно иных манер, и проклинали портного абсолютно по-другому за плохо сшитый костюм. Короче, крылья старой аристократии были подрезаны.
Имея красивую молодую жену, Шнур, хотел жить, как всегда. Но колесо удачи уже повернулось назад.
Его прекрасная молодая жена имела необычную грусть в глазах, как-будто она была обманута. Её печаль для Шнура была как нож в сердце. Это было как критика, которая вызывала постоянную мысль : что он больше не прежний Шнур, и выпал из игры полностью. Это было ужасно. Его мозг раздирал сам себя.
Новая идея начала пускать корни: иммигрировать в Америку. Он собрал свои рубли как можно скорее, до того как они исчезнут окончательно, и поехал со своей женой и детьми в Нью-Йорк.
Определённая категория евреев путешествовала из России в Америку, подобно тому как американцы селились в Европе. Когда американец зарабатывает «только» двадцать пять тысяч долларов в год, и принадлежит к высшему классу, он чувствует себя как дома в Дрездене, Мюнхена, Риме или Флоренции. Никто его там не знает, и он может позволить себе жить намного проще. К тому же там всё дешевле. Существуют колонии полностью состоящих из таких богатых американцев в Дрездене, Мюнхене и в нескольких итальянских городах.
Подобная история с оставшимися не у дел богатыми евреями: дома они не могут заняться всем, что случайно подвернулось. Но Америке далеко от родных мест, и там не существует никакого позора. Там может быть много друзей соотечественников, но всё разрешено в Америке; нечего там не позорно. Люди знают это не Россия, и смущённые бизнесмены, путешествующие в Америку, ищут свободы от позора, потому что всё может быть сделано здесь, и ничего не нужно смущаться, пока ты зарабатываешь на жизнь.
Оставшиеся не у дел русские торговцы, следовательно, надеются начать большой бизнес на сохранённое небольшое количество рублей. Если Чамке, портной, может стать богатым бизнесменом здесь, и Борис, зять кучера, разбогатеть так, что сделаться владельцем фабрики, тогда Шнур Жабник был бы способен, встряхнуть мир.
Сначала молодая жена не хотела слушать об Америке. Эта страна была местом, куда портные, кучера, и разного сорта бедные люди ехали. Зачем ей нужно было вступать в брак с Шнуром Жабником? Для неё было возможно выйти замуж за молодого бедняка, и путешествовать с ним. В слух она это не говорила, но печаль в глазах пронзала сердце Шнура как меч. Её безмолвие сказало ему больше чем, если бы она говорила.
Шнур думал, что сойдёт с ума.
Однако, он не понимал жену хорошо. Ей тоже было трудно осознать себя. В её сердце была женская ошибка. В ней было желание путешествовать далеко от дома даже больше чем в нём. Глаза дам в городе, и тех кого она знала, и нет, высасывали кровь из неё, точно так как её глаза делали со Шнуром. Казалось, что женщины издеваются и насмехаются над ней, и её богатством, которое предположительно пришло с женитьбой.
Раньше все женщины завидовали ей, а теперь они наслаждались тем, что хлеб Шнура упал маслом вниз. Её волновали больше всего слова жалости, которые она слышала от сестёр. Она едва дышала в особняке Жабника.
— Такое сокровище,— её сестра приговаривала,— Такое сокровище! Может, Бог пожалеет его!
Так сестра могла сказать, вздыхая, и молодая мадам Жабник знала в сердце, что она любила каждую эту минуту её унижения. Прежде сестра, не одобряя её за его богатство, была приятна и льстила. Но это было только напоказ; теперь она была на седьмом небе оттого, что сестра потеряла своё положение.
Она могла бы полететь на другую сторону мира. Её позор был даже больше чем мужа. Жена чувствовала себя подобно человеку кто был обманут разносчиком, продавшим ей золотое кольцо, которое в реальности было сделано из бронзы.
Гнев к мужу был так же велик, как разочарование о бронзовом кольце, и может быть даже больше.
Шнур был с характером, и она чувствовала наслаждение, когда он начал собираться для отъезда. Они приехали в Америку. Как обычно, случается Жабник провёл свои первые пару лет в этой стране, потеряв несколько тысяч долларов. Русские деньги несчастливые здесь. Они имеют запах позора— не так много, но достаточно, чтобы американскому миру бизнеса было невозможно терпеть даже малейшее его дуновение.
Когда Шнур потерял свои оставшиеся рубли в Америке, вместе с последним остатком достоинства, он страдал год. Старался стать другим человеком с дерзостью! Крал; он занял у своих соотечественников, и разрывался, чтобы открыть маленький магазин. Трудно сказать, что это был за бизнес.Там были бакалейные товары, готовая одежда, канцелярские принадлежности и даже книги на идиш. Но Шнур использовал все свои способности и сообразительность, чтобы добиться успеха. Он больше не был новичком.
—Ох, если бы я только обладал этим чувством тогда, как здесь делать бизнес, что я имею сейчас,— говаривал он, потряхивая своей головой, когда думал о первых нескольких годах, проведённых в Америке.
Итак, чему он научился за эти три года? Почему ему пришлось сначала платить несколько тысяч долларов за учёбу?
Сперва Шнур блуждал в мыслях, пытаясь понять с чем сталкивался. Например, в его бывшей стране, если он видел прилично одетого человека, кто часто ходил в театр, жил в хорошей квартире, имел слуг, и ценил бокал неплохого вина, то, обычно это было признаком джентльмена, образованного человек, или по меньшей мере индивида стремящегося к утонченности. Здесь, однако, он везде встречал людей, одетых и живущих как российские аристократы. Он они говорили на непристойном языке, который можно было только представить, и вели себя как конокрады. Их друзья были сутенёры, и многие из них сами содержали публичные дома. Когда происходили выборы в его прежней стране, и люди выбирали депутата, вы могли быть уверены, что он был из лучших граждан в городе. Здесь, делегаты, парламентарии были сами содержатели притонов; пьяницы и головорезы носящие хорошие шляпы.
Шнур Жабник смотрел на всё это, передергивал плечами и чувствовал, что сердце тоскует по дому.
В России врач— это образованный, сердечный человек. Тут, в еврейских районах, большинство медиков были дикими невеждами,с навыками парикмахера, дерзостью похитителей, кто имел практику похищать Еврейских детей, чтобы выполнить квоту царского призыва в армию.
В России лицензированный адвокат был человеком, кто окончил университет, читавший много книг. Жабник здесь видел полную банду людей с бриллиантовыми кольцами на их пальцах, жующих табак. Свору адвокатов шатающихся по различным уголовным судам и в двух районных гражданских. То были старые друзья судей, и когда какой-либо честный Русский адвокат работал там, он находил себя жалкой ситуации, и оказывался совершенно бесполезным.
Жабник смотрел кругом и пытался понять, в какого сорта искажённом мире оказался, и сердце сжималось от тоски.
Он видел люди с плохой репутацией, которые владели домами и салонами, были местной элитой. Еврейский район представлял для Шнура всю Америку (Это в любом случае самый большой Еврейский город в мире). Он знал, что сутенёры в реальности были политиками более могущественными чем мэр. Шнур был озадачен.
— Как я оказаться здесь?— сказал он себе с разбитым сердцем.
Чувство одиночества овладело им. Шнур пошёл в синагогу, чтобы найти утешения. Но даже это заставило его рыдать с болью в сердце. Он нашёл, что и синагога была частью этого искажённого мира, и там он тоже был совершенно не своей тарелке. Щнур видел бандитов, и сбежавших воров стоящих рядом указателями удерживающие свиток Торы. В некоторых синагогах сутенёры получали лучшие приглашения читать из Торы, благодаря их работы с проститутками. Владельцы помещений, целиком заполненных публичными домами, делились строками святой книги о божественном откровении в то время как истинные религиозные учёные страдали от нищеты. Гангстеры и паразиты стали сытыми служителями религии в модных шляпах. Шнур видел собственными глазами, как владелец магазина дал деньги группе бездомных, чтобы они восхищались им при выходе из синагоги, и когда кто-то спросил, что не стыдно ли ему.
— Почему это волнует тебя, для рекламы так нужно, мы не в России,— был его ответ.
С удивлением Шнур смотрел вокруг себя. Его сердце ожесточилось.
—Почему это волнует тебя? Мы не в России,— в ушах звучали слова.
И душа его затосковала. Он видел, что из себя представляют Американцы. Зато время, как в России кто-нибудь способен только повернуться кругом, здесь в Америке огромные бизнесы в сорок этажей, и тысячи миль железных дорог могли быть построены. Что является знаком незрелости России.
Шнур мог остановиться и наблюдать, как пять подростков были способны перенести столько вещей за пять минут, что десять крупных мужчин переносили бы целый час. Это было очень простое рационализаторство: ящик, скользящий по доске наклонённый вперёд вниз, тащился крюком и укладывался тачку. Груз практически двигался под своим весом. Если нужно было опорожнить вагонетку с углём, вы бы могли повернуть её вокруг оси, не снимая с колёс, наклонить вниз, и уголь ссыпался в подвал под своим весом. Это, кажется, так просто, но здравый смысл отсутствовал при выполнении подобных задач в его прежней стране. Он часто возвращался к подобным мыслям.
— Это не Россия. Каждый должен быть практичным,— в его уши всё громче и громче врывался голос.
—Так поступать недостойно,— В прежней стране его вторая чистая душа могла крикнуть ему.
Но здесь не было никого, кто бы сказал ему подобное.
— Ничего нет стыдливого. Вы не должны быть наивным,— всё и вся шумело как хор.
Один его приятель жил по соседству с двумя проститутками. Шнур спросил, не собирается ли он переезжать.
— Я тоже когда то думал, как ты. Но как я могу знать, будет ли это лучше в другом доме? И почему, то, что происходит с соседями должно волновать меня? В Америке есть правило, «Занимайся, только своим делом»,— был ответ.
Шнур хорошо присмотрелся к тому, что происходит вокруг.
— Как я оказался здесь? Может ли Америка с её мазохизмом и сутенёрами быть проклята! Что делать со всем этим?— он начал рассуждать.
В его одиночестве город с сорока этажными домами, поездами, обманами, энергичностью и суетливостью, модой выглядел как искусственный цветок, как подделка.Трёхэтажный дом в прежней стране был более изыскан и надёжен, чем все эти башни, построенные за ночь. В той стране люди имели время, чтобы привыкнуть к своим домам и почувствовать их родными. Здесь всё теряет индивидуальность, как сохнущий где-нибудь на тротуаре плевок: к тому времени, как вы можете привыкнуть к чему-нибудь, это уже разрушено, и что-нибудь новое появилось взамен. В прежней стране каждый любил место, где он вырос, но здесь никто не скажет подобное: если вы не видели улицы несколько месяцев, то не узнаете её. Всё было разрушено и построено заново. Здесь нет ничего святого.У детей не имеется никакой привязанности и жалости в душе.
Сердце Шнура страдало о его бывшем доме. Глаза наполнялись слезами.
Как говорится, нужда перешибает сталь. Жабник учился быть практичным. Он осваивал философию «заниматься только своим делом».
Россия наивна: Шнур прекратил тосковать и освоился. И как булыжник катится скорее, чем дальше движется к основанию холма, так Шнура тоже всё быстрее и быстрее затягивало в трясину.
Приятели соотечественники, например, просили его отдать долг. Он смеялся и отрицал, что должен.
—Это неправильно, Шнур,— его бывшая вторая чистая душа старалась обращаться к нему со всё более слабнущим голосом.
—Мы не в России,— он не соглашался с душой.
Итак, всё шло дальше и дальше вниз. Бакалейный магазин стал продуктовым; затем превратился в салон. Шнур стал известным и сдружился с еврейскими иммигрантами. Чтобы иметь салон, ты должен подружиться с политиками, и он с ними сблизился.
Как вы уже знаете, его вторая жена была красивой дамой. Так получилось, он начал чувствовать, что политики и мигранты ходили в его бар, чтобы увидеть её.
— Неужели это правильно, Шнур?— Слабый, наполовину мёртвый его дух из последних сил прошептал.
— Разве они что-то делают с ней? Мы не в России. В Америке ты не должен быть гордецом. Здесь нет Шнура Жабника. В этой стране все равны,— он ответил.
Шнур стал значительной фигурой в ложах братства, участвовал в кампаниях по выборам в Таммани Холл, и помогал в Эссекс Улицы суде. Гостями в его доме были политики и доктора из борделей. Его салон был всегда полон. Вскоре он купил недвижимость, где было множество проституток. Шнур продал бордель и приобрёл ещё два, и так продолжалось, пока не стал одним из знаменитых залоговых агентов для проституток и их клиентов.
К этому времени он располнел и характер портился вместе с ожиревшим телом.
До того, как уехать из своей прошлой страны, Шнур тратил много усилий, чтобы выглядеть моложе, он ухаживал за собой, как молодой человек, которому небезразлично впечатление, производимое на юную жену. Сейчас Шнур носил бриллиантовое кольцо, ярко-красный галстук, и почти начисто сбритую бороду. Лицо его было украшено следами пива, выпитое в бесполезной компании. Оно стало грубого сорта: мясистым, красным и каким-то зыбким. В прошлой стране он носил высокую шляпу, но здесь в Америке надевал цилиндр набекрень. Его руки были обычно в карманах, и Шнур даже научился сплёвывать как истинный Таммани посетитель.
— Что за чёрт!— Он часто громыхал точно так, как муниципальный депутат из его района.
— Что плохого? Все они доктора, адвокаты, важные люди, первые в обществе, непросто случайные простолюдины,— его чувства отвечали ему, если когда-нибудь случалось задумываться о его компании.
Понятие о добре и зле неодинаково для всех. Даже достигшие высот люди имеют различную мораль в разных поколениях, и она также неодинакова для разных классов в одном. Богатые люди и проститутки имеют собственную мораль. Число проституток и их клиентов в Еврейском квартале настолько высоко, что это творит мир внутри. Создания, которые живут в этом мире окружены столь многими подобными им, что им просто чужды мнения и чувства добропорядочных граждан.Они имеют свою мораль и думают о нашей, как о чём-то чужеродном. У них собственная жизнь, гордость и свой позор. И это в такой жизни некоторые американизированные люди как Жабник существовали.
Всё, что он касался, превращалось в золото, и Щнур был благословлён во всех их предприятиях. Но какая разница была между удачей здесь в Америке по сравнению с его предыдущей страной.!
Однажды я встретил его на похоронах нашего приятеля соотечественника. Там были и другие из предыдущей страны. Печальная минута пробудила Шнура от бессмысленности американских удовольствий. Лица, которые выражали смущение перед ним в предыдущей стране; звон музыки ящика для пожертвований, плач детей, оставшихся без родителей, вместе с шумом похорон— это всё напоминало ему о прошедших годах. Он думал о прошлом Шнуре Жабнике, не глядя в настоящие через розовые очки. Идя за гробом, от тихого разговора стало ясно, что Шнур видит всё в другом свете.
— Ты думаешь, что я не понимаю. Знаю прекрасно твоё мнение обо мне, твоя правда! Конечно, было бы хорошо мне вернуться домой и стать прежним Шнуром Жабником. Но, слишком поздно. Бог, вероятно, знает, что делает,— сказал он удручённо.
Тяжёлый вздох прервал слова. В этот момент огонь запылал в его сердце. Он тосковал по своему прошлому. Безобразное настоящее вызывало в нем отвращение.
Это было очень трогательно, и я пожалел его. Во мне появилась привязанность к нему.
Через несколько часов он обратно стал человеком принадлежащим Таммани Холл. Огонь у него в сердце был потушен. Позванивание ящика пожертвований забылось. И не осталось ни малейшего намёка на прошлого
Шнура Жабника.
Если Шнур стал грубым, то были и другие, кто стал более мягкими. Это зависит от обстоятельств, в которых человек оказался. В противоположность Шнуру был Мотке Шляпник. В прежней стране он был на самом низком уровне. Мотке Шляпник было имя для специальных случаев. Но обычно его звали Мотке Сумасшедший. В действительности Мотке не был умалишенным. Он просто любил дурачить людей разными ненормальными поступками, от которых люди столбенели. Существуют люди, которые рады быть скандалистами пока на них обращают внимание. Незадолго до отъезда в Америку Мотке работал в отеле, куда приводил девушек гостям. Казалось, что это его прирождённое дело— быть сводником. Слуга, паразит с головы до ног! Целовать пятки человека, который переступал через него, было для него наслаждением. Делать из себя гору пепла было для него любимейшим занятием.
Я помню, как я был свидетелем одного случая. Он продал селянину шляпу и обманул со сдачей. Через пятнадцать минут тот вернулся взбешённым. Мотке представился немым и дико жестикулировал, проклиная себя руками, и показывая, что он испугался. Другие шляпники смеялись, как селянин стоял там сконфуженный, раздумывая действительно ли перед ним человек, который продал ему шляпу. Возможно, это ошибка. Он продолжал стараться протиснуться к нему, но Мотке наклонился как-будто хотел вырвать камень с дороги, и ударить селянина по голове. Один из других торговцев шляпами советовал селянину не связываться с Мотки, потому что немые очень опасные люди. Несчастный испугался и уехал домой, недосчитавшись монет.
Мотке мог часто развлекать других шляпников своим показом различных душевнобольных кто жил в городском сумасшедшем доме, или других немых ненормальных блуждающих вокруг. Его радовало, когда люди смеялись над его представлениями. Каждый день он изобретал новое странное поведение: лаял как собака, хрюкал как поросёнок, стучал по различным вещам, которые не были привязаны. Люди смотрели на него как на блаженного. Мотке нравилось производить такое впечатление. Все считали, что он на самом дне, и это было его гордостью и удовольствием. Однажды я был свидетелем, как один шляпник съел половину яблока, и бросил остаток в отвратительную лужу нечистот, чтобы посмотреть, поднимет ли это Мотке.
—Он не будет поднимать,—кричали другие шляпники, чтобы поощрить его.
Мотке улыбайся своей странной улыбкой.
— Ты трус, у тебя нет смелости съесть яблоко,— кричали они подначивая.
В конце концов, Мотке поднял фрукт из лужи нечистот и проглотил. Шляпники хохотали, и он чувствовал себя героем целый день.
Однажды, когда я был в Америке уже почти несколько лет, мне какое-то время довелось иметь дело с социальной организации в маленьком Пенсильванском городке. Среди других там оказался и Мотке. Сразу стало заметно, что это абсолютно другой человек. Он вёл себя совершенно непохоже. Мотке приветствовал меня с теплотой, и с достоинством, что было, безусловно, отлично от прежнего представления о нём. Со странной улыбкой Мотке говорил мне своим видом без слов забыть о прежнем «Мотке Сумасшедшем», не рассказывать никому о нём бывшем.
У него была сестра, и она была замужем за неплохим человеком. Действительно, хорошие люди приходили в её дом, и их маленький мир был полон прекрасного духа.
Иммигрант не осознаёт себя в начале. Он подавлен, шокирован, застенчив, и сам не свой. В течение первых недель Мотке не имел смелости вернуться к прежнему поведению, его воспринимали не как червяка, а как личность, и эта человечность задала тон для его Американской жизни. Ему не подходило быть здесь «Мотке Сумасшедшим». Когда-то я думал ,что он был рождён как отвратительное безобразное существо, но это была ошибка.
В прежней стране его приятели шляпники относились к нему как к бесполезному зануде, и Мотке к этому привык. Здесь впервые к нему относились с уважением, и постепенно он стал уважать сам себя.
Мотке не разбогател в Америке, его шурин и их друзья тоже были бедные рабочие, мелкие торговцы и агенты. Но они были среди богатых духом, и Мотке возвысился к этой духовности.
Сначала я сомневался, что эти изменения надолго. Мне казалось, что прежний червяк может выползти из него в любую минуту. Но, когда я внимательно присмотрелся к Мотке,то действительно увидел другого человека. Он строил свою новую жизнь с реальным рвением, как будто хотел рассчитаться сам с собой за годы самоунижения.
Он очаровывал меня бесконечно. Я посещал этот город ещё дважды, и каждый раз сравнивал прежнего Мотки, и Мотке здесь в Америке с двумя Шнурами Жабниками. Мотке стал дорог для меня. А Шнур? Я ненавидел его здесь, в кого он превратился. Нет, это не было ненавистью, и моё сердце кровоточило от жалости.