г. Минусинск, Енисейская губерния, октябрь 1909 г.
Мудрый Яша рассудил всё правильно. Будто предвидел тогда ночью, читая Иваново письмо в конторе, что даже при самых жутких обстоятельствах их друг и учёный не упадёт духом, не сломается, не завянет, не сгинет. Ибо "казачий дух крепче прочих двух".
После скучных, но необходимых формальностей по обустройству, регистрации, получения инструкций и предписаний в соответствующих присутственных местах уездного Минусинска, Бодров вскоре снова потянулся в этот патриархальный городок, но совсем по иной причине.
Толчком послужила та самая первая трапеза за общим столом у Пахомыча. Нарушил Пахомыч тогда какие-то правила или нет, испросив разрешения для ссыльного жить и столоваться у него до полного выздоровления, Иван не знал, но в душе порадовался. Домашним теплом повеяло. Миром и покоем. У Пахомыча и его жены детей не было. Бог не дал. Вот и рады хорошему человеку в доме. А уж он-то как рад. Намаялся-намытарился в одиночестве.
Как и положено у староверов, поставили перед ним столовые приборы, которыми мог пользоваться потом только он один. Иван, помнится, мельком оглядел стол и обомлел: глянцевые огурцы и помидоры; вяленые, перевязанные ветками сельдерея, синенькие баклажаны; квашенная с морковью и семенами укропа капуста; крепкие белые кружки чёрной редьки в маслице; холмики пареных репы, тыквы, отварного картофеля; пирамида из яблок и (глаза не верили!) жёлтые лодочки дыни, розоватые куски не то солёных, не то мочёных арбузов...
Федот Пахомыч спрятал довольную улыбку в бороду. Хозяйка, хлопотливая Авдотья Евсеевна, вдобавок поставила перед каждым миску с горячим борщом, аромат которого тут же смешался с умопомрачительным запахом пышного, только что из печи ржаного хлеба.
Иван невольно сглотнул слюну:
- И это всё с вашего огорода?
Пахомыч не спешил отвечать. Или не понял удивления, или увидел в вопросе непростительную торопливость, не свойственную их укладу. В любом случае, он сначала сотворил молитву, краем глаза заметил, что и Иван прошептал благодарение Богу, и только потом торжественно предложил:
- Ты, Иван Прохорович, уж не побрезгуй, отведай нашей простой еды. Чем Бог послал. Всё своими трудами добыто да щедротами сибирской землицы даровано. Ноне год был картовный. Глянь, какая крупная картоха уродилась. Да и всё иное божьей милостью. Так что, милости просим.
Иван за конфуз извинился, поблагодарил за приглашение, и, как ни был голоден, старался есть размеренно, уважительно, не проронив ни слова до конца трапезы. Зато потом, когда Пахомыч повёл его в опустевший осенний огород, агроном по привычке схватил горсть земли, нервно перебрал дрожащими пальцами. И сразу разразился вопросительными знаками. Пахомыч спокойно отвечал, посвящая в свои секреты. Кивал на остатки зелени в огороде, на местные яблони-полукультурки, сливы, вишни и груши, на пышные кусты смородины, жимолости, малины. А когда показал ещё и земляной погреб, где хранились заготовки-запасы на зиму, Бодров снова не выдержал, засыпал его новыми вопросами, как горохом. Так дотошно и подробно расспрашивал, что оба чуть не заиндевели в холодном погребе. Хоть снова в парилку беги. "Отбился" хозяин только обещанием пройтись на днях по деревне и познакомить с соседями, которые славились - кто хорошими плодами садовых деревьев, кто цветником-палисадом, кто огородом. Ещё одной фразой сразил наповал: мол, агроному не старика бы пытать, а направить свои стопы до Минусинска, где, говорят, есть музей, а в нём библиотека со всеми ответами на его учёные вопросы.
- А я что? - пожал плечами Пахомыч. - Чем мог, помог. Ещё токмо могу показать городские базары - Средовой, Пятницкий да Субботний. Да на ярмонку могу отвезть, однако. Вскорости Введенская как раз. Вот и потешишь своё любопытство. А в музей, мил человек, ужо сам. Не обессудь.
Это было второе потрясение. "В заштатном уездном городке настоящий публичный краеведческий музей?! С ума сойти!" - всё ещё не мог поверить своим глазам воспрявший духом Бодров, робко открывая входные двери двухэтажного каменного здания строгой, но изящной архитектуры. Сердце бешено колотилось. Завидев впереди широкие, каменные ступени величественной лестницы, поспешил сразу к ней, не сдерживая первого порыва. В волнении не заметил, как справа, со стороны арки вышли две девушки, которые осторожно несли стопки рамок с гербариями. Чуть не столкнулись. У одной из них гербарии поползли вниз и грозились упасть на пол. Иван ловко вывернулся, поправил рамки, извинился и застыл, подняв взгляд на лицо девушки. Удивился, как это возможно, чтобы оно одновременно выражало столь разные эмоции. Плотно сжатые полные губы и напряжённо вздутые ноздри говорили о сиюминутном недовольстве, а глубоко спрятанные большие серые глаза и поднятые брови выражали весёлую усмешку. Тугая пшеничная коса, змеиным клубком свившаяся на затылке, завершала необычное впечатление, подчёркивая строгость и целомудрие девичьего образа.
- А...а... как пройти в библиотеку? - спросил он, не отрываясь от серых глаз.
- По этой лестнице - на второй этаж и налево. - опередила с ответом другая, худенькая, черноглазенькая девушка с тонкими чертами лица. И первой подала руку: - Нина Мартьянова, дочь создателя этого музея.
- Очень приятно. Иван Бодров, садовод.
- А это моя подруга Федосья. В гимназии вместе учились. - представила Нина молчавшую девушку. Та сдержанно кивнула и повернулась уходить.
- Вам помочь, барышни? - спросил он из вежливости, желая задержать светлый взгляд подруги, и получил такой же вежливый ответ, и снова от разговорчивой Нины.:
- Спасибо, сударь. Будьте так любезны... Осторожнее, пожалуйста. Это очень ценные экспонаты - гербарии моего отца. - Она передала рамки Ивану, сама разгрузила подругу, а её звонкий голосок не умолкал ни на минуту: - И нам они очень дороги. Ещё детьми отец часто брал нас на сбор камней и растений в окрестностях Минусинска. Рассказывал о свойствах, учил не путать похожие растения. А когда собралась уникальная коллекция, он завещал её музею. Вот готовим новую экспозицию... А вы у нас впервые?
- Да. Но у меня большие планы по изучению материалов музея, касаемых моей специальности.
- Если понадобится наша помощь, обращайтесь, - радушно улыбнулась Нина. - Удачи!
Бодров учтиво откланялся, а через минуту с трепетом входил под высокие своды читального зала, представ пред умные очи библиотекаря-мужчины. Тот поднял живые глаза поверх очков, издали оглядел более чем скромное одеяние незнакомца и дежурно-вежливо спросил:
- Чего изволите, ...сударь? - и водрузил очки на лоб, чтобы его выслушать.
- Хочу кое-что почитать. - не нашёлся что лучше сказать Бодров, остановившись на пороге и неловко чувствуя себя ранним и пока что единственным посетителем. Он бегло оглядел читальный зал с пустыми столами, на которые с потолка одиноко смотрела простая керосиновая лампа. И чтобы совсем не растеряться, поспешил перевести жадный взгляд на книжные полки и стеллажи для журналов и газет, где всего было много, всё аккуратно поставлено, разложено, подшито. Пустые стены оживляли карта Минусинского уезда и живописные картины маслом. На пристенных тумбах стояли бюсты классиков мировой и русской литературы. Бодрову показалось, что их неживые глаза-белки сразу ожили, будто ждали только его. В этой замечательной кампании Ивану сразу стало уютнее. В памяти всплыло теплое воспоминание об участии писателя Толстого в его несчастьях, и он не удивился, что некие знаки снова пытаются дать подсказки, подталкивая действовать в нужном направлении. Он смелее шагнул вперёд, подошёл к деревянному барьеру-стойке для выдачи книг и явил такую ясную улыбку, какая не появлялась на его лице ни разу за последние полгода:
- Здравствуйте! Скажите, я могу познакомиться с каталогом? - и скороговоркой добавил: - Мне бы желательно книги, журналы, отчёты, подробно свидетельствующие о климате, о возможностях местного земледелия, садоводства и огородничества. А ещё...
У степенного библиотекаря очки сами сползли со лба на нос, когда он увидел список запрашиваемых изданий:
- Извините, уважаемый, а с кем имею честь? - и впился в документы, которые протянул посетитель. - Ссыльный поселенец... Так, так... Учёный-агроном? Садовод? Академик? Что ж, рад. Очень рад знакомству-с. - Он привстал, протянул руку: - Фёдор Иванович
Изумление служащего завершилось тем, что уже через десять минут он лично, с торжественной почтительностью подносил Бодрову нужные экземпляры, складывая на столе в солидную стопку. Приговаривая:
- Отчёты научных экспедиций по Минусинскому краю, будьте любезны-с. Уверяю вас, Иван Прохорович, здесь вы найдёте подтверждение тому, что некий декабрист Кривцов не зря называл оный край Сибирской Италией. В сих трудах немалый фактический материал-с, доложу я вам. А это ...
Нашего библиотекаря точно прорвало. Пользуясь тем, что новый читатель был пока единственным посетителем, он поправил окуляры, прижал одну из книг к груди и стал размеренно вышагивать перед его столом, вдохновенно преподнося, как он сам выразился, "интереснейшие исторические детали":
- Да будет вам известно, уважаемый Иван Прохорович, наш город, хоть и выглядит довольно скромным, патриархальным, но уже имеет честь называться сельскохозяйственным и торговым центром всего юга Енисейской Сибири. Небольшая деталь: в Сибири никогда не было крепостного права. Потому и крестьянин крепок хозяйством, деятелен и способствует городской торговле немало. А ещё, не поверите, в развитии города немалая заслуга высокообразованных, ранее ссыльных граждан, именуемых декабристами. - Он остановился. Бодров было протянул руку к книге, но тот принял это за другой жест: - Удивлены-с? Вот, вот... - Фёдор Иванович снова замаячил. Видимо, при ходьбе он лучше сосредоточивался, чем напоминал учителя, увлечённого дорогой ему темой. - Вначале и местные жители отнеслись к ним с недоверием. И это понятно. Пошли супротив царя! Стало быть, особо опасные преступники! - библиотекарь поднял указательный палец и остановился возле бюста Пушкина. - Отнюдь! Когда выше названный господин Кривцов, кстати, младший брат приятеля юного Пушкина, начал учить грамоте детей местного населения, а ещё построил мост для города на собственные средства, неприязнь горожан сменилась большим уважением и симпатией.
Видя, что посетитель слушает, Фёдор Иванович приободрился:
- Или такой пример. Ранее прибывший в ссылку господин Краснокутский (ну, очень обеспеченный человек!), как только построил собственный дом, сразу же развёл сад, огород и безвозмездно снабжал соседей семенами огородных культур. - он внезапно остановился, заметив на лице новичка нетерпение. - Конечно, я бы ещё мог... Ну да потом. Вижу, отвлекаю вас. Скажу одно-с: эти бескорыстные люди, заведя у себя образцовое хозяйство, собственным примером учили хозяйствовать крестьян. Обучали более грамотным и рациональным приемам земледелия, вводили в практику новые сельскохозяйственные культуры: гречиху, высокоурожайные сорта ржи, ячменя, проса. Выращивали арбузы, дыни, применяли разные машины и механизмы. Вот извольте, записки господина Краснокутского...
Фёдор Иванович, наконец, отдал книгу, извинился и вернулся к стойке. А Бодров, оценив истовость музейного служителя, поблагодарил его и пообещал, что когда освоится, непременно познакомится ближе и с музеем, и с городом, и с его почтенными гражданами. Ибо потрясён безмерно...
И это было правдой. Он возвращался в деревню на перекладных и всю дорогу невольно думал о судьбе не сломленных духом ссыльных, образованных и достойных людей, которые желали только одного - равного блага для всего общества, но которых взяли и просто выщелкнули из того же общества. Именно выщелкнули...
"Как тот жандарм на пересылке, что сидел за столом и развлекался: двигал к краю спичечный коробок, чтобы наполовину свисал, и большим пальцем выщёлкивал его вверх. Упадёт на горбушку хлеба, накормит арестанта, не упадёт – себе пайку заберёт, не поморщится. А ведь того не понимает, что в коробке спички. Имеют свойство загораться…."
...Не одну неделю Бодров с усердием студента перерисовывал карты земель Минусинской котловины, графики климатических наблюдений побывавших здесь научных экспедиций, с интересом выписывал из научных статей новости о сибирском садоводстве. И не переставал удивляться и сомневаться:
"И впрямь все так и убеждают, что здесь Сибирская Италия. Пуще того, и Швейцарией нарекают. И почему сразу не Французской Ривьерой? Ан, нет. Шалишь. Климат здесь недюжинно контрастный. Хотя... вижу, год на год не приходится. А почвы? Какие-то песчаные барханы! Правда, тоже не везде. Что? Песчаные бури с Хакасии? И такая напасть бывает? Стало быть, виноград не разведёшь, шаброль не поешь... Но яблони-то как рясно плодоносят! Собственными глазами видел... Это они что, сами по себе или по науке? Толковая акклиматизация? Удачная гибридизация? Разберёмся. Уж теперь точно разберёмся. Начнём с нуля. Хотя, почему с нуля? Материалов-то вон сколь - полны закрома. А это уже половина дела..."
Со стороны казалось, что странный посетитель не в себе. Читает - упорно молчит, силится понять. Пишет - шёпотом проговаривает, будто сомневается. Потом увлекается, не выдерживает и разражается вслух репликой или вопросом. Да так громко, что другие читатели начинают оглядываться, делать замечания. Тот смущается, зарывается снова в бумаги, замолкает. А потом всё повторяется сначала. Дошло до того, что уже на третьей неделе учтивый библиотекарь стал разрешать особому посетителю брать издания с собой, для работы дома. Чему Бодров, зашоренный новой идеей освоения минусинских земель, был несказанно рад. Ибо намного быстрее пришёл к окончательному решению: "Вот теперь надо брать быка за рога и непременно узнать, дают ли здесь в аренду участки. Сколько? И где?"...
... Однажды Бодров вернулся из города, пребывая в особо приподнятом настроении, и прямо с порога кинулся к Пахомычу. В избе его не обнаружил и направился во двор, в пристройку, служившую тому мастерской. "Наверняка к ярмарке готовится, товар подбирает" - предположил Бодров и не ошибся. Дверь в мастерскую была приоткрыта. Иван заглянул вовнутрь. Здесь у Пахомыча хранились огородная утварь, разные инструменты. А ещё по углам стояли пучки ивовой лозы разной высоты и толщины. Висели по стенам и стояли на полках готовые изделия из лозы - корзинки, короба, подносы, вазоны. Так, за искусным делом, он коротал осень - зиму. Душу отводил. Да и какая-никакая, а копейка в дом...
... - А, Иван, заходи. - оглянулся Пахомыч и снова попытался дотянуться до верхней полки. - Будь добр, достань мне вон те две корзинки и короб. - А то боюсь на табурет залезать. Голова кружится ...
- Пахомыч, коня бы мне... Дня на два. - сходу обрушил на него свою просьбу Бодров и потянулся к полке. Пахомыч смолчал, пока не понимая сути просьбы. Иван, передавая корзины, умоляюще заглянул в глаза старца. Пояснил: - Участок в аренду хочу взять. Осмотреть окрестности надобно.
- Ну, - коротко озвучил понимание Пахомыч: - А верхом-то смогёшь?
- Обижаешь, Пахомыч. Или я не казак? Или квашня верхом на кадке?
- Ну, ну... Квашня, коль в огне покАлится, вкусным хлебом станется. А тебе шлея под хвост попала, вот спина дыбом и встала.
Бодров нахмурился, глянул исподлобья:
- Значит, не поможешь.
- Бог поможет. А я, так и быть, подсоблю.
И не подвёл, раздобыл коня. Небольшой конюшней, что содержалась за счёт общины, пользовались многие. И не от случая к случаю. Без лошадиной силы на земле - никуда. Ни вспахать, ни урожай собрать, ни излишки в городе продать. Вот и Пахомыч пошёл с утра пораньше на конный двор, спросить про свободного коня-рысака для постояльца, а заодно заранее записаться на подводу для поездки на ярмарку. И дело сладилось.
Чуть свет, Бодров бросал себя в седло и мчался осматривать предложенные ему на выбор земли в окрестностях города. Замечал в деталях всё - удобство ландшафта, состояние почвы, розу ветров. Выбор, правда, был невелик, но каждый из участков был им тщательно изучен, осмотрен пристрастным глазом, истоптан резвыми копытами, исхожен нетерпеливыми ногами, ощупан жадными руками, пока не захлестали по щекам учёного секущие ледяными дождями ноябрьские ветры. Но разгорячённый ум - не конь, сходу не приструнишь, думать не остановишь. Разве что с галопа перейдёшь на иноходь. Вот и Бодров, смирившись с непогодой, прочно засел за новые записи. Иногда останавливался, задумывался, глядя как плавится и застывает затейливым нагаром свеча. Точно предупреждает: "Оглянись назад, не горит ли посад". Тогда он придирчиво просматривал всё заново, сравнивал, сомневался, считал и пересчитывал для надёжности какие-то одному ему известные числа и формулы. Понимал: ошибка может стоить слишком дорого. Наконец, в одну из ночей, решился и остановил свой выбор на приемлемом для питомника участке в 17 десятин, на острове Тагарском. Сделал глубокий вдох, откинулся на спинку стула, медленно выдохнул и мысленно воскликнул: "Вот он, родимый!" От воздушной волны жалкий огарок испуганно затрепетал заново. "Пора задуть эту свечу. Будет ли новая игра стоить свеч, жизнь покажет." А вслух поправил себя:
- Только не игра это, а вопрос жизни и ... - Он едва успел зажать чуть живой огонёк в свечной лужице. Тяжёлая голова склонилась, и глаза слиплись сами. Не выдержал, упал грудью на стол и заснул сном младенца, обняв огромными ручищами пухлую папку, где было всё его, пока что бумажное, сокровище, хрупкое будущее счастье, перевязанное простыми тесёмками новой мечты-надежды...
г. Минусинск, Енисейская губерния, конец ноября, 1909 г.
Введенская ярмарка, приуроченная строго по календарю, ко дню Введения во Храм Пресвятой Богородицы, встретила Ивана Бодрова праздничным колокольным звоном. Сколько торжества и величия, радости и надежды лилось с колоколов Спасского собора! Этот чистый поток будто славил окончательное очищение его отверженной души и выводил из тьмы несчастий на светлую сторону улицы-жизни.
Удивительно было наблюдать игру ослепительного солнца на голубом небе и почти незаметных облачных завихрений, откуда на землю пробрасывал лёгкий пушистый снежок. На его белом фоне ещё ярче выглядели пёстрые одежды разномастных лотошников с заиндевелыми усами; аляповатые костюмы крикливых коробейников и скоморохов с красными носами; цветастые платки на плечах молодух с румяными щёчками. Они бойко торговали тёплыми вязаными шалями, шарфами и варежками. Истинно лубочная картинка! Ещё не зима, уже не осень. Схваченные первыми морозами дороги открыли сюда санные пути для торговцев разным товаром, но в первую очередь - санями. Ибо - самый спрос. А чтоб пуще завлечь покупателя, сани и дуги лошадей тоже украшены цветными лентами и звонкими колокольцами. Настоящее праздничное торжище. Шум, гам, зазывалки-припевалки, перепалки-перебранки, мычание коров, блеяние коз и ржание лошадей... Одно слово - ярмарка!
Иван помог Пахомычу удачно пристроить сани в одном из торговых рядов, разложить товар, а сам подался вдоль других рядов, в поисках своего интереса. Когда находил, долго и неспешно вёл беседу, тщательно разглядывал и оценивал семена, расспрашивал про саженцы, записывал адреса. И, похоже, остался вполне доволен и покупками, и собранной информацией. Возвращаясь к Пахомычу, прошёлся по рядам ремесленников, удивляясь разнообразию изделий и поделок из металла и дерева, искусной, порой филигранной резьбе. Остановившись возле одного такого лотка, он заметил, что рядом приспособил свои картины самобытный художник. Мельком глянул на его творения, одобрил кивком, собрался дальше идти и оцепенел. И не мог оторвать глаз от картинки, написанной красками на небольшой деревянной доске. На ней была изображена какая-то волшебная птица с женским лицом, сидящая на ветке в цветущем яблоневом саду. Обычный сказочный сюжет. Но лицо! Живое, прекрасное лицо молодой улыбающейся девушки. Ивана пот прошиб. В глазах потемнело. "Ксанка!?"- Прохрипел он и поднял глаза на художника, худого, неприветливого мужчину лет сорока в лёгком, не по погоде, тёмном зипуне. Тот особо не оживился на покупателя, понимал, что среди провинциальной толпы мало приобретающих живопись, больше глазеющих. Потому буднично произнёс:
- Мифическая птица Гамаюн в райском саду. Берёте? Пятьдесят копеек...
- Беру. - Бодров полез в карман сюртука, достал деньги и задержал руку в воздухе: - Только при условии, если скажешь, с кого писал портрет?
- Понравилась? - усмехнулся художник. - Вот и мне глянулась. Один раз увидел и по памяти написал. А кто такая? Не знаю, не ведаю.
- А где увидел-то? - не отступал Иван.
- По ту сторону протоки, - и он махнул рукой куда-то далеко, за собор и дальше. - Я там натуру малюю. Нынче летом и увидел. На тропе возле дома, на дюнах. А больше не довелось. Так берёшь дощечку-то?
Иван отдал деньги, сунул за пазуху дорогую покупку. И так тепло, так радостно стало, будто живую Оксанку к сердцу прижал. И не побрёл - полетел до Пахомыча, лепеча по дороге: "Что же это? Как же это? Невероятное сходство! Или мне показалось? Больное воображение? Ну, нет же, нет. То Ксанка, кохана моя ненаглядная"...
И он крепче прижал к себе дивный образ, что уже не грел, а прожигал насквозь одинокое сердце, доводя до кипения остывшую, но когда-то горячую казачью кровь.
( продолжение следует)