Галина Храбрая
«ВЕЩАЙ, ДОЧЕНЬКА!»
Сказала мне однажды моя родная мать, когда ещё ходила я в детсад на пятидневку,
так, за мной оно и укоренилось: с тех самых пор я вещаю, остановиться не могу,
а куда деваться? Вы бы ослушались, родную мать? Нет. Вот и я, о том же!
Жизнь заставит, ещё не так «запоёшь»!
Пожалуй, начну сначала, а то многое будет непонятно…
Началось с простого – «хлеба насущного», заключённого в недостатке детского
питания, короче, попросту сказать, весь мой талант пробудился «с голодухи».
Да-да, той самой примитивно банальной кормёжки и еды, которую я отродясь
недополучала по многим, не зависящим от меня причинам.
Детей, как это принято на Руси Великой, обычно, закармливают с осени,
примерно, как поросят, словно их вместе надо будет в срочном порядке
закалывать к Рождеству!
Почему, именно, к Рождеству, спросите вы, ведь существуют и другие Церковные
Праздники? Отвечу просто: на сильном 30-ти градусном морозе свиной окорок
сохраняется надёжнее! Устраивает вас такой ответ? Ну, вот и хорошо, меня тоже.
Пока снегам придёт черёд растаять – мясо съедено будет и косточки обглоданы!
Идём далее…
То ли сказалось, что я родилась в Год Петуха, по всем двум календарям сразу:
и по Старославянскому и по Восточному, да-да такое бывает, сама видела!
То ли, родовое проклятие на меня подействовало или же напротив – особая
отметина, выдающая мою уникальность, я не знаю, то не ведомо мне по сей день,
только не кормили меня толком ни дома, ни в детсаду, ни в гостях, ни на улице,
а в школе и подавно. Накормил только Серёжка – мой первый муж, за которого
я вышла сразу же, как только тот предложил, не раздумывая, ЕДВА ПОЛУЧИВ ПАСПОРТ!
Но перед тем, я постоянно ходила голодная, и состояние это въелось мне в шкуру.
Играю, бывало, с девочками во дворе, а сама думаю о вкусной еде, зная, что тех
вскоре матери обедать позовут, вот, я как лиса кручусь-верчусь у чужого порога,
намекая на то, что и меня надо бы пригласить, я бы тоже пообедать с вами
не отказалась: пустите, много не съем!
Но, нет! Зыркая злобными глазами, глядя на меня, как на врага Отечественного
Пролетариата, мамаши подружек мне ясно давали понять, что моё место не за их
обеденным столом и баста!
Приходилось вежливо и ловко отступать, ибо ещё немного, и я бы услышала,
раздражённое «брысь!», брошенное мне, как облезлому котёнку, а то ещё и носком
сапога можно было заполучить под зад! Зачем же допускать до такой низости?
Делать нечего, «несолоно хлебавши» приходилось сдавать уверенные позиции, и,
вежливо попрощавшись, я уходила, с видом того, что меня ждёт ни какой-нибудь там
суп или магазинные пельмени, а по меньшей мере, домашний жареный гусь, зная,
что дома родителей нет, Они на заводе. Кастрюли пустые. Печка не топлена.
Скука сплошная. И некуда себя деть. Душу погреть нечем. Ни щенка, ни котёнка,
ни курочек, ни кроликов. Одна тоска горючая, и жуткий нестерпимый голод…
Тогда аккордеон мне ещё не купили, и в музыкальную школу я не поступила,
но в куклы уже не играла и писать стихи на бумаге, пока ещё не умела,
оставалось только одно – петь…
Мои папа с мамой всё время были на заводе, причём, они старались брать
«разные смены», когда я пошла в первый класс. Потом обстоятельства испытаний
на опытном производстве настолько резко изменились, что им уже было не до меня:
правительственный заказ на военно-режимном авиационном заводе был настолько строг,
суров и обязателен, что родителей, не приведи чего, мне можно было домой
и не дождаться: такое бывало, правда, с другими семьями…
Однажды, мама долго оставалась дома, ей дали «отпуск по ранению», но всё равно,
обед у неё всегда запаздывал. То ли с непривычки, то ли отвлекалась она
на штопку, вязание, пришивание пуговиц, стирку, уборку и мытьё полов,
но завтраков я также не могла дождаться. Мама, всё больше хлопоча по хозяйской
части, возилась в сарае с дровами, поочерёдно лопатой прочищая снег, в чём она
была дока, отправляла меня одну, «не поевши» тоже поразмяться и погулять
на улице. Я нехотя выходила за калитку…
Там меня из жалости забирала, позвав, к себе домой, добрая соседка тётя Люда
Жиркова (вечная ей память) что жила со своей дочкой Женей напротив нас через
дорогу, то бишь, через широченное Можайское шоссе. Отца Женьки звали дядя Вова.
Это он сказал фразу, спустя много лет, когда погиб мой отец, исполняя свой
гражданский долг, которая, выведя меня из оцепенения, сделала сразу взрослой
на сто лет: «сосед наш Николай Ганин приказал долго жить!»…
Умер, значит, пронеслось у меня в голове, загубили-таки мужика, вырвали жизнь
у него из зубов, как ни старался он её удержать! Когда мать вернулась из морга,
я сказала ей ответную фразу, бросив вызов смерти в лицо, вырвавшей у меня
молодого родителя: «теперь выходи замуж за военного, не сиди одна, такая молодая
и красивая – разорвут!»…
Вот это ум был у 14-ти летней девочки, но если «пораскинуть мозгой»,
то это вовсе и не ум, а пробудившийся в состоянии стресса «цыганский промысел»,
таким образом, заявивший и давший о себе знать!
Вернёмся же к повествованию…
Я с радостью бежала к Жирковым, учуяв запах жареных оладьев, замешанных
на молоке и выстоянных на дрожжах. Опытная хозяйка каждую из них смазывала
сливочным маслом и сверху посыпала сахарным песком.
Наверно, потому, что дочка её была тощая, как болотная жердь и ростом
высоченная, как водосточная башня, мать кормила её так хорошо.
В селе их прозвали «худосочными», что сие означало – я не знала,
но добрее не было никого поблизости.
Муж её был маленьким, неказистым и каким-то «согнутым в три погибели»,
как говорила про него моя мама:
— Вот, посмотри, дочка, какая несправедливость на свете происходит: твой отец –
рослый красавец и силач погиб, в земле сырой лежит 39-ти лет отроду, ему бы жить
да жить, а этот хилый и слабый на вид, живёт себе припеваючи, оттого, что никуда
не высовывается…
Присмотрелась я к нему повнимательнее, и нечего такого не увидела:
непривлекательный с виду дядечка, глянешь, и не скажешь ничего о нём,
потому как, не видать его совсем.
Тогда, как родители мои, сразу давали о себе знать: Мать как запоёт!
Отец как стихи наизусть зачитает! Да и не в этом дело даже, люди они были
яркие, возвышенные, мимо них просто так спокойно не пройдёшь, отметишь
всенепременно, заметишь и в душу положишь!
Тем не менее, давайте, продолжим…
Сначала я думала, что у мамы с папой «нет денежек», ведь они затевали стройку,
вот, потому мы и ходили голодные! То «за брёвнами» мама ездила в лесничество
со мной, то железо заказывала, а когда всё закупили, и подошла пора строиться,
родители «избавились от хвоста». Они попросту, взяв отпуск, отвезли меня до бабы
с дедом, и сдали «на дальнейшее пропитание» в Центральную Украину!
Как мне жилось? Да никак! До детей там никому никакого дела не было. Трудились
они с потом лица до кровавых мозолей, да деньги копили, что-нибудь купить детям,
или обнову какую справить себе.
Бывало, чего-нибудь осмелюсь попросить мне купить, из «кондитерки» у дедушки
с бабушкой – ответ один: «доця, в нас грошей зовсим нэмаэ!», и лежат себе
пирожные под стеклянным прилавком, вот только для кого – не понятно:
— И тут всё, то же самое! — подумала я и не заплакала.
Но это было уже потом, когда я немного подросла, и стыд оковал во мне
все нравственно-этичные формы жизнедеятельности, пробудившись основательно,
а поначалу, будучи «членом детсадовского комитета»: в него берут с четырёх
летнего возраста, я действовала иначе, похитрее, надо сказать, а было так:
В шестидесятых годах вышла песня Эшпая в исполнении Майи Кристалинской
«Два берега». Родители, пластинку эту приобретя, в буквальном слове,
заездили её до дыр. Популярная песня звучала из каждого окна, и выучить её
не составляло труда ни для кого:
Ночь была с ливнями,
И трава в росе:
Про меня «счастливая»
Говорили все!
И сама я верила,
Сердцу вопреки:
Мы с тобой два берега
У одной реки!
Утки все парами,
Как с волной волна,
Все девчата с парнями –
Только я одна!
Я ждала и верила,
Сердцу вопреки:
Мы с тобой два берега
У одной реки!
Ночь была, был рассвет,
Словно тень крыла:
У меня другого нет,
Я тебя ждала!
Все ждала и верила,
Сердцу вопреки:
Мы с тобой два берега
У одной реки!
Лирические повторы, надо сказать, бередили душу настолько, что хотелось плакать
и рыдать, но только очень красиво, как это делали актрисы в кино. Музыка-то
музыкой, а текст песни – столь утончённые стихи, сочинённые поэтом Поженяном,
буквально, «запеклись» во мне, как пирожки с повидлом в ароматном масле, они
представляясь мне пончиками в сахарной пудре, оттого я их быстро съела,
запомнив надолго!
В детсаду, где я пребывала 6 дней, воспитательницы и нянечки мурлыкали её
на все лады и… фальшивили со страшной силой. Мне же – цыганке, слышать это
было нестерпимо в силу своей генетической способности «зарабатывать на хлеб»
огнемётной зажигательной песней. И я решила правильно её перепеть, то есть,
подать произведение, как подобает! С шиком и блеском!
Выучила сначала слова, взявшись за дело основательно, шёпотом проговаривая
текст, полулёжа на кровати, с головой накрывшись одеялом. В обед обычно все
русские дети спят, я же никогда не спала, какой цыганёнок днём будет спать?
Скажете тоже! Это для него оскорбление! Крепко спят только «русские медведи»,
что я, к сожалению, слишком поздно поняла, когда получила добре за то, что
посмела разбудить своего второго мужа Игоря, так вот, он меня по горячке
чуть топором не рубанул.
Это я могу, по первому зову души, вскочить с кровати и ринуться босиком
к письменному столу, затем сесть к инструменту, начав наигрывать!
Как же, музыка новая пришла! Посетила! Надо записать, чтобы напеть. И не важно,
что ничего кроме ночнушки на мне нет, что я задубла уже вся и похолодела.
Или вовсе не ложиться, писать стихи, музыку, репетируя на аккордеоне,
кропя точки вроде нот прямо на пюпитре, чтобы её Величество Мелодию –
утром не забыть. Думала, все такие, ага, как бы, не так! Дудки.
А тогда, отрепетировав, и доведя до зеркального блеска, популярную песню
в детском «мальчуковом туалете», я, дождавшись, пока ребята наши уйдут
на дневную прогулку, спела её уже громко, что называется, «во весь голос»!
Именно, когда дети «еле, еле, душа в теле» одевались «на прогулку»,
напяливая на себя рейтузы, обматываясь колючими шарфами, я устроила эту
грандиозную репетицию, «отгенералив» песню настолько, что та, в дальнейшем
приобрела способность, давать мне соответствующую выручку!
Что ж, получилось довольно-таки неплохо. Когда же и впрямь всё понравилось мне,
и в оборотах речи, и в правильности забора лёгкими воздуха, что крайне важно,
иначе, не получится, передать голосовую гамму нужных эмоций, ведь ни одна,
уважающая себя цыганка, «на глотку не берёт», и я осталась довольна новой
аранжировкой, вы не поверите, наступила весна. Подошло Прощёное воскресение…
Мама по обыкновению забрала меня сразу же после обеда, что называлось у неё
«в субботу пораньше». Мы, накупив в гастрономе «всяческой еды для папы», то,
чего дети обычно не едят, двинулись на платформу станции «Фили», чтобы сесть
в электричку и доехать до «Здравницы» – места нашего обитания», это занимало
ровно 30 минут, потом ещё десять минут пёхом вдоль Можайского шоссе и мы у себя
на месте.
Дом наш стоял, немного не доходя до сельмага: мы, Атлеевы и наш магазин!
Но там почти ничего мама не покупала, ей нравились столичные продукты!
И мне, в том числе…
Затем впоследствии она стала приносить из заводского буфета различные
полуфабрикаты, вкусную выпечку, и готовые домашние котлеты, которые я у неё
таскала по одной, потому что они пахли чесноком. Больше всего на свете
из приправ, я обожаю чеснок, лук стоит у меня на втором месте!
Не желая ждать общего семейного созыва «сесть за стол», я, минуя горячую
сковородку, глотала их сырыми – ну, что вы хотите, цыганва! И никакого
бескультурья! Это самая, что ни наесть обычная «цыганская культура»!
А что, прикажете, мне ждать, пока другие цыгане прибегут, не вымывши рук,
и отымут драгоценную снедь? Или табор сорвётся с места по приказу вожака:
«туши костры», примерно, как «сушите вёсла»? Нет! Бери то, что глаза твои
видят и тащи, на что глаз положила!
Все задатки заложены были во мне уже с детства, пребывая в основании моём
изначально при зачатии! Но моим родителям этого было не объяснить,
а потому отец меня чурался, сторонился и даже немного стеснялся.
Он же был «обрусяченный пионер – яркий товарищам пример», хотя и «чёрный»,
как головешка, в смысле, красивый, по сравнению с сельскими парнями –
настоящими светло-русыми, голубоглазыми Славутичами! Брр, не мой коленкор!
Оттого ему приходилось, раз он был всегда на виду, учиться лучше остальных,
подавать пример силы, славы, смелости, чести и доблести, что конкретно вошло
в наш родовой клан впоследствии, составив будущим мужчинам особую генетическую
индивидуальность, духовную отмеченность и благородство.
Не зная про то, что он «индус», его попросту обзывали «армяшкой». Отцовы
родители, служа в нашей церкви, были «изгоями» на селе, он же со своими братьями
рос, как бы сам по себе, его воспитывала Советская школа и Ленинский Комсомол:
навыки те же, и мораль та же, только названия разные!
И так, Песня выучена. Пришла пора внедряться в народные массы! Авось,
что-нибудь дадут на пропитание, выделив из провианта. Вон у них в авоськах
снедь проглядывается, как в витринах «Елисеевского магазина», что покруче
будет всех столичных гастрономов, и чего там только не нет, а как пахнет!
Ветчина. Сыры и Колбасы. Атлантическая Сельдь. Зелёный Лук. Осетрина и Копчёный
Окорок. Яблоки. Апельсины и Мандарины. Сдоба с Маком, Изюмом, Жареными Орехами.
Свежевыпеченные Белые Батоны и Рижский Ржаной. Всё это в душу голодного ребёнка…
Подождав Голицынскую электричку, которая шла со всеми остановками, мы с мамой
увидели в окна, что в вагонах, большей частью, места уже были заняты,
пожалуй, с самой «Москвы Белорусской», но всё равно местечко себе нашли.
Пока мы на одно место с ней усаживались вдвоём, соседка, сидевшая напротив,
рассказала нам, что рабочих много на «Беговой», и на «Тестовской» подсело.
Тут я смекнула, что их, верно, пораньше отпустили: они, как и мы с мамой
также «ушли пораньше в субботу». Стала приглядываться.
Ах, вот их, сколько и не сосчитать: сидят, кемарят все разом. Разомлели
в теплоте. Авоськи свесили между ног, те болтаются в такт колёсам, покачиваясь,
то, как маяки, то, как «дворники» на лобовом стекле в автомобиле «Москвич».
Всё стало ясно мне без лишних слов. Это День Получки!
Хм, смешно, сетки эти продуктовые – все полнёхонько полны, похожи были,
на сети рыболовные с приличным уловом! Потом они стали походить на волны,
как в песне поётся, что «бьются о борт корабля»: Господи, как же мне хочется
кушать! Или лучше, забыв обо всём, поспать?
Глядя на весь этот рабоче-пассажирский эскорт, мне аж самой захотелось
предаться общему «обморожению чувств», но нет, нельзя, иначе можно «загубить
на корню» весь сегодняшний проект! – Сказала я сама себе и перешла в наступление!
Мама, увлечённая беседой, не заметила, как дочь привстала с затёкших колен,
потом и вовсе поднялась, встала и медленно пошла к «выходу», зная все полустанки
наизусть, и когда можно запеть!
Так оно и вышло. Я взяла, встала посередине вагона и внезапно запела.
Вагон тут же проснулся. Пассажиры стали переглядываться меж собой,
хотя я стояла перед ними.
Но они, не веря своим глазам, ждали эстрадную певицу, Эдиту Пьеху, не меньше,
одетую в красивое платье, а ни ребёнка – немощного и маленького, хотя и не
без оттенков национальной красоты, особой слаженности в жестикуляциях,
мимике, неприсущий русским исполнительницам, особенно, лирическому тембру!
Помесь тягучей украинской песни с цыганскими звучными ладами – дало результат,
народ принял моё исполнение, но давать еды пока ещё не решался!
У меня же было всё на этот счёт предусмотрено, я знала, на каком из отрезков
песни при очередном повторе, где авторы изрядно постарались, надо произвести
поворот и отправить еду в рот!
Ну, сколько можно съесть за один раз? С собой также много не унесёшь!
Потом нужна специальная авоська, а у цыган этого не предусмотрено,
и не принято в обиходе. Пихать за пазуху – платье помнёшь, а сплясать потом,
как, ежели захочется? Нет, не годится. Выглядеть нужно прилично. Пусть люди
разглядывают бусы, серьги, кольца и браслеты, множественные юбки, длинные волосы
до пояса, но, главное, цыганские, горящие особой, неповторимой страстью,
чёрные глаза…
С этим мне особенно повезло! Можно было и не наряжаться: товар весь лицом!
Приехав домой, мама рассказал папе о моём выступлении. Они сочли это выходку
за детскую шалость и дань моде, поскольку песенка вертелась у многих на слуху
и вилась на языке, а дети, как водится, всё впитывают в себя, как губки.
Но, в воскресенье, я решила поменять свой жанр и, приготовившись,
громко позвала родителей:
— Мама, папа, идите скорее сюда! Вас дочка зовёт!
Они вошли и увидели: их маленькая Галочка села посередине комнаты,
поставив детский стульчик, распрямив и разгладив ручонками смятое байковое
платьице на коленочках, и, раскрытыми, словно от удивления, огромными чёрными
глазами, вселяла в них «зрительский интерес»!
— Валь, это что такое? Ты чему учишь нашу дочь? Стыд, какой и позор!
— Коль, мы ещё ничего не видели толком, чтобы давать оценку! Давай разберёмся.
Или хотя бы послушаем, для чего наш ребенок, позвал нас на семейное собрание?
— Ты как хочешь, можешь оставаться и всё посмотреть, а я в этом посмешище
участвовать не стану.
— Ну, и зря, Коля, надо, ты же отец!
— Хватит того, что мне воспитатели рассказали: артистка, понимаешь ли,
из неё растёт! Всё. Пока. Я дрова пошёл рубить!
— Хоть кто-то растёт, и то хорошо! Давай, посмотрим!
— Нет. Даже не уговаривай. Не советую потрафлять ей: серьёзному, чему-то
её лучше научи. Дело настоящее привей дочери. Она что, обезьянка у нас,
всем певичкам подражать?
— Нет, пусть вырастет сначала, проявит себя, потом и будем решать!
Отец взял пачку «Примы» с печурки и вышел покурить…
Мама, пристально взглянув на меня, вдруг поняла, что дочку её, ничем не смутить,
никакой критике она не поддаётся. Заулыбалась, что-то там отметив про себя,
и громко сказала:
— Чего приуныла? Вещай, доченька!
— Это длинное будет, мама, ты выдержишь, слушать?
— Конечно, у меня же вся жизнь впереди! Мне спешить некуда!
ЭТО СТАЛО НАЧАЛОМ МОЕГО ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ!