С Верой творилось что-то странное, она то замыкалась в себе и ни на что не реагировала, то вдруг чётко и ясно говорила Арине, что нужно делать. Арина испуганно кивала: «Я всё сделаю, бабушка, ты не беспокойся».
Вечеслова увезли в морг, там надо было платить за каждый день, Арина сняла со сберкнижки деньги, собранные за два года, и занялась похоронами. Для перевозки тела в Осташков (Вера хотела, чтобы муж лежал рядом с её родителями, на Старом кладбище) требовалось разрешение от санитарной службы, справка о проведении бальзамирования, а также документ, подтверждающий осмотр гроба и отсутствие в нём посторонних предметов. Ещё нужен транспорт. И за всё это надо было платить.
На то, чтобы предаваться горю, не оставалось времени, как и на сожаления о том, что учёба на отделении народных художественных промыслов в Свято-Тихоновском университете отодвигается на неопределённое время.
На похоронах Арина не плакала. Наверное, выплакала все слёзы. В груди ощущалась гулкая пустота — как в доме, из которого вынесли мебель, сняли картины со стен, шторы с окон, и лишь забытые часы громко тикали в опустевшей комнате.
Или это тикает её, Аринино, сердце? В голове сами собой сложились строчки: «Пока не кончится заряд, часы идут, спешат, стучат. Пока не кончится заряд. Однажды встанут. Замолчат». Губы тронула горькая усмешка. Однажды кончится заряд… или закончится ремиссия. И никого не будет рядом, ни дедушки, ни бабушки.
Вера Илларионовна, равнодушно наблюдала, как рабочие засыпают могилу. И вдруг больно стиснула Аринин локоть, прошипела в лицо:
— Смеёшься? Весело тебе? Это из-за тебя он умер. Два инфаркта из-за тебя, первый — когда опекунство оформлял, другой — как про биполярку твою узнал. Сколько нервов он с тобой вымотал, с опекой воевал, до инфаркта довоевался. К директрисе ругаться ходил, с рюкзаком с твоим... Её довёл и себя заодно, за сердце весь вечер хватался. С Валентиной твоей разбирался, чтобы отметок не занижала, чтоб ты школу нормально окончила. Ты думала, ему на тебя наплевать? А он переживал. Любил. Дачу на тебя отписал, твоя она теперь. Радуйся.
Слова обжигали как кипяток.
— Ба… ты правда думаешь, что мне весело? Что я радуюсь? Давай к нотариусу поедем прямо сейчас, дом на тебя переоформим. Он же не мой, он твой и дедушкин.
— Молчи. Ваня так хотел, значит, так тому и быть. Я в тот дом ни ногой не ступлю, без Вани. А ты живи, учись, ты ж в институт хотела поступать… Теперь деньги есть. А дом продай. С таким соседством беды не оберёшься.
Бабушка говорила обычным голосом, беспокоилась за Арину — не хотела, чтобы она жила в страшном доме, где притаилась жалящая смерть.
— Не бросай меня, ба! — попросила Арина. — И я тебя не брошу, никогда-никогда!
Внутри прорвалась и рухнула плотина. Вцепившись сведёнными пальцами в бабушкину кофту, Арина выкрикивала слова прощения, слова пощады, слова обещания, не замечая никого вокруг.
Вера отстранила её от себя, посмотрела непонимающе и вдруг сказала: «Нам с Ваней домой пора. И ты езжай. Или останешься, пообедаешь с нами? Куда поедешь потемну? Переночуешь, а утром Ваня тебя отвезёт».
***
В больнице, куда поместили Веру, Арине сказали, что лечение нерезультативно, и предложили неврологический частный пансионат «Золотая вода». — «Недаром говорят, что время лечит. Поживёт в спокойной обстановке, может, отпустит… Да вы не плачьте, там круглосуточный уход, питание разнообразное, в парке гулять можно…»
За отдельную палату с балконом и видом на озеро Арина заплатила половину отложенных на учёбу денег (другая половина ушла на похороны). Их хватило ровно на месяц. А что потом?..
Про зимний дом в Заселье она не вспомнила.
Врач сказал Арине, что с бабушкой нужно разговаривать, это должно помочь. Арина приходила, садилась у кровати, если бабушка лежала, или вывозила её на кресле-каталке в парк, если была хорошая погода. И рассказывала — про белого кота, про клюкву, которую она набрала и сварила из неё варенье. Про Аллу Михайловну и её сына, который два раза сидел в тюрьме, а глаза у него добрые.
Вера равнодушно слушала и так же равнодушно смотрела. Не обнимала и не спрашивала, как у неё дела. Не радовалась мятным пряникам, с которыми любила пить чай. Она словно ушла из этого мира, словно достигла надёжной гавани — по ту сторону минувшего дня, где нет ни печали, ни горя, ни любви… И её, Арины, тоже больше нет.
Ведь совсем недавно эти губы выговаривали слова, эти руки обнимали её за плечи, из этих глаз вытекали слезинки… Не позволив себе осознать огромность потери, Арина чмокнула бабушку в щёку и попрощалась: «Пока, ба, я в субботу к тебе приеду, тебе привезти чего-нибудь?» — Молчание. — «Не знаешь? Тогда на моё усмотрение. Ну, я пошла». — Равнодушный взгляд в ответ.
Ей показалось, или бабушка и вправду повернула голову? Повернула, повернула! Не показалось! Арина вприпрыжку побежала по аллее к воротам, забыв отвезти кресло с сидящей в нём бабушкой в её комнату. Вера Илларионовна смотрела, как она бежит, мелькая голыми ногами. Вот остановилась, вытряхнула из босоножки камешек, смешно балансируя на одной ноге. Верины губы растянулись в улыбку.
Через минуту она снова погрузилась в уютную пустоту безмолвия. В безмолвии было спокойно, и все были живы: Ваня, маленькая Аринка и белый пушистый кот. Откуда он взялся, у них же не было кота?
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/03/14/2140