От любви не умирают
Рассказ
Филатов брёл по улице. Не шёл – брёл, как бредёт по пустыне обессилевший, с пересохшими губами изгой. Или как в океане, дико ревущем и безжалостном, беспомощно барахтается, судорожно цепляясь за спасительное бревно, одинокий бедняга с потерпевшего крушение корабля. Спасительное! Какое нелепое сочетание с бревном, когда надежды на спасение нет. Есть жалкие попытки слабого существа остаться на поверхности и дышать. Но всё быстро закончится. И никакой разницы, по центру бескрайней пустыни ты под сжигающим солнцем и без воды, или в воде по центру океана, где каждая волна похожа на громадную чёрную пасть, способную поглотить за раз сотню Филатовых? Всё равно – спасения нет. Филатов брёл. Без сил и даже, наверное, без желания жить. И тащил на себе невыносимо давящее на его разум, на его душу, на всю его сущность бревно – свою жизнь. Всё было отвратительно. Ну, хотя бы плохо! Нет, всё было так отвратительно, что Филатова жутко тошнило.
«Рубануть бы сейчас себя по груди острым тесаком,- пульсировало в воспалённых мозгах.- И не так, чтобы только кожу поранить. Так рубануть, чтобы грудь надвое разошлась, чтобы дыра внутрь образовалась. И чтобы все нагар и накипь от полученных и самим совершённых измен и предательств вывалились бы из души через неё и упали на асфальт в грязь. Они тоже – грязь. Как много её, грязи. Всюду грязь, всюду. И во всех. Особенно это ощущаешь, когда предают. Как он мог?! Его универовский однокашник, друг, его шеф. Как он мог предать?! Оказывается, запросто. Вызвал и сказал: «Кирилл, твои три страницы в журнале закрываются».
- Поч-чему?!
- Надо расширять рекламные площади, а твоё «Искусство. Новые имена» никак с этим не совмещается. Перейдёшь в «Новости» к Ведерникову, будешь давать заметки по своей теме в общем новостном потоке.
- Но как же…
- Давай глаза не будем закатывать. Журналу деньги нужны, а без рекламы, сам понимаешь, не получится зарабатывать.
- Но половина журнала уже…
- Не надо мне подсказывать, я сам умею считать.
- Но вспомни, как мы с тобой хотели создать настоящий, честный журнал!
- Да хватит тебе! Я помню, но времена пришли другие. За каждый шаг платить приходится, всем платить. И зарабатывать по-другому, если ты ещё не понял.
- Значит, тупо – деньги всего дороже и превыше…
- Так, всё, или ты принимаешь условия, или… или… Так, давай-ка, ты в отпуск, с завтрашнего дня, на месяц. Всё, иди, пиши заявление, я в бухгалтерию позвоню.
Выходит, однокашник решил больше зарабатывать! Что ж, молодец! Реклама, реклама и ничего кроме рекламы! Берите кредиты, делайте покупки! Кредиты – покупки, кредиты – покупки! Рассчитывайтесь картой – получайте скидки! Покупки, покупки, покупки, покупки… Господи! Когда скороговоркой несколько раз подряд произносишь это слово, кажется, что барабанные палочки начинают бить тебе по мозгам. Язык тычется в зубы, а губы словно набухают, и ты становишься похожим на одурманенного слабоумного папуаса. Товарно-денежный сундук, чума, капкан! Всюду грязь, всюду. И во всех. Вот она, под ногами. И я по ней бреду. А куда? Домой? Зачем? Ведь дома пусто, никто не ждёт. Жена уехала к маме. Убежала. Такое ощущение, что душа у женщин к тридцати годам материализуется. Нужно то, нужно это… Хочу, хочу, хочу… Наташка! Наташка! Где ты, та русая девушка с небом в глазах?! Что мы имели тогда? Съёмная комната, бутылка шампанского, свечи, коробка конфет, большое зелёное яблоко… Ты – с распущенными волосами, в моей рубашке, слушаешь меня, как верующий слушает своего духовника. А я, вперемежку с поцелуями, читаю и читаю тебе свои стихи. Их так много, что хватает на сутки, на двое… Они рождаются, приходят… Времени не существует… бесконечность… счастье… И через десять этажей потолков над нами мы видим небо… Где ты, Наташка?! Уехала к маме… А я теперь чётко представляю, что у бабочек и женщин абсолютно разная последовательность развития. Прожорливая ползающая гусеница перестаёт жрать, обретает крылья и способность летать. А женщина теряет свои прекрасные крылья, перестаёт летать и заполняется жадным, безудержным аппетитом: хочу, хочу, хочу…
- Я хочу новую норковую шубу,- заявила Наташка.
- У тебя же есть…
- Ей уже четыре года, она устарела.
- А-а, новый фасончик захотелось, душеньку погреть… А норок тебе не жалко? Ещё раз шкурками себя покрыть, когда та шуба ещё хорошая!
- А когда ты мясо ешь, тебе животных не жалко? Посмотри в глаза корове, может, пожалеешь, вегетарианцем станешь.
- А тебе в спортзал на фитнес не мешало бы с годик походить. Может, уберегла бы от смерти десяток норок.
Поговорили. Наташка не сказала мне в ответ, что я дурак, гад, урод, что ненавидит меня. Она молча резанула меня взглядом, в котором все эти слова были. А вечером следующего дня, вернувшись домой, я нашёл на столе записку: «Прощай. Я уехала к маме». Да, лупанул я, конечно, с броневика… Вместо стихов… как раньше, в съёмной комнате… Но они и не пишутся, не приходят, как раньше… Уже два месяца ни одной строчки! Или больше… Зато любовнице читаю те, старые, которые раньше… Чёртов лабиринт!.. Наташка, я скучаю по тебе…»
Филатов брёл, брёл, брёл… А сил брести и желания приблизиться к своему опустевшему дому оставалось всё меньше.
«Какой градоустроитель напихал в эту узкую улицу в частном секторе столько всего?! Это ж надо: две автодороги, два трамвайных пути, а по краям две узеньких пешеходных дорожки. И всё это вплотную друг к другу, всё гудит, рычит, гремит, лязгает, выпускает едкие, удушливые газы. Нечем дышать, совершенно нечем дышать! Грязные брызги летят от колёс на джинсы, на ветровку… Я задохнусь, я упаду сейчас… Как же всё отвратительно…»
Филатов еле переставлял ноги в этом грязном, похожем на заполненную отравой газовую камеру тупике своей жизни. И действительно, уже готов был упасть без сознания. Но какая-то неудержимо сильная волна душистой свежести вдруг ударила навстречу. Кирилл словно навалился на неё грудью, и она помогла ему в последний момент удержаться на ногах.
«Что это?- остановился Филатов. И увидел перед собой за невысокой оградой большой, широко разросшийся цветущий куст белой сирени. Крупные бутоны на ветках распустились так часто, что слились в один гигантский цветок. Куст стоял сплошной белой стеной и закрывал до самой крыши стену дома, рядом с которым рос.- Это куст сирени… это он… он один остановил и отодвинул от меня весь нагар, весь грохот, лязг, выхлопную гарь, всю эту грязь. Остановил и отодвинул. Один против всей чудовищной массы. Ещё бы немного, и я рухнул бы на асфальт. А он спас. Нет, надо бежать, скорее бежать из городской душегубки. Но не к друзьям в пригородные сады, а дальше, дальше… Далеко, в деревню, в Отрадное, к двоюродному брату. Точно, к Пашке, мы же сто лет с ним не виделись. Там такая природа! Там сирень по улицам у каждого дома. А люди там такие приветливые. Я же помню, пацаном ещё… И нет у них в душах ни нагара, ни накипи от предательства и подлости. Завтра же еду в Отрадное. Стихов там напишу – море…»
Автобус отправлялся в одиннадцать. До Отрадного двести километров – с остановками по маршруту около пяти часов. Смотри и смотри в окно на пейзажи. Или спи. Филатову не спалось.
«Когда я был в Отрадном последний раз? После девятого класса, кажется… Да, Пашка тогда школу закончил, а я девятый. И ведь мы после этого не виделись… Мать честная! Около тридцати лет! Только телефоны, и то – последние лет десять. Дела, дела, дела… Не узнаем друг друга… Сильно изменились, уже мужики заматеревшие… Созвонились, конечно, встречать будет, но всё же… А природа не изменилась – вот она, проплывает за окнами. Всё так же смешанный лес с двух сторон вдоль дороги. Сейчас ещё немного проедем, и за мостом над неширокой речкой лес с правой стороны должен закончиться. Пойдут поля, а в низине между пологими косогорами – круглое озеро… Точно, вон оно… Не забыл…»
Автобус прибыл в Отрадное около четырёх. Остановился на небольшой площади у кирпичной будки с надписью «Автовокзал» и открыл двери. Пассажиров встречали три человека: полная женщина в цветастом платке, девушка с длинными, спадающими на плечи светлыми волосами и высокий, похожий на борца-тяжеловеса, мужчина. К полной женщине выскочил из автобуса худощавый паренёк – наверное, сын приехал из города домой на каникулы. А тяжеловес быстро и безошибочно высмотрел в окнах лицо Кирилла и заулыбался открыто и широко.
«Пашка встречает! Конечно Пашка! Кому ещё это быть?!»
- Кирилл!- обхватил здоровяк тяжёлыми ручищами шагнувшего с автобусных ступенек Филатова.- Братуха! Приехал! Молодчина!
- Здравствуй, Паш!- обнял в ответ Кирилл брата.- Ну, ты раздался! Не узнал бы, ей богу! Худой же был…
- А я тебя сразу узнал! Ты не изменился почти, повзрослел только…
- Ну, скажешь тоже, не изменился…
Братья обнимались, смеялись, тормошили друг друга. И неожиданно увидели рядом с собой веточку белой сирени. Цветок протягивала им девушка. Та, с длинными, спадающими на плечи светлыми волосами. Она смотрела на Кирилла. Смотрела странно, безмолвно, отрешённо, словно видела что-то своё, невидимое другим. А он увидел в её глазах небо, как когда-то видел небо в глазах своей Наташки.
«Белая сирень… И в городе куст сирени тоже белый… Тот, что спас меня в последний момент…»
- Спасибо,- взял ветку удивлённый Филатов.
А девушка молча отправилась дальше, дарить сирень остальным приехавшим.
«Какой странной расцветки у неё платье… Точно ива рассыпала свои узкие, светло-зелёные листья на сером прибрежном песке…»
- Кто это?- спросил Кирилл у брата.
- Это Женечка наша,- ответил Павел.- Не в себе она… тронутая. Ну, поехали, давай, садись в машину, дома уже столы накрыты. У тебя вещей-то – одна сумчишка? Поехали.
Машина у Павла была отличная – новый дорогущий джип.
– Здесь только у меня такая,- похвалился он брату.
И дом – двухэтажное, десять на пятнадцать кирпичное загляденье на вымощенном брусчаткой просторном дворе. Всё – за высоким забором, всё добротное и на своём месте.
«Да-а, у Пашки отчётливо выраженное материальное процветание,- оценил Кирилл.- Молодец, братишка, во всём преуспел. И сам в порядке, и двор».
- Вот и мы,- остановил Павел машину посреди своего двора.- Знакомьтесь, мой двоюродный брат Кирилл. Прошу любить, так сказать, и жаловать. А это – моя жена Нина, мой сын Андрей, сноха моя, Полина. А на качелях вон качаются внучечки мои, Дашутка с Анюткой, погодки. Ну, всех, кажется, назвал…
- Очень приятно… очень приятно… очень приятно…- здоровались Кирилл и встречающие.
- А теперь, давайте, в дом,- раскинул руки, как бы обхватывая всех, Павел.- К столу, к столу, к столу.
Встречу отмечали долго. Вспоминали детство, много говорили о жизни взрослой. На смену выпитому и съеденному, на стол ставились новые напитки и закуски. И только к ночи застолье свернули. Сын Павла, сильно захмелев, отправился спать. Сноха ушла укладывать допоздна заигравшихся в этот вечер девочек. А хозяйка дома потихоньку начала убирать со стола.
- Братуха, пойдём,- положил тяжеленную руку Кириллу на плечо Павел,- пойдём, на скамейке посидим, проветримся на воздухе малость. Вот тут, под сиренью, воот… садись. Братуха, ты скажи мне, чего у вас с Наташкой детей-то всё нету? У меня уж внуки вовсю, а ты чего ж?
- Ну, не собрались как-то,- смущённо пожал плечами Кирилл,- всё откладывали. А теперь уж и не знаю, будут ли…
- Не, не, не, брат, без детей нельзя. Всё же для них, понимаешь… всё для них. А без них – зачем всё? Вот ты, представь, провод тянешь, тянешь, а в конце провода патрона с лампочкой нет. И темно… Зачем провод тянул, если в конце – темно? Нет, брат, без детей нельзя. Без детей всё что делаешь – всё кизяки стряпаешь, одни кизяки, понимаешь… Без детей всё остальное – труха, чепуха всё без детей, понимаешь… Вон, мои малышечки, ты посмотри на них, лапотушечки… Всё для них, всё… А без них, брат, пустота…
- А та девушка, на вокзале,- неожиданно перебил Кирилл брата,- она всегда такой была, не в себе?
- Ты про Женю, что ли? Да что ты?! Она такая умница была… и добрая такая, вообще… Про красоту я уж не говорю, ты сам сегодня её видел. Она дурочкой стала, а лицо и стройность-то никуда не делись. Вот, бывает же так, всё в девчонке сходится, а судьбы хорошей нет, один перекосяк.
- А что с ней произошло?
- Да вот, произошло… У нас же все парни в Женю влюблены были. А она никого не подпускала, недотрога. А выбрала, как назло, козла одного… Я ж говорю, судьба нехорошая… Жил тут у нас красавчик один. Ну, честно сказать, правда, смазливый был. Его даже Делоном прозвали, как француза. А он Васька Горохов, тунеядец, на шее у богатых родителей сидел. По Жене все парни сохли, а по этому козлу все девчонки. Дуры бабы, чего с них взять. Ну, и она в стороне не осталась, тоже влюбилась в него. И влюбилась по-настоящему. А он, как султан, с одной походит, с другой походит. До неё очередь дошла – с ней закрутил. Но с Женей у них долго роман продлился, почти год ходили. Все уже думали, что к свадьбе дело, а этот выхухоль, оказалось, и не собирался жениться. Нравилось, что самая красивая девушка ему принадлежит, вот и задержался с ней. А как сообразил, что заигрался, резко оборвал и на другую перекинулся. Ну, а у Жени затмение – всё, жизни нет, распашонка сердешная. Придумала камень в авоську положить, авоську верёвкой стянула и к одной руке привязала на несколько узлов. Ну, самой потом никак не развязать. На рассвете всё делала, на реке, втихую. На лодке от берега угребла и с борта в воду шагнула. Хорошо, мужики там на «Казанке» на якоре стояли, спускники проверяли – увидели её. А она ни их и никого уже не видела, как слепая, говорят, была. Ну, достали её быстро, успели, откачали. Мужики рассказывают, что как пришла в себя, будто прошептала: «Я русалка». И всё, замолчала потом.
- И что, так и молчит с тех пор?
- Ну да, два года уже. Того Делона Горохова парни за неё так били, что до смерти бы забили. Я да ещё там мужиков несколько отобрали его у них, чтоб не осудили их за расправу. Уехала их семья вскорости, распродали всё и уехали. Закнокали бы его здесь. А Женечка так и не пришла в себя, ходит между людей и молчит.
- А зачем она сирень дарит?
- Кто её знает, нравится, наверное… У нас сирени-то полно, у каждого дома растёт. Да она не только сирень… это же пока цветёт. Потом может ромашек набрать или ещё каких-нибудь. Нравится ей, видать…
«Нравится… Или она просто пытается показать нам, что они есть, эти красивые цветы. Что кроме углов, кошельков и хозяйственных сумок существует ещё что-то, что-то красивое… То, что не где-то далеко в выставочных залах на картинах, а здесь, перед глазами, в природе. Мы каждый день проходим мимо и не замечаем этого. Тот куст белой сирени на задохнувшейся, облепленной грязью городской улице – многие ли спаслись им от накипи в душах? Нет, все проходят мимо и не нуждаются ни в каком спасении. И даже наоборот, многим вольготно дышится в смрадной душегубке, а без грязи изощрённым мозгам скучно жить… »
- Ну, братишка, пора спать укладываться,- по-своему истолковал задумчивое молчание брата Павел,- пойдём обратно в дом.
Утром Кирилл проспал непривычно долго – до девяти, а проснувшись, не сразу вспомнил, где и почему находится.
«Так, понятно, самозащита памяти: блокированы предательство шефа и тоскливый финал семейной мелодрамы,- пришёл он в себя через пару минут,- я в Отрадном, в доме Павла, на втором этаже, в спальне».
- Доброе утро!- встретила его внизу у лестницы со второго этажа жена брата.- Как спалось?
- Доброе утро, Нин! Отлично спалось, никогда дома так долго не сплю. А Павел где?
- Павел ещё в семь утра по делам укатил, только к обеду обещал вернуться. Если успеет, дел-то уйма у него. А ты умывайся и завтракать садись, я на стол подам.
Кирилл не стал расспрашивать, где сейчас остальные домочадцы, умылся и сел в столовой за стол. Долгий крепкий сон и чистый воздух без остатка вывели из организма похмельный синдром, а деревенские творог, сметана и маслянистые блины вместе с насыщением принесли радостное ощущение в себе крылатых юношеских сил.
«Как же правильно я придумал поехать в Отрадное!- мысленно похвалил себя Филатов.- Как же здесь здорово!»
- А ты жену свою любишь?- присела вдруг на соседний стул Нина.- Честно мне скажи…
- Я…- от неожиданности захлебнулся молоком Кирилл,- ну-у… да… мы конечно…
- А мы с Пашей почти не видимся. Это ты приехал, так он дома побыл, а так – не дождешься его, всё нету и нету. И ночами часто нету, всё дела у него, всё дела…
Нина говорила о делах мужа, а смотрела так, словно сообщала о каком-то своём страшном диагнозе – смертельном недуге, о котором она знает уже очень давно. Настолько давно, что он успел убить надежду в её взгляде, убить сам взгляд. Взгляд её был мёртв. Безразлично и спокойно свыкнуться с этим гибельным состоянием невозможно. Погасшие глаза Нины всё ещё оставались проводниками, и Кирилл увидел в её душе нагар и накипь. Те, что накапливаются от измен и предательств. Те, от которых бежал он из смрадного, грязного города в чистое, далёкое от городского угара Отрадное. Бежал, но отчётливо видел сейчас эти самые нагар и накипь в душе жены своего брата.
«Что у них с Пашкой? Неужели, то же, что и у меня?... такое же удушье...»
Нина отошла от стола. Кирилл поблагодарил её за завтрак. Она молча кивнула, а он поспешил выйти на улицу.
«Да нет, нет конечно… Сам придумал всякую чушь! У Пашки много дел – вот и всё! Нина про это и сказала. А я – придурок, вижу то, чего нет. Они прекрасно живут. Всё, хватит бредятины. Так, сейчас иду на реку. Там такой кайф! Вода, наверное, уже прогрелась. Помню, в детстве купались на песках – классное место! Туда, туда, туда…»
К реке Кирилл вышел быстро, теми же переулками, по которым бегал почти тридцать лет назад. Многие дома даже узнавались, в памяти на ходу проступали далёкие, навсегда, казалось бы, забытые картинки. Где точно находилось то замечательное купальное место, Кирилл не помнил. Шёл по берегу наугад и скоро наткнулся на то, что искал. Те ли это были пески или другие – неважно. Найденное место тоже оказалось вполне подходящим: пологая песчаная коса, подтопленная высокой водой, растянулась метров на триста – четыреста. Островки густой ивовой поросли делили её на несколько вытянутых, ровных прогалин. А от них до другого берега – обласканный оранжевым солнцем водный простор.
«Как просто всё: небо, солнце, река и простор – то, что может быть у нас каждый день, и то, мимо чего мы каждый день пробегаем. Ничего необычного, ничего необыкновенного, а я счастлив. Или для меня после городской душегубки всё это необыкновенно? Даже вот эта вытащенная на песок старая смолёная лодка, тот большой угловатый валун у воды и вон тот красный бакен по центру реки. Да, они необыкновенны. И нет здесь ничего, обременяющего душу, она свободна. Чувствую, как от простора в грудь вливаются силы, хочется взлететь. Сначала пролететь низко над водой, отразиться в ней, а потом круто уйти вверх и усесться где-нибудь недосягаемо высоко на спицу солнечного луча, как на ветку небесной кроны…»- Кирилл стоял лицом к реке и запоминал, вбирал, впитывал всем существом своим открывшуюся ему чистую и спокойную красоту природы. Потом разулся, подхватил кроссовки и босиком по-мальчишески легко и беззаботно зашлёпал по влажному песку к ивовым зарослям.
Подошёл. Ветки густые, переплетённые, сплошь в молодой листве – зелёная стена. Неожиданно Филатов расслышал за ней молодые, крикливые мужские голоса. И остановился у самых зарослей. Листья скрывали его, а ему удалось рассмотреть через узкие проталинки света в сплетении ветвей всё, что делалось по ту сторону стены. Там в десяти метрах от ивняка три рослых парня лет шестнадцати-семнадцати вывели из реки на берег невод и, громко переговариваясь, выбирали из него пойманную рыбу.
- Колян, в мотне с травой щучка хорошая, не пропусти.
- Я видел. Классно зацепили в этот раз: три щуки нормальных, окуней с десяток крупных, краснопёрки полно. Мешок подтяжелел.
- Слышь, давай мелкую краснопёрку брать не будем. Куда её? Не продашь, а у кошаков дома уже наморожено.
- Давай, покрупней выберем и всё. Ещё пески длинные, раз пять успеем завести.
- Да не возись ты с ней. Крупную выбирай, остальную с травой вытряхнем.
- Смотри, дурочка сюда бежит.
Парни уставились на кусты, растущие с другой стороны песчаной прогалины. Оттуда к ним бежала Женя. В том же платье в ивовых листьях, с распущенными, рассыпавшимися по плечам волосами. Она приблизилась, проскочила мимо подбоченившихся и наблюдавших за ней рыбаков и сразу склонилась над неводом. Ячея у этой снасти была большой, под крупную рыбу. Но из-за набившихся в невод травы и веток, из-за стянутых узлами дыр от прежних рыбалок на берегу вместе с пятнистыми зубастыми щуками и полосатыми окунями-горбачами оказалось множество мальков. Они беспомощно бились, подпрыгивали на песке, судорожно дёргались, но никогда не добрались бы до воды и умерли здесь, никому не нужные.
Женя начала торопливо подбирать их. Мальков покрупнее, имеющих хоть какой-то вес, девушка, размахнувшись, кидала в реку прямо от невода. Серебристые рыбки долетали до спасительной воды и падали в неё почти бесшумно. Мальков же совсем маленьких, похожих на обломок краешка велосипедной спицы, приходилось носить прямо к кромке воды. Они бы не долетели.
- Гляди, дура мулей спасает,- хмыкнул один из троицы.- Делать ей нечего, вороны бы всё склевали.
- Слышь, пацаны,- сказал другой и воровато осмотрелся,- а тут ведь нет никого. Давай её в кусты затащим… Давай её по очереди…
- Ты чё-о, не надо, попадёт…
- От кого попадёт-то? Нет же никого, а сама она ничего не расскажет. Давай…
- Ну, давай…
Филатов всё слышал. Женя продолжала спасать мальков, когда голодная троица, стоявшая с другой стороны невода, двинулась к ней. Кирилл босиком ринулся напролом через кусты, на другую их сторону. Для парней вылезший из зарослей ивняка незнакомый мужик с кроссовками в руках оказался такой стегнувшей бичом неожиданностью, что они подпрыгнули на месте, разом, как по команде, развернулись и потопали к своему неводу.
- Бля, чуть не попались,- услышал Филатов их голос.- Давай, потащили невод дальше.
Они ушли. А Женя продолжала подбирать мальков, как будто ничего и не случилось рядом с ней только что. Кирилл стоял и смотрел на неё. Рыбок на песке становилось всё меньше. И вот Женя почерпнула сложенной лодочкой ладонью воды из реки, подошла к последнему мальку на песке, подняла его осторожно-осторожно и посадила в самое маленькое на земле озерцо – несколько слившихся в одно капель воды на своей ладони. Потом приблизилась к Кириллу и протянула к нему руку с крошечной рыбкой. В розовой девичьей ладони, в лужице воды плавала живая серебристая иголочка, плавала жизнь. Иголочка дёргала хвостиком и чуть поворачивалась в своём озерце. Кириллу даже показалось, что он видит, как иголочка дышит. «Где-то дальше нашего синего неба,- представил он,- за ним, в ледяной чёрной бесконечности есть гигантская звезда Бетельгейзе. Она таких размеров, что в неё легко поместится наше Солнце со всеми своими планетами. Этот гигант живёт сверхогромной космической неживой жизнью и не замечает даже нашей звезды, не то что уж совсем маленькой для него Земли. Но звезда Бетельгейзе не может иметь крошечной живой серебристой иголочки, которая плавает сейчас в лужице воды в розовой девичьей ладони. На маленькой Земле, на берегу реки, в ладони девушки – спасённая жизнь. И луч солнечного света падает в середину ладони, в лужицу с серебристым мальком. Этот луч – ветка небесной кроны, на которую хотелось сесть, взлетев птицей на недосягаемую высоту. От солнечного света ладонь кажется почти прозрачной, розовой и прозрачной. Платье девушки сливается с речным песком и ивовыми листьями, а в глазах её – небо…»
Кирилл и Женя вместе подошли к кромке воды. Женя опустила руку в солнечную воду, и лужица из розовой ладони слилась с большой рекой.
Потом они отправились в деревню. Вернее, Женя, закончив спасать мальков, заспешила от берега по тропинке к ближайшему проулку, а Кирилл последовал за ней. Но, не дойдя немного до крайнего дома, девушка вдруг свернула на другую тропку и побежала от проулка прочь. Филатов постоял, понаблюдал за быстро удаляющейся Женей и пошёл дальше один, к дому брата. «Что она снова увидела? Куда убежала?» В кармане зазвонил сотовый.
- Кирилл, привет!- голос Павла звучал бодро, даже с какой-то весёлостью.
- Привет, Паш!
- Ну, как ты? Где гуляешь? Не заблудился? Нина сказала, ушёл давно.
- Да на реке был, возвращаюсь сейчас,- не стал говорить Кирилл о встрече на берегу.
- Я утром не стал тебя будить, рано уехал. Ты извини, дел полно. Но вечером мы с тобой баню истопим, посидим хорошо. Добро?!
- Добро.
- Ну, до вечера, братишка.
Вечер наступил. Погода радовала: тёплый, почти неслышный ветерок, чистое небо. Павел вернулся домой в начале восьмого и сразу взялся за баню.
- Сейчас мы её протопим, первый жар с горелым духом выпустим, снова нагреем, а потом уже в парную пойдём,- излагал он Кириллу последовательность действа.- А пока окрошечки давай, холодненькой, с домашним квасом, с хренчиком. Это тебе не с колбасой фальшивой, тут настоящее всё.
- А что за мясо в окрошке?
- Лосятина вяленая, вкуснотища! Давай, перед баней по малой тарелочке, чтобы налегке, только чтоб для общего вкуса к духу банному.
Каркасный бассейн рядом с баней наполнили холодной водой, в тазу запарили берёзовые веники, натёрли грудь пихтовым маслом… и дали жару. По кругу, по кругу, по кругу: горячая парная, холодный бассейн, атомный квас на улице за столом в простынях, снова парная, снова бассейн и квас… После третьего захода уселись за стол под сиренью надолго.
- Улёт,- расслабленно откинулся на спинку скамейки Кирилл,- полный улёт!
- А то!- уселся рядом Павел.- Тут тебе не у вас там. Но до полного улёта ты пока погоди. Так, вопрос простой: ещё в парилку идём?
- Да нет, пожалуй, в самый раз. Такая расслабуха…
- Тогда переходим к пиву. Не против?
- Я за.
- Друзья подогнали мне сегодня жбан, десятку, специальное, со своей пивоварни. Узнали, что брат ко мне впервые за почти тридцать лет приехал, и подогнали.
- Ух, ты, даже неловко как-то…
- Всё ловко, братишка, всё очень ловко. А к пиву у нас пойдут королевские креветки. Они, конечно, поменьше раков, но съедобного в них больше. Да подсоленные, да с горчичным соусом, а, брат! Нина там уже варит.
- Всё, Паш, хватит, а то я слюной ещё до пива захлебнусь,- засмеялся Кирилл.- Ты так смачно рассказываешь. А мы в дом пойдём?
- Зачем? Вот же стол, свет от фонарей. Под сиренью, в теплоте такой вечерней… А? Давай?
- Давай, отлично.
Они перебрались из простыней в махровые халаты, принесли из дома пиво, креветок, кружки, бокалы, пару стульев для женщин. Налили себе по кружке, Нине и Полине по бокалу. Внучки бегали рядом, лезли к деду на колени.
- Ох, вы, лапотулечки мои… Вот тебе, Дашуля, креветка, а вот тебе, Анюта, креветка… Нет, нет, нет, это деда пить будет, вам мама сейчас соку нальёт. Полин, принеси ребятишкам соку…
Сиделось весело и уютно, пилось и елось вкусно. Больше всех радовались внучки. Сам хозяин дома тоже выглядел весёлым. А жена и сноха его особого веселья не проявляли – улыбались сдержанно, пили и ели потихоньку. Сына же и вовсе дома не было. Кирилл видел его один раз, по приезде, и всё. Спрашивать о нём у брата стеснялся, но что-то неуловимое и скрытное в постоянном отсутствии племянника настораживало.
Сидели за столом уже больше часа, когда за забором остановилась какая-то машина, и у входа громкой трелью запел звонок. Нина обернулась на звонок, привстала.
- Сиди, я сам открою,- перестал улыбаться Павел и отправился к калитке с таким решительным видом, как будто уже знал, кто стоит за ней.
Открыл. В сопровождении полицейского вошёл Андрей. Павел о чём-то негромко заговорил с провожатым, а Андрей отступил в сторону, осмотрел двор, увидел сидящих за столом мать, жену и дядю и угловатой, ходульной походкой быстро двинулся к ним. Остановился напротив Кирилла и уставился на него блестящими, словно отражающими огонь, глазами. Смотрел и молча шумно сопел, раздувая щёки понятным только ему психозом.
- Ты хочешь мне что-то сказать?- спросил в недоумении Кирилл.
Андрей молчал и продолжал сжигать взглядом дядю. В этот момент Павел проводил полицейского и вернулся к столу.
- Быстро в дом!- положил он сыну на шею широкую ладонь и мощным толчком направил его прочь от сидящих.
И сам ушёл следом. А когда минут через десять пришёл обратно, уже не сел за стол, а прямо в халате без слов залез в холодный бассейн. Несколько раз погрузился с головой в воду, пофыркал, покряхтел и выбрался на дорожку. Вода потоками стекала с халата на плитку.
- Устал я сегодня, спать пойду,- сказал сразу всем.- Прости, братишка, завтра что-нибудь ещё придумаем.
Без Павла посидели молча ещё совсем немного.
- Пора ребятишек укладывать,- сказала Полина.
- И я пойду лягу,- добавил Кирилл.
Остатки пиршества со стола унесли в дом и разошлись по комнатам.
«А племянник-то мой, кажется, серьёзно болен,- лёжа в постели, вспоминал выходку Андрея Кирилл.- Ведь он не пьяным заявился. Похоже, у парня на полном серьёзе норки живут. Да-а, вот тебе и уехал подальше от душного города, в чистое и светлое… Нет, завтра с утра с удочками куда-нибудь подальше от всего и от всех, посижу на берегу в одиночестве. Оно лучше будет…»
В эту ночь тоже спалось хорошо. Встав утром около восьми, Кирилл снова не застал брата. «Да-а, пашет Пашка»- усмехнулся созвучию. Ни Андрея, ни Полины с детьми тоже не было видно. «Странно у них устроено: появляется Павел – дом наполняется и оживает, а нет его – и в доме словно вымирает всё. А Павла почти всегда нет…» Нина всё же встретилась внизу, в столовой. Она стояла у окна и смотрела через двор, куда-то выше забора. Стояла с таким видом, как будто хотела уйти вместе со всеми, но не успела и поэтому попалась на глаза Кириллу. Тихая, болезненно бесцветная.
- Садись, позавтракай,- сказала, обернувшись.
- Нин, а у Павла есть какие-нибудь удочки?
- Не знаю, давно у нас никто не рыбачит. Посмотри в предбаннике, за перегородкой, может, что и есть. Ты на рыбалку собрался?
- Да, хочу на берегу посидеть. У воды душа отдыхает.
- Да-да, говорят, отдыхает там душа,- растерянно и беспомощно произнесла Нина. И отвернулась.
Кирилл почему-то почувствовал себя виноватым. Торопливо позавтракал, поблагодарил и вышел из дома. В предбаннике за перегородкой среди упрятанной туда всякой всячины отыскал удилище с готовой на нём удочкой и отправился на рыбалку. По дороге купил в магазинчике минералку, кефир и булку белого хлеба.
- И пакет посчитайте, пожалуйста,- попросил продавца.
У магазинчика за углом два заросших щетиной, с помятыми лицами мужичка распивали одну на двоих бутылку «Жигулёвского».
- Скажите,- обратился к ним Кирилл,- где здесь можно червей накопать? Раньше, помню, за банным яром копали.
- Так и щас там, за яром, в низине,- ответил один.
- А ты, мужик, порыбалить собрался?- спросил другой.
- Да, хочу вот, с удочкой посидеть немного.
- А ты нам на пиво дай, мы тебе мигом цельную банку червяков притащим. Тебе самому в твоей одёжке грязно будет под яр лезть.
- Договорились, несите червей, дам на пиво.
- Ладушки, ты тока не уходи, мы щас, мы мигом…
- Я здесь же и подожду, не уйду, не переживайте.
Мужики вернулись минут через двадцать и принесли большую жестяную банку, наполненную вперемежку чёрной землёй, травой и прелыми листьями.
- Во тебе, на три рыбалки хватит. Червяки зашибательские, отвечаю.
- Точняк, без рыбы не останешься.
- Отлично, спасибо! Сколько я за них должен?
- Сотенки полторы дашь – не обидимся.
- Вот, держите двести и… и ещё раз – спасибо!
- Ладушки… тогда уже и самогонки у Тараса можно взять.
- Зашибись! Пошли…
- Слышь, мужик, а ты же не нашенский. Приехал, что ль, к кому?
- К Филатову, к Павлу. Я брат его.
- А, к буржую…
- К хахалю Настёниному…
- Ладно, бывай, пошли мы…
«Значит, буржуй… значит, хахаль…- смотрел им вслед Кирилл и переваривал случайно полученную информацию.- И не просто так, значит, спрашивала Нина про нашу с Наташкой любовь. Хороша была Настёна, краше не было в селе… И не моё это собачье дело… На берег, на берег, на берег…»
Он долго шёл вверх по течению реки. Шёл с таким сильным желанием оказаться подальше вообще от всех людей, что дошёл бы, наверное, если бы смог, до самого её истока. Туда, где вода ещё совсем чиста, где ещё не попали в неё грязные сбросы отходов человеческой жизни.
Остановился у округлой заводи, под старой кряжистой ветлой. Из воды на мели торчали оставленные кем-то тычки под удилище. «О, здесь и порыбачим». Выставил глубину, насадил червя и забросил удочку: «Ловись, рыбка». Рыба ловилась. Кирилл выуживал из реки небольших серебристых плотвичек и по-детски радовался им. Ловил и отпускал их. « Так светло и солнечно бывает только в детстве,- смотрел он на вернувшихся в воду уплывающих рыбок.- Как будто я здесь под воздействием машины времени. Не звонят ни Наташка, ни шеф – молчит телефон, и меня словно нет в настоящем. Зато я отчётливо чувствую сейчас себя в далёком прошлом. Я не смог бы, конечно, дойти по берегу до истока этой реки, но я смог вернуться к своему истоку. Серебристые плотвички, которых я ловлю и отпускаю – это быстрые минуты моей жизни. Река полна ими. Она течёт, течёт, течёт без остановки…»
Филатов провёл на реке весь день. Рыбачил, купался, снова рыбачил. Ел хлеб, пил кефир, пил воду. Начало темнеть, но возвращаться в дом брата совершенно не хотелось. Он даже как-то выпал из сознания, будто машина времени не перенесла его вместе с Кириллом в далёкое прошлое. Правильно сделала машина: этот новый дом отсутствовал в том детстве. «Пусть сами разбираются со своими скелетами в своих шкафах. Ничего не знаю и знать не хочу. Так, помнится, в лугах, в стороне от реки, было замечательное озеро. Прогуляюсь-ка я до него, а потом уже поверну в деревню, а то потеряют. Уже, наверное, потеряли. Странно, что не звонят. И Наташка ведь не звонит… Неужели, всё…»
Кирилл ушёл от реки. Луга успели укрыться полутьмой, тропинка терялась в траве, приходилось ступать наугад. В стороне от речного берега стали попадаться холмы. На их невысоких вершинах ещё теплился вечерний свет, а в низины между ними уже пришла ночь. На чистом небе появились редкие, далёкие, тусклые звёзды. Казалось, что они только обозначились, и свет их почти не доходит до земли. «Как странно,- рассматривал небо Кирилл,- как будто кто-то отодвинул звёзды в два раза дальше и убавил им яркость. И это, должно быть, не случайно – в темноте всё кажется таинственным, а ночная тишина рождает собственные звуки. Здесь, в низинах между холмами, наверное, и живёт колдовство. Скоро приблизится озеро. Если остановиться на его берегу, можно увидеть, как из воды поднимутся и поведут свой хоровод русалки…» Филатов почувствовал приближение сладкого, необъяснимого приступа рождения стихов:
«Тропа ночная. Ноги тонут
в траве озёрной луговины.
Такая темень, словно тонны
свалили сажи в воздух синий.
Свежа под бархатным нарядом
и юным телом ночь упруга.
И мнится: кто-то ходит рядом
по заколдованному кругу.
И словно пламя в чёрной бездне,
взметнулись свитки заклинаний.
Туманом шёпот в душу лезет:
Иди сюда, иди за нами…»
Кирилл поднялся на холм, за которым, как ему помнилось, и лежало в низине озеро с заколдованными берегами. И сейчас он увидит, как из вод его, повинуясь неведомой силе, поднимутся русалки с мраморно бледными лицами… Но как только он оказался на вершине холма, придуманный манящий колдовской шёпот сменился реально слышимым тихим женским стоном. Кирилл, очнувшись от забытья, обернулся на него и увидел недалеко от себя на обратном склоне холма едва различимых, лежащих на траве обнажённых мужчину и женщину. И силуэт стоявшей поблизости машины.
Кирилл мгновенно развернулся и быстро пошёл, почти побежал в обратную сторону. Ему казалось, что он невольно вломился в чужую спальню со свечкой в руках в самый интимный момент. И теперь хотелось оказаться подальше от этого холма, от этой нелепости. Кирилл уже довольно долго торопливо шёл к деревне. Вдруг остановился – вспомнился силуэт машины. Он узнал её. «Здесь только у меня такая»- всплыли в памяти слова брата.
До дома Павла добрался около полуночи. На звонок вышла Нина.
- Как долго ты,- открыла калитку,- заходи. Всё рыбачил?
- Да.
- Ужинать станешь?
- Нет, спасибо, Нина, я сразу спать пойду,- ответил Кирилл, взглянул на неё и понял, что она не видит его. Смотрит прямо в лицо и не видит, словно это не живой человек стоит перед ним, а только портрет его – не видящее, не слышащее, не думающее, не живущее изображение.
- А Паши моего всё нет, всё работает.
Кирилл поднялся на второй этаж, к себе в спальню. Зажёг свет, сел на кровать. Появилось предчувствие, что очень скоро к нему придёт с разговором брат.
Минут через десять во двор въехала машина. Погасли фары, умолк двигатель. Несколько минут кажущейся тишины. Потом скрипнула ступенька на лестнице.
- Привет, братишка. Не спишь?- вошёл Павел и плотно закрыл за собой дверь.
- Привет.
- Можно рядом присесть? Не против?
- Садись… Зачем спрашиваешь?
Сидели рядом, молчали, смотрели перед собой.
- Узнал меня на озере?- начал, наконец, Павел.
- Машину твою узнал.
- Аа, ну да… машину… А ты как на то озеро-то забрёл?
- Детство вспоминал.
- Аа…
Помолчали минуту.
- Осуждаешь меня?- продолжил Павел.
- За что? Какой я тебе судья? Я сам такой же…
- Вот как… А я, честно сказать, сильно сконфузился, когда ты на нас у машины там наткнулся.
- Извини, не думал…
- А тут хоть задумайся… Не знаю, как у тебя с Натальей, а у нас, если хочешь знать, у половины деревни, если не больше, такая картина: с одними живём, а к другим втихаря в постель бегаем. Да и какой там втихаря… Все друг про друга или всё знают, или догадываются. И одни в отместку тоже блудить начинают, а другие, как Нинка моя, вянут, иссыхают заживо.
- Так может, вам развестись лучше?
- Если бы оно лучше… А только знаю, что засохнет Нина совсем. Ведь догадывается обо всём, да и молва не молчит. А она не говорит мне ничего, смотрит только так, словно уже неживая. Дом – полная чаша, а она в нём мёртвая. Жалко мне её, а ничего поделать не могу! Ты понимаешь, не хочу я её, совсем не хочу, не стоит у меня на неё. Было к ней всё, когда-то было, но пока сына вырастили, пока достаток этот нажили, всё ушло куда-то, как и не было. А с Настей я снова молодой, горы могу сдвинуть. Мне даже представляется иногда, что мы с ней на каком-то пустом месте. Ничего и никого нет, только мы с ней. Молодые, ей двадцать, мне тридцать, у самого начала, у истока, и всё ещё впереди. И я готов дом построить больше этого, а она детишек мне нарожает. Так хочу новых детишек, ты бы знал! Чтобы они росли в новом доме. Я даже сыновьих дочек, внучек моих, как своих детишек из-за этого воспринимаю…
- А что с сыном у тебя?- перебил Кирилл брата.- С ним ведь происходит что-то…
- С сыном…- замялся Павел.- Не хотел рассказывать тебе, да, кажется, одним ведром всё вылью. Наркоманит он, очень сильно наркоманит. В городе, в институте пристрастился. Я его из института домой забрал, пролечили, он на время завязал. Женился, дочки родились, мы уже обрадовались – всё. А он где-то встретил кого-то и развязал, только ещё сильнее, как будто и не останавливался. Теперь мне говорит, если дома запирать стану, порешит себя.
- А снова лечить как-то?
- Не знаю… Не знаю, что делать. Мне кажется, болезнь его – как знак, что прошлая моя жизнь умерла и исчезает… Ладно, брат, прости за откровения. Спи,- Павел поднялся и пошёл к двери.
- И кусты сирени не помогают,- пробормотал Кирилл.
- Что?
- Это я так, о своём. Тебе тоже спокойной ночи.
- Аа, спасибо. Пока.
Кирилл остался один. Разделся, разобрал постель, лёг. Долго не мог уснуть, ворочался, весь сегодняшний вечер прокручивался в голове. Потом всё же уснул и увидел, как он подходит к берегу колдовского озера. Из воды поднимается русалка с распущенными, светлыми, спадающими на плечи волосами. Кирилл узнаёт в ней Женю. Она подплывает к самому берегу и протягивает ему руку – в её ладони, сложенной лодочкой, в лужице воды плавает маленькая рыбка, крошечная серебристая живая иголочка. Женя переворачивает свою ладонь в ладонь Кирилла, и рыбка оказывается в его руке. Только вода стекает мимо. Серебристая иголочка бьётся беспомощно на горячей коже. Кирилл хочет отпустить её обратно в озеро, но озеро исчезает, исчезает вместе с Женей. Тогда он бежит, задыхаясь, по ночному лугу к дому брата – там есть спасительная вода. Добегает, но вместо Нины калитку ему открывает его Наташка, с потерянным, как у Нины, лицом. А рыбки в ладони нет. Он потерял её где-то, пока бежал. Раздаётся железный лязг, рёв машин… Наташа оказывается на той улице, по которой он шёл последний раз с работы, на которой куст белой сирени спас его от обморока…
Кирилл проснулся с таким отвратительным ощущением нагара и накипи в душе, будто он никуда и не уезжал из города. «Что там, что здесь, хоть насажай сирень с частотой ботвы на картофельном поле». Поднялся, заглянул в телефон – там сообщение от Наташки: «Я дома». И сразу легче стало, и так захотелось домой. Собрал сумку, спустился вниз.
- А Паша уже на работу уехал,- встретила его Нина.
- Я знаю,- почему-то ответил Кирилл.- Нина, а как часто автобусы в город отправляются?
- Сейчас лето, так каждые два часа, кажется. А ты уезжаешь, разве?
- Да, жена позвонила, просит срочно приехать…
Автобус отправлялся в десять. Перед самой посадкой увидел вдалеке от вокзала Женю. Она махала ему рукой. Или Кириллу так показалось, что она машет именно ему. Он улыбнулся, помахал ей в ответ, сел в автобус и уехал. Уже на подъезде к городу зазвонил телефон. Звонил редактор.
- Да,- отозвался Кирилл.
- Здравствуй! Слушай, ты же ещё не уехал из города?
- Нет,- соврал Филатов.
- Давай, выходи завтра на работу. Не три, но две страницы я тебе оставляю. Не обижайся, старик.
Они обнимались с Наташкой так, как будто не виделись десять тысяч лет. Она наотрез отказывалась от новой шубы, а он изо всех сил уговаривал её купить эту совершенно необходимую вещь. В итоге, Наташка сдалась и согласилась с доводами мужа. За это и за мир они выпили бутылку шампанского. И упали на всю ночь в горизонт.
Утром Кирилл был на работе. Улыбался, здоровался, чувствовал избыток сил и творческое рвение. Материалов для номера хватало. А ещё он привёз из поездки одно стихотворение. Оно тоже пошло в номер. Под псевдонимом.
О любви так много знают:
трон она и рабский гнёт,
от любви не умирают...
Поживёшь, твердят, пройдёт.
Разбиваясь, вновь взлетая,
всё, что выпадет, прими.
От любви не умирают,
для любви приходят в мир.
Без остатка отдавая
всё тепло своей души,
от любви не умирают,
от любви даруют жизнь.
А когда себе у края
режут бритвой нити вен,
от любви не умирают,
умирают от измен.