- Весна,- сказал грач Агапон, сидя на голой ветке дерева. Он только что вернулся из тёплых краёв и проходил процесс акклиматизации.
Этот процесс всегда выбивал Агапона из колеи. Он хоть и был грачом до мозга костей, но берег турецкий ему был милее родных, не примечательных в марте, просторов.
Грязный снег, местами не растаявший, ночные морозы, заставлявшие пальцы на лапах скручиваться, и эта сорока Глафира, живущая по соседству, совсем не способствовали быстрому отвыканию от отдыха, где всё было включено.
- Гляньте-ка, явился не запылился,- трещала Глафира, выглядывая из своего гнезда.
- Чтоб тебе упасть на землю,- проворчал Агапон, морща лоб от накатывающей головной боли.
- Ну, как там на морях? Небось отвык от землицы-то родной валяясь на морском песочке,- не унималась Глафира. Её стрекотание эхом разносилось по всему лесу от чего Агапону было не по себе.
Нет, он, конечно, любил турецкие базары, где с утра до вечера шум, гам, суета.
- Халва. Пахлава.Дондурма. Рахат лукум,- кричали торговцы со всех сторон.
Ах, какое разнообразие вкусов и запахов. Какое буйство красок и голосов.
А какой был добрый Абдулла, хозяин лавки в самом центре рынка. У него, и только у него была самая вкусная тулумба. Агапону нравилась фисташковая, но он был рад угоститься любой.
- Заходи, заходи, дорогой!- приглашал Абдулла каждого, кто останавливался возле его лавки.
И дорогой заходил. Сначала робко осматривался, но потом, когда видел на прилавке подносы с разнообразной тулумбой и вдыхал манящий аромат сладости, то его робость исчезала. И он выходил на улицу с широкой улыбкой на губах, которые были сладкими от медового сиропа.
А вечером, когда рынок пустел и охрипшие торговцы устало убирали свои прилавки, Агапон слетал с крыши, где весь день наблюдал за суетой жизни. Он деловито заходил в лавку Абдуллы и говорил: "Кар!", что означало "Здравствуйте!"
- А, это ты, дорогой. Заходи, заходи, не стесняйся,- бормотал уставший Абдулла, протирающий пустые подносы.
Агапон никогда не стеснялся. А чего стесняться, если с самого утра во рту не было маковой росинки, кроме мякоти кокосового ореха, валявшегося под пальмой, где он ночевал.
- Ох, дорогой, сегодня турист косяком шёл. Прямо какое-то паломничество в мою лавку было. Всё смели под чистую. Осталась только одна, с сахарным сиропом,- говорил Абдулла, ставя перед Агапоном тарелку с тулумбой.
Ах, какая вкусная была у Абдуллы тулумба, с тоской вспоминал Агапон, стараясь не слушать противный стрекот Глафиры, который раздражал его с каждой секундой.
Взмахнув крыльями он сорвался с ветки дерева и полетел над чистым полем, где скоро, когда совсем растает снег, затарахтят трактора, распахивая залежавшуюся за зиму землю. И тогда на поверхности появятся сочные жирные червяки, которые бывают только в родных пенатах. Чего греха таить, тулумба тулумбой, а своё, родное, ближе к душе.
Он опустился на подтаявшую землю и стал расхаживать по полю.
По небу плыли серые тучи, мешая солнечным лучам пробиться к истосковавшейся по теплу земле.
Белые снежинки одиноко кружили в воздухе и, падая на землю, таяли. Одна из них упала на клюв Агапону.
Он задумчиво посмотрел на неё, вздохнул, и тихо сказал:
- Весна!