— Верочка Илларионовна, обедать приглашают. Идите, покушайте, обед сегодня вкусный, салатик из кальмаров, супчик протёртый, из брокколи, для желудка полезно очень. А на второе бараньи котлетки с молодой картошечкой. Картошечка просто чудо! А хотите, я вам в лоджии столик накрою… Вера Илларионовна? Вы меня слышите?
— Слышу.
— А после в парк пойдём, гулять. Вам ходить надо, чтобы мышцы не атрофировались.
— В парк не пойду, мне лоджии хватит. Внучке моей позвоните. Трубку не берёт, может, с вашего телефона ответит, со мной она разговаривать не хочет.
Медсестра просветлела лицом: пациентка наконец заговорила, связно и осмысленно, отказалась от прогулки, выразила желание позвонить домой. Пришла в себя. Скоро уедет, освободит номер.
— Ну, слава богу, слава богу… Я врача позову.
— Зачем врача? Внучке моей позвоните, а я пока вещи соберу. Наотдыхалась, хватит. Такси мне вызовите.
— У вас до конца месяца оплачено, а сегодня двадцатое число. Может, доживёте? Оплачено ведь.
Что-то в голосе медсестры настораживало. Боится, что Вера потребует вернуть деньги за непрожитые дни? Или она здесь на постоянном проживании? «Эх, Аринка, Аринка. Не ожидала я от тебя…»
— И много оплачено? — осведомилась Вера.
Узнав, в какую сумму обходится месяц пребывания в пансионате элитного класса — отдельная комната повышенного комфорта, красивая мебель, профессиональный уход, персональное питание, парковая прогулочная зона (навесы, фонтаны, беседки, цветники), круглосуточная охрана — Вера ужаснулась. Муж умер шестого июня, а сейчас конец августа. Она здесь третий месяц. На какие деньги?!
— Внучка ваша оплатила. Стандартные номера в другом корпусе,а в нашем люксы, с шестиразовым питанием и ресторанной кухней. Деньги за непрожитые дни вам вернут, у нас на эти номера очередь…
Значит, Арина всё-таки продала дачу. Устроила бабушке красивую жизнь. Могла бы номер подешевле взять. Столько денег растрынькала!
— Люсенька, валерьяночки накапай мне, в шкафчике возьми…
***
Оглушительно хлопнула дверь. В прихожей громыхнуло, стеклянно звякнули напольные весы, на которые опустили что-то тяжёлое. — Колька старался. И дверью нарочно хлопнул, и шумел нарочно. Арина подняла с подушки голову, сонно на него взглянула… и через минуту уже спала.
Да что ж такое! Что за таблетки такие?
Колька развернул длинную бумажку с инструкцией и охнул. Оказалось, он три дня кормил Арину снотворным, прочитал способ применения, а показания к применению читать не стал, потому что поверил Рите Борисовне и потому что ему было некогда: поливал цветы, которые почти засохли их надо было срочно реанимировать; вымыл полы и вытер пыль во всех комнатах; два часа варил престарелую курицу, которая никак не хотела вариться; жарил этих чёртовых цыплят и чуть не сжёг духовку — забыл выключить и убежал в магазин, из еды в доме был один томатный сок, а девчонку надо кормить, сама она есть не будет…
Рассовал по полкам макароны и гречку, начистил картошки, настрогал салат из помидоров и огурцов, заправил сметаной и убрал в холодильник. Позвонил матери. И уверившись, что с ней всё в порядке, завалился спать: бодрствовать больше не мог, три ночи провёл у Арининой постели, вскакивая от каждого её крика, пока наконец девчонку не оставили кошмары.
И теперь не мог себе простить, что не прочитал инструкцию до конца. А чего её читать? Таблетки врач выписал, врач всё знает. Коробочки, похожие по цвету, оказались разными: в одних были антидепрессанты, не вызывающие сонливости, в других транквилизаторы, стабилизаторы настроения, витамины… Арина знает, как и когда их применять.
А Колька не знал…
Руки дрожали так сильно, как не дрожали, когда он убивал Бурбона, насильника и садиста, который был в их камере царём и богом. То есть это Бурбон так считал, а другие не считали, но боялись. Кольку Бурбон не трогал: здоровенный, мускулистый, крепкий физически, тот мог за себя постоять.
Бурбон положил свой мерзкий блудливый глаз на Вальку Галиева, молодого хлипкого паренька, которого Бурбон звал Галей и нагло домогался на глазах у всей камеры. Задушил его Колька под утро, когда камера крепко спала. Никто ничего не слышал, а если слышал, то благоразумно молчал. Разбираться, кто убил и за что, тюремное начальство не стало, а свои Кольку не выдали: Бурбон порядком всем надоел. Дружки его после «казни» вели себя смирно: боялись той же участи. В камере воцарился мир, а тут как раз Кольке пришла посылка от матери.
Он поделился с сокамерниками: посылки присылают не всем, а на супчике из килек и жиденькой каше протянешь ноги. Поминки вышли «щикарными», Бурбон бы оценил.
Галиев освободился через год, и посылки на имя Николая Браварского стали приходить чаще. Вальку вспоминали всей камерой, наворачивая за обе щеки сухую колбасу и хрустя сдобным сытным печеньем. На коробке значилось «Отправитель: Вагиз Галиев». Что за Вагиз такой, он же Валька, Валентин… Вагиз, значит? Ни фига себе дела-ааа…
После Бурбона Колька три ночи не мог спать. А потом успокоился. И когда расправился с Жориком, чувствовал себя «народным мстителем»: ведь скольким женщинам он сохранил душевный покой, а главное, квартиру! А последнюю, Ирочку, кажется, спас от смерти. Колька вспомнил, как она радовалась скорому переезду, и содрогнулся.
Если ей вздумается искать мужа, Ирочка найдёт запертый гараж и следы от протекторов на дороге (Колька специально проехал на «мицубиси» метров двадцать и вернул машину в гараж задним ходом). Подумает, что милый уехал, поплачет и другого найдёт. Кольку она не запомнила, запомнила только повязку с красными розочками и красную кепку. А кнопку звонка в Ирочкину квартиру он нажимал локтем.
Арину он сдёрнул с дивана, отвёл её, полусонную, в ванную и, отвернув до отказа кран, сунул под ледяную струю Аринины босые ступни. «Лекарство» подействовало: Арина удивлённо хлопала глазами, жевала приготовленный Колькой салат, и вяло интересовалась, что он здесь делает и что вообще происходит. На последний вопрос ответить было легче, чем на первый.
Колькино ротозейство возымело положительный эффект: впервые за две недели Арина выспалась, без кошмаров и галлюцинаций. Вытряхнула покрывала с кресел, выстирала в машинке шторы (Колька помогал их развешивать), накормила Кольку куриным пловом, который приготовила так вкусно, что он облизывал пальцы. И извинилась:
— Вы извините, что я вам о себе рассказывала… Я не должна была грузить вас своими проблемами.
— Мы вроде на «ты» перешли.
— Да? Извини...те. А что за таблетки ты мне давал? Мне от них лучше стало.
— Таблетки правды, — пошутил Колька. — Не пугайся, шучу. Мне их Рита Борисовна выписала. То есть, тебе. Я съел пару штук, проверил. Нормалёк.
— Тётя Рита? Бабы Верина подруга? А с бабушкой что? — всполошилась Арина. — Мне ехать надо. Выйди, я оденусь, не в пижаме же ехать…
Кольке нравилось, что она в пижаме, с разлохмаченными косами и без косметики. Будто они вместе сто лет, и стесняться уже нечего. Оказывается, есть чего.
Она не помнила, как он носил её по комнате на руках, вытаскивая из очередного кошмара, баюкал как ребёнка, нашёптывал что-то ласковое, Колька не помнил — что. Арина успокаивалась. И рассказывала — про детство в монастырском приюте, и как она завидовала Насте, за которой приезжала мачеха и кормила пирожками с мясом, а за Ариной никто не приезжал.
Про школу, которая была для неё адом.
Про хлебокомбинат с двенадцатичасовыми сменами, которые нужно было простоять на ногах.
Про пчёл, которые убили деда, а бабушка сказала, что виновата во всём Арина, и в дедовых инфарктах тоже виновата.
Про отделение художественных народных промыслов Православного Свято-Тихоновского университета, где она мечтала учиться, собирала деньги, экономя на всём. С учёбой ничего не получится: все деньги ушли на похороны и на бабушкин пансионат.
Замолкала на полуслове и проваливалась в сон. Колька прижимал её к себе, вдыхал запах её волос и млел от желания.
Стоп. Нельзя. Она не Ирка, с ней такой номер не пройдёт. Арина сейчас не в себе, потому и просит, чтобы он не уходил. Можно воспользоваться её слабостью, её доверчивостью. Ведь ей больше некому довериться. А потом она его возненавидит. И тогда не останется даже надежды, тогда уже ничего не будет. Колька опускал её на диван, подсовывал под голову подушку, укрывал клетчатым пледом. И до утра сидел в кресле, забываясь недолгим сном и просыпаясь от Арининого крика. «Не знаю, кто засунул тебя в этот твой кошмар, но я тебя оттуда вытащу».
— Не верещи. Никуда не поедешь. Голова кружится?
— Кружится иногда, — созналась Арина.
— Вот перестанет, тогда и поедешь. Всё в порядке с твоей бабушкой, Рита, к ней ездила, сказала, ей лучше, — напропалую врал Колька.
Нельзя её такую из дома выпускать. Слабая совсем. Упадёт где-нибудь по дороге.
— А когда перестанет? — приставала Арина.
— Когда будешь есть как следует.
***
Заходящее солнце освещало комнату розовыми лучами. Из открытого окна пахло мокрыми листьями. Вера плотнее укуталась в плед. Дождь, что ли, прошёл? А она и не заметила… Сидела и вспоминала, как в «Золотую воду» приехала Рита Пономарёва. Расцеловала Веру в обе щеки: «Что ж ты мне не позвонила, я бы раньше приехала», привезла фрукты, Верино любимое овсяное печенье, какие-то лекарства, «построила» весь персонал, распоряжалась как у себя в клинике и велела поставить Вере капельницу.
Персонал против «построения» не возражал. Ритины указания исполнялись молниеносно, медсестра Люся прикатила капельницу, задёрнула занавески, чтобы солнце не светило Вере в лицо, улыбнулась в ответ на Ритино «вы нам больше не нужны» и неслышно закрыла за собой дверь.
Ужин в Верину комнату принесли на двоих: салат из телятины, паровая рыба с отварным молодым картофелем, печёные яблоки, травяной чай. Стол накрыли в лоджии («Вечер удивительно тёплый, покушайте на свежем воздухе, вы весь день сегодня не выходили»).
— А ты неплохо устроилась. Персонал вышколенный, хавчик на уровне, лоджия метров десять.
— Двенадцать. Это не лоджия, это веранда. Здесь все номера с верандами. И хватит вокруг меня прыгать, лучше Аринке позвони. Не приходит, на звонки не отвечает, может, обиделась на что… Может, с тобой поговорит?
— А есть на что обижаться? Вера, не молчи. Вера!
— Что Вера? Наговорила я ей на похоронах… Теперь сама жалею.
Всё хорошо с твоей Ариной. Уже всё хорошо. У неё защитник объявился, вломился в мой кабинет, я аж испугалась…
***
В свой последний день в пансионате Вера сидела, что называется, на чемоданах и ждала Риту: та обещала её забрать и привезти Арину.
Под окном просигналило такси, через минуту постучали в дверь: «Верочка Илларионовна, это за вами. Доброго вам пути». Вера приготовилась увидеть Арину, весь день подбирала слова, которые ей скажет… Но вместо внучки в комнату вошёл здоровенный мужик с странным взглядом серых широко посаженных глаз. Как есть медведь! Чемодан он поднял как пушинку, другой рукой сгрёб со стола сумки и улыбнулся: «Вещей больше нет? Тогда поехали? Я не представился. Николай».
— Я с вами никуда не поеду! Аринка моя где? Рита где?
— У Риты приём, её из клиники не опустили. А Арина слабая ещё, я её дома оставил, — лаконично сообщил медведь.
— У кого дома? У вас?! — перепугалась Вера.
— Да нет же! Я из Гринино. А живу в вашей квартире. И Арина. Её кормить надо, а я только курей умею варить. В горло уже не лезут куры эти… Так я не понял, вы едете или остаётесь? Она там ждёт. — И сунул Вере в руки телефон…
***
— Баба Вера! — заорала Арина в трубку. И осеклась: — Ты не бойся, я уеду. Сегодня уже поздно, я переночую, а завтра уеду.
— Я тебе уеду. Лихоманка болотная. Я тебе уеду! Я по ней соскучилась незнамо как, а она — уеду…
Когда тебя предали, а потом сказали, что соскучились, и даже назвали как в детстве болотной лихоманкой — это "всё равно что руки сломали: простить можно, а обнять уже не получится". Это сказал Лев Толстой. Наверное, он чувствовал то же самое, что чувствует сейчас Арина: между ней и бабушкой встала невидимая стена.
***
Уговорить внучку остаться не получится. Вера это поняла — по тому, как Арина её обняла, мгновенным объятием, и сразу отпустила руки, отстранилась: «Суп надо сварить. Я сейчас».
У плиты она стояла, придерживаясь за стену. Колька отлепил от стены её руку, отвёл в комнату, усадил на стул:
— Сиди. Я сам.
Обед они готовили вдвоём с Верой Илларионовной: Вера готовила, а Колька рассказывал.
— Я на курсы шофёрские решил… дальнобойщиком. На жизнь заработаю, семью прокормлю. А внучку вашу не обижу, никогда. Вот — чтоб я провалился, если вру. Люблю я её.
— А она?
— Не знаю.
— А спрашивал?
— Боюсь. Подожду, пока сама мне скажет.
— Она не скажет. Она и нам с Ваней никогда не говорила, что любит. А мы её любовь сломали.
***
Арина уехала утром.
— Я поеду. Мне на работу надо, и вообще.
— А Николай? Подождала бы, вместе бы поехали.
— Зачем ждать? Зачем — вместе? Он меня старше на двенадцать лет, и между нами ничего нет.
— У нас с твоим дедушкой в годах такая же разница была, одиннадцать лет, а жили душа в душу.
— Ба, ты же знаешь, что я больна. И он знает, я ему рассказала. И что детей у меня не будет.
— Детей не будет? Это кто ж тебе сказал?
— Никто не сказал. Не хочу, чтобы они родились такими, как я.
У Веры от этих её слов опустились руки. Да где ж этот Николай? Поехали бы вместе, ей бы спокойнее было. Где его черти носят?
Черти принесли Браварского в клинику к Рите — попрощаться.
— У меня там мать одна, ослепла почти.
— Почти это как? — заинтересовалась Рита. — Я вам напишу телефон врача. Он её посмотрит. Скажете… — Рита замялась, — барбариска лично просила. Он поймёт. Если всё так,как вы говорите, глаз можно спасти.
— «Барбарис» с детства люблю, — улыбнулся Колька. Рита Борисовна. Барбарисовна. Барбариска. Всё просто.
«Барбарис» ему присылала мать, в каждой посылке, карамелью хрустели всей камерой, охранник не вытерпел и попросил парочку. Дали. В следующее дежурство он принёс им целый кулёк. И после приносил.
Люди есть везде, даже в тюремной охране. И нелюди есть. Врач из Чёрного Дора — нелюдь. На девчонке лекарства испытывал. Колька скрипнул зубами от ненависти.
Рита взяла с него слово, что он не будет вмешиваться в это дело. Колька поклялся. И в свою очередь взял с Риты слово навещать Аринину бабушку, которая осталась одна.
— Боюсь, как бы чего собой не сделала. Очень переживает, что Аринка уехала.
Рита закивала головой.
— Что вы мне киваете? Вы поклянитесь, клятвой Гиппократа. Никому не отказывать в помощи и проявлять высокое уважение к человеческой жизни. Что вы так смотрите? Мне Арина рассказывала.
Рита поклялась. В Гринино Колька уехал с чувством праздника в душе: его ждали две женщины, которых он любил.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/03/21/1798