Игнат сидел за столом в кухне и пил водку. Налил в граненый стакан из ополовиненной бутылки «Столичной», подержал в руке, мрачно разглядывая прозрачную жидкость, и залпом выпил. Крякнул, удовлетворенно прикрыв глаза, сунул в рот кружочек колбасы и зажевал, медленно ворочая челюстями. Опустевший без жены и детей дом был тих и угрюм. Запустение царило вокруг: гора грязной посуды в раковине, засыпанный крошками и объедками стол, запах из мусорного ведра, которое давно надо было вынести, клубки пыли на полу, зябкие осенние сквозняки…
Златогорский пил, заливая пылающий в глубине души огонь ненависти и вспоминал, как впервые в нем проснулся зверь. Это было тогда, после первого удара по лицу Женьки. Вспышка ярости ослепила его: эта мелкая тварь еще смеет возражать ему?! И он ударил. А когда она, пролетев через полкухни, рухнула в углу, как тряпичная кукла, не подавая признаков жизни, он испугался – вдруг убил? Ему не было ее жалко, это чувство вообще было Игнату недоступно, но на зону совсем не хотелось.
Игнат бросился к распростертой на полу женщине и склонился над ней. Но она быстро пришла в себя. Вот тут-то он и возликовал, увидев дикий, животный страх в ее глазах. Что-то древнее и темное шевельнулось в душе. Он почувствовал себя зверем, склонившимся над пойманной жертвой. Вот она – вся в его власти. Он волен сразу растерзать ее живую плоть, упиваясь свежей кровью, насыщаясь энергией чужой жизни, а волен только придушить, чтобы еще помучилась, медленно умирая не столько от ран, сколько от страха и предчувствия смерти. В тот момент он был великим и всемогущим, как бог! И такая сладость теснилась в груди, что он не сдержался и зарычал, как довольный тигр, наслаждаясь.
Он знал, что жена от него никуда не денется, что уйти ей некуда, и жаловаться некому. Он представил, как зареванная перепуганная до смерти женщина будет плакаться перед его отцом и хмыкнул: вот уж батя посмеется! Отец тоже был зверем. Это Игнат понял только сейчас, упиваясь бессилием жертвы и ее полной зависимостью от его воли.
Игнат познакомился с железным кулаком отца еще в детстве и страшно его боялся. Власть этого сильного человека была абсолютной, воля каменной глыбой давила на мальчишку, не давая дышать полной грудью, страх перед ним парализовал. Но в то же время он восхищался отцом, даже преклонялся перед ним, перед его властностью, умением подчинять себе людей одним взглядом, даже тоном своего голоса.
Златогорский-старший нередко поколачивал мать. Да и как не бить такую? От одного ее зашуганного вида, вжатой в плечи головы, опущенных глаз, рабской покорности даже у подрастающего сына сжимались кулаки и хотелось вмазать как следует. Мать и его раздражала, а уж отца и подавно! Игнат никогда не вмешивался в разборки родителей, чтобы самому не попасть под горячую руку. Но однажды гнев отца обрушился на мать так неожиданно за какую-то ерунду, что он не успел убежать из комнаты и спрятался за спинкой дивана.
Сначала он, крепко зажмурившись, будто это могло его спасти, сидел, вжавшись спиной в угол и стараясь не дышать. Из-за дивана доносились тупые удары, как будто кто-то методично лупасил боксерскую грушу. Яростный звериный рык отца, грязные ругательства перемежались слабыми стонами и всхлипами матери. Он знал, как ей сейчас больно. Он бы на ее месте уже заходился в крике и рыдал, моля о пощаде. Но мать даже вскрикнуть не смела, осознавая, что тогда ее просто убьют.
Вдруг звуки ударов смолкли и в комнате настала тишина, нарушаемая только хриплым дыханием зверя. Игнат открыл глаза и осторожно, стараясь ни резким движением, ни внезапным звуком не привлечь к себе внимание, выглянул из-за боковины дивана. Мать кучкой окровавленного тряпья валялась на полу, а над ней застыл отец. В тот момент он показался перепуганному сыну спустившемся с небес богом, Зевсом-громовержцем, о котором читал в древнегреческих мифах. Он был огромным, исполненным нечеловеческой силы, и всемогущим, сжимавшим в своих руках невидимые нити человеческих жизней и судеб. Страх и восторг наполнили душу мальчишки.
С тех пор прошло много лет. Бить сына Петр Игнатьевич перестал, когда тому исполнилось четырнадцать. Парнишка сильно вытянулся и стал одного роста с отцом. Но батя быстро и просто заменил физическое воздействие на моральное. Он легко находил в душах людей болевые точки и давил на них, вызывая душевную боль и страдания. А душевная боль, как известно, даже сильнее, чем физическая. И никакими анальгинами ее не унять. Оказалось, что достаточно подчеркнуть недостатки и слабости неуверенного в себе подростка, как тот сдувался, скукоживался весь и начинал каяться и просить прощения.
Осознание собственной глупости, физической слабости, некрасивости, убогости повергало Игната в такое состояние, что ему казалось, он становится меньше ростом, уменьшается в размерах. Мучительно хотелось уползти и забиться в какую-нибудь темную нору, спрятаться от осуждающего и презрительного взгляда отца. Ощущать себя ничтожеством, жалким слизняком, мерзким пресмыкающимся было столь мучительно, что даже спустя время, закрывшись в своей комнате, спрятавшись под одеялом, в полной темноте, Игнат тихо скулил, глотая слезы, и бормотал: «я не такой, не такой».
Он сознательно пошел учиться в юридический институт МВД, чтобы стать полицейским, как и отец. Учился средне, звезд с неба не хватал, но все-таки учебу закончил. Вернулся в родной город и пошел на поклон к бате. Тот смерил взрослого сына, так похожего на него внешне, только чуть выше ростом и уже в кости, оценивающим взглядом и согласно кивнул: путь к карьере полицейского был открыт!
Игнат быстро понял, что грязь, кровь, пьяные драки, кражи, наркоманские разборки из-за дозы, копание в человеческой мерзости – ничто, мелкая плата за глоток наслаждения своим всесилием, когда ты задерживаешь преступника и остаешься с ним один на один. Вот тогда ты и перевоплощаешься в бога, наполняешься его силой и властью.
Боль в разбитых кулаках после «усиленного допроса» какого-нибудь воришки или опустившегося наркоши отдавалась в душе Игната такой сладостью, таким неслыханным наслаждением, что он все чаще и чаще вызывался «поговорить по-хорошему» с задержанными. Это было не по правилам, это вызывало глухое неодобрительное ворчание коллег. Но что ему мнение коллег, когда начальником всей конторы был его родной отец! И Игнат начал борзеть, перегнул палку, так отметелил одного бомжика – ничтожного пропойцу, стащившего у кого-то дорогой телефон, что тот загнулся в больнице от полученных травм.
Шума и вони потом было так много, будто сдох не подонок общества, безработный пьянчужка, а достойный, всеми уважаемый человек! Отец орал на Игната так, что дрожали окна, обвиняя его не только в самоуправстве, но и в тупости. Из полиции пришлось уйти, о чем Игнат долго жалел. Ведь несмотря на то, что зарабатывать в торговой компании, в которую устроился после увольнения, стал больше, он был простым клерком, офисной крысой. А разве крыса может чувствовать себя богом?
Но тут судьба послала ему в утешение кареглазую красотку Женю Макарову. Заполучить очаровательную брюнетку в свои цепкие руки стало целью его существования на длительное время. Он знал, что друзья ему завидуют, что сами были бы не прочь уложить эту кралю к себе в постель. Эти мысли щекотали его самолюбие и подогревали настойчивость. Операция по захвату несчастной сиротки прошла как по нотам. Вскоре в местном Сосновском загсе над ними прозвучал марш Мендельсона, и молодая невестка вошла в дом Златогорских.
Мать одобряла выбор сына, ведь Женечка оказалась скромной, работящей, вежливой. Отец только покуривал свою вечную сигарету и смотрел свысока, выжидая, но молчал. Впрочем, прожили они с родителями совсем недолго. Едва на свет появился первенец Тимка, молодые супруги переехали в собственный дом. Тут то Игнат и почувствовал себя хозяином. И развернулся…
Кроме красоты, ума, порядочности в характере его жены была одна черта, которую он заприметил сразу при первом знакомстве: она была неуверенной в себе, словно не осознавала всех своих преимуществ, даже собственной красоты. Как любой неуверенный в себе человек, Женя нуждалась в эмоциональной поддержке. И он давал эту поддержку, когда хотел. А когда хотел, лишал ее этой поддержки, роняя как бы между прочим обидные эпитеты, критикуя по мелочам, подкалывая и высмеивая. Он ловил в ее взгляде обиду и растерянность и забавлялся, чувствуя себя кошкой, играющей с пойманной и уже обреченной мышью.
Однажды на работе навалились неприятности: что-то он напутал с документами, допустил ошибку в контракте, и начальник наорал на него. Игнат сдержался, не стал спорить, промолчал, покорно склонив голову и пообещав все исправить. Но в душе мутной волной вскипало возмущение: его, Игната Златогорского, отчитали, как мальчишку! Захотелось напиться и сорвать свою злость хоть на ком-нибудь. Под горячую руку подвернулась жена.
И произошло чудо! Стоило просто приложить кулаком по этому хорошенькому личику и заметить страх в больших оленьих глазах, как мрачное настроение развеялось, как дым. К нему снова вернулось ощущение собственной силы и превосходства. Он снова был богом – громовержцем, снова вершил правосудие и дергал за невидимые нити человеческие судьбы.
С тех пор так и повелось: чем хуже шли дела на работе, чем чаще начальник делал Игнату замечания, уловив от него похмельный запах, тем больше срывался он на жене. Повод всегда находился! Почему суп не досолила? Почему рубашку не погладила? Почему сегодня отменили футбол по телевизору? Ах, не виновата? Виновата! Ты теперь во всем виновата! В том, что премию на работе не дали; в том, что Гришку Иванова повысили в должности, а не Игната; в том, что колесо проколол, не заметив яму на дороге; в том, что погода испортилась… Во всем теперь была виновата тихая, забитая, потерявшая половину своей бывшей привлекательности жена.
Теперь он находил изощренное удовольствие в том, чтобы сделать ей побольнее, но так, чтобы со стороны не было видно. Бить лучше было не по лицу, а в живот, остервенело пиная ногами скорченное на полу хрупкое тело. Или таскать за волосы, роскошные черные волосы, после чего в ладони оставались длинные вырванные пряди. Можно было бить наполненным песком носком, наслаждаясь глухими смачными звуками ударов. И знать наверняка, что она снова промолчит, не пойдет никому жаловаться, не напишет заявление в полицию, не уйдет из дома. Это была сладкая, как нектар, питательная, как манна небесная, абсолютная и безраздельная власть на другим человеческим существом!
А когда он однажды не нашел в доме ни жену, ни детей, а сейф, спрятанный в шкафу в спальне, оказался открыт, и половина наличности пропала, он пришел в такую ярость, что долго метался по дому, круша все, что попадалось под руку и рыча. Его трясло, как наркомана в ломке, в голове пульсировала боль, руки дрожали и приходилось их все время сжимать в кулаки. Даже зубы стучали! Игнат стискивал челюсти и шипел грязные ругательства сквозь сжатые зубы. Сука, подлая тварь сбежала от НЕГО!
Немного успокоившись, Игнат бросился на поиски. Он перевернул вверх дном весь Сосновск, обошел всех друзей и знакомых Женьки. Для каждого выдумывая новую правдоподобную историю: то выставляя жену гулящей пьянчужкой, то сумасшедшей, опасной для собственных детей. Не правду же им рассказывать! Кроме того, собственные актерские способности и реакция на них наивной и доверчивой публики хоть немного компенсировали пошатнувшуюся самооценку.
Вот только пришлось молча выслушать отповедь Таньки Селезнёвой, не поверившей ни одному его слову, а свесившей всех собак на него. А уж эта веснущатая корова не стала стесняться в выражениях! Он пропустил мимо ушей обидные слова, глядя в Танины глаза волчьим немигающим взглядом, и представляя, как он ее душит, сжимая и сжимая пальцы на тонкой бледной шее, с хрустом ломая позвонки… Ничего не добившись от подруги, пошел к родителям. Отец чертыхнулся с досадой, но тут же позвонил своим в полицию.
Единственный след вел в Москву, в этот гигантский человеческий муравейник, в котором могла затеряться целая армия, не то, что одинокая женщина с двумя детьми. Глубокий стыд терзал душу Игната: он упустил свою маленькую, забавную мышку. Хреновый из него кот-мышелов получился! Жизнь привычная, отлаженная, удобная вдруг потеряла свой смысл. Своим бездумным, идиотским побегом Женя низвергла Зевса-громовержца с Олимпа. И теперь он жалкий и беспомощный валялся в пыли.
Игнат снова напился, пытаясь алкоголем заглушить тоску и душевную боль от причиненного унижения. Он даже плакал, размазывая слезы кулаком по щекам. Но вскоре понял, что слезами горю не поможешь. Он должен найти ее и отомстить! Зверь в его душе поднялся, отряхнул с шерсти пыль и оскалил зубы: он из-под земли ее достанет и тогда уже убьет, непременно убьет.
http://proza.ru/2021/03/13/652