Виктор со второй линии нашего садоводства откопал на своем участке наган и принес показать нам. Здесь, около поселка Синявино, в январе 1943 года шли ожесточенные бои за прорыв блокады Ленинграда.
— Копнул я около канавы, а он там в грязи лежит. Достал, промыл в керосине. Глядите.
Жалкое зрелище. Поблекший, в коррозии. Барабана нет, коричневая рукоятка расколота. Спусковой крючок погнут, но при нажатии боек отходит, живой. Дуло забила ржавчина, предохранитель болтается.
В двух местах выбито клеймо: «Мauser». Немецкий, значит, не наш.
Захотелось поговорить с поверженным врагом. Тихо сказал ему:
— Привет.
— H-heil! — Вдруг ответил наган слабым голосом. Наша дочка вздрогнула от неожиданности и округлила карие глаза.
— Я тебе не Гитлер, поздоровайся по-человечески.
— Извини. Guten Tag, — по-русски понимает, подумал я. Успел выучить.
— Какой же ты потрепанный сейчас, наган. Представляю, каким ты был. Вороненым, с новой рукояткой, с шестью боевыми патронами в барабане, курок торчком. Так?
— Ja, ja... Да, да, такой именно бил, sieben патронов, — ответил немец, путая немецкие и русские слова.
— Хозяина-то твоего как звали? Рассказывай с начала, что помнишь.
Наган замолк. Потом хрипло сказал:
— Оберлейтенант Ганс Крюгель мой хозяин... Високий и худой бил, светловолосий. Его прозвали Lang Hans... э-э-э, по-вашему Длинний Ганс. Любил из меня стрелять, просто по воронам иногда.
— Истинный ариец, значит?
— Ja ... Да. Он из Кёльна. Фрау у него там осталась, киндери.
— А по людям стрелял? Ты же свидетель, вроде.
— Не только — я участник. Ганс ваших пленних солдат расстреливал. Партизана недавно здесь, на Песчаной дороге, у партизанского колодца двумя вистрелами застрелил из меня, в упор.
— Какие же вы гады, оба, — воскликнул с удивлением слушавший нас Виктор. — Худые люди особенно злые, знаю, в них желчи много.
— Подожди, Виктор, расколем его до конца. Маузер, вояка несчастный, рассказывай дальше. Твой Ганс любил покрасоваться, холёным был?
— Ja, ja... Да, да. Следил за собой, — голос у нагана немного окреп. — Меня в блестящей кобуре повесил там, на поясе своего серого мундира, красиво очэнь. Мы с ним подружились, не думали ни о чем. Поначалу чувствовали себя сильними и гордими.
— А потом?
— Войну Гитлер начал. Сначала в Польше били. Ганс всё в бой рвался. Потом в России. Ми тут, в этих Синявинских болотах полтора года били. В этой холодриге, среди этих мокрых берёз. Когда ваши от Волхова начали наступать, здесь стояли, а потом прилетела авиабомба и — ЖАХ — мой Ганс Крюгель упал. Я в снег отлетел, барабан с патронами от меня отскочил. Потом Ганса ваша похоронная команда утащила, меня на заметили.
— Точно, точно. На моем участке была большущая воронка от бомбы, я её потом закопал, — подтвердил Виктор. — Спроси его ещё что-нибудь, интересно.
— Ну... какая же нужда занесла твоего хозяина в наш край?
— Приказали. Обещали дать землю для поместья. Вот он и получил землю, Длинний Ганс, в ней и стлел.
Наган замолк.
— Виктор, что думаешь делать с этим Маузером?
— Хочу потопить в канале.
— Валяй, туда ему и дорога, железяке старой.
— Ой, ой, не надо, — попросила наша взрослая уже дочка. — Жалко. Такой хороший наганчик, разговаривает. Отдайте лучше его в музей.