1.Тунгусская княжна
Как мы в Зашиверье на Подкаменной Тунгуске храм ставили, за шиворот уж снежок сыпал, остужал, стекая талыми снежинками промеж лопаток. Но и без того пот вдоль хребтины, как река Лена вдоль хребтов Саянских, тёк -как почали топориком тюкать, лесины сосновы шкурить да рубить их в лапу. А то где сплавом , где волоком на кочах да плотах плутали по речным рукавам, теряясь в великаньей лесной шерсти малой щепкою.
Храм Божий-то корапь, днищем карябающий облачны отмели. Охлупень- киль. Крест –якорище. От корья бревна очищая – очами зришь –то Ноев Ковчег духа, в коем кажной твари по паре. Вот так и я, грешный, и моя Сохате-Алунь.
Крепостцу -то мы поставили ешшо затепло. А было нас, ушкуйников,- я , беглый холоп Ерёма, казак Фома, разбойник Прошка да ешшо немножко. Всего -то в нашей ватажке десять молодцов-бродяг да по рекам сибирским скитальцев из скитов да изб бегунов было.
Я -то сам из тобольских монастырских послушников, в иночестве грамоте обучен, в отрочестве плотницкому делу, бо ставили мы скиты для отшельников на реках и гривах Васюганья для окормления тамошних хантов и манси. Наши проповедники-сведники веру Христову язычникам несли, да не всегда доносили, женясь на дочерях князьков васюганских, сами во грех идолопоклонства впадали.
Схимник-верижник Феофан сбросив в болото вериги свои по пуд весом кажна, женился на раскосоглазой Гаюн и стал жить в чуме, а апосля и шаманом заделался. Он по Оби до Обской губы с той княжной на ладье хаживал. Ловили они в сети –самоставы серебряну пелядь да лунобокого муксуна. Через то разбогатели Фома и Гаюн, поселились в Мангазее-граде, в тесовой ограде. Терем Феофан на горке отгрохал, а я тот терем резными птицами-гамаюнами да мансийскими божками украсил. Так вроде –наличник как наличник, а приглядеться…
Пелядушука-серебрушка пела песенку, просясь на блесенку. Ручей вился по бору лентой в косе жены монаха-расстриги Гаюн. Точил я балясины на крылечко терема купчины Фомы да на красавицу поглядывал. Сверкнёт глазом, как та пелядка боком , одарит улыбкой и снова склонится над пяльцами невиданных птиц вышивать. Глядь, а то не пяльца вовсе - бубен шаманки. Взмахнула Птица -заряница лазоревыми крылами - и понесла нас ввысь.
Летим мы на той птице над Васюганьем. Там - становье охотничье баркасом в зеленом океан-море, в другом месте мансийские чадыры, будто шапки-колпаки подземных великанов. То каменные воины ушли в темь подземную. И наступают куда -то-войском- шаг равен веку. Но пройдут века и сойдутся они на битву над Леной –рекою.
Вот -и скалы на подкаменной Тунгуске-не скалы , а батыры - аксакалы.
Воин к войну несут они свой вечный дозор, одетые в кольчугу сосняка-ельника. Макушки пихт да елок -навершия их шлемов , ручьи -кривые сабли на боку.
Ба! А та птица и есть Гаюн-Гамаюн. И кружит она над круглым , как щит богатура-витязя, озером, и говорит человеческим голосом:
-Не за ту ты меня принял, монастырский послушник! Не жена я купеческая и не мансийская красавица, а тунгусская княжна Сохатэ-Алунь.
Просыпаюсь. А Ерёма -рвана ноздря и баит:
-Ты чо это во сне руками , как крыльями махал, имена непонятны выкрикивал. Натюкался топориком, притомился што ль, а тебе ешшо лемешки на купол церковки тесать.
-Ведьмы местны морочь напущают, даве шаманка по опушке шастала, бубном трясла, колотушкой духов нагоняла, греховодница, -отозвался Прошка, положа руку на кривую саблю.
А я промолчал и – верть на другой бок , в тулуп кутаясь, как соболёк в клубок, и верьте -не верьте опять в тот же сон угодил, как даве в полынью на ледоставе.
2. Шаманка с полянки
Ох, лучше б не поминал Прошка –кулак с лукошко - шаманку с полянки. Ведь пошёл я под косогорье по грибы-ягоды для чаёв да варева в походном котле. Смотрю проплешина – радость лешина- полным полна грибочками. Склонился за одним-другим, вторым, третьим - а она тут как тут!
- Не спеши, мил паренёк, меня вострым ножом резать-я не бел гриб, а девица-красавица. И является мне во всей своей красе-наготе.
На шее мониста из птичьего свиста, на плечах плащ-девий плачь, в руках бубен-гласом чуден.
И ударила она в тот бубен, и запела –и взвились мы ввысь на её бубне. И увидел я в Земле дыру великую, заполненную водою, сделанную Звездой Полынь.
- След сего метеора - ветер ора, предупреждение человечеству. Матерь Ора –орать будет от огня поядающего. Будет тот огнь века спустя в стране самураев муравейник их жечь гневом Абадонна. А пока живи как в раю, у Христа за пазухой-ухой ушкуйников потчуй, да смотри не ставь креста на маковку церковки. На доски свои размалёванные так уж и быть молитесь. А крест поставишь - нашлю небный огонь Куль-эквы и сожгу до тла строение ваше. Одни головешки останутся…
Тряхнул я головою, блазь прогоняя. Скинул с себя жаркую овчину, слез с нар, запалил лучину. До бадьи с водицей талой доковылял –буздал из ковша, напиться не мог. Ить какая оказия – мне маковку завершать на церкви, крест –крыла на все дали окрест - ставить, а тут такая недолга! А вдруг ведьмачка и впрямь красного петуха пущать станет!
Поутру как тока солнышко в заиндевелом бычьем пузыре блазить почало, поведал братьям –ушкуйникам про угрозу Сахате-Алунь. И говорит тогда наш рулевой, детинушка из растириг монастырских Фотий:
-Надоть тебе, добрый инок- поросячий подсвинок двигать в скит раскольничий, грехи замаливать, а то одолеет тебя шаманка. Так што сбирай котомку Ляксей - и в путь дорожку. Вот те мою деревянну ложку, она намолена заговорена от всякой таёжной нечисти. Исполать тебе…И с палатей возьми псалтирь на дороженьку.
3. Старец-печерник и его пророчества
Сказано –сделано.
Плыл я плотами, шел я болотАми - урманами. Вышел к раскольничью скиту. Является мне старец ветхий, в рубище. И бает:
-Должон ты до мира донести мои видения. А они приходят –будто легионы небесны на облацы.
Усадил он меня за скоблён до бела стол в своем зимовье, налил медовухи и почал пророчествовать:
-Урал –на орала переплавят, встанет над ним нимбом Солнце, зажжётся Звезда Полынь! Батюшка Енисей посеет огневые гирлянды по городам. Ангара станет служить египетскому богу Ра. Река Лена-нетленна, - изрек скитник –таёжных рек , двумя перстами осеняясь и закруглил пророчество,- А про Алтай –не болтай. Да про Байкал лишних баек не трёкай! А почему-поймёшь ешшо!
Выслушал я старца и баю:
-А скажи мне, свят старец, как мне от шаманки-лихоманки отбиться…
- Штоб от шаманки отбиться, надо поститься да молиться. Налагаю на тя епитимью…Ступай темью дорассветною в горы Саянски, в пещеру к старцу печернику, который молитвою весь мир держит. Сила святости того старца такова, что Русь токмо его молитвой и жива. То последняя, паря, скрепа - как столу варёная репа, когда хлад, глад и духовный смрад. Вот к нему и отправляйси….
4.Странник Ляксей
Дунул старичок в ковш с брагой-медовухою, волны пошли. Вижу уносит меня в челне по акиян-морю. Валы -буруны по бортам громоздятся, норовят перевернуть утлую лодчёнку, штоб утопить мальчонку. А те волны - горы каменны , поросши, как зверь шерстью, - пихтачом да ельником дремучим.
И вот остров. И причаливает печаль моя к тому острову. И вижу я вход в печеру, и вхожу под своды ея. Сидит на камне старец – сам с великаний палец, ни мал ни велик, ни млад, ни старик. И по натуге мысли во лбу морщинистом видно –и правда вся крепь Руси от Пскова –Града до камчатских яранг на ём держится. Сияющий столп исходит из груди его и уходит сквозь твердь каменну печеры в беспредельну высь. И коль ворохнётся тот дед - рухнет тот столп – и случится сто бед...
- Дедка!-шепчу. –Как мне от шаманки-лихоманки отбиться?
- Не отобъёшься , коль за ум не возьмёшься. Шляшься по Саянам –ни тверёз, не пьяный. Ни шляхтич, ни монгол, гол как сокол…Хочешь рая –ступай к самураю. Санным путём, Ляксий, сан, отправляйся в дацан.
- Так какой ты веры, дедонька?
- Вера моя без меры. Меру ту никому не высью не спытать, ни до дна не достать…Изыди! Он всё видит…Саян - то каменных волн океян, дремлет- окаянных не приемлет. А тебе в лодке смолёвой - грести, грехи замаливать...
И токмо промолвил схимник, как несло уже меня в челне по другому-морю –океяну.
«О! моли, моли!» -омули стучались в борт мово баркаса. «Ты помор жив? -вторили, мороча, моржи , высовывясь из туманища грёз моих. – Али помер уже?» Вот так и блукали -я да сума моя перемётная по священному по морю Байкалу. И вот – сверкнуло среди скал. Чудной храм-пагода с крюковыми охлупнями из зги вылущился. Какие же плотники такие Кижи ладили?
5. Венчание
Набросились на меня дацанские львы, нерпы байкальские меня усами щекотали, как утопленника на Шикотане, муксуны мокрыми хвостами по щекам шлёпали-и оказался я в иных временах и пределах. И вот сижу во граде Тобольске на горе, в монашьей норе. А мнится - лежу на берегу, на песке, выброшенный бурею после кораблекрушения. И терзают мою плоть крабы да чайки, и когтит мою душу песнею Птица Гамаюн. Вспоминаю как на Зашиверску церкву крест ставил, Всевышнего славил. Вытесали мы тот крест из лиственничных стволов. Ушкуйники наверх канатами тянули –я, на маковке сидя, выруливал. Вдруг –опять шаманка. Явилась –навредить, как грозилась. Носится вокруг, камлает, -огоньками сыплет. Но сплюнул я через лево плечо, прочитал псалом из псалтиря в моей котомке- и уже стояли мы с луноликой Сахате –Алунь у алтаря. И венчал нас беглый поп-расстрига- вместо троеперстия фига. И стала Сахате-княжна моей женою. А может то просто всё вьюга напела, когда я замерзал на перевале в Саянах, по пути в дацан. Я ли то был или не я-ни сном ни духом не ведаю.
Говею вот, на обрывке кожи с бубна Сахате-Алунь царапаю симпатическими чернилами её имя. И мнится мне -то не гусиное перо, а перо птицы Гамаюн. И я –то юн. И княжна –нежна. А вместо букв-её голос. Пишу, а чернил-то и не видно. И токмо ежели спустя столетия кто-поднесёт ветхую кожу к огню да пробормочет мансийско заклинание, - прочтёт эту повесть.