Как долго ты падал, прошитый звездой. Мимо промчалась шуршащая жизнь, обдав в лицо прохладой влажного пера. Заклубилось время, защелкали замки стереотипных дверей из бесконечных коридоров. Ты не открыл их, даже не прошагал мимо. Они исчезли, растворились, смыты тяжелой тряпкой и выкручены в черное ведро, вихрятся по часовой стрелке в мутной воде, наравне с подсолнечной лузгой, седыми волосами и обрывками сигаретного целлофана.
Падение длится 4 секунды. Внутри тепло горит уголь звезды. Это радует. Из рваного отверстия валит пар. Холодная плоть наконец дышит сквозь гной, гниль и плесень. Сквозь смолу, жир и маринад. Сквозь прочие мерзкие тройки. Звезда шкварчит углубляясь, стонет в мясе, теряя жар. Ей куда больнее, она безвозвратно утеряна для неба.
4 секунды ты кренишься и валишься, тараща глаза на случайный пейзаж. Унылое граффити в виде детородного органа на кирпичной стене, робкий кустик молодого чистотела, смятая пивная банка цвета морской волны, пустой сигаретный фильтр, монетка номиналом в две копейки, слезинка темного стекла, аккуратное и пузырящиеся озерцо твоей же слюны. Все прекрасно и наполнено смыслом. Каждая деталь ласкова и доверчива, улыбается напоследок и берется за руку соседа, скрываясь в сизой дымке мечтаний стремительно рассыпающегося сознания.
А ведь еще мгновение назад реальность привычно скалилась, грозя бедою. Ты переживал из-за ползущей с юга грозы, из-за нехватки секунд, из-за нелепости интервалов между маршрутами автобусов, из-за порванного крепления левого сандаля, из-за людей, из-за себя. Из-за из-за. Всего всего. Надо же, как быстро, как стремительно может меняться картинка, вот здесь она еще горчит безысходностью, а тут уже преисполнена фимиамом надежд и лучами воодушевлений.
Чудесная метаморфоза. Жаль, звезды прошивают нас столь редко. Иных, так раз за всю долгую жизнь. И мы преем в своих коконах, перевариваемся в плотоядной паутине, даже не подозревая о том искреннем мире, раскинувшимся снаружи и ждущим нашего любопытного участия, нашего робкого прикосновения к тысячам мерцающих граней, аккомпанирующих его могучее, красивое сердце, которое другие нас учат не видеть, даже презирать в нелепом акте отречения, преследующем непонятные ни нам, ни иным цели.
И мы не видим, и мы презираем, рассыхаясь с годами, трухлея душой, боимся непонятно чего, непонятно всего. Выстраиваем какие-то заслоны от реальности, редуты от мира, бастионы от вселенной. От других людей, от себя, от дождинки, решившей упасть именно на нашу голову, от ветров и отражения в лужах. От возможностей исполнения мечтаний, от любых тревог и спонтанности. Затем тускнеем, с густым шипением гаснем, растерянно моргнув во мраке красной искоркой недоумения. С того момента бессознательно ожидая звезды, способной прошить скафандры, латы и прочую хитроумную броню, которую человек громоздит на себя с самого детства.
Она прошьет, обязательно прошьет, но грубо, неожиданно, ворвавшись в промерзшие сны жарким солнцем, даря нечто большее, чем комфорт и уверенность в завтрашнем дне. Даря нечто большее. Даря нечто. Даря ничто. За которым ты и стаешь тем человеком, о котором поют холодные моря, поглаживаемые северным сиянием и восхищенные падающими в их объятия льдинами.