---НАКАЗАНИЕ--
(роман)
Никто из новых, кого назовут в неведомом будущем гением, чьи секунды и минуты горькой – какой же еще может быть она у русского литератора?! – жизни будут исследовать и изучать, толкаясь и ссорясь за кусочек обнаруженной "подлинности", чтобы возвести на нем свою зыбкую минутную славу, – никто! – не напишет уже ничего, чего не было бы создано прежде них в великом Храме словесности.
Так что же заставляет вновь и вновь восходить к волшебному горну кузницы, где место только бессмертным, где нет мотылькам ни воздуха, ни прохлады, и где тот, кому не по силам ноша, сгинет, не дойдя и до середины кручи, ведущей к заоблачной кузне?
Какая неведомая сила ведет слабого и немощного, такого уязвимого и хрупкого, без лат и шлема, без крылатых сандалий и без меча? Они и ведут. Невидимые и бессмертные. Ими наделяет их Он. И не откреститься, ни отмахнуться. Есть власть выше слабости человечьей. Идущий всегда знает это.
И каждый воссоздаст из теней бытия своего в слове новое "Бытие". И повторится всё, как встарь. Незыблемо и навечно.
Как Бунинские Окаянные Дни, как Шинель, как Преступление и Наказание. Но в "воссоздании" этом всё будет ново. Потому, что в любом самом бездушном времени живут люди. И при всей схожести лиц и событий, всё неповторимо. И всё принадлежит будущему.
---Часть 1.---
– Заберите иск! – давясь от непривычного шепота придонной белой распухшей жабой гукал, согнувшись втрое, видимо, для того, чтобы быть услышанным, адвокат Овечка. – Заберите, иск! Вы же видите, судья против нас!
Он склонялся всё ниже и ниже к судейской деревянной скамейке, не видя, что она пуста и некому понять его вдохновенное гуканье, словно окрутили, опутали, ослепили Овечку.
А, может быть, ему просто всё это снится, как очередной кошмар, когда перебрав на ночь всю тину своего пруда, всхрапнет он на пуховых волнах нечеловеческого своего ложа, чтобы утром снова обернуться Овечкой?
Но не успел он и домыслить этого спасительного пустячка, как откуда-то сбоку горячим суховеем наскочил на него дедок, размахивая пышной белой бородой, словно взятой напрокат, а, может, и по тайной симпатии, где-нибудь в глубинах костюмерных Александринки, и возопил хорошо поставленным баритоном:
– Ты о чем это, а, паданец? Ты что удумал, гнилушка курдючная, а?!
И Овечка отшатнулся, внезапно увидев рядом с глазом увесистый кулак дедка.
Протопали каблучки, повеяло прохладой. Сама подошла, подвихляла к нему, Овечке, с невозмутимым, великим достоинством, и, глядя куда-то в сторону, раскусила очередное семячко, сплюнула шелуху в бороду деда и, как бы между прочим, произнесла:
– Охрану я уже вызвала.
И в эту секунду в предбанник судейских апартаментов, где проживали перерыв в заседаниях сопричастные событию, воткнулись четверо крепких, застоявшихся в стойлах охранника, завращали голодными глазами, ища предмет вожделения, так напугавший судейку. И замерли, наткнувшись на странное видение.
Обширная, чуть не в пояс, распушившаяся белая борода дедка, показалась им загадочным камуфляжем и всем им одновременно захотелось сдернуть ее, если бы к ней не был явно накрепко приклеен маленький разгоряченный дедок.
Увидев четверых в особой форме, дедок вдруг вскричал:
– А-а! А вас-то я понавидался!
И бросился сразу на четверых.
– Вот ты из каких! – сузив глаза, тихо прошипел чернявенький, и в его руках заплясал, заиграл черный "демократизатор", готовый уже взлететь над головой деда.
Но в это самое мгновение голова вдруг исчезла. Охранник застыл.
Спиной к нему стояла тоненькая невероятной высоты в черном бархатном платье, которое струилось вдоль нее чуть ли не от потолка до щербатого пола загончика, заслонив собой всё. Охранник сжался. И даже перекрестился бы, если б умел, – так ударило его это видение.
А видение вдруг приклонило колено перед невидимым дедком и тихо произнесло:
– Прошу Вас…
И тут охранник снова увидел дедка. Лицо того вдруг покрылось такой безбрежной добротой, что даже борода растворилась, исчезла.
– В карман он ее, что ли засунул? – дружно подумали все четверо, поняв одновременно, что делать им здесь больше нечего, развернулись вышли.
Судейка тоже скрылась в свои апартаменты, уселась на трон. Странный стрекот не то трескающейся щепы, не то невидимых полчищ саранчи взорвал тишину святилища, и под влажным слоем серой дымящейся подсолнечной шелухи начала стремительно тонуть сияющая судейская кафедра.
Судейкин секретарь, долговязый парень лет двадцати крякнул, пытаясь напомнить о времени, но споткнулся о стеклянные глаза Судейки. Та пребывала где-то, и тот не решился вырвать ее оттуда.
И в это самое время в зал заседаний ворвался Овечка.
(Продолжение следует.)
Ольга Ланская,
Санкт Петербург.
15.03.2021