На какое-то время, в кабинете воцарилось молчание. Начальник милиции мучительно пытался понять, что делать дальше? Рассказать всю правду откомандированному из Питера оперу, и тем самым нажить себе влиятельных врагов в лице тех, кто его сюда и послал. Или продолжать играть в партизана и все отрицать? Никто, мол, не давал мне никаких указаний? С чего это вы взяли? Но тогда, неприятности могли прилететь с другой стороны. Кто его знает, чем может закончиться такая игра, тем более что следствие по убийству Левченко курировал один из заместителей генерального прокурора. Как не крути, любой вариант плох. И та, и другая сторона могла легко сломать ему карьеру.
- Мне сказали, - наконец-то неуверенно начал он, – что вы «наш человек».
- «Ваш» это чей? – всерьез не понял Геннадий. – И кто именно вам это сказал?
- Из Москвы звонили... Помощник депутата Смирницкого... – немного заикаясь от волнения, ответил подполковник.
- Смирницкий, - задумался Чернов. – Это не тот, что у вас прокурором был, когда вся эта история с директором комбината и его семьей произошла?
- Он самый. Если вы внимательно изучали уголовное дело, то там его собственноручные указания есть... Он лично тогда занимался надзором.
Круг замкнулся! Теперь все вставало на свои места. Связь между его родным дядей и депутатом Государственной Думы явно прослеживалась. Информация, о его командировке в Заозерск, могла к Смирницкому только от Владимира Георгиевича поступить. Не от Щукина же, в самом деле. Где тот, а где Смирницкий? Да и быстро всё как-то произошло. В один день! Утром, он сидел в кафе и ждал товарища убитого три месяца назад Аверьянова, а уже вечером, когда садился в поезд, здесь его ждали. Значит, утечка шла напрямую. Из всех возможных кандидатур, только его высокопоставленный родственник был способен на это. «Беспринципный подлец!», вспомнились слова отца о мамином брате. В том, что это действительно так, Геннадий убеждался все больше и больше. Из головы не выходила и история со смертью любовницы Левченко. Стоило он ней сообщить дяде, как её не стало. Случайностью это вряд ли теперь назовешь.
- Хорошо, - кивнул в знак согласия Чернов. – Будем считать, это недоразумением.
- Что именно? – в свою очередь не понял начальник отдела. – Звонок из Москвы?
- Ваши действия! Вас о содействии серьезные люди просят, а вы будто специально мешаете. Сначала, наружку приставили, а затем, в предоставлении нужных документов отказываете...
- Кто? Я? – эмоционально приподнявшись с кресла, возразил подполковник. – Это не наружка была, а охрана. Меня попросили, я сделал! А насчет личного дела Овчаренко то, пожалуйста, знакомьтесь, если вам так надо...
Вокруг свежевырытой могилы собралась толпа. Причем, люди там были разные: одни, что помоложе, когда-то вместе учились или дружили с покойным сержантом, вторые, из старшего поколения, скорее всего, были знакомыми его родителей. Все стояли и скорбно смотрели то на запаянный цинковый гроб, то на женщину в черном траурном платье и интеллигентного вида мужчину, не сдерживающего слез. «Родители», - догадался Сергей, отводя глаза в сторону. Видеть их боль было невыносимо.
Там, на войне, смерть человека была делом обыденным. Тяжелым, страшным, но привычным. Все кто там был, прекрасно понимали несложные и жестокие правила - не убили сегодня, значит, могут убить завтра. А боевые потери, поднимаясь вверх по командно-штабной лестнице, становились просто статистикой. Сухими и бесчувственными цифрами под грифом «СЕКРЕТНО».
Но здесь, в мирной жизни, все происходило иначе. Словно маховик, закручиваемый бездушной государственной машиной в угоду политикам, раскручивался вспять. Статистические данные, как бы их не прятали от народа, вылезали наружу. Утаить их не могли ни железные сейфы, ни ведомственные архивы. Каждая единица становилась личным горем и трагедией для близких погибших солдат. Для жен, матерей, отцов... Для тех, кто любил и помнил покойных при жизни.
Гроб решили не открывать. Изувеченное взрывом гранаты тело было зрелищем не для слабонервных. Тем более, отдельные фрагменты пришлось собирать по кускам.
Увидев Сергея и офицера из комендатуры, мать Логутенкова отделилась от всех и быстро подошла к ним.
- Кто из вас командир моего сына? – требовательно спросила она, всматриваясь мокрыми от слез глазами, то в одного, то в другого.
- Я, - не стал скрывать Снегирев, и сразу же получил увесистую пощечину.
- Почему?... Почему ты жив, а моего ребенка нет!!! – с силой ударяя Сергея кулаками, то в грудь, то в лицо истерично закричала она. – Почему ты его не защитил? Лучше бы тебя убили... Ненавижу! Ненавижу тебя!!! Почему ты жив...
Сергей стоял как вкопанный. Он не знал, что ответить. Его били, но он этого будто не замечал. Из разбитой губы потекла кровь, а форменная куртка на груди стала мокрой и темной. Похоже, разошелся шов от ножевого ранения.
Наконец-то выбившись из сил, женщина опустилась на землю и тихо начала всхлипывать. Стоящий рядом офицер комендатуры, очнувшись от оцепенения, принялся её поднимать. Через секундное замешательство ему на помощь поспешил кто-то из собравшейся толпы.
- Вам лучше уйти, – произнес мужчина в штатском. – Не видите, вам здесь не нужно находиться...
- Уходи, - поддержал его офицер, с трудом удерживая обезумевшую от горя мать. – Говорил же, не стоило тебе сюда приходить...
Требования о том, что ему лучше уйти, вернули Снегирева в реальность.
- Извините, - попросил прощения он. – Я не смог ничего сделать... Так получилось...
Минут через двадцать, подходя к выходу с кладбища, он услышал позади выстрелы почетного караула. Тело сержанта было придано земле.
«Лучше бы меня убили...» – искренно пожалел Сергей, что остался тогда жив. – «Моя смерть никому б страданий не принесла...».