г. Кузнецк (Сталинск), Западно-Сибирский край, 1929 - 1935 гг.
"Непостоянство, непредсказуемость сибирского климата... Смешно вспомнить. Не этого надо было бояться мне в начале моей "сибириады", а непостоянства и непредсказуемости действий властей. Рано расслабился. Конечно, почивать на лаврах приятнее. Вот и не заметил, как век-волкодав вновь ощетинился, злобно ощерился и заставил пуститься в бега во спасение собственной шкуры, семьи и светлой мечты о научных сибирских садах. Обидно, ох, как обидно снова предавать мечту"... - в который раз корил себя Бодров, ожидая в коридоре управления "Кузнецкстроя" окончания совещания. Там, на шумной планёрке, вот уже полчаса, как задерживался пригласивший его на беседу главный инженер Иван Павлович Гардин.
Волновался ли Бодров перед новым назначением? Похоже, нет. Больше переживал за то, как резко захлопнул дверь в прошлое. В один момент были брошены выстраданные годами сады, уникальная опытная станция, родной дом с богатейшей библиотекой, соратники, друзья. Вот и корил себя почём зря. Тут же остывал, оправдываясь: "А что я мог, если даже сам Крутовский, серьёзный садовод и видный красноярский общественный деятель, безуспешно взывал к властям. Как он там говорил- призывал? "...научная деятельность Бодрова имеет огромное значение. Его сад должен быть спасён, научные работы должны быть сохранены и продолжены, и сам Бодров, как ценный и редкий специалист высокой марки, беззаветно преданный своему делу, должен быть сохранён для Сибири". Высокая оценка. Спасибо. И мне было, конечно, лестно. А вот ревтройка... Уж не обессудьте, Владимир Михайлович, чекисты просто проигнорировали вас. "Ценного и редкого", меня поспешили втиснуть в свою новую политическую концепцию: раскулачить, арестовать и к стенке. И что оставалось? Помочь выполнить товарищам "план по посадкам" или бежать, куда глаза глядят, и начать всё сначала. Вот глаза и высмотрели Кузнецк".
Дверь распахнулась, и возбуждённые участники совещания высыпали в коридор. Среди них выделялся высокий, черноволосый молодой человек, то и дело поправляющий на переносице крупные роговые очки. Бодров не знал инженера лично, но тот прекрасно знал учёного по многим публикациям в прессе. Потому первым раскрыл объятия навстречу учёному:
- Иван Прохорович, дорогой вы наш человек! - он обхватил двумя руками протянутую руку и долго-долго тряс, выражая искреннюю радость: - Вы не представляете, как я рад, что вы откликнулись на моё приглашение. Безмерно благодарен. Я читал ваши статьи. Учебник по плодоводству в Сибири вообще - моя настольная книга. Потрясающе! А у нас тут такие дела разворачиваются, такие грандиозные планы! Уму непостижимо! И вы, только вы, профессиональный садовод-практик, поможете превратить их в жизнь. Пойдёмте в мой кабинет Я вам всё расскажу-покажу. - Инженер взял Бодрова за локоть и повёл по длинному узкому коридору, не прерываясь ни на секунду, и не давая вставить даже слова в ответ. - Как устроились? Семья довольна? Правда, удобно, что жилые и служебные комнаты находятся в одной конторе? Но это всё равно временно. Скоро всё изменится к лучшему. - он открыл кабинет. - Прошу! - взял на столе документ, протянул Бодрову. - Вот, распишитесь. Это приказ о назначении вас на должность заведующего садово-парковым хозяйством нашей строительной организации. Как же я рад! - и только сейчас заметил серую хмурь на лице учёного. Опомнился, извинился. - Простите, ради Бога. Понимаю, нелегко было вам покидать свои волшебные сады. Глубоко сочувствую, но, поверьте, здесь такие перспективы... Да вы присаживайтесь. Смотрите. Наш будущий город-сад...
Гардин развернул большой бумажный рулон и резко выдохнул, как марафонец перед стартом. Бодров улыбнулся. Ему нравились такие люди с горящими глазами, всецело поглощённые делом, увлечённые дерзкой мечтой-идеей. Считал, что на таких безумцах земля и держится. Глядя на огромный белый лист, испещрённый геометрическими фигурами, цифрами, сносками, Бодров невольно сам задержал дыхание, поднял удивлённый взгляд на инженера и тоже задышал неровно. Однако, твёрдо произнёс:
- Рассказывайте.
Гардин остался доволен произведённым эффектом и загадочно продолжил:
- Вы не будете против, если я начну, как говорится,"от печки"? Вы, Иван Прохорович, наверняка в курсе, что понятие "город-сад" ввёл англичанин Эбенизер Говард, который в 1902 году опубликовал книгу «Города-сады завтрашнего дня».
Бодров утвердительно кивнул. Разумеется, эта книга, приобретённая ещё во времена заграничной практики, была в его обширной библиотеке. И Гардин с удовлетворением продолжил:
- Так вот. В этой, казалось, утопической книге Говард предлагал, как вы помните, совместить достоинства городской жизни с прелестями сельской, чтобы человек жил в гармонии с природой. Город должен был стать конгломератом микрорайонов, перемежаемых лесопарками. И кстати, несколько таких городов были построены потом в Америке и в Англии. Новая, советская Россия тоже восприняла эту идею с большим энтузиазмом. И вот вам случай. Гигант металлургии! Угольный гигант! Город в сотни тысяч людей! И потому, заглядывая именно в завтрашний день, решено было обустроить жизнь металлургов так, чтобы в суровых условиях они, их семьи, имели тёплое комфортное жильё, окружённое прекрасными парками, а на прилавках магазинов радовал глаз большой выбор ягод и фруктов. Сами знаете, витамины сибиряку - для здоровья первое дело! Но...
Гардин развёл руками, а Бодров заёрзал на стуле в предчувствии плохих новостей. Инженер сцепил длинные пальцы на животе и закачался на носках:
- Как говорится, "гладко было на бумаге, да забыли про овраги". По каким-то причинам начались перебои стройматериалов. Ужасные условия труда и жуткие метеоусловия усугубляли положение дел. График был нарушен. И на стройку незамедлительно примчалась столичная комиссия, распушив руководство в пух, и уронив дух строителей в прах... Что делать? Пока решались снабженческие и другие технические вопросы... - правильно! - решено было поведать миру о самих героических людях.
Гардин взял с полки газеты. Нашёл нужный материал. Хлопнул ладошкой:
- Вот! Опять "господин случай"! В той разгромной комиссии оказался неравнодушный товарищ от профсоюза металлургов с крепкой русской фамилией Хренов. Вернувшись в Москву, он очень подробно и так заразительно рассказал о героическом труде строителей своему знакомому, поэту-футуристу Владимиру Маяковскому, что тот немедля записал историю и вскоре опубликовал в "Комсомольской правде" в виде поэмы "Рассказ товарища Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка". Его рефрен "Через четыре года здесь будет город-сад" и концовку "Я знаю - город будет, я знаю - саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть!" - вскоре знали наизусть все в городе, от мала до велика. Представляете, Маяковский, в самые, быть может, тяжёлые времена жизни Кузнецкстроя, поддержал наш дух, и мы продолжили начатое дело, считая его самым главным в осуществлении нашей мечты. Не верите?
Гардин взял в руки другую газету:
- Тогда ещё послушайте. Рабкор Александр Смердов пишет: "Прочитал стихотворение Маяковского строителям один наш паренёк-арматурщик в дни, когда готовилось бетонное основание под первую домну. Стужа стояла такая, что бетонщики не успевали замесить бетон, как он превращался в камень, но каменщики все-таки заложили фундамент. Буран норовил смахнуть с лесов плотников, строивших тепляки над будущими цехами. Мороз так прокаливал железо, что к нему примерзали ладони арматурщиков, но плотники всё выше поднимали строительные леса, арматурщики гнули железные прутья и плели из них каркасы цехов. Когда товарищи по бригаде начинали жаловаться на мороз, арматурщик Володя застуженным голосом выкрикивал стихи Маяковского. Стихи очень действовали." Что? Сильный
аргумент? Как говорил поэт, "гвозди бы делать из этих людей"...
- Я потрясён, - глухо отреагировал Бодров. - Героические люди. Но чем я...
- Вот вам для начала площадь в 180 га, затем ещё 300-400 га ! - отметил на бумаге инженер. - И дерзайте! Здесь будет не только большой плодово-ягодный сад. Планируются: новая контора...
- ... с научной лабораторией. - уточнил учёный.
- Разумеется. Ещё - гончарная, столовая, магазин, винный заводик, теплицы, пасеки, общежитие, жилые дома работников, бани, клуб...
По мере того, как инженер раскрывал перед ним "планов громадьё", потухшие глаза садовода оживали, загорались голодным, жадным блеском. Ещё слабое звучание душевного камертона уже подсказывало и настраивало на первую правильную ноту новой...нет, не песни, а целой симфонии, невероятной по своим созидательным масштабам. И он подтвердил вслух:
- Это не песня. Это настоящая героическая симфония "Город-сад"!
- Вот, вот... - подхватил раскрасневшийся от волнения Гардин. - А чтобы не прозвучало ни одной фальшивой ноты, мы и пригласили вас, высококлассного профессионала, стать "дирижёром" нашего садово-паркового "оркестра". - И он игриво махнул рукой в сторону открытой двери, через которую в маленький кабинет набилось без малого человек двадцать молодых, энергичных парней и девчат. За неимением лишних стульев, они стойко, в течение всей беседы, подпирали стены, терпеливо сидели на корточках и прямо на полу. Слушали, затаив дыхание. И каждый хотел увидеть воочию прославленного учёного-садовода, по мановению палочки которого им предстояло создать "симфонию"необычайного ландшафта.
- Итак, - резюмировал Гардин и солидно поправил очки. - Неделя - на изучение всех материалов, два дня - на подготовку доклада к планёрке. Хватит? - его цепкий взгляд остановился на потеплевших глазах Бодрова.
- Ещё как хватит. - сказал, как отрубил Бодров и закрепил ответ любимой вавиловской фразой: - "Жизнь коротка. Надо спешить". Внешне она прозвучала скрипуче, по-стариковски. Но внутри так и пальнула молодым задором-выстрелом стартового пистолета на марафонскую дистанцию...
Не зря спешил учёный. Что-то ему подсказывало: недолго быть стайером. Хотя бы в спринтерах продержаться. По себе знал - жизнь кучерявее любого арабского письма. Такие вензеля выписывала, что никакой спортивный дух не выдержит. Догадывался, что и здесь, за сотни вёрст от своих красноярских преследователей, ярлык неблагонадёжного гражданина висел над ним дамокловым мечом, мозолил глаза местным чекистам давнишней чёрной меткой. "Гончие", натасканные на его предыдущих"грехах", бесшумно и методично шли по следу. Принюхивались, присматривались, искали повод для нового ареста. Как росли из года в год (на удивление всем) садовые гектары вокруг городского промышленного пейзажа, так росли и пухли новые тома в политическом деле учёного. И это его ничуть не удивляло.
село Подгорное, Нарымский край, 1934 г.
"Слышишь, Пахомыч? Ад и Рай снова скрестили шпаги над моей головой. Только начну садовый рай на земле обустраивать, ад - тут как тут: зубы скалит, пеклом в спину жарит, Похоже, они действительно не могут жить друг без друга. И оба - без меня. Соскучились..." - шутейно и мысленно разговаривал учёный со своим спасителем, отошедшим недавно в мир иной. Бодров и при жизни старика письмами не баловал. Не хотел подставлять, неприятности наживать. Так, иногда, с оказией, устно, передаст последние новости и ждёт таких же вестей из минусинских степей. А теперь вот он ушёл на небеса, и как-то вовсе неуютно стало. Пусто в том уголке души, где хранилось тепло Пахомыча. А как без него, мудрого и правильного? И тогда взял извечно ссыльный, бесконечно пересыльный, да и придумал себе однажды игру: в летний, малооблачный денёк присядет после обеда на пригорке, найдёт на небе кучерявое облако, похожее на белую голову старца и говорит с ним, душу изливает, пока облако не превратится в другую фигуру-картинку. И по этой картинке разгадывает, что хочет сказать в ответ Пахомыч. Получалось. Больной фантазии в голове хватало. "Кому сказать, засмеяли бы. Но уж лучше так, чем свихнуться на самом деле"...
Вот и сегодня особенно тянуло поговорить. На душе давно погано. Уже год, как официально получив "письмо счастья" от компетентных органов бывшего Кузнецка, а теперь Сталинска (роковое совпадение?), сменил он свой адрес прописки на более северный. И в течение всего этого года катастрофически не мог забыть старый адрес пребывания. В ночных кошмарах ему снились стонущие, как люди, геометрические фигурки и циферки на плане неосвоенных гектар Кузнецкого "города-сада". И на нём, таком великолепном плане, по всей диагонали листа, убористым, каллиграфическим почерком шла убойная резолюция: "обвиняется в антисоветских высказываниях, в принадлежности к контрреволюционной организации, в потворстве бесхозяйственности и хищениям, существующим в садово-парковом хозяйстве". Чушь, конечно. А во сне - кошмар вдвойне.
"Вот так, Пахомыч, новый донос аккуратно лёг в моё дело ровно на четвёртом году героического труда на великой стройке века. Как насмешка. Мол, исполнили, Иван Прохорович, обещание - "через четыре года здесь будет город-сад",- будьте любезны теперь на севера. Мол, заждались вас...
Спрашиваешь, а как же "размаха шаги саженьи?" Размаху дали укорот. Не потянули. А в "сажени" впрыснули новый смысл. Ну, да, арестовали. Что-то там доказали. Приговорили к трёхлетней ссылке в Нарым. Где это? Так я же говорю, на севере. Весьма гостеприимные ребята. Теперь тружусь на Тиксинском опытном поле колонизационно-таёжной станции Нарымского края. Вот такие вензеля, Пахомыч. Ты куда?"
Облако рассыпалось на обломки, в которых Бодров усмотрел контур горной цепи. И сам оцепенел. Вот она, подсказка... Разорвать порочный круг "посадок" казачьим способом: рубануть шашкой и рвануть галопом к нашим Европам. Воспрял Бодров духом и пошёл бурить память да нанизывать на извилины нужные поговорки, как шашлык на шампур.
"Прошёл Сибирь из края в край, теперь бы в рай". "Нет для казака преград, коль видел ад"." Коли захочет, казак и на Кавказские горы вскочит". Вот! Горы, не горы, а до предгорьев Адыгеи доскочить можно. Там , возле Майкопа, есть Вавиловское отделение. Есть! Спасибо, Пахомыч!"
А тут и амнистия к месту. По величайшему волеизъявлению скостили ссылку на целый год. Скрутил Бодров нечаянную радость в жилистый кулак, спрятал остатки надежды глубоко в душе и выехал с семьёй тайно, глубокой ночью, никому не сказав ни слова. А зачем говорить? Пусть поищут...
( продолжение следует)