Памяти актрисы российского кино
и уроженки Глазова Клары Беловой
посвящаю
Мы вышли все на свет из кинозала...
И. Бродский
Они уходят. Чума 21 века раньше сроков уносит тех, с кем мы росли, чьими образами дышали в нашем тихом провинциальном городке.
Из глубин шестилетнего беспамятства пробивается самое раннее: ночь (или вечер?) в парке Горького. Людно. Вспышки света вроде фейерверка (теперь я понимаю, что фейерверк мог быть только на экране). Мама держит меня за руку. На ней плащ-пыльник и какой-то чёрный жгутик на голове. И навстречу к нам сбегает по ступенькам эстрады очаровательная актриса и поёт: "Пять мину-ут, пять мину-ут!" И потом всю жизнь эту песню она будет петь только для меня. Конечно же, она пела с экрана, установленного на летней эстраде. Но в той детской очарованности я не заметила границ.
Городок наш делился на новый и старый. И разделяла его Торговая площадь с подковой из старых купеческих домов, развернувшихся лицом к Чепце с далёкими заречными лугами.
Мы жили в новой части города, называемой "вторым участком". Это был обычный угловой, похожий строением на раскрытую книгу, "сталинский" дом из трёх подъездов. А в подъездах жили запахи. Откроешь дверь, и на тебя дохнёт сырой картошкой подвал своей распахнутой чёрной пастью, на первой же лестничной площадке налетит и почти придушит дихлор-дивинил-трихлор-метил-метан (для современного читателя, не знающего слова "дуст", которым травили тараканов), а из квартир повыше, смягчая запах убийцы, выплывет тоненькой струйкой уютный душок жареных шкварок.
Однако не все использовали ДДТ. Баба Шура-сектантка ("сектанткой" прозвали её за то, что она провела три ночи в окружении старушек на Торговой площади, пытаясь отвоевать у властей храм, который они всё-таки взорвали) истребляла тараканов домашним тапком. Стук её тапок с небольшими интервалами раздавался по всему дому. Случались и курьёзы.
Аниса аби, проследив однажды, как усатый и незваный выбрался из щели потолка и побежал вниз по водосточной трубе, поймала его, дождалась явления другого и, зажав обоих в щепоть, поднялась в квартиру бабы Шуры (двери в ту эпоху не запирались), лёгким движением скинула их на порог, сказав: "Баши к нам пришли, заблюдились должно..." "Погоди, басурманка, тебя твой Аллах накажет!"- пригрозила ей вслед баба Шура, но жильцов своих признала и привычно казнила их тапком.
Аниса аби обладала завидной глухотой. Чаще всего она не слышала собеседника и не нуждалась в этом. Заложив руки за спину, в платочке по-татарски и вязаной шапочке на макушке, она преспокойно прогуливалась по подъезду. Пришёптывая себе под нос и улыбаясь, она, бывало, откроет незапертую дверь любой квартиры, поприветствует хозяев костлявой рукой и идёт себе дальше. Ей было пожалуй уже под сто, и время неумолимо отдаляло её от детей и взрослеющих внуков, глубже толкая в пропасть беззвучия и одиночества. Как-то разговорясь на лавочке со старенькой бабой Капой из второго подъезда, она узнала в ней свою давнюю "уромку" из соседней деревни. Та помогала ей выжить в годы раскулачивания. С того дня их лавочная жизнь в тенистом уголке дома обрела смысл и вдохновение...
А у детей было кино! Когда Нинке и Витьке Чупиным, жившим напротив бабы Шуры, давали по три рубля "на проедание" (так родители откупались по субботам от детей, чтобы те не мешали отдыхать им шумно с вином и гостями), они шли "проедать" их.
Чупа (так звали Витьку) побежал смотреть кино про разведчиков, а Нинка бежала вниз по Советской и вдруг споткнулась, открыв рот и перестав дышать у газетного киоска на углу Парковой. Сквозь стекло на неё смотрел вожделенный черно-белый мир знакомых лиц.
- Мне Тосю Румянцеву, - сказал вдруг возле неё тоненький дрожащий голосок, соединив от волнения имя героини известного фильма и фамилию актрисы. Девочка нинкиного возраста протягивала в окошечко рубль.
- Нет, мне Надежду Румянцеву! - сказала Нинка, оттесняя незнакомую девочку с пушистыми от инея глазами.
- Ещё имени не знает! - добавила Нинка презрительно, закрепляя своё право на владение заветным портретом, и, решительно закинув толстую косу за плечо, унесла актрису с собой. Надо было ещё успеть до начала фильма (про любовь!) забежать в кондитерскую за ромовой бабой.
Зимой бельё с улицы пахло арбузами. Несли на себе ворох звонкого негнущегося белья и ставили его стоймя в ванную. Как-то бабакапина дочь Люська, торопясь успеть на комедию "Где черту не под силу", забыла тазик на улице, а когда хватилась, - нет его, пропал...
Восточнее Торговой площади, где деревянные дома с огородами лепятся на обрывистый берег, катается ребятня.
Чупа уже из красного сделался синим и с ног до головы оброс сосульками. Варежки на руках давно превратились в две ледышки и не греют, а завязки на ушанке смерзлись в мертвые ледяные узелки. Но это ничего. Он катается на тазике! Все на портфелях, а он - на тазике. Пока летит вниз, успевает несколько раз крутануться на зависть всем. Только он может так виртуозно работать своей пятой точкой! Сегодня он особенно старается, потому что в ребячьей толпе заметил глазастую девочку. Уж такую глазастую... И, нехотя покидая берег, толкает её плечом.
В нашем доме на первом этаже поселился Владик-стиляга. Говорили, что он сын какого-то заводского начальника. Владик занял две комнаты, завесил окна модными экзотическими шторами и зажил себе шумно и весело с музыкой и гостями. Зимой он, кажется, числился в штате местного музыкального ансамбля при ДК "Россия", а в летние месяцы был радистом в лагере. Владик имел свой собственный мотоцикл "Иж", носил узкие штаны и чёрные очки.
Догорает день за чёрными верхушками сосен. Сегодня на вечерней линейке объявили после кино танцы. Бабакапин внук Славка помогает Владику устанавливать на сцене музыку. Малорослые мальчишки, сняв пионерские галстуки, танцуют "медляк" с девочками из первого отряда. Но вот музыка обрывается. Подмигнув симпатичной дежурной вожатой Любочке, уже успевшей попасть под обаяние радиста, Владик говорит картинно, подражая Остапу Бендеру, которого видел в кино:
- Ну что, друзья, как говорится, заграница нам поможет!
И включает что-то невообразимо энергичное, вызывающее желание скакать. Все этого только и ждут. Овации, шум, гвалт, толпа тотчас расступается. Спрыгнув со сцены в центр круга, Владик начинает вибрировать всеми частями тела в такт ритмичной зарубежной музыке. Завтра Славка и Чупа в тихий час сбегут через окно в овраг за лагерной мастерской, чтобы успеть ушить там штаны до вечера, и потом окажется, что пролезть в них невозможно и надо расшивать. А наутро они проспят начало "Зарницы", которую с нетерпением ждали с начала смены. В конце лета за мелкие услуги Владик подарит Славке свой старый "Зенит", не зная ещё, какую службу сослужит ему его фотоаппарат в руках бабакапиного внука.
К концу лета ребятня возвращалась в город, и двор наш с пыльными тополями снова делался людным и оживленным.
Вон хлопают двери подъездов, и Чупа со Славкой выпадают из них без пяти минут восемь, забегают за сараи-дровеники, курнут там общую папиросу из пачки славкиного отца и нехотя, с двумя тонкими книгами под мышкой (на первый урок уже всё равно опоздали), тащатся вниз по Республиканской. Вечерами из окон Владика для начала гремит песенка про чёрного кота, и мимо лавочки с бабульками проплывают начёсанные девицы и исчезают в первом подъезде.
- Опеть, должно, к ****ику гости, - шевелит беззубым ртом Аниса аби, провожая их прищуром провалившихся глаз.
- Опеть жопотрясы собираются, - гудит рядом баба Капа, - и наш Славка-балбес скоро туды побежит...
- А вон и сам Купи-продай идёт - бренчит бутылками, - басит, толкая её под бок, баба Шура. Так называют они между собой Владика, в последнее время замеченного домом в каких-то мелких перепродажах.
Время шло. Мы росли. Заводской гудок над Чепцой год за годом поднимал с утра и провожал с работы наших родителей. Бабулек на лавочке становилось всё меньше. Умерла баба Шура-сектантка, побелела голова бабы Капы, ещё глубже провалились молочно-синие глаза Аниса-аби.
Чупа, делаясь долговязым и прыщавым, учился все хуже, до ночи гонял шайбу на дворовом льду, а потом стал часто пропадать на городском катке. Нинка, старше брата на три года, становясь все самостоятельней, бегала на репетиции народного театра при ДК "Россия". Начесывая перед зеркалом и без того густые волосы и не умея с ними справиться, она закалывала их шпильками и говорила:
- Вить, а правда у меня зубы как у Бриджит Бардо?
- О-йо! А нос как у Крамарова! - охлаждал её брат. И добавлял:
- Да не возьмут тебя в театральное. Вот Кларку возьмут, а тебя нет.
Кларка, которую знал ещё с детских горок, тоже играла в местном театре.
Над залитым огнями катком стадиона "Прогресс" плывёт голос Майи Кристалинской:
Я иду без тебя переулком знакомым,
Я спешу не с тобой, не с тобой, а с Наташкой в кино.
А тебе шлют привет окна тихого дома,
Да ещё старики, что всё так же стучат в домино...
Лёд под ногами сияет как промороженное оконное стекло в лунную ночь. Сотни пар коньков с шипением и свистом режут его, пролетая мимо Чупы. Глаза мальчишки, не слушаясь его самого, то и дело ищут в мелькающей толпе серенькую заячью шубку. А вон и щекастик. Увидел Витьку, нахмурился. В прошлый раз он на лету сорвал с руки Кларки варежку и умчался с ней. Чупа рванул вслед и, догнав его, с силой заехал ему в скулу, крича:
- Отдай ей варежку, недонос!
А сегодня, держась с ней за руку, уже второй круг катается какой-то длинный парень. Чупа дождётся его у выхода и будет драться с ним, выкрикивая:
- Не подходи к ней, слышь? Она моя девчонка!
А когда завернет в тёмную дворцовую аллею, держась за вспухающий глаз, всхлипнет:
- Ну, не моя...
Через полгода Нинка с Кларой поедут в Москву и обе провалят конкурс в театральное училище. Нинка не поступит ни на следующий, ни в другие годы. Клара поступит через год, по окончании училища выйдет замуж за известного режиссёра, станет сниматься в кино.
Но до начала её московской жизни ещё целый год.
А пока она торгует пластинками в магазине "Мелодия" на улице Кирова. У прилавка её постоянно толпятся молодые люди.
Вижу её точёную темно-русую головку, склонившуюся над пластинками, вижу вопросительно-ласковый взгляд роскошных глаз, когда она поднимает их на покупателя.
Чупа стоит в хвосте очереди из пяти человек и мучается от того, что всё ещё не придумал, какую пластинку спросить. Главное - хотя бы на секунду встретиться с ней глазами и больше ему ничего не надо.
Однако очередь задерживает знакомый стиляга в чёрных очках. Чупа отводит глаза, но уши его, делаясь каменными, слышат каждое слово Владика.
- Слушайте, Кларочка, - говорит он картинно как всегда, - у меня налицо все пошлые признаки влюблённости: отсутствие аппетита и бессонница.
- А стихи Пушкина вы ещё не начали сочинять? - улыбается Клара, тоже, должно быть, знакомая с бессмертными изречениями Бендера.
Повертев в руках пластинки, он откладывает их в сторону и, понизив голос, говорит:
- Кларочка, все это олдовое барахло. Но мне достали Тома Джонса и Мика Джаггера. Есть совсем новые британцы... Хотите послушать у меня в субботу вечером? Соберётся отличная туса...
Чупа не слышит ответа Клары. Он уже бежит вверх по Комсомольской, и в нём зреет решимость. Вбежав во двор, остывающий в тени от дневного солнца, он видит только Анису аби, которая, возвращаясь из булочной, присела отдышаться на лавочку с авоськой в руках. Он вбегает в подъезд, открывает первую квартирную дверь. Слева из комнаты многодетной Зойки Перминовой слышатся ребячьи голоса. Чупа осторожно, боясь скрипнуть, открывает дверь напротив и оказывается в двух больших смежных комнатах с тропическими зарослями на портьерах, которые чуть шевелит ветерок за открытым окном. Видит в углу модный торшер, вмонтированный в широкую тумбочку с раздельными секциями. Рука его нащупывает конверт с мелкими гибкими пластинками. И в эту минуту раздаётся знакомое тарахтение владикова мотоцикла. Чупа вылезает из окна и, прежде чем столкнуться с Владиком, который уже показался из-за угла, успевает незаметно сунуть пакет в сетку с батонами, рядом с которой отдыхает и бабакапина авоська с кефирными бутылками. Подруги только встретились и кричат что-то друг другу в уши…
Вечером того же дня Славка, бабакапин внук, запрётся в ванной и пробудет там до полуночи. На свеженькой, ещё влажной фотобумаге, за спинами двух проявившихся бабулек на лавочке, он обнаружит свешивающиеся из владикова окна две ноги и узнает витькины кеды. Обычные резино-текстильные кеды тех лет.
Славкино черно-белое творение увековечит наших бабулек в истории города. Оно окажется достойным занять место на осенней фотовыставке "А у нас во дворе" при дворце культуры, где, кстати, будет продолжать добросовестно числиться Владик-стиляга.
- Ну, - скажет он, встретив Витьку у подъезда, - где мои пластинки?
- Не помню, - буркнет Чупа.
- Воровать нехорошо, надо чтить уголовный кодекс, - скажет задумчиво Владик, - но если случайно вспомнишь, то я, возможно, пойму и прощу.
Чупа не вспомнит. И ни Владик, ни Славка так никогда не узнают причины витькиной кражи.
Зато Аниса аби, обнаружив у себя в сетке с батонами мягкие пластинки, использует их как оборонно-защитное средство от мух. Дело в том, что сектантка Шура на своём крошечном балконе развела огород и для хорошего урожая зелени удобряла его навозом, - Бог знает, где она его добывала! Но стоило Анисе аби этажом ниже открыть окно, как тут же налетали крупные жужуны. Аниса аби щедро обмажет пластинки мёдом вперемешку с тёртым луком и нанижет их на нитку, протянув ароматную гирлянду по всей комнате. Через какое-то время гирлянда из небесно-синей сделается чёрной. Надо сказать, что и рыжие приживалы, не выдержав гадкого аромата, покинут квартиру. И баба Аниса поделится пластинками с подругой. Правда, с позиции сегодняшнего дня, я не могу ручаться, что наши бабульки сыграли в этом решающую роль. Но приживалы постепенно исчезли. Такова легенда дома.
Через год лавочка у нашего дома опустела. Одна за другой ушли Аниса аби и баба Капа. Чупа в школе отчаянно скучал, перестал учиться и после тяжёлых разговоров с родителями ушёл в городское профтехучилище. Владик сменил свои узкие брючки на джинсы-клёш книзу и носил на шее под рубашкой пестрые косынки, напоминая кого-то из героев французского кино. Не теряя надежды, он всё ещё захаживал в "Мелодию", пока однажды не увидел за прилавком другую девушку...
Чупа бежал к автобусной остановке. Он только что сел было вместе с ребятами за стол после работы на колхозной картошке, как вдруг в уголочке местной газеты, что выглядывала из-под крупно нарезанных ломтей хлеба, увидел объявление о прощальном бенефисе с Кларой Беловой, которая уже завтра покидала город... Последний автобус, как оказалось, прошёл полчаса назад. Ничего, он пойдёт пешком, никуда не сворачивая, прямо по адамскому тракту. Подумаешь, двадцать километров. Он быстро ходит. Дорога бежала вдоль холмистой причепецкой долины. Редкие машины проносились мимо. Тишину обступивших с обеих сторон сосновых перелесков нарушал в этот час лишь хлопающий звук его тяжёлых резиновых сапог. Но когда впереди на горизонте показались силуэты заводских труб, Чупа вспомнил, что у него нет цветов, и свернул на садово-огородные участки. Родительский домик-дощанка ещё не был заколочен на зиму, ещё стояли у крыльца желтые георгины. Но Витька, подумав, шагнул к маминой клумбе и сорвал крупные и редкие в те годы цветы.
Через час он уже подходил к дворцу культуры, все так же тяжело бултыхая сапогами по мокрому асфальту. В черноте наступившей ночи белыми шарами горели в руках его тугие бледные гортензии.
Представление давно началось, и входная дверь была заперта изнутри. Чупа, с измальства зная все ходы и выходы, обошёл дворец, посидел с минуту на ступеньке наружной витой лестницы и, вздохнув, поднялся вверх и через боковую дверь просочился внутрь. Пройдя через верхний ярус, выскользнул на балкон и очутился над переполненным зрительным залом.
И тотчас на освещённой сцене увидел её в длинном светлом платье.
- Я вас ненавижу! - сказала она голосом героини пьесы Чехова. Кто-то рядом слабо возражал ей, но Чупа не слышал и не слушал их. Он видел только её, и тихий покой, как вода после бури, замкнулся в эту минуту вокруг его мальчишеского сердца...
Спектакль закончился, зрители кинулись к подножию сцены, вручали ей цветы, говорили какие-то хорошие слова. К ногам артистки упал букет гортензий, перевязанный её собственной синей ленточкой, небрежно забытой ею когда-то на прилавке.
Прошло почти полвека, прежде чем я смогла побывать в нашем городке. О, как изменились его очертания! Левый берег берег реки опустился к самой воде. Время смыло ту бревенчатую жизнь с переулками, огородами и козами на них, и на новой набережной каменной дугой поднялись многоэтажки. В центре Торговой площади, названной позднее площадью Свободы, на месте взорванной когда-то церкви встал новый храм Преображения. Я пересекла незнакомый мне ухоженный сквер и зашла в церковь. Две женщины с покрытыми головами, тихо переговариваясь о чём-то, чистили подсвечники. В одной из них, приглядевшись, я узнала Нинку. Годы отяжелили её тело, но за плечами из-под плата виднелась коса, поредевшая и седая.
И она узнала меня, но, очевидно, уже отученная самой жизнью от сильных эмоций, особо не удивилась. Только позвала пить чай.
Мы заворачиваем в наш двор, где, как и прежде, сорят чешуёй постаревшие тополя. Подходим к дому, что так часто снится мне всю мою жизнь. Вот он, трёхэтажный, коренастый крепыш, похожий на раскрытую и поставленную вертикально старую книгу. Начни только листать её...
Мы поднимаемся по лестнице. Вот она, наша квартира. Правда, теперь в проёме блестит кожа. И вдруг на какую-то долю секунды я вижу в нём нашу, щитовую, никогда не запиравшуюся дверь, и на неё ложится коричневая, бугристая, сломанная в годы бедствий и неправильно заросшая рука Аниса аби, нашей столетней бабульки. И так явственно видится мне это, что я делаю глубокий вдох, чтобы не разрыдаться...
Нина ввела меня в знакомую прихожую своей квартиры, распахнула знакомый потемневший платяной шкаф. С внутренней створки глянули черно-белые и уже пожелтевшие лица из нашего кино.
Мы пили чай. Я слушала Нину. Замуж она не вышла. Работала где-то в автодиспетчерской и всю жизнь прожила в этой квартире. Наконец, нашла свет и успокоение в Боге.
- Клары Беловой уже давно нет. Лет десять тому назад она умерла, кажется, от тяжёлой болезни в Москве, - говорила она, - Славка успел открыть на Кирова собственное фотоателье, но там сейчас хозяйничает его сын… Владик, помнишь стилягу Владика? Говорили, он уехал в Европу... А Витька, - что ж, у него всё хорошо. После армии, как и отец, проработал мастером на заводе, сейчас на пенсии. У него хорошая жена, дети, внуки. А какой он дом своими руками построил на месте родительской хибары!...
Неожиданно звенькнул её сотовый на столе.
- Ох, лёгок на помине, - сказала Нина, прочла сообщение и коротко ответила ему. Потом покачала головой, улыбнулась:
- Интересно, что он на этот раз придумал для своей Людки, чтобы вырваться в город? Сейчас забежит к себе домой, намоется, побреется, рубашку сменит, будто в церковь идёт, и побежит в кино. В "Родине" идёт фильм с участием Клары Беловой. Ни одного фильма с ней не пропускает.
Через пару часов поезд уносил меня на запад. А городок мой уплывал назад, в ночь. Закрыв глаза, я видела адамский тракт, по которому мчится за рулём постаревший Чупа и улыбается, все ещё переживая тот единственный миг, когда он полчаса назад в тёмном зале встретился глазами со своей Кларкой. И больше ему ничего не надо.
Март 2021