Пятая глава романа Джона Кендрика Бэнгса (John Kendrick Bangs, 1862-1922) “Mrs. Raffles”.
© Перевод. Олег Александрович, 2021
Иллюстрации: Альберт Леверинг (Albert Levering),1905 г.
***
К НАЧАЛУ - http://proza.ru/2015/06/14/1051
V. ОБЛИГАЦИИ АМЕРИКАНСКОЙ СТАЛЕЛИТЕЙНОЙ КОМПАНИИ
— Прости меня, Генриетта, но могу я у тебя узнать, как конкретно распоряжаешься ты всеми теми деньгами, которые мало-помалу собираются у нас с тобой? — спросил я свою компаньонку однажды утром, когда после трех месяцев службы у нее стал подумывать, что право проявлять заботу о личной моей доле в нашем общем капитале я уже имею. — У нас ведь уже около миллиона долларов в наличии, это так?!
— Миллион плюс двести восемьдесят семь тысяч пятьсот двадцать восемь долларов и тридцать шесть центов, — ответила Генриетта не раздумывая. — Так себе — хорошенькая, конечно, кругленькая сумма.
— Думаю, почти достаточная уже, чтобы сбавить, или даже отставить наконец нашу с тобой деловую активность.
— Перестань такое говорить, Банни! — бросила резко мне Генриетта. — Перестань, либо отставляй все, но сам! Я же не из тех, кого в этой стране называют «квитерами»*, и потому не намерена, едва поднявшись вверх на гребне успеха, бросать мой бизнес, — после того как годы я билась, чтобы наконец пошел он как по маслу.
__________
*Квитер (quitter) – человек без выдержки, легко бросающий начатое дело, пасующий перед трудностями.
— Все это замечательно, Генриетта, — сказал я, — однако весь риск, сопряженный с нашей совместной работой, — такой риск часто чреват крахом. Миллион долларов — куш солидный весьма, и потому мой тебе совет: сверни-ка ты все свои делишки, и как можно скорее!
— Прости меня, Банни, но неужто хоть раз когда-либо прежде использовала я тебя как своего советчика?! — вспылила Генриетта. — Ты, я вижу, совсем меня не понимаешь! Неужели ты думаешь, что обособляю я от здешних обитателей кое-что из их ценного из вульгарных лишь побуждений получать от этого деньги и не более! Если да — то ты, увы, пребываешь в прискорбном заблуждении о мотивах, движущих творчеством настоящего художника, артиста!
— Конечно, Генриетта, ты артистка, кто бы сомневался… — согласился я, чтобы хоть отчасти теперь ее утихомирить.
— К чему ж тогда твои намеки, что моя деятельность — это не более чем добыча вонючих долларов и центов? — надулась моя хозяйка. — Вот мистер Воксхолл Бин, возьму его, к примеру, — ты его знаешь, — который буквально помешан на собирании упаковок с анисовым чаем; он что, думает потом торговать этим чаем? Иль, быть может, он такой его любитель, что пьет он этот чай дни и ночи напролет? Нет. Им движет азарт, азарт истинного охотника: которому отрада ощущать коленями движения скакуна, на коем он восседает, который влюблен в лай псов, в трубный звук охотничьего рога; он мчится, не сворачивая, навстречу опасностям, сопряженным с его любимым спортом: когда ему и его скакуну приходится одолевать необыкновенно высокую изгородь или широкий водный поток. То и у меня же. Когда я разлучаю людей с их деньгами и драгоценностями, вовсе не деньги и вовсе не драгоценности сильно меня заботят, а вся та как раз прелесть риска, коему я себя подвергаю, добывая их. Что высокая изгородь для охотника-наездника — то для меня барьер между мной и шкатулкой с драгоценностями миссис Гастерс; что для хозяина гончих псов бдительный фермер, стерегущий с ружьем в руках свои посевы, — то для меня полиция. Одолеть в высоком прыжке первую, хитрым маневром обойти второго, — в таких, и только таких вещах вся радость моей жизни; и хотя загораются у меня глаза алчным блеском, когда замечаю я здесь у кого-то ожерелье, тиару или пачку стодолларовых банкнот — знай: вовсе не жадность заставляет их так блистать, глаза мои, а призыв к действию, который от таких вещей всех явственно до меня доносится!
Я хотел было сказать, что в таком случае счел бы за честь оставаться впредь лишь ее казначеем, хранителем кассы, но было заметно, что Генриетта шутить сегодня не расположена, поэтому я промолчал.
— Чтобы доказать тебе, что деньги для меня совсем не цель, а просто элемент игры, я дам тебе сейчас чек на двести пятьдесят тысяч долларов — в уплату тебе за облигации, те самые, которые подобрал ты в поезде, когда ехал ко мне сюда в Ньюпорт, — продолжала речь Генриетта. — Это в два с половиной раза больше их номинальной стоимости. Согласен на такую сделку?
— Конечно же, мэм! — ответил я, обрадованный ее предложением. — Однако что ты с этими облигациями сделать намереваешься?
— Взять под них ссуду в полтора миллиона долларов.
— Что?! — воскликнул я. — Полтора миллиона — имея на руках лишь сотню бумаг по тысяче долларов номинальной стоимости?! Да разве такое возможно?
— Конечно, не сомневайся, — ответила Генриетта. — Но, естественно, придется мне с этими облигациями поработать немного. В банках Огайо у меня семнадцать счетов открыто, и все на разные имена. На каждом из счетов поддерживается баланс в размере трехсот тысяч долларов в среднем: благодаря изобретенной мною хитроумной бесконечной цепочки безналичного обмена между всеми моими счетами. Разумеется, суммы на счетах весьма заинтересовали банковских служащих, которые стали видеть во мне желаемого для них клиента; и потому, думаю, мне удастся получить от двух-трех, по крайней мере, из них ссуду под залог облигаций твоих и сертификата доверенности на управление моими ценными бумагами, который я дам тебе подписать.
— Ты шутишь? Каков от моей подписи-то прок будет, да еще на липовом сертификате?
— Из липового превратится он в золотой после того, как внесешь ты этот чек — на двести пятьдесят тысяч долларов — в свой банк в Нью-Йорке, — продолжала Генриетта. — Я же отправлюсь к директору Огулиханского филиала Центрального Банка Ошкоша, что в штате Огайо. Там на депозите сейчас у меня триста шестьдесят восемь тысяч триста пятьдесят три доллара и восемнадцать центов. Директору я скажу, что некий Джон Уоррингтон Банни из Нью-Йорка имеет данные ему мною полномочия распоряжаться моим имуществом в виде ценных бумаг стоимостью около тринадцати миллионов долларов. Их передал мне в дар, сообщу я ему, некий известный в свете господин, которому не хочется афишировать мою с ним родственную связь. Он позвонит тебе и поинтересуется, правда ли все это. Как ответ, что правда, ты вышлешь ему заверенную копию трастового сертификата — на якобы мои бумаги, мне подаренные. Да, и в письме упомянешь, между прочим, о нью-йоркском банке, где на депозите будут уже храниться наши двести пятьдесят тысяч. Затем обменяемся мы с тобой чеками, по три сотни тысяч долларов. Мой придет на твой нью-йоркский счет, твой же — как от моего попечителя — на мой счет в Огулихане. Нью-Йоркский банк, естественно, даст хороший отзыв о твоем балансе, а огулиханские служащие, убедившись, что твой чек вполне надежен, и не подумают наводить дополнительные справки о твоей кредитоспособности. Вот после этого и примемся мы раскручивать твои сталелитейные облигации на полную катушку.
— В целом план мне твой понятен, Генриетта, — ответил я, — особенно первый его этап; не сомневаюсь, что склеится тут все наилучшим образом. Но как же, дьявол меня побери, сумеешь раздуть ты цену этим облигациям в пятнадцать аж раз?!
— Просто! — рассмеялась Генриетта. — И не в пятнадцать, а в двадцать раз цену им я раздую, до двух миллионов долларов.
— О, небо! — воскликнул я. — Я надеюсь, подделки какие-то, фальсификации — в плане твоем не наличествуют?
— О, вульгарностей такого рода в нем нет! есть просто малость смекалки моей, изобретательности. И, кстати, Банни, позаботься, пожалуйста, о двадцати банковских ячейках — двух здесь, и восемнадцати в Нью-Йорке; в разных, разумеется, банках, причем с приличным расстоянием между всеми ими. На сегодня все.
Три недели спустя, после того как я выполнил все указания Генриетты, в Нью-Йорк пришло мне письмо от директора Огулиханского филиала Ошкошского банка мистера Боливара с запросом о вверенных мне в попечительство ценных бумагах миссис Ван Рэффлз. В ответ я отправил ему заверенную копию оригинала трастового сертификата, который Генриетта уже показала директору; обмолвился в письме я вскользь и о моем собственном финансовом статусе в нью-йоркской компании «Деланси Траст». Как раз к тому времени мы с Генриеттой обменялись чеками на триста тысяч долларов каждый; причем ее чек пришел из Массачусетса, из Семьдесят Шестого Бруклинского Национального Банка, и подписан он был вымышленным мужским именем, что свидетельствовало о том, как тщательно старалась она замести свои следы. Оба чека прошли без вопросов, и после этого в игру вступили сталелитейные облигации. Генриетта подала в Ошкошский банк заявку на получение ссуды в размере одного миллиона пятисот тысяч долларов — под залог нашего трастового сертификата. Директор возжелал увидеть хотя бы некоторые из её ценных бумаг, на что Генриетта с прямодушной любезностью ответила, что если приедет он в Нью-Йорк, она рада будет показать ему их. Намекнула она в разговоре том и о солидном бонусе в пользу банка, если кредит будет ей предоставлен. Мистер Боливар заглотнул наживку и тотчас выехал в Нью-Йорк.
— А теперь, Банни, — сказала мне Генриетта на следующее утро после прибытия мистера Боливара, — ты поместишь всю сотню своих облигаций в хранилище «Амальгамейтед Траст Кампани» на Уолл-Стрит. Я же прибуду туда вместе с тем господином и покажу ему их. После нашего отбытия оттуда поспеши переложить акции в хранилище «Транс-Миссури энд Континентал Траст Кампани» — потому что после мы сразу направимся туда. И так пройдем мы по всей цепочке — по всем восемнадцати банкам. Наш визитер останется в итоге в уверенности, что показали мы ему миллион восемьсот тысяч долларов в ценных бумагах. И затем, когда он приедет в Ньюпорт, эти облигации я покажу ему еще два раза, доведя так в его глазах им цену уже до двух миллионов. Все понятно?
Пораженный, я откинулся на спинку кресла.
— Черт возьми! Если бы только это сработало!
***
Это сработало. Мистера Боливара впечатлили весьма и финансовая состоятельность Генриетты, и ее общественный статус в Ньюпорте. И когда принимала она его у себя, в особняке Скрэппов, он и не догадывался, что дворецкий, который подавал ему суп, наливал в бокал вино, и ее попечитель Джон Уоррингтон Банни — одно лицо.
— Превосходно, — сказала Генриетта, рассматривая чек на миллион четыреста тысяч долларов (сто тысяч оставлены были банку в качестве бонуса). — Наша охота наградила нас хорошим весьма трофеем. Ах! да еще ведь все те гонки, кои принужден был разделить с нами старичок Боливар! Ты знаешь, что он, бедняга, мне заявил?
— Не знаю. Сдаюсь, слушаю!
— Он сказал, что удивлен, и весьма, моей простотой, и потому посоветовал мне быть крайне осторожной в любых своих деловых сношениях, — рассмеялась Генриетта.
— Простотой!? — взревел я. — Отчего он решил вдруг, что ты простачка?
— О, не знаю, — ответила Генриетта с притворной скромностью. — Видать, оттого что облигации хранятся у меня в двадцати разных банках, а не в одном: я пояснила ему, что опасно, как мне кажется, складывать все яйца в одну корзину. Мало ли что может случиться: пожар, или еще что…
— Хм-м..! И что он на это ответил?
Генриетта расхохоталась.
— Он сжал мою ладонь и сказал «Боже мой, какой же вы, в сущности, ребенок!»
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ