г. Минусинск, Енисейская губерния, 1916 -1925 гг.
Нет, Бодров не лез в политику, как того боялся друг его сердешный Антон Подгорин. Наученный горьким опытом у себя на родине, Иван намеренно сторонился любой политической партии здесь, в Сибири, и уходил с головой в крестьянские проблемы. Помочь создать кредитные кооперации? Это, пожалуйста. Объединиться в союз кооперативных товариществ, дабы легче решать насущные вопросы дальнейшего развития крестьянских хозяйств? Да с великим удовольствием. Ссуды, машины, семена... Да сколько угодно. И не уставал объяснять каждому, что стихийная, беспорядочная торговля - это базар, а вот умно организованная торговля, с чётко выстроенной логистической цепью, - это уже рынок. Доказано опытным путём.
Но политика сама то и дело скользким ужом вползала в его обустроенную, казалось, по всем мирным параметрам жизнь. Недолго казалось... Когда на западе грохотала первая мировая война, отголоски её, словно осколки снарядов, нет-нет, да и долетали сюда, калечили надёжный сибирский уклад жизни крестьянского быта. Вскоре замаячил 1917 год, забурлил народным недовольством и идеями свержения самодержавия. Забила копытами красных и белых конников, забряцала оружием гражданская война. Покатилась к востоку - через Уральские горы, в сибирскую тайгу, с другими песнями. У каждого - свой мотив, свой резон, своя корыстная нота в голосе.
Замутилась борьба за власть и в патриархальном Минусинске. Несколько раз город, как спортивный кубок, переходил из рук в руки. А крестьянину, что те, что другие - не в масть, не в радость. " Белые приходят - грабют, красные приходят - грабют". И за кого воевать? И зачем воевать? Убивать - не его удел. Его дело - возделывать ниву, давать жизнь зерну и прочим плодам её, поливая собственным потом, а не чужой кровью. "Моя хата с краю". Ан нет, оказалась хата меж молотом и наковальней. Как защитить себя? Думали, может, поначалу создать комитеты общественной безопасности - уездный и городской? Создали. Во главе уездного комитета без споров утвердили кандидатуру Бодрова. Согласился. И с головою в "болото". Даже не подозревал, в какое... Сразу же, без промедления глава призвал к организации таких же КОБов в самих уездах. Организовали. Но когда он узнал от очевидцев, как это сделали на местах, схватился за голову. "Думал луг с цветочками, оказалась трясина с кочками". И тогда схватился за перо. Все свои эмоции выплеснул на страницы городской газеты "Свобода и труд". Уже на другой день после выхода статьи во всех сёлах крестьяне бурно обсуждали обнародованные факты. Чесали в затылках. Одни прикидывали, как дело поправить, другие, где КОБы ещё не создали, - как предупредить подобные явления у себя. Третьи уже видели в учёном своего недруга, помеху в тёмных делишках, кои можно было проворачивать, имея хоть такую, крохотную горстку власти.
Читали газету и за вечерним чаем в доме Константина Харина. Сам хозяин, как мог, голосом снижал градус недовольства автора, но в негодующих строчках было столько восклицаний, а сам язык был настолько напорист, что невольно заставлял читающего переходить на высокий тон.
"Мы свободны! Мы не рабы! Мы граждане Великой и Могучей России!" - раздаётся всюду. Да, это так, это правда. Но сказать только это и остановиться - будет слишком мало. Угар несказанного счастья прошёл, слёзы радости уже высохли, глаза наши смотрят ясно. И что же мы видим? Печальную картину! В селе И..., насчитывающем около тысячи взрослого населения, собирается кучка граждан, человек десять, и выбирают комитет в числе семи человек. То есть... выбрали сами себя. Захватили таким образом власть в свои руки и начали расправляться с теми, кто не признаёт их... О, граждане, постыдитесь! Вы - самозванцы!..
В другом селе выбирают открытым голосованием. В комитет попадают два самогонщика, два целовальника и один беспартийный.. А если бы закрытым голосованием, выбрали бы наверняка достойных людей.
Вот идут выборы в деревне Б. Мужики на сходе. А бабы? Вот тебе и равноправие...Говорите, что они ничего не понимают? А кто правил хозяйством тех, кто сидел в окопах? Кто нёс за них подати и повинности? Бабы- солдатки! Перед кем вы кичитесь, бородатая половина рода человеческого? Да будет вам стыдно!
Вот организовали комитеты, милицию. Ясно, что они должны делать - служить народу. Да, служить, а не властвовать. Властвовали и владычествовали князья и вельможи. "А между вами да не будет так, а кто хочет быть старшим, будь всем слугою" - говорит Христос. Вот истинное понятие о новых учреждениях - служение народу! А что мы видим?"...
- М-да. И далее - по списку, - сдался, наконец, Константин Петрович. Покачал головой, сложил газету, постучал по ней костяшками пальцев. - Вот оно как. Выходит, что желание сплотиться перед лицом угрозы посеяло рознь и вражду промеж собой. Разные они, крестьяне...
- Что-то не учёл, упустил, где-то недосмотрел. Потому и разразился статьёй, чтобы в уездах не успели новых дров наломать, - взволнованно оправдывался Иван, маяча перед его глазами от стены до стены.
- Ты, Иван Прохорович, коней попридержал бы, - мягко советовал убелённый сединами хозяин. - Садовод ты знатный, а вот трибуном быть тебе ни к чему. Слишком пылкий в речах, несдержанный. Али мало учёный по тюремной части? Здесь эти "жернова" рядышком. Вон в затылок дышат, - кивнул он на окно, где в метрах трёхстах от дома, за мельницей, виднелись новенькие каменные стены городской тюрьмы.
- Отец, тебя посадят в тюрьму? Ты разве преступник? - в глазах сына стояли слёзы. Иван растерялся. Выручила Олеся. Она прижала к себе Алексея, поцеловала светлые вихры:
- Что ты, мой хороший. Наш папка простых людей защищает. Пройдёт время, и о нём самом столько хорошего напишут в газетах! Мы будем гордиться им. Мы и сейчас гордимся...
Однако, старый как в воду глядел. Не миновала сия участь Бодрова: красные приходили - бросали в застенки за контрреволюционную агитацию, белые приходили - сажали за строптивость, непослушание, а иногда просто за вредность. Хотя его правда всегда была прямой и честной: всё, что во вред крестьянину - недозволительно, ибо он, крестьянин, - кормилец, основа жизни общества. И неважно, с флагом какого цвета кто-то врывается в его жизнь. У него своё, извечно самое дорогое "полотнище" под ногами - земля. И каждый, кто посягает на неё, изначально записан во враги. Честно сказать, в самом себе Бодров - учёный-садовод по званию, интеллигент по воспитанию,- радикализм не приветствовал, даже в самых неприятных ситуациях, каковых случалось в те лихие времена немало.
Однажды он работал, как обычно, в саду, подвязывал яблоньки, подставлял опоры для веток с обильными плодами. И вдруг услышал мужские голоса и грубый хохот. Выглянув на дорогу, что проходила вдоль сада, заметил идущий в его направлении патрульный конный белогвардейский разъезд. И ужаснулся. Несколько бойцов от нечего делать развлекались шутками в адрес одного из них, чубатого , молодого, совсем зелёного бойца, что ехал впереди с шашкой наголо. И наскаку рубил ветки яблонь - на меткость. Раздался гогот по поводу очередной неудачно срезанной ветки. Бодров, тут же вспомнив деревца, погубленные ранее рубаками другого политического окраса, перекрестился вслух:
- Сохрани меня, Боже, от бешеной воши! - бросился к коню, схватил за уздцы и прохрипел чубатому коннику. - Что ж, ты деревца-то уродуешь, нехристь? Это же сад! Чем он тебе не угодил?
Чубатый, сбивший дыхание при резкой остановке, разразился бранью, и, не желая быть посмешищем в глазах сослуживцев, поднял шашку над головой учёного. Но тот отпрянул и дёрнул узду на себя так сильно, что конник не удержался в седле и неуклюже завалился набок, теряя головной убор и оружие. Бойцы сгрудились посмотреть случайное представление. Старшина не вмешивался. Один из конников не сдержался, съязвил скороговоркой :
- Шапка свалилась, волосы дыбом, поясница закружилась, и зубы вспотели.
Новый приступ хохота прокатился по бойцам. Иван подобрал сначала шашку, потом - шапку. Стряхнул с неё пыль и резко подбросил вверх. Чётким движением шашки слёту отправил её в сторону молодого конника. Тот приподнялся в седле, ловко поймал. Трюк садовода развеселил всех. Под бурное одобрение зрителей Бодров вернул оружие молодому и погрозил пальцем, как строгий отец шалуну-сыну, приговаривая:
- Больше не озоруй. Не позорь свой чуб! Шашкой врага руби, а дерево не губи. Не ты сажал. Каков казак на гумне, таков и на войне...
Старшине конников наставление постороннего понравилось. И, когда молодой снова было взбеленился, цыкнул на него грозно:
- Цыц, квелый! Не лезь в купырь! - махнул всем рукой. - Разъе-е-езд, в строй! - и первым развернул коня.
"А могли запросто располосовать", - подумал Бодров. Он стоял на дороге, смотрел вслед удаляющимся всадникам, но страха не испытывал. Странно. Совсем наоборот. Втайне надеялся: "Возможно, и среди них не все изверги. А, Пахомыч?" - аппелировал он мысленно к мудрому старцу.
Дальше - больше. И ситуации покруче.
На шестом крестьянском съезде, куда Бодрова выбрали делегатом, говорили о наболевшем. Увы, крестьянские проблемы росли гуще сорняков на земле. Пока обсуждали, как лучше те "сорняки" выполоть из их жизни, кто-то успел доложить большевикам, что с трибуны съезда звучат сплошь антисоветские выступления. И вскоре под высокие своды зала, чеканя бравый шаг, вошла группа товарищей от военно-революционного штаба и объявила о роспуске съезда. А делегата Бодрова, в числе прочих недовольных властью, взяли под белы рученьки, да в тюрьму. До суда дело не дошло, потому что здесь, в застенках, началась своя заварушка. По камерам прошёл слух, что город окружён недовольными крестьянско-казачьими дружинами, которые требуют от Советов передачи власти крестьянскому съезду. Совдеп порешил кардинально: если состоится налёт на город, всех заключённых - под расстрел. Оно, конечно, совдеп малость погорячился, но успел спровоцировать новую волну негодования, которая вскоре и смыла его самого к ногам тех самых антибольшевистских сил, что желали прибрать город к своим рукам. Прибрали. Заключённых освободили. Бодрова выпустили. Но благодарности от него эта власть тоже не дождалась. Наоборот. Не прошло и дня, как его голос зазвучал с новой силой, - против грабежей населения со стороны одуревших от лёгкой победы повстанцев, против насильной мобилизации крестьян в Добровольческую белую армию, против продажи овощей белой армии по ценам, ниже рыночных. Против...
А как иначе? Сами же крестьяне наивно, как слепые котята, велись на разные провокации. Поди разберись, кто прав, кто виноват. Да и Бодров, если сомневался, призывал на помощь всех святых: "Господи! Дай мне силы изменить то, что я могу изменить. Дай мне терпения смириться с тем, что я не могу изменить. И дай мне разум понять разницу". Слышь, Пахомыч? Ещё одну разницу понять надобно", - в который раз спрашивал он своего спасителя. - "Такая чехарда творится, что ум плавится!"...
Однажды он ненароком узнал, что крестьян из окрестных деревень спровоцировали на массовое выступление с целью освобождения города от белых. Бодров занервничал, запаниковал, так как отлично понимал, что "дубинная война" без поддержки хорошо вооружённых партизанских частей обречена на верную гибель. Но где они, те партизаны? Где-то в горах, в нескольких сутках перехода. Выход один - самому остановить толпу, повернуть обратно. Эту ситуацию он мог изменить.
- И когда ты угомонишься, Ваня? - вздыхала Федосья, подводя мужу коня. Ответа на вопрос не ждала. Понимала, что неугомонность мужа - это гулкий отзвук его обострённого чувства несправедливости. Больно ему. Ибо совесть его до предела обнажена подлыми временами. Вот и летит, сломя голову, разруливать очередную подлянку. Перекрестила вслед : - Храни тя Господь!
... Небольшая высотка у дороги перед городом была не случайно выбрана белым командованием, как место дислокации мощной обороны против восставших крестьян. Очень удачное в военном отношении место. Ни одной мёртвой зоны для огня. Всё, как на ладони. Выйдут из- за поворота и ...
- "Эх, яблочко, куда котишься? Ко мне в рот попадёшь, не воротишься".. - пропел озорно пулемётчик, дожевывая кусок хлеба. - Идут, голопузые. Перекусить толком не дали. Ну, держитесь... - и припал к пулемёту.
- Постойте! - крикнул на скаку Бодров, подлетая к белым командирам, готовым в любую минуту отдать приказ открыть огонь. - Не стреляйте! Дайте мне с ними поговорить! Ручаюсь вам, они не пойдут на город!
- Кто такой, что ручаешься? - хмуро спросил один из штабных.
Другой офицер, приглядевшись, снисходительно представил:
- А-а... Господин Бодров собственной персоной. Неутомимый крестьянский адвокат, понимаете ли... Наслышаны. Можете. - повернувшись к другим офицерам, задорно предложил: - А что? Пусть господин интеллигент попробует. Чем чёрт не шутит? Может, и обойдёмся без стрельбы.
- И на патронах сэкономим. - поддакнул второй пулемётчик, по-хозяйски пересчитывая ленты. По ходу спросил первого. - У тебя сало осталось?
Тот пошарил под пулемётом, достал тряпицу с едой, скривился:
- А по мне так лучше скосить всех разом, шоб другим не повадно было. - передал краюху хлеба с салом второму номеру, и себе взял в руки ещё кусок.
Бодров, услышав это, разом вскипел. Плёткой ткнул в пятерню с хлебом:
- Скосить? А кормить тебя, "косарь" наёмный, кто будет? Чей хлеб жуёшь, скотина неблагодарная? Чтоб ты захлебнулся своими патронами...
"Хорош интеллигент!" - читалось на вытянутых лицах офицеров. Штабс-капитан быстренько сообразил, что депутат не в себе, коль позволил сие. И гневная плётка ещё может запросто прогуляться по спине рядового.
- Ну, ну, спокойнее. Не стоит обращать внимания на бредни глупого бойца. - урезонил он седока. - Мы согласны. Поезжайте, господин депутат. Удачи! - и мирно похлопал белой перчаткой по лошадиному крупу.
Бодров пришпорил коня и помчался к дороге, где уже появились первые ряды восставших. Увидев ближе стену крестьянского гнева в несколько тысяч голов, от волнения растерялся сам и растерял всё красноречие. Но его уважали и остановились выслушать. Правда, сначала слушали недоверчиво, ожидая подвоха. Несколько раз толпа даже взрывалась обидными репликами в адрес самого депутата, который, непонятно почему, то "белеет", то "краснеет". И снова поднимались вилы, тесня первые ряды, уже шагнувшие за поворот. Бодров поднял коня на дыбы. Не выдержал, крикнул в сердцах:
- Да поймите же, это провокация! Ловкий военный манёвр! Им так легче уничтожить вас. Там, на высоте, столько пулемётов, что в считанные минуты покрошат всех в капусту! Вилы поднять не успеете! Зачем напрасные жертвы? Вспомните о семьях, о детях, которые останутся без отцов. О земле, которая потеряет хозяина и превратится в пустыню. Вернитесь домой! Дождитесь партизан! Они уже на подходе. Вместе победите!
Убедительный призыв "одуматься" был услышан. Бодров спешился, и его тут же окружили со всех сторон разгорячённые головы. Предводители и представители отрядов покумекали, попытали ещё Бодрова на предмет белой обороны, пободались немного с несогласными и... повернули толпу обратно.
Бодров, тяжело дыша и дрожа всем телом, уткнулся в конскую гриву, всё ещё не веря удачному исходу. Так и стоял, пытаясь прийти в себя, пока не стало слышно басовитого гула голосов да топота тысяч и тысяч ног...
- И где же наш герой? - воскликнул с порога Александр Диомидович Кравченко, один из двух бравых партизанских командиров, которым не терпелось познакомиться с человеком, упредившим жестокое и напрасное кровопролитие. Они заявились к учёному садоводу сразу же на следующий день после освобождения города от белогвардейцев.
- Ну, что вы? Какой из меня герой? Просто боюсь крови... - смутился Бодров, выходя к гостям.
- Не скромничайте, Иван Прохорович. Это же надо так суметь? И белых офицеров уговорил, и один против крестьянской дубины пошёл. Герой! - командарм сильно и долго жал протянутую руку. - Позвольте от лица... и по поручению... искренне поблагодарить вас за сей гражданский подвиг.
Петр Щетинкин, его заместитель, таким же сильным рукопожатием закрепил слова благодарности:
- Восхищён! Искусство дипломатии дано не каждому. Спасибо!
Испить чаю гости отказались, но попросили познакомить с легендарным садом, о котором немало наслышаны. По пути в сад Кравченко, лихо подкручивая ус, с хитрецой в голосе, поинтересовался:
- А правда, что некая эсерка, «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская, была в восторге от познавательной прогулки по вашему саду?
Бодров с улыбкой кивнул. И Кравченко вроде как начал оправдываться:
- Я ведь, Иван Прохорович, любопытствую неслучайно. Сам агроном. С Рязанщины. Вот перекуём мечи на орала, сразу вернусь в землепашцы. Поклонюсь земле-матушке. Попрошу прощения и отдам ей все долги... Ну, что? Подружимся?
( продолжение следует)