В 1962 году Николай Михайлович Рубцов был принят на дневное отделение Литературного института имени А.М. Горького при Союзе писателей СССР. На вступительных экзаменах по общеобразовательным предметам поэт сдавал немецкий язык, и получил три балла.
В самом начале учебного процесса Н.М. Рубцов решил изучать вместо немецкого языка французский язык, что называется, с нуля. Как вспоминают однокурсники поэта, он нашёл понимание у преподавательницы французского языка, которая с симпатией относилась к талантливому студенту, вскоре признанному как один из первых поэтов Литинститута.
По воспоминаниям Владимира Фомича Андреева, когда Н.М Рубцов устраивал чтение своих стихов перед публикой в общежитии на улице Добролюбова, где жили студенты Литинститута, перманентно принимавшие гостей, в комнату всегда набивалось больше слушателей, чем она могла вместить.
Одно из самых знаменитых стихотворений Н.М. Рубцова, давно признанное классикой русской советской поэзии «Потонула во мгле отдалённая пристань…», можно назвать вольным переводом стихотворения Верлена «Осенняя песня».
Между оригиналом и переводом так мало сходных формальных и содержательных признаков, что правомочнее будет называть это стихотворение не «Осенняя песня», а по первой строке.
Хотя впервые стихотворение было напечатано в 1965 году в сборнике «Лирика», вышедшем в Архангельске, под названием «Осенняя песня». Напечатали его с редакторской правкой. Вместо «милицейского свистка» в стихотворении зазвучал «пароходный свисток», вместо «тревожной земли» появилась «осенняя земля».
Были и другие расхождения с авторским текстом. Так, исчезла, видимо, убранная самим Н.М. Рубцовым радикальная в политическом отношении строфа.
«Так помнится. Теперь я читаю: «И порой раздавался Пароходный свисток». Милицейский свисток задавал настроение песни - пароходным свистком оно снималось, уничтожалось. А следующее, центральное вось¬мистишие просто теперь отсутствовало. Вот оно, как мы все его слышали: Я в ту ночь позабыл Все хорошие вести, Все призывы и звоны Из Кремлевских ворот, Я в ту ночь полюбил Все тюремные песни, Все запретные мысли, Весь гонимый народ. Когда я сказал Станиславу Лесневскому, что напечатан текст цензурованный, искаженный, он ответил, что стихотворение имеет сложную текстологию и печатается по авторскому последнему тексту, «последней авторской воле» (текстологический принцип, активно действовавший в советское время), и так решил готовивший книгу вологодский текстолог. Я ничего об этом не знал и считал, что стихотворение не могло быть опубликовано и бытовало лишь в устной подпольной авторской версии. Песня была впервые опубликована в 1965 году в сборнике Рубцова «Лирика». Это было издание на исходе тогдашней «оттепели» и, конечно, песня тогда и возникла. А два года спустя, в книжке «Звезда полей» (1967) она появилась в том самом варианте, какой и повторяет теперь, в 2007-м, «Прогресс-Плеяда». «Звезда полей» была в свое время подарена мне «на добрую память от автора» (с его надписью на книге от 10.VI 69 г.), но, виноват, я на иной в ней текст о единственном подлинном тексте ... «Осенней песни» (на с. 43) не обратил внимания и считал, что вообще напечатана она быть не могла. В январе 1971-го Рубцова не стало, и осталась «последняя воля автора», на которую «Прогресс-Плеяда» теперь может сослаться. Но возникает вопрос, относящийся, вероятно, не только к этому тексту в печати того времени, - можно ли признавать ее в самом деле за волю автора, а не за автоцензуру. Для ответа на этот вопрос случай яркий. Ответ об авторской воле в текстологии имеет два критерия: 1) когда возникло произведение, когда оно родилось и 2) его художественная сила и убедительность; во многих случаях оба критерия совпадают, что касается силы лирической, то особенно. «Осенняя песня» возникла в начале 60-х. Но мы помним, как изменилось время как раз в эти годы, и в 1965-м он текст был вынужден изменить. Насчет же лирической силы и подлинности, кто усомнится в выборе? В измененном тексте она исчезла, это была подпольная сила, зародившаяся в лирическом музыкальном движении того времени, в принципе непечатном и устном. Рубцов полностью ему не принадлежал, но был прикосновен, и не только нашей песнью «Стукнул по карману - не звенит...». (Позже, на рубеже 60-70-х, движение было продолжено хриплым голосом Высоцкого).
(Николай Рубцов. «Осенняя песня». Прогресс-плеяда, 2011. С.Г. Бочаров. О единственном подлинном тексте «Осенней песни» Рубцова. С.С. 5-7)
Осенние мотивы после «Осенней песни» прочно укоренятся в лирике Н.М. Рубцова. Именно они создают непередаваемую однозначно общественно-политическую атмосферу шестидесятых годов двадцатого века, которая кем-то трактуется как «оттепель», а кем-то как «слякоть».
Реставрация капитализма в России вступила тогда в одну из очередных фаз. Происходила она, прежде всего, на идеологическом уровне. Активизировалась борьба между «западниками» и «славянофилами». Интеллигенция не хотела жить по-старому и прислушивалась к «вражьим голосам». Про это даже сложили частушку:
Есть обычай на Руси
Ночью слушать Би-Би-Си.
Радио слушали ночью. Было лучше слышно. Днём вражеские радиостанции не прослушивались из-за помех: их глушило КГБ. К тому же, советские граждане днём учились или работали. За тунеядство полагалась уголовная статья, под которую попал знакомый Николая Рубцова Иосиф Бродский, высланный из Ленинграда в Архангельскую область, воспетую Н.М. Рубцовым в «Осенней песне».
Появился «самиздат»: машинописные книги. Большим спросом пользовался «тамиздат»: зарубежная литература. Журнал «Иностранная литература» зачитывался до дыр, как и либеральный «Новый мир», и появившийся в 1957 году журнал «Москва», напечатавший в 1966-1967гг. в сокращённом варианте «Мастера и Маргариту» М.А. Булгакова.
Входила в моду джазовая музыка. Стиляги, бросавшие вызов пуританской советской моде, рассматривались как угроза общественному строю. Слава Зайцев предложил нарядить колхозниц в цветные телогрейки и валенки. Его подвергли абстракизму.
В результате в цветных телогрейках (дутых пальто, ныне пуховиках) стал ходить весь мир. Но считается, что их придумал не наш Слава, а кто-то на буржуазном Западе.
В интеллигентных семьях на стену вешали портрет Хемингуэя, в домах простых советских людей -Есенина, которого стали печатать большими тиражами после 1955 года. Рубцов зачитывался им во время срочной службы на Северном флоте.
Россия и Франция - глубоко родственные по духу страны. Именно оттуда к нам пришли коммунистические формы устройства общества, Мараты и Гавроши. Н.М. Рубцов не был ни Маратом, ни Гаврошем. Но в элитарной среде Москвы и Ленинграда, жившей своей жизнью в социалистической стране, поэт Николай Рубцов часто рассматривался как человек не совсем свой.
Во время творческого вечера трёх поэтов, родившихся в январе, который я вела в нулевые годы, ко мне подошла аристократического происхождения вдова одного из известных советских поэтов из окружения Н.М. Рубцова и сказала колкость в адрес Рубцова и Высоцкого, отодвинув живописный портрет своего мужа от фотографических портретов великого поэта и великого барда.
Социальное равенство было в СССР только на бумаге. Реально его не было в русском обществе никогда. И Н.М. Рубцов прекрасно это понимал и отразил в своём творчестве. Понимали это и французы, жившие и творившие после падения Парижской коммуны – Верлен и Рембо.
Оба француза в юные годы ненавидели буржуазию. Завершилось это, однако, возвращением на круги своя: Верлен вернулся в лоно своей семьи и религии, а Рембо, убив в себе поэта, стал коммерсантом и умер в 36 лет в звании «негоцианта».
В жизни Рубцова и Рембо есть биографические совпадения:
поцелованы Богом при рождении
прожили: Рубцов тридцать пять лет, Рембо – тридцать семь, трагически рано уйдя из жизни,
выросли в многодетных семьях,
хорошо учились,
были добрыми и ласковыми мальчиками в детстве,
страстно любили книги,
прошли военную службу,
много странствовали,
боготворили природу,
жили в провинциальных городках и в сельской местности,
отличались абсолютной неспособностью «вить гнездо», предпочитая семье свободу как абстрактную категорию,
временами вели богемный образ жизни (много друзей, много женщин, табак, шампанское и кофе).
Конечно, отождествлять полностью творчество Рубцова и Рембо невозможно. Слишком по-разному они относились к миру и людям, жили в разных странах и в разные исторические эпохи. В Рембо больше желчи, в Рубцове – нежности и доброты.
Рембо антиклерикален, Рубцов традиционен в отношении русского человека к Богу. Советские редакторы шарахались от крестов и колоколен, которыми изобилует рубцовская лирика.
Николай Рубцов был не просто русским поэтом вне времени, он был и остаётся русским советским поэтом, не имевшим категорических претензий к советскому строю, вобравшему в себя законы общинной православной жизни.
Тем не менее, в лирике Николая Рубцова чётко просматриваются рельефы лирики Арртюра Рембо. И это не случайно. Рембо Рубцов читал, чтил и любил.
В монологе, получившем название «О гениальности», поэт вспоминает имена французских символистов Верлена и Рембо. Рембо Н.М. Рубцов называет «гениальным поэтом»:
«Не только Россия богата талантами. Очень богата была поэтами Франция. Один из них, например, Верлен. Рембо еще был, Бодлер. Верлен совершенно почти ничего не написал. Но он написал одно прекрасное стихотворение, которое называется "Осенняя песня", которая, кстати, слабее моей. И его назвали гениальным поэтом. И еще один был гениальный поэт Рембо. Он написал всего-навсего восемнадцать стихотворений. И каждое из них гениальное. Всего-то книжечка маленькая. Брошюра».
Насчёт восемнадцати стихотворений Н.М. Рубцов, конечно, не прав. Рембо написал достаточно много стихов и прозы, если учесть, что вся его сознательная литературная деятельность продолжалась несколько лет и закончилась в девятнадцатилетнем возрасте.
Есть у Рубцова и Рембо достаточно много сходных мотивов.
1
Рубцов:
То желтый куст, То лодка кверху днищем, То колесо тележное В грязи... Меж лопухов - Его, наверно, ищут - Сидит малыш, Щенок скулит вблизи. Скулит щенок И все ползет к ребенку, А тот забыл, Наверное, о нем,- К ромашке тянет Слабую ручонку И говорит... Бог ведает, о чем!..
«В сибирской деревне»
Рембо:
Там курят, ожидая пищи,
Копя слюну,
Надув тяжелые губищи
На ветчину,
И ловят вилками добавку:
Дают – бери!
Огонь бросает блик на лавку
И на лари,
На ребятёнка-замарашку,
Что вверх задком,
Сопя, вылизывает чашку
Пред камельком,
И тем же озаряем бликом
Мордатый пёс,
Что лижет с деликатным рыком
Дитёнка в нос...
«Ответ Нины». Перевод Е. Витковского
2
Николай Рубцов:
Когда в окно осенний ветер свищет
И вносит в жизнь смятенье и тоску, —
Не усидеть мне в собственном жилище,
Где в час такой меня никто не ищет, —
Я уплыву за Вологду-реку!
Перевезет меня дощатый катер
С таким родным на мачте огоньком!
Перевезет меня к блондинке Кате,
С которой я, пожалуй, что некстати,
Так много лет — не больше чем знаком.
Она спокойно служит в ресторане,
В котором дело так заведено,
Что на окне стоят цветы герани,
И редко здесь бывает голос брани,
И подают кадуйское вино.
В том ресторане мглисто и уютно,
Он на волнах качается чуть-чуть,
Пускай сосед поглядывает мутно
И задает вопросы поминутно, —
Что ж из того? Здесь можно отдохнуть!
«Вечерние стихи»
Артюр Рембо:
В обшитый деревом кабацкий тёмный зал,
Где пахнет фруктами и лаком отовсюду,
Я заглянул, еды фламандской заказал
И, не спеша, подсел к дымящемуся блюду.
Довольный, слушал я часов старинный бой,
Когда открылась дверь, и кухни воздух жаркий
Ворвался в комнату, проплыл передо мной
Кокетливый подол молоденькой кухарки.
«Плутовка». Перевод Р. Дубровкина
3
Николай Рубцов:
Вспомню, как жили мы
С мамой родною -
Всегда в веселе и в тепле.
Но вот наше счастье
Распалось на части -
Война наступила в стране.
Уехал отец
Защищать землю нашу,
Осталась с нами мама одна.
Но вот наступило
Большое несчастье -
Мама у нас умерла.
В детдом уезжают
Братишки родные,
Остались мы двое с сестрой.
Но вот еще лето
Прожил в своем доме,
Поехал я тоже в детдом.
Артюр Рембо:
Опять родителей сегодня дома нет,
Неосвещенный дом камином не согрет;
Потеряны ключи от незабвенной сказки.
Нет ни родителей, ни радости, ни ласки.
«Сиротские подарки». Перевод В. Микушевича
4
Николай Рубцов:
В избе, бывало, у подружки
На сковородке, на жару
Пельмени прыгали в жиру,
И подавалась брага в кружке.
Артюр Рембо:
Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки
О камни и, придя в Шарлеруа, засел
В "Зеленом кабарэ", спросив себе тартинки
С горячей ветчиной и с маслом. Я глядел,
Какие скучные кругом расселись люди,
И, ноги протянув далеко за столом
Зеленым, ждал, - как вдруг утешен был во всем,
Когда, уставив ввысь громаднейшие груди,
Служанка-девушка (ну! не ее смутит
Развязный поцелуй) мне принесла на блюде,
Смеясь, тартинок строй, дразнящих аппетит,
Тартинок с ветчиной и с луком ароматным,
И кружку пенную, где в янтаре блестит
Светило осени своим лучом закатным.
«В зелёном кабаре». Перевод Валерия Брюсова
5
Николай Рубцов:
О ПРИРОДЕ
Если б деревья и ветер,
который шумит в деревьях,
Если б цветы и месяц,
который светит цветам,—
Все вдруг ушло из жизни,
остались бы только люди,
Я и при коммунизме
не согласился б жить!
1957
Артюр Рембо:
Глухими тропами, среди густой травы, Уйду бродить я голубыми вечерами; Коснется ветер непокрытой головы, И свежесть чувствовать я буду под ногами. Мне бесконечная любовь наполнит грудь. Но буду я молчать и все слова забуду. Я, как цыган, уйду — всё дальше, дальше в путь! И словно с женщиной, с Природой счастлив буду.
«Предчувствие». Перевод Михаила Кудинова
6
Николай Рубцов:
Но все равно,
Как самый лучший жребий,
Я твой покой
Любил издалека,
И счастлив тем,
Что в чистом этом небе
Идут, идут,
Как мысли, облака...
И я клянусь
Любою клятвой мира,
Что буду славить
Эти небеса,
Когда моя
Медлительная лира
Легко свои поднимет паруса!
Вокруг любви моей
Непобедимой
К моим лугам,
Где травы я косил,
Вся жизнь моя
Вращается незримо,
Как ты, Земля,
Вокруг своей оси...
«Давай, земля…»
Артюр Рембо:
Засунув кулаки в дырявые карманы,
Под небом брел я вдаль, был, Муза, твой вассал.
Какие - о-ля-ля! - в мечтах я рисовал
Великолепные любовные романы!
В своих единственных, разодранных штанах
Я брел, в пути срывая рифмы и мечтая.
К Большой Медведице моя корчма пустая
Прижалась. Шорох звезд я слышал в небесах.
В траву усевшись у обочины дорожной,
Сентябрьским вечером, ронявшим осторожно
Мне на лицо росу, я плел из рифм венки.
И окруженный фантастичными тенями,
На обуви моей, израненной камнями,
Как струны лиры, я натягивал шнурки.
«Богема». Перевод Е. Витковского
7
Николай Рубцов:
Элегия
Стукнул по карману — не звенит!
Стукнул по другому — не слыхать!
В тихий свой, таинственный зенит
Полетели мысли отдыхать.
Но очнусь и выйду за порог,
И пойду на ветер, на откос
О печали пройденных дорог
Шелестеть остатками волос.
Память отбивается от рук.
Молодость уходит из-под ног.
Солнышко описывает круг —
Жизненный отсчитывает срок.
Стукну по карману — не звенит!
Стукну по другому — не слыхать!
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать…
<196?>
________________________________________
Артюр Рембо:
Быть может, как-нибудь
Судьба меня отпустит
В знакомом захолустье
Спокойствия хлебнуть –
И мирно кончить путь.
Когда пройдёт недуг
И зазвенит в кармане,
Куда меня потянет –
На север, иль на юг,
В страну Садов иль Вьюг?
«Комедия жажды» (4. Сон бедняка). Перевод Е. Витковского
8
Николай Рубцов:
Я был совсем как снежный человек,
Входя в избу, - последняя надежда! -
И услыхал, отряхивая снег:
- Вот печь для вас... И тёплая одежда... -
Потом хозяйка слушала меня,
Но в тусклом взгляде жизни было мало,
И, неподвижно сидя у огня,
Она совсем, казалось, задремала...
«Русский огонёк»
Артюр Рембо:
А в кресле мрачно и надменно
Сидит карга
И что-то вяжет неизменно
У очага;
Найдём, скитаясь по хибаркам,
И стол, и кров,
Увидим жизнь при свете ярком
Горящих дров!
А там, когда сгустятся тени,
Соснуть не грех –
Среди бушующей сирени,
Под чей-то смех...
«Ответ Нины». Перевод Е. Витковского
Список можно продолжать…