В гимназии, где я работаю, мне однажды довелось беседовать на известную тему с одной из гимназисток. Поводом, конечно же, послужил праздник — день всех влюблённых. Эта девушка была довольно маленькой, если не сказать, хрупкой, не по годам серьёзной и непохожей на сверстниц. Ещё более эту серьёзность и красоту подчёркивали очки с тонкой оправой, сквозь которые сияли не то карие, не то чёрные, как у лани, глаза. Щёки её горели румянцем, вишнёвые губы слегка блестели, а бледное лицо обрамляли восхитительные каштановые волосы.
Это вам! — бегло и с лебединой лёгкостью произнесла она, положив на мой рабочий стол небольшой лоскуток в виде сердца и одарив белоснежной улыбкой.
— Что же это вы?! — растерянно спросил я, так как не ожидал подобной вольности со стороны столь юной девушки, шагов которой я почему-то не услышал. — Это такая шутка?..
— В честь праздника! Вы не рады?
— Рад конечно, но дело не в этом... Разве больше некому подарить? У вас же столько сверстников среди ребят! Да и вообще ребят более чем предостаточно!
— А мне вот так захотелось!
— Да?! Очень любопытно!
— Не смейтесь! Прошу вас!
— Извините... Просто я давно не получал валентинок...
— Серьёзно?!
— Да, ещё со школы. По правде сказать, к этому празднику я отношусь не без доли иронии.
— И поэтому просто смеётесь надо мной, да?!
— Нет, что вы! Не поэтому!
— А почему?! — протяжно спросила симпатичная гимназистка, надув вишнёвые губки и неуверенно поправляя локон благоухающих волос. — Разве вы никогда не влюблялись и не любили?
— И влюблялся, и любил! — глубоко вздохнув, проговорил я и после недолгой паузы продолжил. — Ох, наверное, для меня это слишком больная тема, впрочем, как и для любого другого, пережившего сей горький опыт!
Недаром же кто-то сказал: «прежде чем посчастливится встретить ту самую, свою настоящую любовь, доведётся и немало хлебнуть из чаши страданий — познать всю горечь обид, попробовать на вкус разлуку, да и многое другое!»
И отчасти, конечно, всё это так! Почему, спросите, отчасти? Да потому, что всё в нашем мире относительно: первые её встречают слишком поздно, можно сказать, на смертном одре, будучи в лихорадке, вторые же, напротив — слишком рано, или, как в случае с Данте, чья Беатриче — Amata nobis quantum amabitur nulla!*
Чаще всего подобная любовь воспринимается не иначе как иллюзия, бред больного мечтателя, как излюбленное стихотворение поэта, к которому он так или иначе возвращается, перечитывая снова и снова! Ну а третьим и вовсе не выпадает никакого счастья. Не то чашу горькую иссушили до дна, не то всему виной человеческая одержимость — стремление сделать объект любви своим орудием или просто игрушкой...
— А вы к кому из них относитесь?
— Я? Да, вероятнее всего, ко вторым.
— Вы поэт?
— Да, если учесть тот факт, что я пишу стихи... А, впрочем, они довольно скверные! Хотелось бы чего-то большего...
— А я вот как раз влюбилась! — прервав мои рассуждения, вдруг выпалила она. — Но в кого влюбилась, я, разумеется, не скажу!
После чего эта нимфа неожиданно ринулась к белой двери — по шоколадной лестнице вверх. Словно то был призрак, которому хотелось с кем-то поговорить, прежде чем вернуться в свою обитель. А я по-прежнему сидел в сером кресле, и, внимая цоканью её каблучков, недоумевал и ломал себе голову: «Что же она хотела этим сказать? Откуда она?! Я ведь никогда её прежде не встречал!»
*Возлюбленная нами, как никакая другая возлюблена не будет! (Катулл)