Трое

 



В начале перелёта проплывающий внизу лес напоминал морскую гладь буро-зелёного цвета с барашками пожелтевших берёзовых рощиц. Тут и там в однообразной зелёной массе виднелись вкрапления островов-полянок и заливы опушек, а извилистые овраги будто дороги разрезали монолитную неподвижность леса на части. Иногда, очень редко, встречались крошечные деревеньки, от которых отходил еле заметный пунктир дорожек и тропинок, и тогда птица заранее отворачивала от них в сторону, стараясь прижаться пониже к кронам деревьев, побыстрее облететь это смертельно опасное для неё место.  Но сейчас, в самом начале ноября, лес почти сбросил нарядный жёлто-красный наряд и стал опасно прозрачным. Настолько прозрачным, что видны были небольшие семейства диких свиней, мирно пасущиеся на склонах оврагов, лесные коровы со смешными, нескладными телятами, рыжие кляксы свернувшихся клубками лисиц на днёвках и многое другое. Лес словно поредел и перестал быть надёжной защитой лесного населения. 

Повинуясь природному распорядку, птица в конце октября уже в десятый раз покинула родные Вятские леса и начала стремительный перелёт во Францию, к Гасконскому заливу на Юго-Восточном побережье. Вот уж две недели, как зарядили нескончаемые ледяные дожди, а сильный встречный ветер изматывал, отбирая последние силы. Оперение насквозь промокло, болело неправильно сросшееся, перебитое несколько лет назад крыло. Пора было подыскивать место для отдыха, место укромное, спокойное, богатое пищей и надёжно закрывающее от непогоды. Как раз впереди начинался небольшой ельник, окружённый буреломом поваленных деревьев, густым кустарником и остатками ещё не полегшей от первого снега травы. Птица неспеша сделала облёт этого места. Один раз, второй, третий, с каждым разом уменьшая высоту и скорость полёта. Вроде бы всё было спокойно. Можно садиться. Она напоследок сделала вираж, резко снизилась, указывая ложное место посадки, затем почти прижалась к земле и на бреющем полёте круто изменила направление, неслышно юркнув в переплетение веток ивового куста.
   
Только очутившись в плотной загородке переплетённых между собой веток, за стеной высокой травы, зарывшись в комок опавших листьев можно было перевести дух, расслабить ноющие от напряжения мышцы, подумать о поиске пищи. Присада на землю была самым опасным моментом в жизни птицы. Она хорошо знала цену этому кажущемуся спокойствию, знала, как неожиданно и хлёстко могут прозвучать выстрелы и всегда очень тщательно относилась к выбору места отдыха и кормёжки. За свою десятилетнюю жизнь она лишь дважды попадала под выстрелы охотников и как память об этих встречах носила в груди крохотные кусочки свинца. Раны зажили, ей удалось отсидеться в глухих местах, уйти от настырных собак, уберечься от вездесущих лис, енотов и хищных птиц. Лишь она одна знала, чего это ей стоило, знала, как пахнет голод, а грудь разрывает пульсирующая, нестерпимая боль. Тогда она была молода и смогла залечить раны, но урок, жестоко преподанный ей жизнью, выучила навсегда и в дальнейшем всегда старалась избегать встреч с человеком и его неожиданным громом. С годами здоровье уходило и полученные раны стали всё чаще напоминать о себе ноющей ночной болью, тяжёлым взлётом и ещё большей осторожностью.

  Немного отдохнув, птица начала перевёртывать клювом слежалую, опавшую листву. Спасаясь от подступающих холодов, вся живность ушла с поверхности, переместилась глубже в ещё сохранившие тепло слои почвы. Даже длинный, будто шпага клюв не доставал до зарывшихся в землю личинок и червяков. Птица безнадёжно буровила землю, сантиметр за сантиметром обследовала почву, но добычей стали лишь несколько полусонных дождевых червей и с десяток впавших в осеннее забытье слизней. Этого было катастрофически мало, и она ещё раз подумала, как опрометчиво она запоздала с отлётом в этот раз. Надо было собрать все ещё оставшиеся силы и попытаться обогнать заморозки, добраться хотя бы до поймы какой-нибудь крупной реки, в который раз попробовать обмануть двух самых страшных своих врагов - голод и холод.

Она тщательно закопалась в листву, превратившись в ничем не примечательный, едва различимый бугорок, неплотно прикрыла глаза и отрешённо задремала. Снилось ли ей что-то? Может быть, золотистые дюны Бискайского залива, а может быть капустные поля побережья столь богатые дождевыми червями? Или вересковые заросли вдоль реки, где после долгого и утомительного перелёта они, собравшись весёлой компанией молодых повес кормились и чуть шутя выясняли отношения? Что ещё может причудиться старой, измотанной голодом и усталостью одинокой птице? Не знаю. Или она просто спала, пытаясь набраться хоть каких-то сил? Но сон, если он и был на самом деле, был сном чутким, сном тревоги и отчаяния. Птица и в полудрёме слушала голос леса, шелест падающих капель, тонкий посвист холодного ноябрьского ветра. Она хорошо знала, как убаюкивающая монотонность привычных шорохов и звуков может мгновенно переродиться в еле слышные интонации опасности и беды.

Тревога разлилась в воздухе внезапно, словно неожиданный порыв ветра. Что-то изменилось вокруг, и птица насторожилась, осторожно, не меняя позы, боясь опрометчиво пошевелиться и выдать своё укрытие, поудобнее подтянула под себя лапы и осмотрелась округ. Она не ошиблась, метрах в двадцати впереди видна была огромная собака. Она медленно продвигалась вперёд, и высоко подняв голову ловила налетающие порывы воздуха.

 Птица хорошо знала сколь коварны эти собаки! Сами по себе они не представляли большой опасности, и она могла легко отделаться от этих непрошенных увальней. Но всегда вслед за ними появлялся человек, он то и был по-настоящему опасен. Она хорошо научилась различать охотничьих собак от всех других. Они всё время рыскают по лесу, вынюхивают что-то, а поймав нужный запах становятся неподвижны. Много раз она упускала миг, когда можно было невидимо для всех, почти бесшумно и незаметно слететь из укрытия, растворившись в лесной чаще. И тогда приходилось затаиваться, сохранять полную неподвижность, с ужасом выдерживая буквально нависшую над ней в нескольких метрах собаку. Сколько раз не выдержав напряжения, она судорожно, в отчаянном порыве делала спасительный бросок в воздух, прикрывалась стволами деревьев, делала крутые виражи и резко набирала высоту, всё дальше и дальше удаляясь от опасного места! Часто, очень часто это удавалось, но почти всегда гремел гром и рушились вокруг неё чем-то срезанные ветви деревьев, кружились вдруг опадающие от чего-то листья. Однажды, резкая боль обожгла её, перехватило дыхание, а тело, ставшее непослушным, перевернуло в воздухе и бросило к земле. Тогда она смогла неимоверным усилием выправиться, нырнуть за раскидистый куст и низом уйти через просеку подальше от опасного грома. Там она затаилась под вросшим в землю выворотнем пня и долго, почти две недели болела, лишь изредка выбираясь на кормёжку.

Именно поэтому, сейчас она пристально наблюдала за поведением собаки, готовая к подъёму в любой момент. Собака меж тем, очень медленно приближалась. По её поведению было понятно, что ведёт её не запах, а просто привычка двигаться вперёд. Она словно нехотя продвинулась ещё на несколько метров и опять остановилась. Птица, увлекшись наблюдениями пропустила тот благоприятный момент, когда ещё можно было безопасно покинуть убежище и теперь вжавшись в спасительную пёструю подстилку затаилась так, что лишь кончик полосатой головки да тёмные, крупные глаза виднелись из нагромождения опавших листьев. Собака подобралась к ней уже почти на два-три метра, но вот чудо, похоже так и не почувствовала её присутствие! Внимательно приглядевшись к своему смертельному врагу, птица вдруг поняла, что собака была очень старой, почти дряхлой. Спина её была по-старчески провислой, торчал худой нелепый крестец, а зрачки глаз были подёрнуты мутноватой, белёсой паутинкой. Она стояла и тяжело дышала, вывалив набок влажный розоватый язык. Через мгновение она с тяжёлым вздохом-полустоном опустилась на землю, медленно откинулась на бок совершенно не подозревая, что всего в двух метрах от неё сжалась в испуганный комок птица. Одна старость давала другой шанс на спасение. Птица слегка приободрилась и тут же услышала хруст сминаемых веток, тяжёлое сопенье и звуки неловких шагов Человека.

Человек громко и тяжело сопел, медленно приближался к ним, продираясь сквозь кусты, обходя поваленные стволы полусгнивших деревьев, а в руке у него был смертоносный гром. Через несколько секунд он заметил лежащую на боку собаку и неторопливо подошёл к ней, присел на корточки рядом и положил руку на её голову. Он нежно поглаживал её, что-то негромко говорил, а собака, вслушиваясь в человеческую речь благодарно смотрела на него подслеповатыми глазами, чуть приподняв навстречу седую морду. Конечно, птица не понимала, что говорил человек, но говорил он долго и тихо, непрестанно поглаживая голову друга. Затем он чуть отодвинулся и сунул в рот коротенькую носогрейку.  Закурил и также продолжая сидеть на корточках смотрел на свою помощницу, вздыхал и продолжал что-то говорить.

 Он хорошо помнил собаку глупым и весёлым щенком, помнил лужицы и кучки во дворе дома, свои покусанные в кровь во время игр острючими щенячьими зубами руки, ураганную радость маленького друга, когда он возвращался домой после работы. Много всего было за те тринадцать лет, что они провели вместе. Было время, когда они оба полные сил, азарта и охотничьего фарта могли днями напролёт скитаться по безбрежным лесам и полям, вместе радоваться удачному выстрелу, любоваться неброской красотой ранней осени, печалиться увядшим предзимьем, искренне восхищаться ослепительно нарядным зимним лесом. И всё это время они были вместе. Человек был многим обязан этому псу, и прежде всего той охотничьей страстью, которой он научил его, его горящим азартом глазам и готовностью пожертвовать всем, даже жизнью ради друга. Один раз, он буквально спас его от медведя, затаившегося за его спиной в нескольких десятках метров. Пёс, никогда прежде не видавший этого зверя, вдруг издал какой-то жуткий боевой клич похожий на смесь стона и рыка, отчаянно бросился в кусты и отвлёк зверя. Ничего не подозревающий человек услышал только оглушительный рёв и удаляющийся треск веток. Только когда он прошёл несколько метров и посмотрел на следы он понял, какая опасность ему угрожала, долго унимал предательскую дрожь в пальцах и никак не мог попасть пулевыми патронами в стволы. Потом долго гладил взъерошенную собаку, говорил ей что-то и никак не мог справиться с бившим его ознобом. В другой раз пёс отбил его от набежавшей стаи голодных бродячих собак, разметав их в несколько бросков.
Но, конечно, это было не главное. Главным в их общей жизни была «Тургеневская» охота по птице. Что может сравниться с охотой на вырубках, опушках и просеках осенью? Ответ неизвестен… Сколько птиц было добыто за двенадцать лет охоты? Наверное, несколько сотен. И все они были взяты при помощи собаки, которая со временем превратилась в настоящего художника этого изысканного действа. Воспоминания нахлынули на человека. Он смотрел на своего подряхлевшего друга и с сожалением понимал, что ничего уже не вернёшь, время неумолимо. Ещё в прошлом году они пусть и не так часто, как раньше, но всё же охотились. Были уверенные работы и была привычная, желанная добыча, радость удовлетворения и быстротечное охотничье счастье. 

Годы неумолимы, увы. За последний год собака резко сдала, начала стремительно дряхлеть. Она целыми днями спала, а перед тем, как встать долго готовилась, собиралась с силами и тяжело со стоном поднималась. В довершение ко всему на глазах появились признаки глаукомы и иногда было понятно, что пёс совсем плохо видит. Знакомый ветеринар, осмотрев собаку сказал, что от старости лекарств ещё не придумали. Впрочем, он выписал глазные капли, которые мало помогали и лекарства для поддержания сердца. Они совсем забросили охоту и в этот, наверное, последний их сезон почти не ходили в лес. В этот день он достал ружьё, чтобы смазать и неожиданно заметил редкое в последнее время оживление своего друга. Собака суетливо, по-стариковски, заметалась по комнате, искательно торкнула его носом в ногу и оборачиваясь повела к двери. Знакомый предмет, связанный с любимым делом, дал ей кратковременный прилив сил и эмоций. Человек недоверчиво посмотрел на пса и стал быстро собираться. Он не мог отказать другу в этой малости. Собака, собрав совсем малые уже силы ушла в поиск и вот теперь он сидит около в конец обессилившего пса и понимает, что конец его друга совсем близок. А ещё он думал, что не хочет больше стрелять в этих прежде таких желанных птиц с огромными оленьими глазами. Это чувство крепло в нём давно и сейчас он окончательно понял, что настрелялся. Пора было вешать ружьё на гвоздь, тем более какая может быть охота без Собаки. Другого пса заводить он не хотел, считая это предательством.
 В этот день на крошечном пятачке нежданно встретились три одиночества, случайно сведённые судьбой в холодном ноябрьском лесу. Двое из них совершенно не подозревали, что всего в паре метров от них в густой взъерошенной листве притаилась ещё одна усталая и испуганная душа,

Прошло ещё несколько минут, дыхание собаки стало ровнее, она с трудом встала с земли. Человек тоже поднялся с корточек и подобрав лежащий рядом гром шагнул прочь. Птица ещё не до конца поверив удаче, проводила взглядом медленно удаляющиеся фигуры. Похоже сегодня судьба была на её стороне и это добрый знак, она сможет ещё раз, может быть в последний, но всё-таки добраться до уже ставших тоже почти родными виноградников далёкой Франции. Дождь прекратился, оперение крыльев просохло и можно было продолжить путь. Она спешила поскорее покинуть это опасное место и бесшумно взмыла вверх. Через несколько секунд, над просекой, уже набрав скорость она нагнала две маленькие фигурки.  Они медленно плелись по едва видной лесной тропинке. Впереди шёл человек, а следом за ним еле тащилась собака.
Птица набрала высоту и сменивший направление ветер упруго толкнул её вперёд. Она почему-то точно знала, что прощается с этим лесом навсегда.