Здравствуйте, я Василий, и расскажу вам о своей любви к доченьке Тане и её жизни в течение первого года.
Еду с работы на служебном автобусе. Договорились с Машей, что она отпросится с работы к гинекологу, после чего на остановке «Завод имени Баранова» сядет в этот же автобус, и далее в неблизкий путь домой поедем вместе. Вот и остановка, заскакивает Маша, явно возбуждённая, плюхается рядом и громко шёпотом на ухо заявляет: «Я беременна»! Я ошалел: в Маше уже живёт маленький человечек, и я к нему причастен! Всё смешалось в душе — и неожиданность, и недопонимание, и радость, и счастье, и переживание случившегося!
Маша в роддоме. Её отвезла туда моя мама, случайно заехавшая к нам по пути из Барнаула. Я на работе в ночную смену. Звоню дежурной медсестре: «Она в родильном зале». Звоню ещё и ещё, наконец: «У Вас девочка, три пятьсот, 65». Чувства переполняют! Пишу первое в жизни стихотворение:
Космонавты на луне — ерунда,
Золото нашли на дне — ерунда.
Маша дочку родила — это да!
Кажется, под утро Машу пригласили к телефону, я ей этот стишок и выпалил. Она вдруг говорит: «Хитрый какой, писал для сына и быстренько исправил на дочку!» Я попытался оправдаться, что мне без разницы — сын или дочка, главное, что ты у меня героиня! Гнев резко сменился на милость, стихотворение понравилось!
Днём ходил к роддому, перекрикивались через открытое окно (стоял жаркий июль). Никогда мне не нравилось имя Таня, не знаю, почему так, но однажды проснулся: «ТАНЯ»! Кричу снизу: «Таня! Ты не против?» — Сверху слышу: «Хорошее имя!»
Дня через три поехал забирать жену с Таней, ловил такси, все мужики-водители отказывались ехать, как только узнавали, что ехать надо в роддом. И вдруг за рулём вижу женщину (никогда до этого женщин-таксисток не видел), кричу: «В роддом». Слышу в ответ: «Конечно, поехали»! Фея.
Жили мы тогда в проходной комнате трёхкомнатной квартиры в хрущёвской пятиэтажке, оформленной заводом, где мы работали, под семейное общежитие. Вход в одну из комнат проходил как раз через нашу комнату наискосок. Нам на троих оставался уголок, в который вписался раскладной диван, отгороженный от проходящих занавеской. Таня жила в детской коляске, вернее спала, вне занавески. В отдельных комнатках, метров по весемь-десять, жили две бездетные пары. Своим появлением здесь Таня нарушила их тишину и спокойствие. Особенно нервничала учительница Лариса, лет тридцати. Однажды я спросил её: «Что ты к нам постоянно придираешься, ведь это же ребёнок, он и должен плакать, если что-то не так»? Она расплакалась и поведала: «Вам-то хорошо! Захотели ребёночка и завели, а я никогда уже родить не смогу».
Вскоре они съехали, и мы заняли их отдельную комнатку.
Надвигалась осень, и нам сказали, что ребёнку в этой комнатушке будет прохладно, т.к. батарея состояла всего из трёх или четырёх секций. Район был новый, много чего валялось около новостроек, и мне удалось найти три не совсем новые, но целые три секции, после установки которых получилась большая семи-секционная батарея. Для глажки пелёнок купили чертёжную доску, привинтили её к казённой тумбочке, и получился очень хороший и ровный для наших нужд гладильный стол. Всё более или менее обустроилось, но батарея была ржавая, решили её покрасить в белый цвет. Шёл сентябрь, тёплый, солнечный, я взял отпуск, чтобы гулять с Таней и отдыхать заодно от недосыпа и перегрузок. В один из таких дней батарею покрасили, краска сильно пахла, поэтому окно было у нас открыто. Стали замечать, что Таня что-то подкашливает слегка: «Кхы-кхы». В ближайшие дни ей был назначен плановый осмотр, на котором молоденькая врач выслушала фонендоскопом хрипы в лёгких, и прямо из поликлиники Машу с Таней на скорой отвезли в больницу.
Поставили диагноз: мелькоочаговая пневмония. Я не ошибся, так и было написано — «мелько…». И началось наше лечение-мучение, продлившееся более месяца. Больница была переполнена, некоторые дети постарше лежали одни, без мам. Приходилось другим мамам их успокаивать, подмывать, перепелёнывать. Таню кололи ежедневно по три раза в день антибиотиками в попку, которая быстро превратилась в болючее решето. Ещё кололи витамины, а под конец вводили плазму в вену в шее. Мой отпуск превратился в двухразовое посещение больницы — утром и вечером. Вечером я забирал использованные пелёнки, привозил домой, стирал в машинке «Сибирь» с центрифугой для отжима, гладил, и утром отвозил их в больницу. Дома я иногда плакал, один раз напился в дым, нервы сдавали. Впервые в жизни почувствовал сердечную боль. К концу лечения, уже в октябре, врачи стали выпроваживать Таню с мамой Машей на улицу для вентиляции лёгких свежим воздухом, и появилась возможность нам гулять втроём.
Мне кажется, что врачи сделали тогда всё, что могли, и Таню спасли, а вот о причинах болезни я до сих пор думаю. Уже отсюда, издалека, мне кажется, что парЫ растворителя краски уничтожили у маленького ребёнка защитный слой на слизистых оболочках лёгких, вот лёгкие и пропустили болезнь, да ещё с открытым окном. Может быть, я не прав, может быть, были и другие причины, но лучше версии я не придумал.
Как это всё Маша пережила, я не знаю, но она почти ни на что не жаловалась. Молоко она умудрилась сохранить, а это редко бывает при таких стрессах, и, выписавшись, наша Таня начала быстро округляться, прибавлять в весе. Думаю, что главное лекарство долечивания было именно материнское молоко! Больше Таня пневмонией у нас никогда не болела.
Купили Тане кроватку металлическую, с сетками по бокам, и она из коляски перебралась в неё. К кроватке была привязана верёвка, другим концом прикреплённая к гвоздю в косяке. На ней и сушилось всё, что можно. Однажды мы с Машей оба были на кухне, вдруг слышу: «Няй-няй, няй-няй». Захожу, а в комнате дым, ничего не видно, я Таню выдернул из кроватки и бегом из комнаты. Оказалось, что она, стоя в кроватке дотянулась до этой верёвки и стала её дёргать, висящие на ней шерстяные носочки упали на включённый спиральный обогреватель, стоящий на полу, и носки задымились! Конечно, потом эту ситуацию исключили.
Много мы ошибались с ребёнком, но у нас, приехавших в Сибирь, рядом не было бабушек, которые бы могли иногда посидеть с малышкой и даже поделиться не полностью забытым опытом. Из литературы по уходу за детьми у нас были обе книги, которые существовали в природе: это книга нашего сибирского академика В.П.Бисяриной и переводная американская книга Бенджамина Спока «Ребёнок и уход за ним». После его смерти выяснилось, что ни детей, ни внуков Спок не имел, и, поэтому, личного опыта ухода детьми у него не было, поэтому некоторые его рекомендации были высосаны из пальца.
Когда Тане было девять месяцев, в апреле, в гости к нам приехал Машин брат Саша. Погостил, и решили они поехать втроём на их родину. Доехали на поезде благополучно, ехали почти двое суток. Прожили около месяца у бабушки Дарьи и дедушки Вани в небольшом насыпном домике. У них была корова Марта, и Таня, неожиданно, стала пить парное молоко сразу после дойки. Ничего другого она не ела. Когда я прилетел за ними на самолёте Ту-154 9 мая, Таня меня не узнала, скривилась и заплакала. Забыла. Но и я её не узнал — она стала крепкая, щёки свисали! Вот это да! Наверное, она детским чутьём поняла, что лёгким очень полезно живое молоко.
Побыл я несколько дней у них в гостях, помог деду Ване на огороде теплицы устраивать. Получить помощь от меня он очень хотел, а я сразу-то и не догадался — думал, что я гость, какая тут работа. Леса и реки рядом не было, но были затопленные угольные шахты. Там уголь неглубокого залегания, поэтому добывали его открытым способом. Там мы и гуляли с Машей, когда нас ненадолго отпускали.
Поехали к себе домой на электричке через городок, где жила Надя, сестра Маши. У неё была дочь Наташа, жили они вдвоём в общежитии керамического завода. Оставив Таню у Нади, мы с Машей пошли погулять по улицам, уж очень ей хотелось показать мне свой город, в котором она закончила политехнический техникум. Погуляли хорошо, а когда вернулись, то оказалось, что там сплошной переполох: Таня, проснувшись, увидела Надю в очках, которую никогда до этого не видела, и давай орать во всю мочь! Так и проорала час или два. Вымоталась от ора донельзя. Что это было?
Под вечер сели на автобус и доехали до аэропорта. Самолёт оказался почтовый, старый-престарый Ту-104, людей на нём возили немного, основной груз — почта. Стюардесса — почти старуха, неопрятная, форма грязная, помятая. Вдруг стала разносить чай, причём только что сготовленный крутой кипяток. Насколько помню, кипяток в самолётах не подают, угощают холодными напитками именно в целях безопасности пассажиров. Я сидел у окна, Маша с Таней — у прохода, Таня спала после стрессов. Столик, прикреплённый к предыдущему сидению, был неисправен и наклонён ко мне. Тётка резко поставила кипяток на этот столик, стакан поехал к краю, я дёрнулся как-то его остановить, но не успел, и он упал прямо на ножки бедной Тани, обёрнутые лёгкой пелёнкой. Она заорала так, что заглушила шум самолёта, но теперь уже явно по делу — ожог ступней был сильный, образовались волдыри. Попросили у тётки (стюардессы) что-то от ожога, оказалось, что на борту нет аптечки. Попробовали намылить мылом, без толку. И тут повезло — посадка в N-cибирске. Быстрее побежали в медпункт, там всё обработали, намазали мазью какой-то, перевязали, и Таня успокоилась. Так и долетели до нашего города. Вышли из самолёта, погода хорошая, тёплая, Таня спит, сели на лавочку на улице и сидели, пока она не проснулась. Дальше уже не плакала. Осложнений не было от ожога, всё прошло довольно быстро. И слава Богу.
Тогда молодым мамам давали один год по уходу за ребёнком, неоплачиваемый. Жили на одну мою зарплату. Кроме того, мы оба стояли в очереди на квартиру. Был другой способ обзавестись квартирой — вступить в кооператив за деньги, но государству этот рыночный вариант не нравился, поэтому кооперативов организовывали очень мало, и простых людей туда не брали, в основном это были начальники и люди с деньгами в основном из торговли. Таким образом, Маше нельзя было терять очередь на квартиру, поэтому и уволиться было нельзя. Начали искать место в детский садик. У завода, где мы работали, был свой садик, но в другом конце города. Нашли вариант: нам дают путёвку в наш детский сад, а завод СК (синтетического каучука) в обмен на эту путёвку даёт нам место у кинотеатра «Кристалл», километрах в пяти, ближе не было. Но получилось так, что завод СК нас обманул — путёвку у нас забрал, а нам путёвку не дал, ребёнок с завода СК в наш садик уже пошёл, выгнать нельзя, так мы и остались без садика.
Моя мама предложила привезти Таню на годик к ней в Костромскую область, думали, рядили, поехали. Приехали ровно 26 июля, в день рождения Тани. Встреча была как праздник — стол, гости, тётя Валя с сыновьями! Сидели за столом, Таня — на руках у тёти Вали (сразу возникло доверие). Попросила пить, а Валя дала ей водки, Таня и глотнула. У меня чуть глаз не выпал, а она слезла с рук и впервые в жизни пошла по комнате без всякой опоры под общую пьяненькую радость!
Отпуск получился хорошим, но пришёл его конец и необходимость отъезда без Тани. Настроение постепенно портилось, окончательного решения принято не было, Павел Михайлович, гражданский муж мамы (по нынешней терминологии), был против Тани, говорил: «Заберите её с собой, а я вам денег дам». И никак не хотел слышать, что дело не в деньгах, а в квартире, очередь на которую Маша может потерять.
Уехали без Тани. По дороге на вокзал я просто ревел. Тётя Валя, которая нас провожала, т.к. моя мама осталась с Таней, даже удивилась — никогда меня таким не видела. Всё говорила: «Да что хоть, Вась»?
Так закончился первый год жизни нашей Тани, Танечки, Танюшки. Тётя Валя писала, что наша дочь долго искала родителей, плакала, скучала, привыкла. Сочетание чуда, любви, жёстких решений, болезней. Каждое воскресение мы ходили в переговорный пункт, ждали связи часа по полтора — два и разговаривали с мамой и Таней, преодолевая своей любовью более двух тысяч километров по проводам.